Глава двадцать вторая

Эва

Сентябрь 1915

Осень только началась, а холод стоял собачий. Лучше всякой демаркационной линии он разделял два мира, соседствовавшие в Лилле. По одну сторону – немцы, заграбаставшие уголь, свечи и горячий кофе, по другую – французы, у которых нет ничего. Если раньше их отличали национальность и статус захватчика и порабощенного, то теперь главной особенностью стало положение согретого и замерзающего.

Эва холода не замечала. Мысль, что она, похоже, беременна, затмевала все другое.

Признаки были налицо – исчезли месячные. Правда, некоторые женщины втихомолку жаловались, что из-за жизни впроголодь цикл нарушился, но Эва не верила в такую удачу. Она сильно исхудала, однако ресторанная подкормка позволяла не голодать. Кроме того, были и другие признаки: грудь стала очень чувствительной, от острых запахов сочного ростбифа или сыра «морбье» подступала тошнота.

Сомнений не оставалось. Рене Борделон ее обрюхатил.

Однако впадать в отчаяние было некогда. Шпионской работы хватало. Французские войска вели наступление в Шампани, о чем за кофе не раз говорили комендант и генералы. Эва все запоминала. Отработав смену в ресторане, еще дольше она трудилась в постели Рене, и оттого ее рабочий день растягивался на девятнадцать часов как минимум. Эва передавала информацию об артиллерийских позициях, о немецких потерях, о графиках эшелонов и расположении складов. Она так привыкла ходить по лезвию ножа, что это уже казалось обычным делом, а постоянный контроль над мимикой и голосом просто-напросто отучил от живых реакций. И поддаваться панике и отчаянию лишь потому, что тело ее замыслило предательство, она не имела права. Никакого.

Но в ту субботу, когда на пороге возникла Виолетта, по делам заехавшая в Лилль, от радости Эва чуть не расплакалась. Всю неделю ее мучили кошмары, что напарницу, не вызывающую особой приязни, по закону подлости арестовали именно сейчас, когда так требовалась ее помощь.

Видимо, Виолетта что-то заметила, ибо в глазах ее за круглыми стеклами очков промелькнуло удивление.

– Похоже, ты мне рада, – хмуро сказала она, счищая грязь с поношенных ботинок. – Есть новости?

– Новостей нет, но мне нужна помощь, и обратиться я могу только к тебе.

Виолетта сняла перчатки и, потирая озябшие руки, окинула Эву любопытным взглядом:

– Почему – ко мне?

Эва глубоко вдохнула.

– Лили г-г-говорила, в прошлом ты медсестра.

– Да, работала в Красном Кресте. Недолго. Перед самой войной.

Внезапно возникло сомнение, однако Эва его подавила, поскольку других вариантов попросту не было.

– Я беременна, – выпалила она, заставив себя не отвести взгляд. – Поможешь мне?

На секунду Виолетта опешила, потом взорвалась:

– Твою мать! Ты, что ли, совсем без мозгов, что вздумала заводить шашни? Только не говори, что у тебя роман с Антуаном или…

– Я тебе не дура школьница! – рявкнула Эва. – Ради информации я сплю с хозяином «Леты». Лили не говорила, нет?

– Нет конечно. – Виолетта поправила очки. – А предохраняться тебе ума не хватило?

– Я предохранялась. Б-без толку. (Выбравшись из кровати, на цыпочках шла в роскошную ванную и спринцевалась. Процедура была еще противнее того, что происходило в постели, но всякий раз она это делала. Не помогло.) Упреждая твои вопросы, скажу, что и все прочее не сработало: прыжки со ступенек, горячие ванны вкупе с п-порцией бренди. Ничего.

Виолетта выдохнула уже не так шумно и присела на край кровати.

– Какой срок?

– По-моему, два месяца, – сказала Эва.

По ее прикидкам, это произошло уже на втором или третьем свидании.

– Значит, еще не поздно. Это хорошо.

– Так ты поможешь или нет?

Сердце, подкатившееся к горлу, мешало говорить.

– Вообще-то я занималась ранами, а не абортами. – Виолетта сложила руки на груди. – Может, стоит известить Борделона? Он же богатый, оплатит настоящего врача.

Эва уже прикидывала такой вариант.

– А вдруг он захочет ребенка?

Это было маловероятно – Рене не выглядел семьянином, но кто его знает… Что, если идея обзавестись наследником покажется ему… любопытной?

– Тогда втихаря избавишься сама. Скажешь, случился выкидыш.

Эва покачала головой. Рене терпеть не мог всякие хлопоты и ненужные расходы. Любовница, считал он, должна быть удовольствием, не доставляющим треволнений. А траты на врача или потеря желанного ребенка – это уже беспокойство. Можно запросто лишиться работы в «Лете», источнике информации. Нет уж, пусть все идет, как идет.

– М-да. – Виолетта задумалась, однако не предложила известить капитана Кэмерона или других кураторов сети. – Я видела, как это делается, но операция опасная. Ты решила определенно?

Эва энергично кивнула:

– Да.

– Есть угроза истечь кровью. Время терпит, может, еще сама скинешь…

– Сделай это! – в отчаянии выкрикнула Эва.

Дело было не только в ее решимости продолжить работу. Но еще и в том, что под маской ее внешнего спокойствия обитала паника на грани безумия. Без малейших колебаний она уже стольким пожертвовала – домом, покоем, невинностью, даже собственным именем, и все это ради необозримого светлого будущего, которое наступит после победы над оккупантами. Но теперь оккупант захватил ее изнутри, притязания его были не меньше, чем у немцев на Францию, и будущее просто сгинуло. В мгновение ока из воина, бьющегося с врагом и спасающего жизни, она превратилась в обычную беременную бабу, которую без всяких церемоний отправят в тыл, снабдив ярлыком шлюхи. Эва прекрасно знала, какая жизнь ожидает ее через семь месяцев, если сейчас ничего не предпринять: никому не нужная и всеми презираемая мать-одиночка без работы и без гроша в кармане, навеки прикованная к ублюдку от вражеского семени, брошенного в студеном и голодном аду войны. Тело предало ее самым бессовестным образом: сперва уступило наслаждению в объятиях барышника, а потом сберегло его частицу, вопреки усердным стараниям смыть все бесследно. Но потачки ему больше не будет.

Все последнее время Эва, свернувшись калачиком в холодной постели, отражала натиски слепой паники и ледяного ужаса. Теперь она знала, что охотно рискнет истечь кровью, но попытается отобрать свое будущее у засевшего в ней оккупанта.

– Есть один врач, который оказывает помощь нашим. – Виолетта качнула головой. – Человек он набожный и сам за такое никогда не возьмется. Под каким-нибудь предлогом я одолжусь его инструментами. Скажем, завтра.

– Хорошо. – У Эвы пересохло во рту. – Завтра.

Воскресенье. Надо же, чтоб именно в это благословенный день Эва решилась на поступок, за один только помысел о котором многие назвали бы ее распутной убийцей. Но выбирать не приходилось, поскольку ресторан был закрыт лишь по воскресеньям. Стало быть, имелся целый свободный день, чтобы истечь кровью и умереть либо выжить.

– Что будет, если я умру во время операции… или после? – сумела выговорить Эва, увидев напарницу с сумкой заимствованных инструментов.

– Я оставлю тебя и сюда больше не приду, – буднично ответила Виолетта. – Иначе нельзя. Если займусь твоими похоронами, меня арестуют. Через день-другой твой труп обнаружат соседи, и тебя похоронят за казенный счет. Лили известит дядю Эдварда.

Безрадостная перспектива резанула будто ножом.

– Что ж, давай п-покончим с этим, – сказала Эва, про себя добавив: и постараемся не умереть.

– Лежи спокойно, – в несчетный раз повторила Виолетта неведомо зачем – Эва и так была неподвижна, точно мраморное изваяние надгробия.

Возможно, Виолетта хотела подбодрить пациентку. Когда она застелила кровать чистой простыней и надела фартук с перемычкой на груди, явно сохранившийся со времен Красного Креста, голос ее обрел властность медицинской сестры. Стараясь не смотреть на разложенные сверкающие инструменты, Эва разделась от пояса – сняла нижнюю юбку, чулки, панталоны – и улеглась. Было холодно. Очень.

– Опий. – Виолетта откупорила пузырек, и Эва, послушно разомкнув губы, проглотила несколько капель. – Предупреждаю, будет больно.

Тон ее стал безапелляционным, и Эва вспомнила слова Лили: Вероятно, она решила, что лучше уж расстрел, чем скатывать бинты для Красного Креста. Поверь, чем бы медсестра ни занималась, она не сможет обойтись без пилежки. Почему-то сейчас это успокоило.

Виолетта протерла инструменты и руки чем-то едко пахнущим, потом взяла какую-то металлическую штуковину и подержала ее меж ладоней.

– Врачи никогда не согревают инструменты, – сказала она. – Вот им бы засунуть холодную железяку.

Опий уже подействовал. Комната поплыла, тело налилось тяжестью.

– Ты это уже делала? – Собственный голос показался Эве далеким.

– Один раз, – буркнула Виолетта. – В начале года помогла Орели, младшей сестре Антуана. Она была проводником наших курьеров – местные вызывают меньше подозрений. Но вот однажды угодила в лапы солдатни, решившей позабавиться. Ей всего-то девятнадцать. Родные ее обратились ко мне, когда выяснилось, что подонки ее обрюхатили.

– Она это… перенесла? – Эва смотрела на металлическую штуковину в руке Виолетты.

– Да. И сразу вернулась к нашей работе. Отважная девочка, что и говорить.

Раз она сумела, я тоже смогу, – подумала Эва, однако вздрогнула, когда Виолетта раздвинула ей ноги.

– Приготовься.

Виолетта постаралась согреть крючок, но все равно возникло ощущение, будто Эву проткнули сосулькой. Потом ошпарило острой болью.

– Лежи спокойно, – последовал приказ, хоть Эва не шевельнулась.

Она чувствовала, как в ней копошатся, но, казалось, это происходит где-то очень далеко. Боль то накатывала, то отступала. Холодно. Эва закрыла глаза, желая, чтоб все это было не с ней. Лежи спокойно.

Вот, железяка ушла. Все закончилось? Или нет? Виолетта что-то говорила.

– …будет кровотечение. Ты не боишься крови?

– Я ничего не боюсь, – с трудом проговорила Эва – онемевшие губы не слушались.

Виолетта скупо улыбнулась:

– Да уж, спору нет. А при нашей первой встрече я подумала: через неделю она сбежит домой к мамочке.

– Больно… – Эва не узнала свой голос. – Болит…

– Понятное дело.

Виолетта вновь поднесла ей склянку с опием.

Горечь. Почему в Лилле все отдает горечью? Только у Рене сытная еда, восхитительное вино и сладкий горячий шоколад, а то, чем питаются они с Лили и Виолеттой, прогоркло и вонюче. В этом городе все наоборот: зло вкусное, а добро – будто желчь.

Виолетта убрала окровавленные салфетки, подложив свежие Эве под бедра и между ног.

– Ты молодец. Лежи тихонько.

Зазвонили колокола, приглашая на вечернюю службу. Кто-нибудь ходит в церковь? Кому тут помогут молитвы?

– С ее очарованьем черным, С кортежем дьявольских страстей, С отравой, слез ручьем позорным И стуком цепи и костей… – Эва поняла, что зачем-то цитирует Бодлера.

– Ты бредишь, – сказала Виолетта. – Постарайся лежать спокойно.

– Да, брежу. Я и так не шевелюсь, командирша ты чертова.

– Вот она, благодарность.

Виолетта укрыла Эву одеялом.

– Мне холодно.

– Я знаю.

И тут Эва разрыдалась. Не от горя или боли. От облегчения. Будущее вырвалось из хватки Рене Борделона, и слезы хлынули проливным дождем.

Утром стало полегче.

Виолетта подготовила список инструкций.

– Кровотечение может возобновиться. Держи под рукой побольше чистых тряпок. А это от боли. – Она вложила пузырек с опием в руку Эвы. – Я бы осталась и присмотрела за тобой, но сегодня должна вернуться в Рубе. Есть срочные донесения, которые надо переправить через границу.

– Понятно. (Работа есть работа.) Будь осторожна, Виолетта. Ты говорила, последний раз тебя обыскали с головы до ног.

– Если что, пойду другим маршрутом. – Виолетта никогда не выказывала страх, даже если боялась. В этом они с Эвой были похожи. А бояться стоило – немцы поняли, что в районе действует шпионская сеть, и ужесточили досмотр на пропускных пунктах. – Ты-то сумеешь отвертеться от барышника? Нужно время, чтоб все затянулось.

– Скажу, обильные месячные. У него это вызывает брезгливость.

Пожалуй, неделя покоя ей обеспечена. Виолетта поджала губы.

– А как ты собираешься избежать повторения?

Эва поежилась.

– Не знаю. Прежний способ не помог.

Не дай бог снова пройти через это. Ни за что на свете.

– Есть одна штука, но установить ее может только врач, и он, скорее всего, откажет незамужней женщине. Тогда так: в… – Виолетта беззвучно проартикулировала слово – …вставляй смоченный уксусом тампон. Гарантия не стопроцентная, но все же лучше, чем ничего.

Эва кивнула:

– Спасибо тебе.

Виолетта махнула рукой, отметая благодарность.

– Все, об этом больше ни слова. Тебе известно, как поступают с женщинами, которые на такое решаются. И с теми, кто им помогает.

– Могила.

Помолчали. Будь они друзьями, наверное, обнялись бы, а так – просто кивнули друг другу. Виолетта намотала шарф и пошла к двери. Наверное, они все же были друзьями, только в манере тех угрюмых мужчин, что не балаболят, но все понимают без слов.

– Удачи тебе, – сказала Эва.

Виолетта, не обернувшись, вскинула руку.

Позже Эва пожалела, что не обняла ее. Очень пожалела.

Она встала, чтобы запереть дверь. Тотчас закружилась голова. Свело живот. Она вернулась в холодную кровать и свернулась клубочком под тонким одеялом. Волнами накатывала тупая боль. Оставалось лишь терпеть и плакать. Слезы тоже набегали и откатывали, точно волны.

К вечеру кровотечение прекратилось, но жуткая слабость не исчезла. Эва послала в ресторан записку, извещая о сильной простуде. Рене, конечно, будет недоволен, однако делать нечего – она не сможет весь вечер таскать подносы. Эва старалась не шевелиться, и все равно ее прошибало потом. Наконец, собравшись с силами, она села в кровати и стала разбирать «люгер». Запах ружейного масла и ощущение холодного металла успокаивали. Собрав пистолет, Эва прицелилась в стенку, представив, как вгоняет пулю меж глаз Рене. На третий день «люгер» стал самым вычищенным оружием во Франции, а Эва, уверившись, что не умрет, вышла на работу. Она старалась не замечать Кристин, кипевшую яростью от того, что ненавистную напарницу не уволят даже за прогул трех смен. Эва деликатно извинилась перед Рене; она знала, что выглядит достаточно скверно, чтоб байка о простуде и обильных месячных показалась достоверной. Вечером наверх ее не позвали. Возблагодарив небо за эту маленькую милость, Эва поплелась домой. Она мечтала поскорее улечься в свою убогую постель, хоть там и не было пуховых подушек Рене.

Однако дома ее ждала гостья. Подтянув колени к груди, Лили сидела на полу в углу комнаты.

– Не обращай на меня внимания, – вяло отмахнулась она. – Я посижу тут, меня всю колотит.

– Я думала, ты отправилась в Бельгию. – Эва заперла дверь. – В сопровождении того подстреленного проводника.

– Все так. – Лили стиснула в руке старые четки из слоновой кости. – Он подорвался на мине, и я, забрав донесения, вернулась.

В комнате было холодно, Лили, одетая в белую блузку и серую юбку, заметно дрожала. Эва укрыла ее одеялом.

– У тебя весь подол в засохшей крови.

– Наверное, это кровь проводника. – Взгляд Лили был тусклый, словно от опия. – А может, той женщины, что шла впереди… или ее мужа… Накрыло всех троих.

Эва села рядом и притянула ее светловолосую голову себе на плечо. Наверное, холодный крючок внутри тебя, острая боль и навеянные опием прерывистые кошмары – это еще не край, бывает что и похуже.

– От прожекторов на границе было светло, как днем. – Лили перебирала бусины четок. – Сразу за вышками с часовыми начинался лесок. Немцы его заминировали. Первыми прошли муж с женой, проводник побежал за ними… Кажется, женщина ему глянулась… Видно, кто-то из них наступил на фугас, всех троих разнесло в клочья… прямо у меня на глазах…

Эва зажмурилась, представив вспышку и взрыв.

– Антуан приготовил мне новый пропуск. – Голос Лили был ровен, но худые плечи ее вздрагивали. – Он-то и сказал, что…

– Ш-ш-ш. – Эва прижалась щекой к ее волосам, пахнущим кровью. – Не разговаривай. Поспи.

– Не могу. – Лили смотрела в пустоту, по щекам ее медленно катились слезы. – Она стоит у меня перед глазами.

– Кто, женщина, подорвавшаяся на мине?

– Нет. Виолетта. – Лили уткнулась лицом в колени и зарыдала. – Антуан сказал, что сегодня в Брюсселе ее арестовали. Она у немцев, маргаритка.