Открыл глаза и вижу: темно. Ничего, кроме темноты. Воняет плесенью и еще чем-то незнакомым, но дышать можно. Шевелиться тоже. Однако вытянуться во весь рост уже нельзя: шевелись, если хочешь, но скорчившись.

Ощупал стенки моей тюрьмы – теплые и гладкие, в смысле, не шероховатые, но крупные морщины есть и здесь, а еще местами какие-то наросты величиной с блюдце. Вроде болячек или бородавок. Проще говоря, внутри корабля примерно то же, что и снаружи. Хотел корабль того или нет, но он дал мне понять, что болен не одной какой-то своей частью, а целиком. Как будто я и сам этого не знаю!

Испугаться я не испугался – просто вспотел. Если моей коже хочется покрыться потом, а волосам – подняться дыбом, то я-то тут при чем? Это их дело. То же самое относится к мочевому пузырю и кишечнику. Если они ведут себя так, как им хочется, то у них и спрашивайте, а если мне захотелось немного побарахтаться, то это оттого, что у меня все затекло, когда я дожидался Ноя возле Дворца. Словом, я не испугался. Просто вдруг ощутил ни с того ни с сего, что я сижу голый и босой, – корабль первым делом сожрал всю мою одежду и обувь. А когда я провел ладонью по макушке, чтобы проверить, стоят ли еще мои волосы дыбом или уже улеглись, то обнаружил, что никаких волос вообще нет. Ногти, и те оказались укороченными. И еще я кожей почувствовал, что чист, будто только что из бани. Корабль вмиг сожрал всю неживую органику, какую я ему мог предложить. Ну ясно: оголодал. К счастью, он не полез мне в рот корчевать зубы, и на том спасибо.

Какое-то время ничего не происходило. Мне не очень-то нравилось сидеть нагишом внутри корабля, словно какому-нибудь семечку внутри яблока, а может, и не семечку вовсе, а червяку. Кораблю на мое настроение было начхать. Я подождал-подождал, да и начал осторожно гладить стенки той полости, в которой сидел, как гладил когда-то «Топинамбур». Глажу и приговариваю:

– Хороший кораблик, хороший, умница…

Сплошное вранье, конечно. От «Топинамбура» я сразу ощущал отдачу, этакую ласковую волну, от которой хотелось жмуриться и мурлыкать, а тут – пустой номер. Как будто корабль и не живой вовсе. Или как будто он терпит человека внутри себя только потому, что считает его запасом провизии на черный день.

Не скажу, что эта мысль привела меня в хорошее расположение духа. Сам знаю, что это никуда не годится, что при общении с необъезженным кораблем надо быть очень добрым и очень уверенным в себе, потому что корабль чувствует твое настроение и читает твои мысли, – а поделать с собой ничего не могу. Потом думаю: это ведь нормальный корабль должен читать мысли и чувствовать настроение пилота – ну а дефектный? Сумасшедший? Который вообразил, будто он и не корабль вовсе, а властитель этой планеты и притом фабрика по производству тараканов и блох? Может, ему вообще до лампочки мои мысли?

Так и успокоился. Клин клином вышибают, а мысль – либо дубиной по голове, либо другой мыслью. Ладно, думаю, попробуем зайти с другого конца. Тот древний вербовщик, что вздумал осчастливить Альгамбру дефектным звездолетом, и альгамбрийские умники вместе с ним – они-то как общались с кораблем? Уговаривали его? Несомненно. Грозили ему? Да наверняка. Требовали прекратить фабриковать насекомых? А как же!

И ничего у них не вышло. Значит, думаю, мне незачем так поступать, потому что я-то чем лучше их? Такой же человек, как они, правда, зябианин, а не альгамбриец, но корабль в этом деле не разбирается, а значит, никакого толку все равно не будет. Ладно. Не стану поступать как они. Что я должен придумать вместо этого – вот вопрос!

И этой вот мыслью я убил другую – как мне отсюда выбраться? Правильно сделал, потому что договорюсь с кораблем – выберусь, а не договорюсь – ну что ж, не поминайте лихом.

На «умницу» и «хороший кораблик» ответа не было. Значит, попробуем иначе.

– Ваше превосходительство господин верховный правитель, – начал я, – ваш подданный, ничтожнейший из ничтожных, осмеливается справиться о вашем драгоценном здоровье. Он выражает… э-э… выражает надежду, что тяжелые испытания, выпавшие на долю вашего превосходительства, не помешают исполнению священного долга по управлению Альгамброй, о чем вас умоляют ваши подданные…

Я сочинял на ходу, надеясь, что авось как-нибудь не собьюсь. Сочинил, может, и не очень гладко, но решил, что для дефектного корабля как-нибудь сойдет. Произнес. Почти не сбился. Никакого результата. Тогда я прислонился лбом к ближайшей бородавке и повторил то же самое мысленно, воображая, что обращаюсь как минимум к императору.

Корабль молчал, как покойник.

Тут я почувствовал, как что-то неприятно кольнуло меня в шею. Пальцы с трудом, но ощутили что-то мелкое. Ну точно – блоха! С самой Зяби меня блохи не кусали. Стоило облететь половину Галактики, чтобы на какой-то Альгамбре, которой и в имперской-то пирамиде нет, вновь ощутить то же самое! Сейчас же я почувствовал еще один укус – под правой лопаткой. Потом за левым ухом. А потом, наверное, сразу в десяти местах. Хуже того: по щекотанию там и сям я понял, что одними блохами дело не ограничилось, в ход пошли и тараканы. Продолжительный пост ничему не научил корабль: ему по-прежнему нравилось разнообразие. Хорошо уже то, что он ограничился двумя видами насекомых, не освоив, например, производство шершней!

Во всех уголках Галактики это называется одним словом: влип. Минуту спустя меня уже кусали, наверное, сотни блох одновременно. Я вертелся, как безумный, чесался, стряхивал с себя эту пакость, да толку-то что? Их становилось все больше. Попробуйте поймать блоху в полной темноте – может, и поймаете, но щелкнуть ее на ногте уж точно не сможете. А она и рада. Но даже если бы вокруг меня было светло, это ничего не изменило бы: корабль производил блох куда быстрее, чем я успел бы их давить, пусть даже у меня было бы сто рук. Ну что стоило кораблю разводить сытых блох? Так нет же – фабрикует голодных… А когда я подумал о том, что случится раньше: из меня высосут всю кровь или я задохнусь в толчее насекомых? – мне стало просто нехорошо. Если сумасшедший корабль считает себя верховным правителем планеты, то это, в конце концов, его дело. Если он мечтает облагодетельствовать планету по-своему, то почему он начал с меня? Я ведь даже не альгамбриец.

– Эй, благодетель! – заорал я не своим голосом, прикрывая ладонями рот, чтобы не вдохнуть пригоршню насекомых. – Твое блохастое величество! Погоди немного, не трать все на меня! Тебе надо беречь силы!

Не подействовало. Я уже сидел по уши в бурлящем и кусачем месиве, я пинал и царапал свой кокон, а только становилось все хуже. И тут я понял, что делаю то же самое, что делали до меня: упрашиваю корабль прекратить. А это не срабатывало раньше, не сработает и теперь. Что было делать? Я прислонился лбом к стенке своего кокона и, зажимая обеими руками рот и нос, стараясь не обращать внимания на щекотку и зуд, забормотал:

– Нижайше благодарю, ваше превосходительство, я уже облагодетельствован. Ваша забота бесценна. Смиренно прошу ваше превосходительство обратить внимание на других обитателей вашей планеты…

Ну, может, и не такими складными были мои слова, зато смысл был именно такой: чего ты тратишь силы на меня одного, всем давай! Думал-то я именно эту мысль, и корабль улавливал мысли лучше, чем слова. Не знаю, зачем так сделано, но «Топинамбур» точно такой же. Какому живому существу не понравится, когда ему не только разрешают, но и просят от всего сердца сделать то, чего хочется ему самому? Нет таких существ, будь то человек, зверь или корабль.

Будто выдуло всю насекомую нечисть из моего кокона! На самом-то деле, конечно, не выдуло, а просто корабль поглотил их и вновь выпустил, но уже вовне. Жаль, что я не видел, как поступил толстый абориген, – обрадовался ли? Мне почему-то думается, что вряд ли. Наверное, он заорал на Ноя и затопал ногами, а потом пустился наутек, спасаясь от тараканьей орды.

Тут надо было что-то быстро делать, и я сделал. Приложился лбом к стенке и забормотал о том, что Альгамбра соскучилась без своего верховного правителя и благодетеля, что нужно осчастливить не только тех двоих, что торчат в помещении, но и весь альгамбрийский народ, да что там альгамбрийский – всю обитаемую Вселенную, все десятки тысяч планет, включенных в империю и пребывающих вне ее…

Я ударился затылком о потолок, потому что корабль внезапно дернулся куда-то вниз. Внешние антигравы, если они еще работали, он переборол, а о своих гравикомпенсаторах, конечно, забыл, потому что считал меня не пилотом и уж подавно не своим командиром, а чем-то вроде груза. Но почему он тогда принимал от груза советы? Все-таки он был сумасшедшим, а я разбираюсь в сумасшествиях ровно настолько, чтобы понимать: держись от психа подальше.

Ага, легко сказать!..

– Ваше превосходительство! – осмелился я подать голос. – Может, ты меня выпустишь?

Никакого эффекта. Я опять прислонился к стенке лбом и подумал о том же самом – с тем же результатом. Тогда я попросил «верховного правителя» хотя бы сделаться прозрачным, чтобы я, ничтожный, мог восхищаться его работой. Это подействовало.

Сначала, правда, я ничего не понял. По сторонам и внизу царила кромешная тьма, и лишь сверху шел свет. Только он почему-то уменьшался, как будто съеживался. Был широкий круг света, стал поменьше, потом еще поменьше…

Потом он стал совсем маленьким, и тут до меня дошло: корабль выбирался вон из здания, проедая пол и фундамент! Собственно говоря, он уже проел их и теперь вовсю углублялся в грунт. Надо же, до чего оголодал. Мне даже померещилось, что он урчит и чавкает.

Не прошло и минуты, как световой кружок над головой сместился вбок, а затем и вовсе пропал – корабль принялся проедать горизонтальный туннель. Где только помещалась вся эта прорва сожранного материала? Потом я догадался, куда она девается, и мне стало малость нехорошо. Утешил я себя только тем соображением, что Альгамбра не такая отсталая планета, как Зябь или Хатон, а значит, с дустом от насекомых у ее обитателей проблем не будет. Хотя, конечно, здорово же им придется почесаться первое время!

Довольно скоро внутрь корабля вновь проник свет, но теперь это был свет уличных фонарей, и я понял, что корабль вырвался на свободу прямо посреди улицы, разворотив ее от тротуара до тротуара. Рядом высилась громада Дворца коммерции и предпринимательства – целехонькая, чему я был рад, – а в некотором отдалении стояли оба наших вертоезда. Рельс Девятого пророка! Полиции вокруг вертоездов было пруд пруди. Ной и толстый туземец в полосатом одеянии были уже повязаны и не рыпались, Семирамида рвалась из рук полицейских и вопила на весь город, двое стражей порядка намеревались стащить с вертоезда Илону, а третьего на моих глазах Ипат взял за шкирку и за штаны, поднял над головой и размышлял, в кого бы им запустить. Не скажу, что появление корабля из земли прошло незамеченным, полицейские вытаращили глаза, но уже спустя секунду я понял: не побегут и наших не отпустят. Разве что мне каким-то чудом удастся натравить на них звездолет…

Не удалось. Я уж и так унижался перед ним, и этак, и называл себя ничтожнейшим из ничтожных, и напоминал о долге верховного правителя перед народом – ничего не помогло. Корабль желал только одного: перерабатывать мертвую материю в живых блох и тараканов. Кстати, они так и растеклись ковром по мостовой от корабля во все стороны… Трое полицейских сразу кинулись куда-то со всех ног, должно быть, за дустом, а остальные продолжили то, что на языке полиции всего мира называется операцией по задержанию. Ну и что мне было делать?

Я весь извелся. Корабль отказывался помочь нашим. Приказывать ему было без толку, а на мои униженные просьбы он просто не реагировал. Дойдя до полного отчаяния, я умолял его выпустить меня наружу, хоть и понимал, что буду арестован, если не сбегу, а бежать мне особенно некуда, – он и тут сделал вид, что не слышит меня. Может, ему и нравилось носить в себе человека, ну а мне-то каково? Находиться рядом с сумасшедшим – и то удовольствие маленькое, а каково находиться внутри него?! Да что я говорю, вы этого не поймете.

И как-то очень ясно мне вдруг стало, что единственное спасение для меня и всех наших – «Топинамбур». Я должен быть там, где он, а как – это уже второй вопрос. Может, если заставить корабли соприкоснуться, «Топинамбур» как-то образумит «Блохастика» – так я прозвал альгамбрийский звездолет. Может, научит его слушаться пилота. Если нет, то это не такая уж беда, главное – отнять у Ларсена «Топинамбур». Вернусь в нем на Альгамбру и выкуплю наших арестантов – в крайнем случае за зародыш нормального звездолета. Альгамбрийцы будут рады-радешеньки.

Пока что не рады были ни они, ни мы. Семирамида замолкла, но только потому, что принялась кусаться. Ипат очень удачно запустил полицейским в его сослуживцев и сбил с ног сразу троих. Илону схватили. Ипат поддернул рукава и смазал ближайшего полицейского по уху, а дальше я уже не смотрел. Коснулся я лбом прозрачной стенки моего кокона и зашептал:

– Ваше превосходительство господин верховный правитель, от имени народа Альгамбры хочу выразить вам нижайшую признательность за заботу. Что бы мы делали без вас! Теперь нам завидуют все обитаемые миры, потому что у них нет вашего превосходительства… Они стонут и… это… стенают, потому что лишены вашей неусыпной заботы о подлинном прозяб… процветании! Мы счастливы и горды, что наша Альгамбра, ничтожнейшая пылинка в бесконечности космоса, удостоилась… э-э… вашего благосклонного внимания. Как же не повезло другим мирам нашей Галактики и других всевозможных галактик, и как же повезло нам…

Корабль рванул вверх так резво, что едва не переломал мне все кости. Хорошо еще, что стенки моего кокона были довольно мягкими, а еще он, наверное, все-таки обеспечил какую-никакую гравикомпенсацию – достаточную лишь для того, чтобы пассажир выжил, и хватит с него. Только и дел верховному правителю, что обеспечивать комфорт всякой отдельной человеческой букашке! У него задачи поважнее.

– Тише, «Блохастик»! – крикнул я ему и сам испугался: а ну как обидится? Сумасшедшему звездолету ничего не стоило бы вышвырнуть меня из своего нутра в таких слоях атмосферы, откуда минут двадцать падать. А мы уже были на порядочной высоте, и корабль рвался все выше и выше. В общем-то он пока делал то, чего мне и хотелось, – ну а дальше? Не все, что хорошо началось, хорошо кончается. Все утопленники начинали с купания.

Этой мысли я испугался и, конечно, постарался выбросить ее из головы, да где там! Попробуйте заставить висельника не думать о веревке! Я весь извелся, пока наконец не нашел то, что выгнало из моей головы картину падения из стратосферы со всеми подробностями. Конечно, это был «Топинамбур»! Я стал вспоминать его маленьким, умещавшимся на ладони, теплым и ласковым, нуждавшимся в уходе, радовавшимся всякому проявлению внимания и еще не пробовавшим своевольничать… Помню, как мне было хорошо тогда. А сейчас?.. Нет, на душе у меня не стало так же уютно, как раньше, зато я успокоился насчет падения и озлился на Ларсена. То, что надо.

И вот тогда – только тогда – я прикоснулся лбом к стенке своего кокона… и не стал ничего приказывать кораблю. Не стал и просить. Умолять, взывать к долгу – тем более. Я просто хотел понять, чего хочет корабль – того же, чего и я, или нет?

А когда понял, то сначала онемел, а потом выбранил себя по-всякому. Ну что у меня за язык! Дернуло же дурака ляпнуть о других галактиках, где неизвестно какие существа ждут не дождутся, когда их облагодетельствуют нашими блохами и тараканами!

Млечный Путь корабль оставил на закуску. Откопав в своей сумеречной памяти карту стабильных гиперканалов, он держал курс ко входу ближайшего из них, чтобы нырнуть раз, другой, третий и в конце концов выйти за пределы Галактики. По какой причине его привлекло Большое Магелланово Облако, я не смог понять, но стремился он именно туда.

Ну псих же, ясное дело!

И я тоже не лучше. И Ной. Да и все мы.

Признаюсь, я немного повсхлипывал и пошмыгал носом. Толку от этого, конечно, не было никакого. Я и не надеялся.

Только одно меня устраивало: кажется, корабль больше не имел намерения наполнять мой кокон насекомыми. То ли забыл, то ли берег силы для других миров. Все-таки не бывает на свете чистой гадости, обязательно найдется в ней и хорошая сторона. Слабое утешение, скажете? Верно. А все-таки лучше, чем никакого.