На другой день, ближе к полудню, Киа приблизилась к пню – осторожно, молитвенно сложив ладони. Никаких перьев на пне не было. Киа закусила губу. Ну конечно! Надо и мне что-нибудь для него оставить.

Она достала из кармана утреннюю находку – рулевое перо молодого белоголового орлана. Только настоящий знаток птиц признает в этом невзрачном пегом пере орлиное. Трехлетка, еще не сменил оперение на взрослое. Не такая редкость, как перо фаэтона, но тоже ценная находка. Киа бережно положила перо на пень, придавила камнем, чтобы не унесло ветром.

В ту ночь она лежала в своей постели на веранде, сунув руку под щеку, и робко улыбалась. Родные ее бросили одну на болоте, а кто-то чужой приходит, оставляет ей подарки. Ее снедала тревога, но чем больше она думала, тем больше убеждалась, что вряд ли у парня худое на уме. Если человек любит птиц, наверняка он добрый.

Утром, вскочив с постели, Киа взялась за “генеральную уборку”, как говорила Ма. Открыв ящик маминой тумбочки, она хотела всего лишь выбросить лишнее, но, взяв в руки маникюрные ножницы Ма – стальные с латунью, на ручках затейливый узор из лилий, – она вдруг тряхнула волосами, не стриженными семь с лишним лет, с тех пор как ушла Ма, и обрезала их на восемь дюймов. Теперь волосы спускались чуть ниже плеч. Киа глянула на себя в зеркало, мотнула головой, улыбнулась. Почистила ногти, расчесала волосы до блеска.

Вернув на место расческу и ножницы, Киа достала старую косметику Ма. Жидкий тональный крем и румяна давно засохли и растрескались, а с губной помадой и за десяток лет ничего не случилось, на вид совсем свежая. Киа, не знавшая в детстве игр с переодеванием, впервые в жизни подкрасила губы. Причмокнула, снова глянула в зеркало, улыбнулась. Почти хорошенькая. Не красавица, как Ма, но тоже ничего! Киа хихикнула и стерла помаду. И, уже закрывая ящик, вдруг увидела флакончик лака для ногтей – “Ревлон”, “телесный розовый”.

Взяв в руки склянку, Киа вспомнила, как Ма однажды принесла лак из города вместе с другими покупками. Сказала, к их оливковой коже подойдет. Усадила Киа с двумя старшими сестрами рядком на потертый диван, велела всем троим вытянуть босые ноги и покрасила им ногти на ногах, а потом и на руках. Сделала маникюр и себе, и они смеясь прохаживались по двору, выставляя напоказ розовые ноготки. Па где-то пропадал, лодка стояла на берегу лагуны. Ма пришло в голову прокатиться с девочками – в первый раз одним, без мужчин.

Кривляясь, точно пьяные, забрались они в старенькую плоскодонку. Подвесной мотор хоть и не сразу, но завелся, и они тронулись. Ма направила лодку к другому берегу лагуны, а оттуда – в узкую протоку, что вела в плавни. Они скользили вдоль русел, но рулевой из Ма был неважнецкий, и, зайдя в мелководную лагуну, они застряли в липкой черной тине, густой, как деготь. Вовсю орудовали шестом, а лодка ни туда ни сюда. Ничего лучше не придумав, они, задрав юбки, перемахнули через борт – и увязли по колено в болотной жиже.

Под мамины вопли: “Тише, девочки, не переверните!” – они, чумазые, с хохотом тянули лодку и все-таки вытащили. Забраться назад оказалось не так-то просто; наконец влезли, перевалившись через борт, как мешки с рыбой. И, вместо того чтобы сесть на скамьи, повалились на дно, задрав ноги и шевеля пальцами, а сквозь грязь поблескивал розовый педикюр.

Лежа с ними рядом, Ма сказала: “А теперь слушайте все: вот вам хороший жизненный урок. Застрять-то мы застряли, ну и что с того? Обратили все в шутку, нашли повод для смеха. На то и нужны сестры и подруги, чтоб друг за дружку держаться, даже в болоте – в болоте тем более!”

Ацетона Ма в тот раз не купила, лак начал слезать, и облупленные ногти напоминали им про тот веселый день и про жизненный урок.

Глядя на старый флакончик, Киа пыталась припомнить лица сестер. Спросила вслух:

– Где же ты, мама? Почему за нас не держалась?

На другой день, выйдя на поляну, Киа увидела на фоне темной зелени яркое пятно. На пне лежала красно-белая картонка из-под молока, а рядом – перо. На сей раз мальчишка превзошел себя. Киа первым делом взяла перо.

Мягкое, серебристое, с хохолка кваквы – одной из самых нарядных болотных птиц. Киа заглянула в картонку и нашла там туго скрученные пакетики семян репы, моркови, спаржевой фасоли, а на самом дне, в свертке из коричневой бумаги, – свечу зажигания для лодочного мотора. Киа улыбнулась и закружилась на месте. За эти годы она научилась обходиться без многого, но свечу зажигания время от времени нужно менять. Скок научил ее делать несложный ремонт, но за каждой запчастью надо идти в город, за каждую платить.

А тут еще одна свеча, про запас. На черный день. Радость переполнила сердце. Это все равно что залить полный бак или увидеть перламутровый закат в полнеба. Киа застыла, гадая, что все это значит. Она видела, как у птиц самцы обхаживают самочек, приносят им подарки. Но ей-то пока рано вить гнездо.

На дне картонки лежала записка. Киа развернула ее – почерк четкий, даже ребенок разберет. Киа умела предсказывать приливы и отливы, могла найти путь домой по звездам, знала наперечет все перья у орла, но читать в свои четырнадцать не умела.

На этот раз она пришла с пустыми руками. В карманах нашлись только обычные неприметные перышки, ракушки да стручки, и Киа побежала в хижину и долго простояла у стены с коллекцией, присматривая подходящее перышко. Роскошней всех были рулевые перья тундрового лебедя. Киа сняла со стены одно – в следующий раз надо оставить на пне.

В сумерках Киа взяла одеяло и ушла ночевать на болото, поближе к освещенной луной заводи, где было много мидий, и к рассвету насобирала два мешка. Значит, будут деньги на бензин. Взвалить их на плечи не хватило сил, и она потащила один волоком к лагуне. Назад она возвращалась через поляну у дубов, чтобы оставить на пне перо, хоть и пришлось ради этого сделать крюк. Не осторожничая, она вышла из чащи, а на поляне, облокотившись о пень, стоял мальчик с перьями. Тот самый Тейт, что провожал ее когда-то через болото домой. Тейт, которым она все эти годы любовалась издали, не смея подойти. Он, конечно, вытянулся и возмужал – ему сейчас, должно быть, лет восемнадцать. Золотистые кудри выбиваются из-под кепки, лицо загорелое, доброе. Держался он уверенно, улыбнулся широко, весь так и просиял. Но больше всего Киа поразили глаза, золотисто-карие, с зелеными крапинками, и смотрел он на нее пристально, как цапля на рыбешку.

Киа остолбенела: неписаные правила игры нарушены. Тем и хороша была игра, что не надо ни разговаривать, ни даже показываться друг другу на глаза. Кровь бросилась ей в лицо.

– Эй, Киа! Прошу, не убегай. Это… всего лишь я, Тейт, – сказал он тихо, по слогам, будто она дурочка. Видно, такие слухи о ней ходят в городе – дескать, она и двух слов связать не может.

Тейт любовался ею. Сколько лет ей сейчас – тринадцать? четырнадцать? Настоящая красавица, хоть и мала еще. Глаза огромные, почти черные, точеный нос, красиво очерченные губы; есть в ней что-то нездешнее. Высокая, легкая, гибкая, как ива на ветру. Но и хрупкой ее не назовешь, вся так и дышит молодой силой.

Киа с трудом удержалась, чтобы не сбежать. Остановило ее странное чувство – наполненность счастьем, какой она не знала много-много лет. В сердце будто плеснули тепла. Ей вспомнились перья, свеча, семена. Если сейчас удрать, то всему конец. Ни слова не говоря, протянула она ему лебединое перо. Осторожно, чтобы не спугнуть, как если бы она была олененком, Тейт приблизился, посмотрел на перо у нее в руке. Киа стояла молча, не смея поднять на него глаза.

– Тундровый лебедь, да? Просто чудо, Киа! Спасибо.

Высокий, выше нее, он наклонился и взял перо. Тут бы и поблагодарить его за подарки, но Киа молчала, мечтая, чтобы он поскорее ушел и игра вернулась бы в прежнее русло.

Молчание нарушил Тейт:

– Отец научил меня разбираться в птицах.

Наконец Киа взглянула на него.

– Я не могу прочесть твою записку.

– Ах да, ты же в школу не ходишь. Я и забыл. А написал я, что видел тебя пару раз, когда рыбачил, вот и подумал, что семена и свеча могут тебе пригодиться. У меня много в запасе, а тебе не придется лишний раз плыть за ними в город. И думал, тебе понравятся перья.

Киа отвела глаза.

– Спасибо, ты такой добрый!

Тейт отметил, что в ее лице и фигуре уже проступила женственность, а речь и повадки совсем детские, у городских девчонок все наоборот: с виду пигалицы, а корчат из себя взрослых – красятся, ругаются, курят.

– Не за что. Ну, мне пора, время позднее. Буду заходить иногда, если ты не против.

Киа не ответила. Похоже, игре конец. Поняв, что ни слова от нее больше не добиться, он кивнул, приподнял кепку и двинулся прочь. Но прежде чем нырнуть в ежевичник, оглянулся.

– Вот что, я могу научить тебя читать.