Глава двадцать четвертая

Эва

Октябрь 1915

Она погибла под градом пуль. Народ жадно читал контрабандные газеты, смаковавшие жуткие подробности. В Бельгии расстреляли английскую шпионку – медсестру Красного Креста, мгновенно ставшую знаменитостью, героиней и мученицей. Имя ее звучало повсюду.

Эдит Кэвелл.

Не Виолетта Ламерон. Эдит Кэвелл погибла, но Виолетта, по сведениям агентов шпионской сети, пока что была жива.

– Они с Виолеттой похожи, – сказала Эва, тайком прочитав запрещенную газету. Кэвелл арестовали в августе, но жестокая казнь свершилась только сейчас. – У них одинаковый взгляд.

Газеты романтизировали образ Эдит Кэвелл: на рисунках она изящно оседала под винтовочным залпом, отретушированные фотографии представляли ее женственно хрупкой. Но взгляд ее, – думала Эва, – отражает железную волю. Переправить в Голландию две сотни раненых солдат – задача не для хрупкой дамочки. В глазах ее была твердая решимость, какая читалась в глазах Виолетты, Лили и самой Эвы. Кэвелл – еще один цветок зла.

– Все к лучшему. Не хочу показаться циничной, но смерть Кэвелл нам на руку, – сказала Лили, расхаживая по комнате. После ареста Виолетты она залегла на дно и уже две недели скрывалась у Эвы. Безделье давалось ей тяжело: Лили металась, точно тигрица в клетке. – За эту казнь немцев так проклинают, что они не решатся расстрелять еще одну женщину.

А как они поступят? – в страхе думала Эва. Обычно немцы не пытали заключенных, даже шпионов. Их допрашивали, избивали, сажали в карцер, над ними висела угроза казни. Однако все агенты знали: их могут расстрелять, но перед тем не станут выдирать ногти.

А вдруг для Виолетты сделают исключение?

Она не поделилась своим страхом с Лили, которая и без того не находила себе места. Эва тоже мучилась, вспоминая руки Виолетты, согревающие металлический крючок. Если б не она, плод от семени Рене сейчас поспевал бы. Либо Эва уже была бы покойницей, сдуру попытавшись самостоятельно его вытравить. Она в неоплатном долгу перед Виолеттой.

– Ее будут допрашивать. – Ссутулившись, Лили туда-сюда моталась по комнате. – Антуан сказал, против нее никаких улик. При ней не было шифровок. Ее выдал арестованный в Брюсселе агент, но он знал только ее имя. Даже если гансы найдут какую-нибудь зацепку, ничего существенного им не выудить.

Эва представила немца-следователя за колченогим столом и напротив него Виолетту: она чуть наклонила голову, за бликами очков скрывая глаза. Нет, так просто ее не расколоть. Пока дело не дойдет до пыток.

– Мне осточертело сидеть сложа руки, – ярилась Лили. – Наверняка уже скопились донесения. Но больше никаких потерь. – В голосе ее слышалось ожесточение. – Я скорее сама встану к стенке, чем потеряю еще хоть одного человека.

– Не валяй дурака. – Эва поймала себя на том, что в отсутствие Виолетты перенимает ее функции по обузданию взбалмошной начальницы. – Может, я что-нибудь разузнаю в «Лете».

Возможно, теперь маяться уже недолго, – мелькнула мысль. После провала агента их могли отозвать из Лилля, что было бы вполне логично. Только сейчас не время мечтать о том, чтоб навеки распрощаться с Борделоном. Пока ты здесь, должна работать.

Однако в море ресторанной болтовни Виолетту не поминали. Всю неделю разговоры шли только о казни Кэвелл. Одни офицеры сидели мрачные, другие хорохорились, накачиваясь шнапсом.

– Баба эта – шпионка! – горячился гауптман. – И что, будем распускать нюни, если подлый шпион оказался женского пола?

– Нынче уж не то, что раньше, – сетовал оберст. – Шпионы в юбках…

– Расстрелять женщину – позор для фатерлянда. Так войны не ведут…

– Шпионаж – дело малопочтенное. Наверняка шпионы есть и здесь, в этом богом проклятом месте. Говорят, дней десять назад в Брюсселе поймали еще одну шпионку…

Эва навострила уши, но имя Виолетты Ламерон не возникло. Говорили только об Эдит Кэвелл. Не приведи Господь такого же конца для Виолетты!

Позже тем вечером голый Рене, посмеиваясь, подошел к серванту и взял графин с жидкостью, зеленой, как хризолит. С недавних пор он знакомил Эву с абсентом.

– Немцы – неисправимые романтики, уверенные, что войну можно вести благородным способом! Война есть война. И единственное, что имеет значение – кто уцелеет, а кто погибнет.

– Не только это. – Укрывшись простыней, Эва сидела по-турецки в мягкой кровати. – Еще важно, кто из нее выйдет б-б-бедным, а кто богатым.

Рене одарил ее одобрительной улыбкой, на которую она и рассчитывала. Маргарита должна постепенно отходить от облика наивной провинциалки. Она уже не захлебывалась шампанским, но обрела налет изысканности и научилась ценить красивую жизнь, с которой ее так охотно знакомили. В постели она была податливой и страстной, а также во всем усердно подражала циничности Рене, чем вызывала его улыбку. Образ Маргариты получал точно просчитанные изменения, и Борделон, похоже, был доволен своим творением.

– Не понимаю, что п-п-плохого в том, чтоб процветать в военное время, – с некоторым вызовом сказала Эва, словно оправдывая позицию своего любовника. – Кому хочется г-голодать или ходить в лохмотьях?

На каждый бокал Рене положил серебряную решетчатую ложечку с кубиком сахара.

– Ты умна, Маргарита. А вот немцы – полные дурни, если считают, что для шпионажа женщинам не хватит мозгов и хитрости.

Эва увела разговор от темы ее ума:

– Говорят, казнь Кэвелл взбесила англичан?

– Может, и взбесила. – Рене капнул холодной воды на сахар, и тот медленно истаял в абсент. – Но больше, я думаю, обрадовала.

– Почему? – Эва приняла бокал.

«Зеленая фея» не вызывала у нее галлюцинаций или безудержной болтливости (Рене сказал, все это выдумки французских виноделов, боявшихся разорения), но все равно абсент она пила осторожно.

– Знала бы ты, милая, какие потери несут англичане. Каждый месяц в окопах гибнет масса солдат… Эта расчудесная война тянется второй год, народ устал от крови. Но вот немцы казнят англичанку хорошего рода и безупречной репутации (кто еще благопристойнее сестры милосердия?), и тотчас следует всплеск патриотизма. – Пригубив бокал, Рене забрался под простыню.

– Значит, они расстреляют и вторую шпионку, пойманную в Брюсселе? – рискнула спросить Эва.

– Нет, если им достанет ума. Зачем давать пищу желтой прессе? Разве что женщина та молода и красива. – Сквозь бокал с изумрудной жидкостью Рене задумчиво смотрел на лампу. – Вот тогда англичанам было бы выгодно, чтоб ее расстреляли. Хорошенькая мученица – это еще лучше немолодой Кэвелл. Ничто так не распаляет общество, как смерть юной прекрасной девы. Допивай и иди ко мне… Ты еще не пробовала опий, нет? Надо как-нибудь тебя угостить. Соитие в опийном дурмане наделяет провидением…

Но призрак Эдит Кэвелл еще не попрощался окончательно. Когда ночью Эва вернулась домой, Лили сидела за шатким столом, под глазами ее были заметны темные окружья.

– Любопытные новости от дяди Эдварда, маргаритка.

– Нас отзывают? – После абсента у Эвы слегка кружилась голова. Слава богу, удалось отсрочить пробу опия. Она боялась всего, что могло развязать ей язык. – Приказано покинуть Лилль? – От надежды, что вдруг настал долгожданный момент, голова закружилась сильнее.

– Нет. – Лили замолчала. У Эвы упало сердце. – И в то же время – не исключено.

– Говори яснее. – Эва раздраженно расстегивала пальто.

– Антуан доставил сообщение от дяди Эдварда. Нас хотели отозвать, но усатый начальник (Лили имела в виду солдафона сплетника майора Аллентона) высказался за продолжение работы.

– Несмотря на то что немцы, взяв одного агента, попытаются ликвидировать всю сеть?

– Даже так. – Лили достала окурок, завернутый в носовой платок, и поискала спички. – Усач считает, что риск оправдан нашим отличным местоположением. Нам приказано, соблюдая осторожность, работать дальше. Хотя бы еще некоторое время.

– Очень рискованно. – Эва покачала головой.

Более того – опрометчиво. Однако, не рискуя, войну не выиграть, а солдаты не вправе избегать опасности. Согласившись на эту работу, она позволила государству распоряжаться ее жизнью. Что толку плакаться – мол, она мечтала избавиться от Рене?

Эва села на кровать и потерла глаза, в которые будто насыпали песка.

– Значит, работаем дальше, – с легкой горечью сказала она.

Лили затянулась окурком.

– Может, и нет.

– Хватит загадок, Лили.

– Дядя Эдвард не выступит против начальства открыто, но у него есть способы выразить свое мнение. Ясно, что он категорически против решения оставить нас в Лилле. Не впрямую он дает понять, что продолжение операции считает крайне опасным. Велика угроза того, что Виолетту казнят, а нас арестуют, и мы разделим ее судьбу.

– Вполне возможно. – Эва жила с этим страхом давно и к нему уже привыкла. – Фрицы закручивают гайки. Они же не слепые. Линия фронта растянулась на десятки километров, но через две недели максимум все их новые огневые позиции оказываются уничтожены.

Лили выпустила струю дыма.

– Дядя Эдвард считает Усача идиотом, однако он не может не выполнить приказ. И потому намекает: нас отзовут, если мы сами об этом попросим, сославшись на усталость и нервное истощение.

– Разве солдаты могут не подчиниться приказу? – изумилась Эва.

– Обычные солдаты – нет. Но мы другое дело. Агент на грани нервного срыва ненадежен. Он опасен для всей сети, и проще его отозвать. Так что…

– Понятно. – На секунду Эва дала волю чувствам: больше не будет жизни впроголодь, берлинского времени, прохладных рук, шарящих по ее телу, и ожидания выстрела в спину. Никакой опасности. Однако у этого варианта наверняка есть оборотная сторона. – После отзыва нас перебросят в другое место? Скажем, в Бельгию или…

– Видимо, нет. – Лили стряхнула пепел. – Мы перейдем в категорию надорвавшихся агентов. А битую чашку не ставят на стол.

Бой окончен, пора домой. Сколько бы ни продлилась эта война, они уже внесли свой вклад в победу.

– Возможно, так и надо сделать – попросить об отзыве, – спокойно сказала Лили. – Я доверяю чутью дяди Эдварда. Если он считает опасность чрезмерной, он, скорее всего, не ошибается.

– Наверное, так, – согласилась Эва. – Но есть четкий приказ остаться. Приказ. И потом, речь о каких-то неделях… Будем осторожны, и тогда после отзыва получим новое задание.

Лили пожала плечами.

– Пока что нам везло. Больше того, нам сопутствовал успех.

Эва выдохнула, отгоняя мысли о возвращении домой.

– Я за то, чтобы остаться. Хотя бы ненадолго.

– Я и сама к этому склоняюсь, только не хотела давить на тебя. Не передумаешь?

– Нет.

– Значит, решено. – Лили оглядела окурок. – Черт, берегла его две недели, а хватило всего на пару хороших затяжек. Что за жизнь, нет слов!

Эва взяла ее за руку.

– Обещай, что будешь осторожна. Я за тебя боюсь.

– Что толку бояться? – Лили сморщила нос. – Знаешь, прошлой осенью я дала слабину и у меня появились всякие предчувствия, да такие сильные, что я поехала попрощаться с родными. Я была уверена, что вижусь с ними в последний раз… И возвращаясь, думала: ну вот и все, скоро меня возьмут и шлепнут. Однако ничего не случилось, совсем ничего. Не стоит тратить время на зряшные страхи, маргаритка.

– А вдруг Виолетта не выдержит допросов и назовет твое имя? – осторожно спросила Эва.

– Даже если так, им меня не найти. Я утекаю сквозь пальцы, как вода. – Лили улыбнусь. – Даю слово, что сменю маскировку и маршруты. – Улыбка ее угасла. – Усач прав в одном: долго это не продлится. В районе Шампани готовится удар, к Новому году, я уверена, фронт будет прорван. Нам надо продержаться совсем немного. – Лили помолчала и мягко добавила: – И тогда Виолетта выйдет на свободу. Тюремный срок она уж как-нибудь переживет.

– А если счет не на м-м-месяцы? – спросила Эва. В Лилле она провела всего пять месяцев, но они показались вечностью. – Если война растянется на годы?

– Значит, на годы, – сказала Лили. – И что теперь?

И правда, что теперь? К теме прошения об отзыве больше не возвращались.

Эва насторожилась, услыхав разговор коменданта Хоффмана и двух оберстов, хорошо подогретых бренди. Новость была важная, хоть и уступала самородку о визите кайзера.

– Ты уверена? – спросила Лили. Она обзавелась новыми документами и вновь совершала вылазки через границу.

Присев на край хромого стола, Эва кивнула:

– В начале следующего года, в январе или феврале, немцы планируют широкомасштабное наступление.

– Направление удара?

– Верден.

Эва поежилась. В названии города, в котором она не бывала, слышалось нечто зловещее, вроде поля брани. Но «предупрежден – значит вооружен». Может быть, Верден станет вехой в окончании бойни.

– Как бы тебя не подставить, – задумалась Лили.

Кое-какую информацию они не передавали, дабы не обнаружилась ее утечка через «Лету».

– Сведение-то важное, – сказала Эва. – Ради этого мы здесь и остались.

Все взвесив, Лили согласилась.

– Через два дня я встречаюсь с дядей Эдвардом в Турне. Поедем вместе. Дело серьезное, он захочет расспросить нас обеих.

Эва кивнула – это будет воскресенье, у нее выходной.

– Ты успеешь достать еще один п-пропуск?

– Мой источник, слава богу, ни разу не подвел.

Эва прикусила ноготь, уже обгрызенный до мяса. То ли из-за ареста Виолетты, то ли из-за октябрьской холодрыги, всю неделю ее терзал безотчетный страх. Почему Кристин так на нее посмотрела? Что-то подозревает? Почему немецкий лейтенант внезапно смолк, когда ему подали кофе? Догадался, что она подслушивает? Почему Рене так внимателен к ней? Что-то пронюхал и хочет ее убаюкать, прежде чем нанести удар?

Возьми себя в руки.

Вечером она опять была у Борделона. Он разжег камин и вслух читал роман «Наоборот» Жориса-Карла Гюисманса, временами откладывая книгу, дабы воплотить в жизнь наиболее пикантные сцены. Эву подобные игрища скорее утомляли, чем возбуждали, но Маргарите надлежало проявлять боязливую нерешительность, так вдохновлявшую постановщика интермедий.

– Ты делаешь успехи, дорогая, – урчал он, поглаживая ей мочку уха. – Может, нам, как герою романа, на время уехать в деревню? В какое-нибудь теплое местечко, где не будет этой тевтонской унылости. Скажем, в Грасс, в эту пору года он чудесен. Воздух буквально пропитан цветочными ароматами. Я даже подумываю там обосноваться, когда отойду от дел. И потому уже приобрел заброшенный особняк, который просто молит о перестройке его в роскошную виллу… Ты хочешь поехать в Грасс, Маргарита?

– Куда угодно, где т-т-тепло, – поежилась Эва.

– Последнее время ты постоянно мерзнешь. – Рука Рене прошлась по ее телу. – Ты, случайно, не беременна?

Вопрос едва не застал Эву врасплох, чего с ней не случалось давно. Она успела скрыть отвращение и деланно рассмеялась:

– Нет.

– Хм. В любом случае это не стало бы трагедией. – Рене положил руку ей на живот, распластав длинные пальцы между ее бедренными косточками. – Я никогда не чувствовал особого зова к отцовству, но с годами начинаешь задумываться о наследнике. А может, это дрянная погода так на меня действует. Перевернись-ка.

Правильно, что я ничего не сказала, – думала Эва, ритмично раскачиваясь. – Он бы меня куда-нибудь отправил, как изнеженную племенную кобылу, и где бы сейчас я была?

Домой она вернулась под утро, поспать времени не осталось. Эва быстренько соорудила узелок, чтоб не с пустыми руками проходить через контрольный пункт, и отправилась на вокзал. Лили запаздывала. Эва уже слегка запаниковала, но потом наконец увидела знакомую фигуру, соскочившую с пролетки. Утро выдалось сырым и зябким, капли влаги усеивали соломенную шляпку и дымчато-голубое пальто Лили. В туманном мареве она казалась совсем маленькой.

– Вот незадача, – тихо проговорила Лили, остерегаясь чужих ушей. – Второй пропуск достать не удалось. В Турне может поехать лишь одна из нас.

– Езжай т-т-ты. Мне ехать не обязательно.

– Не скажи. Начальство хочет все услышать из первых уст.

– Значит, поеду я.

– Ты еще ни разу не проходила через контрольный пункт одна. Пограничники стали очень дотошны, но я-то им уже примелькалась, а на заику они обратят внимание. Я должна быть рядом и уболтать их, если что. – Лили задумчиво покусывала губу. – Сообщение-то уж больно важное, иначе на неделю отложили бы поездку. Нам бы только проскочить сейчас, а уж в Турне раздобудем второй пропуск.

Эва глянула на угрюмых продрогших охранников на другой стороне улицы, от холода то ли озлобленных, то ли ко всему безразличных.

– Я думаю, проскочим.

– Я тоже на это надеюсь. Значит так, маргаритка: держи пропуск, вставай в очередь и не оборачивайся. Я буду через три человека от тебя.

После этого короткого инструктажа Эва сошла на мостовую, где кучка мальчишек, невзирая на промозглую погоду, затеяла игру в салочки. Прижимая узелок к груди, краем глаза она следила за Лили, которая ухватила мальчишку в зеленом шарфе и притянула к себе. Она что-то шепнула ему на ухо, вложила монетку в руку, и паренек отбежал в сторону. Лили встала в очередь. Эва вдруг так занервничала, что ее качнуло. Она приказала себе успокоиться.

Прозябший охранник трубно высморкался в большой носовой платок. Приняв подобострастный вид, Эва молча подала ему пропуск. Часовой скользнул взглядом по бумажке и махнул рукой – мол, проходи. Эва замешкалась, якобы пряча пропуск в сумочку, но на самом деле зажала его в ладони. В ту же секунду паренек в зеленом шарфе с разгону врезался в нее и повалился наземь. (На мальчишек часовые не обращали внимания, только изредка их шугали.)

– Чего ты тут разлегся! – Эва помогла пареньку подняться и, отряхивая его пальтишко, незаметно сунула пропуск ему в рукав. – Смотреть надо, куда несешься! – Собственный голос показался ей ужасно театральным.

Мальчишка отбежал и, сделав круг по площади (видимо, ему было наказано кидаться к цели не сразу), врезался в Лили, от которой получил новую порцию выволочки. Эва искоса наблюдала за ними и все равно не уследила, как ее напарница исхитрилась выудить пропуск. Однако та его предъявила, когда через пару минут подошла ее очередь.

Сердце Эвы опять застучало молотом. Охранник глянул на пропуск – неотличимую бумажку с печатью, но без фотографии. В жизни не определишь, что по этому пропуску уже кто-то прошел… Облегчение обрушилось волной, когда охранник снова высморкался и стал проверять следующего в очереди.

– Видала? – сказала Лили, переждав пронзительный вой паровозного гудка. – Тупицы безмозглые. Сунь им под нос любой квиток и шагай себе!

Эва от души рассмеялась.

– Да уж, ты во всем найдешь забаву!

– Пока что удается, – беспечно ответила Лили. – Как думаешь, в Турне у нас будет время купить дурацкие шляпы? Я хочу такую, из розового атласа…

Эва все еще похохатывала, когда это случилось. Позже она изводила себя вопросами: своим беззаботным смехом она привлекла к ним внимание? А что было делать? Ах, если бы…

Веселость ее унял резкий голос:

– Ваши документы, фройляйн!

Лили удивленно обернулась.

Их окликнул не простуженный часовой, но молодой гауптман в форме с иголочки. Взгляд его из-под козырька, ронявшего дождевые капли, был тверд и подозрителен. Эва отметила порез от бритья на его подбородке и белесые ресницы. Язык ее стал точно каменный. Сейчас он бы не выговорил даже одного слова, а не то чтобы застрекотать как пулемет Шоша, косивший солдат в окопах…

Заговорила Лили, легко и досадливо:

– Документы? Нас уже проверили.

Она кивнула на охранника.

– А теперь вас проверю я.

Офицер протянул руку.

Лили ощетинилась, изображая оскорбленную дамочку:

– Кто вы такой, чтобы…

Гауптман нахмурился:

– Предъявите паспорта.

Вот оно, – подумала Эва. Всепоглощающий ужас, охвативший ее, был сродни мертвецкому покою. Пропуска нет, тут уж не обманешь. Сейчас меня схватят. Сейчас схватят…

Лили подала пропуск офицеру. Пока тот разглядывал бумажку, Эва поймала взгляд подруги. Меня схватят, а ты уходи, – старалась она сказать глазами. – Уходи.

На миг лицо Лили осветилось озорной улыбкой.

– Пропуск не мой, – сказала она. – Я вот у нее стырила. Понял, дубина немецкая?