Глава двадцать первая

Чарли

Май 1947

– Я его помню. – Эва показала на арочный каменный мост через спокойную реку, голубой лентой петлявшую сквозь Лимож. По мосту, нещадно сигналя, туда-сюда сновали маленькие французские автомобили, казавшиеся неуместными на обветшалом романтическом сооружении древних римлян. – Уже смеркалось, когда мы подошли к реке. Рене Борделон сказал, что питает отвращение к столикам на террасе – мол, это годится для заурядного кафе, но не ресторана. Однако здешний вид, пожалуй, заставит его изменить свое мнение.

Сунув руки в карманы поношенной кофты, Эва оглядела травянистый берег, деревья и дома вдоль набережной.

– Сукин сын исполнил свое желание. Открыл второй ресторан с видом на реку, – сказала она и зашагала по мощенной булыжником улице.

Мы с Финном переглянулись и, одновременно пожав плечами, побрели следом. Из Парижа в Лимож мы добрались довольно быстро, поскольку Эва проснулась рано. Нынче она вновь была разговорчива и вспоминала свое боевое прошлое, хотя в некоторые ее истории верилось с трудом (неудавшаяся бомбежка поезда с кайзером?). Следуя ее указаниям, мы подъехали к отелю рядом со средневековым собором. Пока Финн отгонял машину на стоянку, Эва на беглом французском переговорила с портье, размахивая бумажкой с адресом второй «Леты», где работала Роза. Потом мы втроем пешком отправились в город. Лимож смотрелся приятно: склонившиеся над рекой плакучие ивы, устремленные ввысь шпили готической церкви, горшки с геранью на балконах. Здесь не было разрухи, как в северной Франции, где похозяйничали немцы.

– Тут спокойнее, чем в Париже, – сказал Финн, вторя моим мыслям. Он был в рубашке, что вызывало неодобрение мужчин в отутюженных летних костюмах, но женщин, судя по их взглядам, его мятый наряд ничуть не смущал. Финн посматривал на молодых мамаш в соломенных шляпках и уткнувшихся в газеты мужчин на верандах кафе. – Здешний народ не выглядит таким заморенным, как на севере страны.

– Следствие «свободной зоны». – В туфлях без каблуков и в брючках, теперь я легко приноравливалась к его широкому шагу. – Режим Виши, конечно, не подарок, но здесь жилось легче, нежели в оккупированных районах.

– Не скажи, – фыркнула Эва, вышагивая впереди нас. – Одна их милиция чего стоила.

– Что за милиция? – не понял Финн.

– Вооруженные отряды, отлавливавшие участников Сопротивления. Я ненавидела этих сволочей.

– Но ведь милиции не было в Первую мировую войну, – удивилась я. – А в последней войне вы не участвовали.

– Это ты так считаешь, америкашка.

– Погодите, вы шпионили на двух войнах? А что вы…

– Не важно. – Эва вдруг остановилась, прислушиваясь к колокольному звону, лениво плывшему в летнем воздухе. – Колокола. Я их п-помню.

Солдатской походкой она вновь зашагала к реке. Качая головой, я поспешила следом.

– Гардинер, когда последний раз вы были в Лиможе? – спросил Финн.

– В августе девятьсот пятнадцатого, – не оборачиваясь, сказала Эва. – Рене Борделон привез меня сюда на выходные.

Всего несколько слов, но зародившееся подозрение насчет элегантного хозяина «Леты» превратилось в уверенность. Голос Эвы полнился чистейшей ненавистью, для которой может быть только очень личный повод. И я поняла: он был ее любовником. Ради ценных сведений Эва легла в постель к врагу.

Я вглядывалась в ее надменное, побитое жизнью лицо. И ведь тогда она была лишь чуть старше меня. А ты, Чарли, могла бы лечь с врагом, чтобы выуживать информацию? Притворяться, что он тебе мил, смеяться его шуткам, позволять раздеть себя – и все ради того, чтобы пошарить в его столе и надеяться, что в разговоре он сболтнет полезные сведения. И еще знать, что в любой момент тебя могут разоблачить и расстрелять.

Я восхищалась Эвой. Хотелось не только нравиться ей, но походить на нее. И познакомить ее с Розой. Вот чокнутая корова, помогшая тебя отыскать, когда все другие сдались. Я представила, как они окинут друг друга высокомерным взглядом. Потом мы берем выпивку и говорим, говорим наперебой. Свет не видел таких странных подруг.

Интересно, у Эвы когда-нибудь была близкая подруга вроде моей Розы? В ее военных историях фигурировала только Виолетта – лавочница, плюнувшая ей в лицо.

– Что это ты вдруг посерьезнела? – спросил Финн.

– Просто задумалась. – Печалиться не было причины. Пригревало солнышко, рука моя то и дело чиркала по рукаву Финна, что наполняло удивительно приятным чувством. – С каждым шагом я все ближе к Розе.

Финн скептически глянул на меня.

– Почему ты так уверена, что она отыщется?

– Не знаю. – Я попыталась облечь свою мысль в слова: – Надежда крепнет и крепнет.

– Но она уже вон сколько тебе не пишет. Года три? Четыре?

– Может, она и писала. В войну письма часто теряются. И потом, последний раз мы виделись, когда мне было всего-то одиннадцать. Она могла решить, что я еще слишком юна для постыдных вестей… – Я погладила свой живот. – Чувство, что она и сейчас в этом городе, становится все сильнее. Эва смеется, когда я говорю, что чувствую Розу, но…

Эва внезапно остановилась, и я чуть не врезалась в нее.

– «Лета», – тихо проговорила она.

Наверное, некогда это было красивое здание в фахверковом стиле с кованой оградой вкруг террасы. Но сейчас резные золоченые буквы на покосившейся вывеске были грубо замалеваны суриком, а большие окна заколочены досками. Уже давно здесь не подают луковый суп и слоеное пирожное.

– Что же произошло? – спросила я.

Эва подошла к старинным дверям, запертым на висячий замок, и пальцем ткнула в надпись, процарапанную в облупившейся краске: ПРЕДАТ…

– Предатель, – негромко сказала она. – Взялся за старое, Рене? Выходит, прежний опыт тебя не научил, что немцы всегда проигрывают.

– Сейчас-то говорить легко, а тогда – поди знай, – спокойно возразил Финн.

Но Эва уже отошла к соседнему дому и постучала в дверь. Никто не ответил, она перешла к следующему. Четыре попытки окончились неудачей, а в пятом доме хозяйка сказала, что ничего не знает о ресторане. Наконец мы набрели на очень пожилую женщину с невероятно горестным взглядом.

– «Лета»? – переспросила она, затянувшись сигаретой. – Закрылась в конце сорок четвертого. И поделом.

– Что так?

– Гнездилище немчуры. – Женщина скривилась. – Эсэсовцы с французскими девками гудели там ночи напролет.

– И хозяин такое допускал? – Эва переменилась неузнаваемо, сейчас она выглядела любопытной кумушкой. По сцене в лондонском ломбарде я уже знала, что она мастер перевоплощения. – Как его звали-то?

– Рене дю Маласси. – Старуха сплюнула. – Барыга. Поговаривали, он был на поводке у милиции. Я бы этому не удивилась.

Дю Маласси. Я запомнила имя.

– И что с ним стало? – спросила Эва.

– Скрылся в ночи. Под Рождество, в сорок четвертом. Понял, куда ветер дует. С тех пор его не видели. – Дама недобро усмехнулась. – А то бы вмиг болтался на фонарном столбе.

– За предательство?

– Предатель предателю рознь, мадам. В сорок третьем был один случай. Этот дю Маласси вытащил на улицу помощника повара, молодого парнишку, и обвинил его в воровстве. Устроил обыск на глазах у прохожих и жителей соседних домов, привлеченных шумом.

Я представила эту картину: ночной туман над рекой, удивленные зеваки, дрожащий паренек в поварском фартуке. Эва каменно молчала, слушая рассказ старухи.

– Дю Маласси обшарил его карманы, выгреб горсть серебра и пригрозил вызвать полицию. Мол, вора арестуют и отправят в лагерь. Не ведаю, мог ли он это устроить, но все знали, что он снюхался с фашистами. Парень бросился бежать. Дю Маласси достал пистолет, и мальчишка рухнул замертво, не сделав и десятка шагов.

– Вон как, – тихо сказала Эва.

Я поежилась.

– Уж так. Дю Маласси платком отер руки, морщась от вони пороховой гари. Потом велел метрдотелю связаться с властями и убрать труп. На парня даже не взглянул. Вот что за человек он был. Не только предатель. Убийца, хоть и красавчик.

– И немцы не подняли шум? – спросил Финн.

– Нет, насколько я знаю. Видимо, он нажал нужные кнопки, потому что никакого расследования не было, ресторан по-прежнему процветал. Дю Маласси прекрасно знал, что в городе полно желающих накинуть петлю ему на шею. Оттого-то и дал деру, когда стало ясно, что немцев разделают. – Старуха затянулась сигаретой и окинула нас подозрительным взглядом. – А почему вы интересуетесь? Он вам, часом, не родня?

– Дьявол ему родня, – злобно сказала Эва. Женщины обменялись кривыми ухмылками. – Спасибо за рассказ.

Эва отошла в сторону, и тогда я на своем корявом французском обратилась к старухе:

– Извините, пожалуйста, я ищу родственницу, которая могла работать в «Лете». – Заметив, что женщина нахмурилась, я торопливо добавила: – Нет, она не спелась с немцами. Возможно, вы ее видели. Девушка заметная – юная… блондинка… заливистый смех…

Я достала потрепанную фотографию, которую получила в сорок третьем: глядя через плечо, Роза улыбалась, точно Бетти Грейбл на знаменитом снимке в купальнике. Прежде чем старуха произнесла хоть слово, я поняла, что она узнала Розу.

– Да, девушка милая. Офицерье щипало ее за задницу, когда она разносила напитки. Только она не хлопала зенками, как другие потаскухи, нанятые в официантки. Опрокинет поднос с пивом на этакую скотину и на голубом глазу просит прощения за свою неловкость. Все это происходило на террасе, я сама видела.

Меня даже качнуло. Воспоминание постороннего человека. Роза обливает пивом немецких вояк. На нее это похоже. У меня защипало глаза.

– Когда последний раз вы ее видели? – Голос мой осип, и я только сейчас поняла, что Финн крепко держит меня за руку.

– Еще до закрытия ресторана. Наверное, она бросила эту работу. – Старуха опять сплюнула. – Приличным девушкам там не место.

Сердце мое упало. Я так надеялась услышать, что Роза жива и по-прежнему в Лиможе.

– Большое спасибо за помощь, мадам. – Я выдавила улыбку.

Однако идеи мои не иссякли.

У Эвы опять случился приступ. На сей раз она не вопила, меня разбудили глухие удары в стенку между нашими номерами. Я выглянула в коридор. Финна не видно. Я одна.

Поверх комбинации натянув джемпер, я подошла к номеру Эвы и прижалась ухом к двери. Удары, как будто чем-то колотят в стенку. Будем надеяться, не головой, – подумала я и поскреблась в дверь:

– Эва?

Удары.

– Уберите пистолет. Я вхожу.

Забившись в угол, Эва сидела на полу, но взгляд ее, направленный в потолок, был ясен. Она молчала и рукояткой пистолета методично долбила в стенку. Бух. Бух. Бух.

Я подбоченилась.

– Стучать обязательно?

– Так легче думается.

Бух. Бух.

– Сейчас ночь. Может, вместо размышлений лучше поспать?

– Я даже не пыталась. Кошмары караулят. Дождусь рассвета.

Бух. Бух.

– Тогда, если можно, стучите потише. – Я зевнула и развернулась к двери. Меня нагнал голос Эвы:

– Не уходи. Нужны твои руки.

Я глянула через плечо:

– Для чего?

– Ты умеешь разбирать пистолет?

– Нет, в колледже этому не обучают.

– Я думала, все американцы помешаны на оружии. Давай научу.

Через минуту я неумело разбирала «люгер», сидя по-турецки перед Эвой, которая называла его части:

– Ствол… щечка рукоятки… ударник…

– Зачем мне это? – спросила я и ойкнула, получив удар по пальцам, когда попыталась вставить затвор не той стороной.

– Разборка оружия всегда помогала мне думать. Сейчас мои руки на это не годятся, поэтому я одолжила твои. Достань масленку из моей сумки.

На холстине я разложила части пистолета.

– О чем вы думаете?

Глаза Эвы мерцали, но не от виски, хотя стакан с обычной порцией янтарной жидкости она пристроила на колено.

– О Рене дю Маласси. Вернее, о Рене Борделоне. О том, куда он делся.

– То есть вы полагаете, он жив.

А ведь прежде она это отрицала напрочь.

– Сейчас ему стукнуло семьдесят два, – проговорила Эва. – Да, я думаю, он жив.

Гримаса ненависти к нему и одновременно отвращения к себе исказила ее лицо. Редкий случай, когда Эва не смогла скрыть свои чувства. Она вдруг показалась такой хрупкой, что сердце мое сжалось от странного желания ее защитить.

– Почему вы решили, что дю Маласси и Борделон – одно и то же лицо? – осторожно спросила я.

Эва чуть усмехнулась.

– Огюст Пуле-Маласси – издатель, выпустивший «Цветы зла» Бодлера.

– Я уже начинаю ненавидеть этого поэта. Хотя не читала его вообще. (Мне это было ни к чему.)

– Тебе повезло, – проскрипела Эва. – А мне вот пришлось выслушать от корки до корки весь сборник в исполнении Рене.

Держа ствол «люгера» в одной руке и промасленную тряпицу – в другой, я помолчала, а затем спросила:

– Значит, вы с ним были…

Эва шевельнула бровью.

– Ты потрясена?

– Нет, я тоже не святая.

Я огладила живот. В последние дни Маленькая Неурядица вела себя лучше: она по-прежнему забирала мою энергию, но утренняя тошнота почти прекратилась, а главное, смолк противный голосок.

– Рене привез меня в эту гостиницу. – Эва обвела взглядом комнату, словно силясь что-то рассмотреть. – Номер был, конечно, другой. Этакая каморка ему не годилась. Он снял лучшие апартаменты на четвертом этаже: большие окна, синие бархатные гардины, огромная кровать…

Я не стала спрашивать, что происходило на той кровати. Видимо, у Эвы была веская причина всю ночь не смыкать глаз, опасаясь кошмаров.

– Так, это у нас что? – Я перебирала части пистолета, под руководством Эвы смазанные ружейным маслом. – Значит, когда пришлось бежать из Лилля, Рене Борделон превратился в Рене дю Маласси. Потом и в Лиможе запахло жареным, и он снова скрылся. Как же ему это удавалось, если многих предателей переловили?

Я вспомнила газетные снимки, на которых коллаборационистов, мужчин и женщин, подвергали унижению, а то и обходились с ними круче. Та старуха не зря помянула фонарные столбы.

– Он был совсем не дурак. – Эва отставила масленку. – Он угождал власть имущим, однако помнил, что они могут потерпеть поражение. У него всегда имелось место, куда можно сбежать, прихватив свои деньги, и под новым именем все начать заново. Лилль, потом Лимож. – Эва смолкла, задумавшись. – Наверное, он уже планировал побег, когда в пятнадцатом году привез меня сюда. Я об этом не догадывалась, ведь он сказал, что присматривает место для второго ресторана. Я думала, он хочет расширить дело. Видимо, Рене о том и не помышлял, но подыскивал место для новой жизни, если вдруг возникнет такая необходимость. И она возникла.

– Хм. – Я вся перепачкалась в смазке, но процесс меня увлек. Наверное, я бы вряд ли прогуливала уроки домоводства, если б на них вместо выпечки бисквитов учили разбирать оружие. – Знаете, Рене Борделон и Рене дю Маласси отличаются не только именем.

– Чем же еще?

– Готовностью нажать спусковой крючок. – Я глянула на эту деталь пистолета, в разобранном виде совсем не страшного. – По вашим рассказам, Борделон брезговал грязной работой. Поймав на воровстве вашего предшественника, он подвел его под расстрел, который исполнили немцы. А вот дю Маласси не замешкался собственноручно спустить курок.

– Перейти эту грань неп-просто, – согласилась Эва.

Похоже, она знала, о чем говорит.

– Почему же он так изменился? Что превратило его из эстета барышника… – Я припомнила, как выразилась старуха. – …в элегантного убийцу?

Эва криво усмехнулась.

– Полагаю, я.

В уравнении возникла неизвестная величина, но расспросить о ней я не успела – жестом приказав собрать пистолет, Эва замкнулась. Я сменила тактику:

– Как же вы его разыщете? Наверняка у него опять другое имя. – Я закрепила ствол. – Куда он мог смыться из Лиможа?

Меня до мурашек будоражила мысль, что речь не просто о жадном до наживы старом враге, но об убийце.

– Есть у меня один английский офицер, давнишний знакомец. – Эва приняла мой новый курс. – Тоже служил в разведке, захватил и вторую войну. Ныне обитает в Бордо. Из Лондона я ему звонила, но он уехал на утиную охоту. Уже должен вернуться. Если кто и сможет раскопать информацию о бывшем предателе, так только он.

Она имеет в виду капитана Кэмерона? – подумала я. В ее рассказах он выглядел неплохо. Хотелось бы увидеть, насколько он соответствует созданному мною портрету, но у меня своя задача.

– Значит, вы свяжетесь с вашим знакомым, а мы с Финном поищем мою кузину.

Показав, как вставить пружину, Эва спросила:

– Где ты будешь ее искать? Если жива, она могла уехать куда угодно.

– Моя тетка сказала, что рожать ее отправили в поселок под Лиможем. – Я уже немного приноровилась к пистолету, мои измазанные маслом пальцы легко управлялись с деталями. – Через четыре месяца после родов она устроилась на работу в Лиможе. Возможно, ребенка она оставила в поселке под приглядом какой-нибудь семьи. Возможно, и сама туда вернулась, покончив с работой в «Лете». Неизвестно. В маленьких селениях все друг друга знают. Кто-нибудь вспомнит ее по фотографии. – Я пожала плечами. – По крайней мере, есть с чего начать.

– П-план недурен, – одобрила Эва, и от ее похвалы я даже вспыхнула. – Давай-ка, разбери пистолет еще разок.

Я вновь занялась «люгером», а Эва рассказала о тех летних днях, что провела здесь вместе с Борделоном.

– Мы приехали поездом, и он повел меня покупать новое платье. Одно дело его апартаменты, но он не желал, чтоб на прогулке или в театре я появилась в старом наряде. Это было шелковое платье от Поля Пуаре. Фисташковое, отделанное черным бархатом, на спине застежка из сорока трех пуговиц, обшитых тем же бархатом. Борделон их считал, расстегивая…

Я передернула затвор. Интересно, что Эва сделает, отыскав старого врага? Сдаст властям? Общеизвестно, что французы сурово обходились с коллаборационистами. Или же доверит «люгеру» поквитаться за нее? Такой вариант отнюдь не исключен.

Что же он сотворил с тобой? И что ты сделала с ним?

В тот день, рассказывала Эва, река выглядела не голубой, как нынче, а серой. Под новыми лаковыми туфлями в цвет платья шуршала палая листва.

– Как хорошо вы все помните.

Я передала ей вычищенный и смазанный пистолет.

– Еще бы. – Эва залпом допила виски. – В ту поездку я поняла, что, кажется, беременна.