Вот что я вам скажу: Альгамбра – дрянная планета, хотя я видел места и похуже. Солнце тут огромное, красное, как раскаленный булыжник, и поначалу втягиваешь голову в плечи, боясь: а ну как этот булыжник упадет прямо тебе на загривок? Тут привыкнуть надо, а пообвыкнешь – так вроде и ничего. Но все равно дрянь.

Власть тут не у архистарейшин, как у нас, не у членов правительства, избираемых за ум и заслуги, как на Даре, и не у «владыки владык» с его бандой жрецов, как на Хатоне. Верховный правитель вроде как существует, только его никто никогда не видел, даром что каждый правительственный указ начинается словами «Именем верховного правителя…». А правительство действительно есть – Ной, разобравшись, сказал, что места в нем передаются по наследству и вообще всем заправляют торговые дома. Альгамбра и живет торговлей. Насчет поторговаться местных хлебом не корми: половина города – один сплошной базар. Крику там!.. Жара, толкотня, нищие, карманники, полиция… Во что люди одеты, это вообще описать нельзя. Даже Ной на базар не сунулся, а уж я и подавно. Ну, понятно, торговые дома из самых крупных, чьи главы сидят в правительстве, и дела ведут крупные, а не мельтешат на городских базарах. У них и грузовые звездолеты есть, только не живые, ну и вольные торговцы прилетают на Альгамбру раз этак в пятьдесят чаще, чем на Зябь, и тоже ведут дела только с торговыми домами.

А может, и не только. Знаю я торговцев, они в любую щель пролезут без мыла. Указы указами, правительство правительством, а если каждый второй туземец может вполне сносно объясниться на общеимперском, это что-нибудь да значит.

Ну вот. Когда «Топинамбур» у нас увели и мы остались без корабля, я – чуть только понял, что слезами горю не поможешь, – подумал как раз о вольных торговцах. Ясно было, что за нашу доставку на Зябь они заломят столько, сколько и в дурном сне не приснится, – но если не это, тогда что нам остается? Нищенствовать на базаре? Воровать? Ной еще мог бы, да и я тоже, хотя с местными нам тягаться трудно, а Ипат с Семирамидой тут бесполезны, не говоря уже об Илоне. Дарианка просто умрет от огорчения.

Была у меня одна подленькая мыслишка: договориться с вольными торговцами, чтобы те доставили нас не на Зябь, а на Дар. Зуб даю, Ной подумал об этом еще раньше. Ну что нас ждет на Зяби, кроме Дурных земель, если мы вернемся всего-навсего с двумя вербовками и без корабля? Даже Сысой вряд ли за нас заступится. А дариане помогут, утешат, расплатятся с торговцами за наш перелет и, если их корабль еще на планете, задержат его ради нас, чтобы он повзрослел и отпочковал потомка. Они нам его даром отдадут, или я дариан не знаю!

Подлая штука голова – хоть бей по ней, хоть примочки ставь, все равно под черепом заведутся подленькие мыслишки. Я решил, что Дар мы оставим на самый крайний случай, когда либо всем помереть, либо нам с Ипатом сгореть от стыда. Стыдиться все же полегче.

Ну, словом, я сидел и изобретал для Ларсена всевозможные казни, одна позорнее и мучительнее другой, и думать забыл обо всем прочем. Ной мне напомнил. У жуликов и без того голова хорошо работает, а уж когда их прижмет, никому за их соображалкой не угнаться. Ной спросил меня, по какой причине Альгамбра до сих пор не в имперской пирамиде и почему я об этом знаю, а он нет.

А дело было так. Три дня наши вели переговоры с правительственными чиновниками, то есть вел-то их главным образом Ной, а остальные так, присутствовали. Присутствовал и я, пока не надоело. Когда у меня устала челюсть сдерживать зевоту, я отпросился погулять по этому ихнему Дворцу коммерции и предпринимательства. Меня и отпустили – гуляй себе, – к тому же в начале переговоров Ной представил меня всего лишь как второго пилота. Я хотел было возмутиться, да сообразил: в глазах альгамбрийцев я и впрямь на первого пилота не тяну. Ну и, стало быть, незачем создавать у них впечатление, что мы несерьезные люди.

Никто меня не сопровождал, гуляй себе, только не во всякую дверь пускают. Всевозможного народу множество, но в это здание можно втиснуть еще двадцать раз по столько. Коридоры сплошь красивым камнем отделаны, залы огромные, кабинеты, закоулки какие-то, статуи в нишах, храм каких-то местных святых, музей альгамбрийской торговли, и чего в нем только нет. Но мне не музей был нужен.

Прошел я по всем надземным этажам, а потом спустился в подвальный, там обстановка куда как скромнее, а народу почти вовсе нет. Я уж хотел идти назад, но тут вижу: водопроводчики устраняют протечку. Один – старый дядя, а другой – парнишка моих примерно лет, сразу ясно, что подсобник. Дядя взглянул на меня без любопытства, отвернулся к трубе, боднул воздух башкой, чтобы маска со лба на глаза съехала, и давай варить. Ага, думаю, плазменная сварка. Что-то похожее я видел на Даре. У нас на Зяби даже газовую сварку не в каждой механической мастерской найдешь, а тут – красота! Искр почти нет, и пламя не сказать чтобы слишком яркое, глаза почти терпят, надо лишь чуть прижмуриться. Вварил дядя в трубу заплатку, что-то буркнул парнишке на местном языке и ушел куда-то. Может, за заплатками, а может, у него в аппарате плазма кончилась. И если вы думаете, что я упустил случай поболтать с пареньком и выяснить, как тут у них на Альгамбре устроена жизнь, то мне обидно: за дурака вы, что ли, меня держите?

– Привет! – говорю ему на общеимперском.

Он ответил, правда, с жутким акцентом, но я кое-как понял, что он тоже меня приветствует, а не советует поскорее убраться на все четыре. И тут же спрашивает:

– Ты инопланетник? – Как будто ему и без того это не ясно.

– Это ты, – говорю ему, – инопланетник, а я зябианин, понятно?

– Ага, – говорит и головой кивает, – значит, инопланетник.

Минут десять мы с ним выясняли, кто из нас инопланетник, а кто нет, чуть не подрались – и подрались бы, наверное, если бы я понимал каждое слово из того, что он мне лопотал. А потом уселись рядышком на ящик с инструментом и постановили говорить медленно и с расстановкой, чтобы понять хоть что-нибудь. Парнишке тоже хотелось поболтать, сразу было видно, что сварщик ему достался неразговорчивый.

И начал я, конечно, с ерунды, чтобы парень не заподозрил, что я не просто болтаю, а сведения из него тяну. Между прочим говорю:

– У нас такую протечку и чинить бы не стали: подумаешь – капает! Да еще в подвале. Тут ниже нас только фундамент, да?

Мальчишка почему-то прыснул в кулак и сообщил шепотом:

– Не, там еще один этаж, только туда нельзя.

– Почему нельзя? – спрашиваю.

– Тебе, – говорит, – нельзя, а мне можно. – Наклонился к моему уху и прошептал: – Туда мало кого пускают. Там у нас верховный правитель, он посетителей не любит и протечек тоже…

И снова прыснул, а потом захихикал.

Ну, я, понятно, давай расспрашивать. Любопытно же. Что за правитель, который живет двумя этажами ниже уровня земли? Зачем это ему? Не мог построить себе дворец или хотя бы снять домишко в пригороде? А если он посетителей не любит, то что ему стоило окружить свой дом высокой стеной и поставить стражу? Правитель же! О сырости вообще молчу: Альгамбра – планета сухая, вроде Хатона. Какое место ни выбери, все равно оно будет суше, чем подвал.

Что-то тут не так, думаю. Хотел нажать, но помедлил ровно одну секунду и сделал лучше. Отодвинулся от паренька, выпрямился, чтобы посмотреть на него сверху вниз с этаким прищуром, да и заявил:

– Ври больше.

И через полчаса узнал все. К каждому механизму свой подход нужен, а человек – тот же механизм, только он этого не понимает, потому что слишком заносится. Выложил мне мой новый приятель все про верховного правителя Альгамбры, а я только рот зажимал обеими руками, чтобы не захохотать на весь подвал.

Примерно век назад, когда вовсю строились верхние этажи имперской пирамиды, какой-то вербовщик заглянул и на Альгамбру. Был он вроде Ларсена, такой же неукротимый в смысле набить свой карман за чей угодно счет. Беда того вербовщика состояла в том, что его звездолет уже отпочковал десять потомков, а может, и все одиннадцать, то есть был, если очень повезет, способен всего лишь на одно – последнее – почкование. Знать не знаю, какие правители правили в ту пору Альгамброй, но уж точно похитрее наших архистарейшин. Они заключили с вербовщиком договор с условием: он вступает в силу только после взросления переданного Альгамбре корабля и его всесторонних испытаний. Успешных, само собой, испытаний, а если нет – иди гуляй.

Договор так и не вступил в силу. Корабль вербовщика поднатужился, чуть не помер, но произвел-таки на свет еще одного потомка. Тут-то все и началось.

Сначала зародыш, по словам мальчишки, вообще не хотел расти: то ли не мог, то ли ему и так было хорошо. Что только ни предлагали ему в пищу, от лучших деликатесов до ювелирных алмазов, чем только его ни облучали – ничего он не поглощал и ничем как будто не интересовался. Короче, вел себя совсем как злостный покоенарушитель у нас на Зяби, боящийся Дурных земель, то есть выделывался под хворого, особенно на голову.

Зародыш и в руках грели, и дышали на него, и щекотали перышком – специально привезенным с другой планеты, потому что птиц на Альгамбре нет, – и ничего. Долго с ним бились и альгамбрийцы, и вербовщик. И все зря. Вербовщик-то вкручивал местным, что корабль им достался о-го-го какой, со всех сторон кондиционный, прямо конфетка, а не корабль, но кто же во Вселенной, кроме дариан, верит словам? Разве что слабоумные, а среди альгамбрийцев я таких пока не встречал.

Потом зародыш покрылся какой-то сыпью и сделался совсем вялым, как подгнивший плод, и тогда воротилы из правительства послали вербовщика прочь, а несостоявшийся корабль решили закопать, пока он не протух. Оказалось, ему только того и надо. Прикопали его где-то на свалке да еще навалили сверху разного мусора, а спустя несколько дней глядь – он подъел все, с чем соприкасался, и знай лежит себе в яме, мусором лакомится и яму расширяет, только что не хрюкает от удовольствия. Поначалу хотели было оставить его на месте, чтобы он и дальше мусор жрал, потому что пригородные свалки не резиновые, но вовремя спохватились. Во-первых, жрать-то он жрет, но и сам растет, а во-вторых, вдруг он годен на большее? Как-никак звездолет, хоть и дефектный.

Вербовщик к тому времени отбыл с Альгамбры не солоно хлебавши, и альгамбрийское правительство решило обойтись своими силами. Наняли умных людей, приступили к общению со звездолетом, возились долго – и отступились. Летать он ни в какую не хотел, но это еще не самое главное. Мусорный звездолет, даром что еще подросток, дал альгамбрийцам понять, что считает себя ни много ни мало единоличным властителем Альгамбры, и пусть к нему не пристают со всякой ерундой, а за это он готов терпеть тот ничтожный сброд, которым ему выпало править.

И это еще не все. Когда вокруг него возвели сначала просто ангар, а потом и настоящее здание, где в надежде как-нибудь образумить корабль разместились лучшие альгамбрийские ученые и инженеры, случилось то, чего не мог предвидеть никакой, даже самый блестящий альгамбрийский ум: в самом скором времени по стенам помещений резво забегали рыжие тараканы, а лучший биолог Альгамбры поймал на себе блоху и долго с удивлением ее рассматривал.

Он же и догадался, кто виновник. Где мусор, там и тараканы, а на альгамбрийских свалках, как и у нас на Зяби, живут и столуются бродячие псы, все в проплешинах от расчесов, и блох на них не меньше, чем людей в каком-нибудь городишке. Каждая собака – это блошиный город, большинство жителей так и живет в нем, никуда не выезжая, ну а некоторые все же покидают его по делам или просто так. Корабль, как выяснилось, поглотил несколько таких путешественников и не переварил, а как-то там проанализировал их внутри себя – и давай фабриковать их копии! Хорошо, что это были только тараканы и блохи! То ли корабль не поймал на помойке ни одного шелудивого пса, то ли поймал, но решил, что размножать псов ему не по силам – насекомые-то как-никак устроены попроще.

Тут с кораблем вступили в контакт и попросили прекратить. Как бы не так! Корабль и слышать об этом не хотел. Себя он считал вовсе не хулиганом, а благодетелем и добрым монархом. Одно слово – дефектный.

А вы думали, что только человек может сойти с ума? Порой это случается даже с простыми механизмами, не говоря уже о сложных. Помню, угнал я на Зяби одну штуковину… Впрочем, об этом я расскажу как-нибудь в другой раз.

К тому времени как парнишка дошел до царских наклонностей корабля, вернулся сварщик, и обоим стало не до меня. Я только и понял, что справиться со свихнувшимся кораблем альгамбрийцам не удалось, уничтожать его не стали, а может быть, и не смогли, и в конце концов пришли к соглашению. Корабль был перемещен в подвал строящегося Дворца коммерции и предпринимательства, доступ к нему был строго ограничен, но зато пост верховного правителя он получил вполне официально. Почему – я так и не узнал, пришлось чесать затылок самому. И вот что я начесал: верховный правитель, которого никто никогда не видел, который ни во что не вмешивается и на которого в случае чего можно свалить вину, – это же для местных воротил клад, а не правитель! В сельской глубинке, где народ попроще, ему небось молятся, как у нас Девятому пророку, в храмах специальные алтари стоят… Ну а насчет блох и тараканов: можно, во-первых, недокармливать корабль, чтобы не расширял производство, а во-вторых, травить всю эту нечисть дустом и выметать прочь. Расходы небольшие.

Ну, рассказал я все это нашим и, пока рассказывал, сам догадался, где наш шанс. Корабль, какой ни есть, он все-таки корабль. Опять-таки у альгамбрийцев нет опыта приручения квазиживых звездолетов, чего о нас уже не скажешь. А Ной, по-моему, все это сразу понял. Зажмурился этак по-кошачьи на красный песок под красным солнцем, потом открыл глаза и говорит:

– Поехали.

И мы, обливаясь потом, покатили назад в город прямо к Дворцу коммерции, а там Ной сказал нам, чтобы мы его ждали и не слишком отсвечивали, а сам скрылся в здании. Ему легко сказать, чтобы мы не отсвечивали, – а как? Местные любопытствуют. Таких штуковин, как дарианские вертоезды, на Альгамбре в глаза не видели. В конце концов я загнал оба механизма в тень Дворца, где было прохладнее, и мы стали ждать.

В скором времени и вечер наступил. Красная сковородка, которую здесь называют солнцем, закатилась за городские постройки – я думал, она город подожжет, – и дышать стало чуток полегче. Базар закрылся, народу на улицах поубавилось. Илона принялась расспрашивать, как там у нас на Зяби с правителями и богами, держат ли их в подвалах, как здесь? Я прямо затруднился поначалу, а потом вспомнил про храм Сердца Девятого пророка. Не видал я то сердце, оно хранится в закрытом ларце с инкрустацией из всяких золотых загогулин, да и не больно-то мне хотелось. В каждом селе у нас храм с рельсом на звоннице, в каждом городке по три-четыре храма, ну а в больших городах они торчат чуть ли не на каждой площади. Тело пророка попы разобрали по кусочку: тут – его ребро под стеклянным колпаком на раззолоченной подставке, там – прядь волос из левой подмышки, а сям – кусок стопы с мозолью и костной шпорой. Храм на Зяби не храм, если там только щепка от шпалы и ничего больше. Ну так вот: поглазеть на эти реликвии можно только по большим праздником, а в обычные дни они хранятся – где? Ясное дело, в церковных подвалах, чтобы на жаре не попортились. Понятно, кроме костей и всяческих камней, которым от жары ничего не будет. В одном городишке было три храма, так там хранились камни Девятого пророка: из печени, почек и мочевого пузыря. Один камень я видел и от души пожалел пророка. Бедняга! Если бы внутри меня завелась такая минералогия, я бы, пожалуй, тоже лег на рельсы.

А уж когда – в прошлом году дело было – я, не очень перед тем подумав, сказал попу, заявившемуся с душеспасительной беседой в тот воспитательный дом, где я задержался дольше, чем следовало, что если уж Девятый пророк сам собой сросся после того, как был переехан поездом, то не было смысла вновь разбирать его на части, мне ни за что ни про что надрали уши. Хотели еще высечь и, наверное, высекли бы, если бы я не сбежал в тот же день.

Ипату моя болтовня не понравилась; не будь рядом Илоны, он, пожалуй, не поскупился бы выдать мне подзатыльник от душевных щедрот. Само собой, я успел бы увернуться, да по жаре двигаться не хотелось. По-прежнему было очень душно, Илона кое-как терпела, а Семирамида мучилась – ей не хватало ванны. Мы постарались вообще позабыть, что она тут есть, потому что видно было: обратись к ней хоть с самым невинным вопросом – крику не оберешься.

Ной все не появлялся. Мы извелись, пока он наконец не вынырнул из какой-то щели, называемой не иначе как служебным входом. Вид у нашего специалиста по переговорам был озабоченный, но бодрый. И прежде всего он поманил меня рукой, а я, хоть и догадывался, кто из нас понадобится ему первым делом, и оттого нервничал, обрадовался, как дурак. Многие говорят, что нет хуже, чем ждать да догонять, а по-моему, это чушь. Ждать во сто раз хуже, чем догонять, – азарта же никакого!

– Пошли, – сказал мне Ной, а остальным велел остаться. Мы и пошли – в ту самую нору, откуда он вылез. Темно, тесно, как в склепе, только склеп длинный, как будто строился для мертвого удава, и свет еле-еле брезжит откуда-то спереди. Вышли в какую-то комнату, довольно убогую на вид, но хоть освещенную, а там – местный. Стоит посреди помещения толстый дядя в такой одежде, которая, как я приметил, здесь только у богачей бывает, то есть в оранжевую полосочку, и наверчено на нем полосатой ткани столько, что и тощий показался бы толстым. Стоит, значит, дядя и тройной подбородок задрал, чтобы глядеть на нас как бы сверху вниз: мол, я шишка, а вы никто. Знаем мы эти дела.

Ной, как ни странно, поклонился толстому с видом самым что ни на есть раболепным, а потом указал на меня и говорит:

– Вот он.

И тут же поклонился мне, причем ниже, чем местному, – ей-ей, не вру! Тут оранжево-полосатый осмотрел меня внимательно, выразил на толстом лице некоторое удивление и легонько наклонил голову. Поприветствовал. Меня, не Ноя. Ну а я – что? Тоже кивнул и тоже легонько. Что ж, думаю, раз Ною хочется, чтобы я побыл важной персоной, – побуду персоной, справлюсь как-нибудь. Хорошо бы только знать, что такого Ной про меня насочинял и зачем. Мог бы и заранее сказать, между прочим!

Мне здорово хотелось есть, пить и еще кое-куда, но я решил терпеть сколько смогу. На свете встречаются терпеливые люди, но я не знаю ни одного, кто любил бы терпеть. По-моему, это самое дрянное занятие, особенно когда не знаешь, как и когда все это кончится. Я засунул руки в карманы и принял самый независимый вид, на какой только был способен, а Ной сверкнул на меня глазами и, униженно кланяясь, забормотал полосатому, что, мол, у нас на Зяби такие традиции: держать руки в карманах имеет право только тот, кто чем-нибудь прославлен. Кажется, полосатого это удовлетворило.

– Справишься? – спросил он меня с жутким акцентом, но я понял. Одно-то слово понять можно, лишь бы не начал болтать без умолку. Я только хмыкнул: мол, для меня это дело плевое, а сам думаю: с чем это мне предстоит справиться? И в общем, уже догадываюсь…

Так и вышло. Толстый куда-то повел нас, сначала вниз по лестнице, затем полутемными коридорами и снова вниз. Вторая лестница оказалась куда длиннее первой, я уж думал, что она никогда не кончится. Внизу было прохладно и сыровато, а пахло так, как, бывает, пахнет в погребе рядом с кадушкой, набитой гнилой капустой. Потолок был таким высоким, что, пожалуй, и камнем не добросишь, а пол и стены – цементные, голые, только в одной стене имелась сдвижная дверь из серого металла толщиной в добрую пядь. Уж не знаю, чем пробить такую дверь, разве что «Топинамбуром» проесть.

А что у них за дверью, о том можно не спрашивать. Мне только интересно стало: как альгамбрийцы умудряются держать свой дефективный корабль в повиновении. Они что себе думают – дверь его остановит, если ему захочется прогуляться? Да его ничто не остановит, он любую стену сожрет и не подавится!

Был там еще шкаф. Толстый раскрыл его, достал три дыхательные маски, одну небрежно кинул Ною, другую дал мне, а третью не без труда натянул на свою физиономию. Мы с Ноем тоже надели эти намордники, и сразу дышать стало легче, хотя все равно чувствовалось, что воздух какой-то неживой. Похожим воздухом я дышал только в тюремной камере, куда до меня год или два никого не сажали. В иных городках у нас на Зяби бывают такие тюрьмы, куда и сажать-то некого: местные обыватели поголовно законопослушны и оттого ужасно самодовольны, такого, как Ной, провинциальным полицейским вовек не прищучить, и разве что один Цезарь Спица подвернется, если ему не повезет…

Тут толстый приложил палец к какой-то пластине возле двери, и дверь со страшным гулом поехала в сторону, а когда образовалась щель, в нее от нас дунул такой ветер, что я едва устоял на ногах. Толстому-то ничего, только его полосатые одежды захлопали на ветру, как паруса, но сам он даже не качнулся.

Открылось еще одно помещение, скорее зал чем комната, и я увидел дефектный звездолет. Он висел между полом и потолком, со всех сторон от него располагались какие-то штуковины, я так понял – антигравы, и все они гудели, и от каждого тянулся электрический кабель. Был звездолет размером со стог или сарай и весь сморщенный, как «Топинамбур» в первые дни его жизни. Я сразу понял, что ему худо.

Жив-то он был, это точно, – кто, кроме него, мог сожрать весь воздух в этом герметически запертом зале? Никакой пищи, кроме воздуха, у него не было, и почти никакого излучения тоже, если не считать довольно-таки тусклых лампочек под самым потолком. Ничего себе верховный правитель! Наверное, он когда-то был бурым, как «Топинамбур», а теперь стал белесым наподобие мучного червя. Когда в зал ворвался внешний воздух, корабль только слегка шевельнулся и опять затих. Если животное морить голодом, оно тоже дойдет до состояния, когда ему уже все равно. Мне даже больно стало, и сердце сжалось. Ну можно ли так обращаться со звездолетом? Сволочи полосатые эти альгамбрийцы, больше ничего. Знали же, что звездолет болен – здоровый корабль переборет любые внешние антигравы, – а все равно заточили его в подземелье да еще отказали в пище! И из-за чего? Подумаешь, тараканов и блох он плодил! Да люди их больше наплодят, дай им только волю! Что такое человек для блохи, как не источник вкусной пищи в оригинальной упаковке?

А толстый поглядел на меня и пробубнил сквозь маску опять то же самое:

– Справишься?

– Уж как-нибудь, – бурчу в ответ. А сам снимаю с себя намордник и швыряю его в корабль. Промахнуться и думать нечего: антигравы подхватят и доставят снаряд куда надо, прилепят прямо к кораблю. Так и вышло.

Если бы не антигравы, корабль вообще не отреагировал бы. Я так думаю, он просто не поверил, что кто-то пытается накормить его. Но прошло несколько секунд, и гляжу: моя маска понемногу втягивается в корабль, сначала как-то неуверенно, малыми рывками, потом – хлоп – и втянулась. Ага, думаю, теперь дело пойдет.

– Еды сюда, – говорю толстому. – Песок, глина, камни, торты с кремом – все годится. И хорошего ультрафиолета побольше.

Толстый выразил сомнение. Забубнил что-то невнятное и показывает рукой примерно себе по пояс, шевеля при этом пальцами, – понимай так, что вот такой толщины здесь появится слой из копошащихся блох и тараканов. Я только рукой махнул: иди, мол, обеспечивай, а не болтай зря. Краем глаза увидел, что Ной украдкой показывает мне большой палец: правильно-де себя держишь, так и надо. Ему-то что, а мне страшно. Когда я растил «Топинамбур» из маленького сморщенного комочка, мне было боязно только за него, а теперь и за себя, и за всех наших. Кроме Ноя – он-то сам о себе позаботится.

Должно быть, от испуга я сделал глупость. Мне бы сказать толстому, чтобы он отключил один из боковых антигравов, а я – хотите верьте, хотите нет – просто забыл об этом. Наверное, потому что засмотрелся на корабль. Так со мной и на Зяби бывало: засмотришься на какую-нибудь механическую повозку, стоящую открыто, и уже представляешь себе, как управляешь ею, а о том, что хозяин повозки пребывает неподалеку и следит за тобой, даже не думаешь. Всегда это кончалось одинаково: я удираю на той повозке, а за мной гонится полиция, как будто ей больше заняться нечем. Иногда удавалось удрать, иногда нет.

Самое первое – это прикоснуться пальцами, ласково потрогать. И если почувствовал в себе что-то такое, о чем и сказать трудно, потому что слов таких нет ни в каком языке, в общем, какое-то сродство с машиной, что ли, то дело пойдет. Машина, даже если она из железа и дерева и совсем без мозгов, сама даст тебе понять, согласна она подчиниться тебе до конца или только сделает вид, что согласна, а сама прибережет какую-нибудь подлянку и пустит ее в ход именно тогда, когда меньше всего этого ждешь. Может, кто-то назовет меня дураком, только мне наплевать, что говорят обо мне идиоты. Им нипочем этого не понять, а я и объяснять не стану.

Словом, я решил проверить, как альгамбрийский дефектный и голодный корабль отнесется к моему прикосновению, и прежде чем толстый успел меня остановить, я взял, да и шагнул за линию антигравов. Скажу прямо, идея была не из лучших.

Меня подхватило, оторвало от пола, крутануло и припечатало к кораблю. Вместо ласкового прикосновения получился знатный шлепок. Бац! – и я оказался притиснут к морщинистой поверхности корабля, и хорошо еще, что она была мягкая, как трухлявый гриб, а то одному из нас двоих не поздоровилось бы, и я догадываюсь кому.

Последнее, что я услышал, это крик Ноя – он вопил на толстого, чтобы тот сейчас же отключил антигравы, да только было уже поздно. Свет вдруг пропал. Корабль сладко причмокнул, хлюпнул чем-то и в два счета втянул меня в себя.