Шли дни, а Тейт все не приходил учить ее читать. До игры в перышки Киа свыклась с одиночеством, оно было ее частью, будто приросло к ней. Теперь же одиночество разрасталось в сердце, теснило грудь.

Однажды под вечер Киа села в лодку. Не ждать же мне тут до бесконечности.

К причалу Скока подплывать она не стала, из страха, что ее увидят, а, спрятав лодку в бухточке чуть к югу, взяла джутовый мешок и пустилась по тенистой тропке к Цветному кварталу. Почти весь день сеял мелкий дождь, и сейчас, на закате, над лесом поднимался туман, лентами сползал в зеленые долины. В Цветном квартале Киа не была ни разу, но знала, где он, и была уверена, что стоит ей там очутиться, без труда отыщет дом Скока и Мейбл.

Она была в джинсах и розовой блузке от Мейбл. В мешке она несла две пол-литровые банки ежевичного варенья – сама сварила, хотела отблагодарить Скока и его жену за доброту. Жажда быть с кем-то рядом, поговорить со старшей подругой тянула ее к ним. Если Скока нет дома, может, удастся посидеть с Мейбл, поболтать.

Из-за поворота донеслись голоса, все ближе и ближе. Киа остановилась, прислушалась. Сошла с тропинки, укрылась в чаще, затаилась в кустах мирта. Минутой позже показались двое белых мальчишек в драных комбинезонах, с удочками, один нес связку сомов в руку длиной. Киа замерла.

Один указал на дорогу:

– Эй, глянь-ка!

– Вот повезло-то! Вон черномазый, топает в свою Черномазовку!

Киа повернула голову. По дороге, в направлении дома, шагал Скок. Он был уже довольно близко и наверняка все слышал, но смолчал и, не поднимая головы, свернул на обочину.

Что это с ним, почему он не постоял за себя? – возмутилась про себя Киа. Ведь “черномазый” – очень обидное слово, в устах Па это было ругательство. Скок мог бы их проучить – стукнул бы их лбами друг о дружку, и дело с концом! А он свернул с дороги, да еще шаг ускорил.

– Черномазый, черномазый, где ты морду так измазал? – заорали мальчишки вслед Скоку, тот не обернулся.

Один из мальчишек подобрал камень и швырнул в Скока. Камень угодил тому под лопатку. Скок пошатнулся, но продолжал идти. Мальчишки с хохотом кинулись следом, у поворота они подобрали еще камней.

Киа, пробираясь подлеском, срезала путь и обогнала их, она видела, как поверх кустов мелькают их кепки. Там, где густые заросли подбирались к самой дороге, она присела на корточки – вот-вот появятся! Скок уже скрылся из виду. Киа скрутила потуже мешок с банками варенья. Едва мальчишки поравнялись с зарослями, она запустила в них тяжелым мешком, попав ближайшему по затылку. Мальчишка плашмя упал в грязь. С визгом Киа выскочила из кустов, налетела на второго, готовая и его огреть по макушке, но тот уже во весь опор мчался прочь. Киа снова нырнула в заросли и оттуда наблюдала, как первый мальчишка с руганью поднимается с земли, потирая затылок.

Подобрав мешок, Киа вернулась к лодке и поплыла домой. Больше никаких гостей, решила она.

На другой день, услыхав, как тарахтит моторка Тейта, Киа бросилась к лагуне и, притаившись в кустах, смотрела, как он с рюкзаком в руках выходит на берег. Он огляделся, кликнул ее, и Киа, в тугих джинсах и белой блузке с разномастными пуговицами, несмело вышла навстречу.

– Привет, Киа! Прости, что так долго. Папе помогал, зато теперь мы тебя в два счета читать научим!

– Привет, Тейт.

– Давай сядем здесь. – Он указал на корень дуба в густой тени у самого берега лагуны, достал из рюкзака тоненький потрепанный букварь и линованный блокнот. Не спеша, аккуратно выводил он буквы – А, а, Б, б, – просил Киа за ним повторять и ждал терпеливо, пока она трудилась, высунув от усердия язык. Киа писала, а он называл буквы вслух, медленно, вполголоса.

От мамы и Джоди Киа знала несколько букв, но складывать их в слова не умела.

Уже через несколько минут Тейт сказал:

– Вот видишь, ты можешь написать слово.

– Как это?

– Б-а-о-б-а-б. Ты можешь написать слово “баобаб”.

– А что такое баобаб? – растерянно спросила Киа.

У него хватило такта не рассмеяться.

– Не знаешь – ничего страшного. Поехали дальше. Скоро сможешь написать слово, которое знаешь. – Потом он сказал: – С алфавитом тебе придется еще повозиться. Чтобы его выучить, нужно время, но ведь ты уже немного умеешь читать. Вот, смотри.

Хрестоматии у него не было, и первой книгой для Киа стал потрепанный “Календарь песчаного графства” Олдо Леопольда из библиотеки отца Тейта. Тейт ткнул пальцем в первое предложение и попросил Киа прочесть его вслух. Предложение начиналось со слова “Есть”, и пришлось ей вернуться к алфавиту, вспомнить, какой звук обозначает каждая буква, но Тейту терпения было не занимать, и когда у Киа наконец получилось, она всплеснула руками и засмеялась. А Тейт, глядя на нее, так и сиял.

Не спеша, слово за словом, Киа разбирала: “Есть люди, которые могут жить без дикой природы, и есть люди, которые не могут жить без дикой природы”.

– Ох… – вздохнула она. – Ох…

– Теперь ты умеешь читать, Киа. И никогда уже не разучишься.

– Я о другом. – Киа почти перешла на шепот. – Я не знала, что в словах может столько уместиться. Не знала, что одним предложением можно сказать так много.

Тейт улыбнулся.

– Хорошее предложение попалось. Не всегда в словах столько умещается.

День за днем, сидя рядом с Киа в тени дуба или у берега на солнышке, Тейт учил ее читать, а слова складывались в песнь о гусях и журавлях, обо всем живом. “Что, если больше не зазвучит гусиная музыка?”

Тейт помогал отцу, играл с друзьями в бейсбол, а между делом успевал раз в два-три дня заглянуть к Киа, и теперь она, что бы ни делала – полола ли грядки, кормила кур или искала раковины, – всегда прислушивалась, не гудит ли поблизости его мотор.

Однажды на берегу, читая о том, чем питаются синицы-гаички, Киа спросила:

– Ты живешь с семьей в Баркли-Коув?

– С отцом. Да, в Баркли.

Киа не спрашивала, куда делись его родные. Наверно, его тоже бросила мать. Почему-то хотелось коснуться его руки, но пальцы не смели, и она лишь всматривалась в голубоватый узор вен на его запястье, тонкий, как переплетение жилок на осином крыле.

По вечерам Киа занималась за кухонным столом при свете керосиновой лампы, и мягкие лучи лились сквозь окна хижины, подсвечивая нижние ветви дубов. Единственный огонек средь мрака на многие мили кругом, не считая тусклого мерцания светлячков.

Старательно выписывала она каждое слово, много-много раз. Тейт говорил, что длинные слова – это просто цепочки коротких, и Киа их не боялась, вместе со словом “кот” она учила и слово “плейстоцен”. Не было в ее жизни занятия увлекательней, чем учиться читать. Только она не понимала, почему Тейт вызвался учить грамоте ее, девочку из низов, зачем он приходит сюда, дарит редкие перья. Но Киа не спрашивала – вдруг он засомневается, перестанет приходить?

Теперь наконец Киа могла подписать все драгоценные экземпляры в своей коллекции. Она справлялась в маминых энциклопедиях, кому принадлежит каждое перо, как называется каждое насекомое, моллюск или цветок, и старательно подписывала свои рисунки на бурой бумаге.

– Какое число идет за двадцатью девятью? – спросила однажды она у Тейта.

Тейт удивился. Надо же, она столько знает о приливах и белых гусях, об орлах и звездах, сколько многим не узнать за всю жизнь, а до тридцати считать не умеет. Он постарался скрыть удивление, чтобы ее не обидеть – читать по глазам она мастер.

– Тридцать, – сказал он как ни в чем не бывало. – Давай покажу тебе числа, и займемся основами арифметики. Ничего сложного, я тебе принесу учебники.

Киа читала все без разбору – рецепты на пачках кукурузной крупы, записки Тейта, сказки из книг, что с детства помнила наизусть, а делала вид, будто читает вслух. Как-то под вечер, тихонько вздохнув, взяла она с полки старую Библию, села за стол и принялась бережно перелистывать ветхие страницы; добралась и до той, где были записаны их имена. Вот и ее имя, в самом низу. А рядом – день ее рождения. Мисс Кэтрин Даниэла Кларк, 10 октября 1945. И, вернувшись в начало страницы, она прочла настоящие имена братьев и сестер:

Мастер Джереми Эндрю Кларк, 2 января 1939.

– Джереми, – произнесла она вслух. – Джоди, ни за что бы не подумала, что ты мастер Джереми!

Мисс Аманда Маргарет Кларк, 17 мая 1937.

Киа пробежала пальцами по строке, повторила имя вслух несколько раз.

Мастер Нейпир Мэрфи Кларк, 4 апреля 1936.

Киа шепнула:

– Мэрф, тебя, оказывается, звали Нейпир.

Наверху – самая старшая:

Мисс Мэри Элен Кларк, 19 сентября 1934.

Киа вновь провела пальцем по списку, и ей вспомнились лица. Возникла смутная картина: все собрались за столом, едят жаркое, передают друг другу кукурузный хлеб, пересмеиваются. Стыдно было забыть их имена, но теперь-то она их нашла и никогда уже не забудет.

Над списком детей она прочитала: Мистер Джексон Генри Кларк и мисс Жюльенна Мария Жакэ поженились 12 июня 1933 года. До сих пор Киа не знала полных имен родителей.

Она долго сидела за столом с раскрытой Библией. Вот она, ее семья.

Время скрывает от детей юность родителей. Киа никогда бы не увидела, как в начале 1930-го красавец Джейк зашел вразвалку в кафе-мороженое в Эшвилле и там приметил Марию Жакэ, гостью из Нового Орлеана, – хорошенькую, чернокудрую, с алыми губами. За молочным коктейлем он рассказал ей, что он из семьи плантаторов, после школы выучится на адвоката, а жить будет в особняке с колоннами.

Но во время Великой депрессии земля Кларков пошла с молотка, и отец забрал Джейка из школы. Семья перебралась в тесную сосновую хижину, где когда-то – на самом деле не так давно – жили рабы. Джейк работал на табачной плантации, собирал листья бок о бок с черными – мужчинами, женщинами, носившими младенцев в пестрых перевязях за спиной.

Два года спустя Джейк улизнул на рассвете из дома, ни с кем не простившись, прихватив с собой парадную одежду и фамильные драгоценности, сколько смог унести, в том числе прадедовы карманные золотые часы и бабушкино кольцо с бриллиантом. Добрался на попутках до Нового Орлеана, разыскал Марию Жакэ – она жила с семьей в роскошном доме с видом на море. Потомки коммерсанта-француза, они владели обувной фабрикой.

Джейк заложил фамильные драгоценности, стал водить ее по шикарным ресторанам со шторами красного бархата, обещал купить ей особняк с колоннами. Встав перед ней на одно колено под магнолией, он сделал ей предложение, и в 1933-м они поженились. Свадьба была скромная, все ее родные стояли рядом и угрюмо молчали.

Промотав к тому времени все деньги, Джейк согласился работать у тестя на обувной фабрике. Джейк был уверен, что тот сделает его сразу управляющим, но господин Жакэ был не так прост и настоял, чтобы Джейк начал карьеру с самого низа, рядовым рабочим. И Джейк стал вырезать подметки.

Жили они с Марией в квартирке над гаражом, обставив ее дорогой мебелью из приданого вперемешку со столами и стульями с барахолки. Джейк записался в вечернюю школу, чтобы получить аттестат, но занятия частенько прогуливал – играл в покер, а когда возвращался поздно вечером к молодой жене, от него разило виски. Спустя всего три недели учитель выгнал его из школы.

Мария умоляла его бросить пить, приналечь на работу, добиваться повышения. Но вскоре пошли дети, а Джейк пил не просыхая. С 1934-го по 1940-й у них родилось четверо, а повышение Джейк получил всего раз.

Война с Германией всех уравняла. Одетый в хаки, как все, он мог спрятать стыд, снова смотреть гордо. Но однажды ночью во Франции, в грязном окопе, кто-то крикнул, что их сержант ранен и истекает кровью в двадцати ярдах отсюда. Солдатам, еще мальчишкам, полагалось сидеть в окопе, скрываться от шальных пуль, но все мигом вскочили и кинулись на выручку раненому. Все, кроме одного.

Джейк скорчился в углу, не в силах шевельнуться от страха, но тут над самым окопом взорвался бело-желтой вспышкой снаряд, и ему раздробило осколком левую ногу. Когда вернулись солдаты с сержантом на руках, то решили, что Джейк был ранен, вместе со всеми спасая товарища. Его объявили героем. Правды никто не знал. Кроме Джейка.

Его комиссовали и с медалью отправили домой. Решив не возвращаться на обувную фабрику, в Новом Орлеане он задержался всего на несколько дней. Распродал всю дорогую мебель и столовое серебро Марии – та ни слова не сказала, – а затем посадил семью в поезд и перевез в Северную Каролину. От старого друга он узнал, что его отец и мать умерли, так что теперь руки у него были развязаны.

Он убедил Марию начать новую жизнь – поселиться с ним на побережье Северной Каролины, в рыбацкой хижине, что построил когда-то его отец. За жилье платить не надо, и Джейк мог бы окончить школу. В Баркли-Коув он купил рыбацкую лодку, погрузил туда семью со всеми пожитками – гору скарба венчали несколько дорогих шляпных коробок – и повез их, миля за милей, сквозь плавни. Когда вошли наконец в лагуну, где под прибрежными дубами ютилась развалюха с ржавыми проволочными дверьми, Мария, прижав к себе младшего, Джоди, чуть не расплакалась.

Джейк успокоил ее:

– Не грусти, я быстро все тут починю.

Но Джейк ни хижину не отремонтировал, ни школу так и не окончил. С первых же дней он зачастил в “Болотные огни” – играл в покер и топил в стакане воспоминания о том окопе.

Мария как умела вила гнездо. На дешевой распродаже она купила простыни, чтобы застелить матрасы на полу, и жестяную ванну; белье она стирала под краном во дворе и, сама освоив все премудрости, разбила огород, завела кур.

Вскоре после приезда она принарядила детей, повела в Баркли-Коув и записала в школу. Однако Джейк, презиравший учебу, заставлял Мэрфа с Джоди прогуливать школу, мол, пусть лучше ужин добывают – рыбачат или стреляют белок.

Всего лишь раз Джейк взял Марию прокатиться на лодке под луной – так была зачата их младшая дочь, Кэтрин Даниэла. Когда девочку кто-то спросил, как ее зовут, она ответила, что Киа, и это прозвище прицепилось к ней.

В редкие трезвые дни Джейк вновь мечтал, что окончит школу и заживут они по-новому, счастливо, – но тут же тенью надвигалось воспоминание про тот окоп. В прошлом гордец и упрямец, силач и красавец, он сделался сам себе противен и топил презрение к себе в бутылке. Скоро он влился в круг здешних выпивох, забияк и сквернословов – ничто в жизни не давалось ему так легко.