17
Переступая порог
1960
Однажды тем летом Киа приплыла на своей моторке к Скоку.
– И вот что еще, – сказал Скок, – мисс Киа, тут люди какие-то шляются, спрашивают про вас.
Киа, против обыкновения, не отвела взгляд, посмотрела на него в упор.
– Какие такие люди, что им надо?
– Наверное, из социальной службы. Все-то им надо знать: здесь ли папаша ваш, да где ваша мама, да пойдете ли вы нынче осенью в школу. И в котором часу вы появляетесь тут – вот что они выведать хотели.
– Ну а вы?
– Уж я-то старался их сбить со следу. Говорю, мол, папаша ваш жив-здоров, рыбачит и все такое. – Он рассмеялся, запрокинув голову. – Говорю, не знаю наперед, когда она в следующий раз приплывет. Вы не бойтесь, мисс Киа. Пусть еще хоть раз сунутся – Скок их пошлет искать ветра в поле!
– Спасибо. – Киа заправилась и поплыла прямиком домой. Теперь надо быть начеку – может, присмотреть местечко на болоте, чтобы прятаться, покуда им не надоест ее искать.
В тот же день, под вечер, когда причалил к берегу Тейт и с шорохом ткнулась в песок его лодка, Киа спросила:
– Можем с тобой видеться где-нить еще, не здесь?
– Привет, Киа, рад тебя видеть! – сказал Тейт, не успев выйти из лодки.
– Как думаешь?
– Во-первых, не “где-нить”, а “где-нибудь”, а во-вторых, воспитанные люди сначала здороваются, а потом уж просят о чем-то.
– Ты сам иногда говоришь “где-нить”, – отозвалась Киа, сдерживая улыбку.
– Да, у всех у нас тут южный говор, Северную Каролину из нас не вытравишь, но надо стараться.
– Доброго вам дня, мистер Тейт! – Киа сделала шутливый книксен, и Тейт понял, что в этой скромнице притаился бесенок. – Можем мы встречаться не здесь, а где-нибудь еще? Ну пожалуйста!
– Да, конечно, но почему?
– Скок сказал, меня социальные службы ищут. Боюсь, поймают меня, как рыбешку в сеть, отдадут в приемную семью или куда-нибудь еще.
– Что ж, затаимся где-нибудь подальше – там, где раки поют. Не завидую твоим приемным родителям. – Каждая черточка его лица смеялась.
– Что значит “там, где раки поют”? Моя Ма так говорила. – Киа вспомнила, как Ма приучала ее не бояться болота: “Забредай подальше – в самую глушь, туда, где раки поют”.
– Это значит в лесу дремучем, где звери дикие и повадки у них звериные. Ну что, придумала, где нам встречаться?
– Есть тут одна лачуга. Если знать нужный поворот, можно туда на лодке доплыть, ну а я отсюда пешком дойду.
– Тогда садись ко мне в лодку. Покажешь мне, и в следующий раз встретимся там.
– Если у бревна, где мы лодки привязываем, я оставлю кучку камней – значит, ушла туда. – Киа указала на берег лагуны. – Ну а если нет, значит, я где-то здесь и выйду, как услышу твой мотор.
Не спеша пересекли они болото, затем повернули на юг, в открытое море, прочь от Баркли-Коув. Киа потряхивало на носу, ветер выдувал из глаз слезы, свистел в ушах. Когда впереди показалась бухта, Киа направила Тейта в узкий ручей, прятавшийся в ежевичнике. Несколько раз ручей сужался, но Киа жестом показывала: вперед – и они продирались дальше сквозь колючки.
Наконец впереди завиднелся широкий луг, на берегу ручья стояла покосившаяся бревенчатая лачуга. Бревна прогнулись, некоторые валялись в траве, как бамбуковые палочки, крыша смахивала на кривобокую шляпу. Тейт выволок лодку на илистый берег, и они молча прошли в зияющий дверной проем.
Их встретили тьма и крысиный душок.
– Надеюсь, ты здесь жить не собираешься, как бы потолок не обвалился. – Тейт толкнул стену: вроде прочная.
– Но спрятаться можно. Припасу еды, вдруг придется скрываться.
Когда глаза привыкли к темноте, Тейт посмотрел на Киа.
– Киа, а в школу вернуться ты не думала? От этого не умирают, но если вернешься, тебя оставят в покое.
– Они, наверно, поняли, что я тут одна, и если пойду в школу, сцапают меня, упекут в приют. Да и поздновато мне в школу-то. Куда меня посадят, в первый класс?
У Киа от ужаса даже дыхание сбилось, стоило ей представить, как она сидит на низеньком стульчике, а кругом малышня, и все, кроме нее, правильно говорят, с легкостью считают до пятидесяти.
– Так ты решила всю жизнь на болоте в одиночку проторчать?
– Уж лучше здесь, чем в приюте. Па грозился нас туда сплавить, если будем плохо себя вести. Говорил, там все злые.
– Нет, не злые. Не все. В основном добрые люди, детей любят, – возразил Тейт.
– Так, по-твоему, лучше в приют, чем жить на болоте? – спросила Киа, выпятив подбородок.
Тейт призадумался.
– Ладно, притащи сюда одеяло и спички на случай холода. Может, несколько жестянок сардин. Они хранятся хоть вечность. А свежие продукты здесь не держи, медведи учуют.
– Медведями мя не испугаешь.
– Медведями меня не испугаешь.
* * *
Остаток лета Киа и Тейт занимались в хижине-развалюхе. К середине августа дочитали “Календарь песчаного графства”, и незнакомые слова теперь попадались Киа все реже и реже. Из книги Олдо Леопольда она узнала, что пойма – живое продолжение реки и река может вернуть ее себе когда угодно. Жить в пойме все равно что на пороховой бочке. Киа узнала, куда улетают на зиму гуси и что означают их крики. Негромкими, похожими на стихи словами он рассказывал, что почва – одно из главных земных богатств и что она полна жизни; что осушение болот губит землю на многие мили вокруг, и вместе с водой исчезают растения и животные. Часть семян остается ждать своего часа в иссушенной земле, и когда наконец возвращается вода, ростки пробиваются сквозь почву, тянутся к солнцу. Об этих простых и удивительных истинах в школе никогда не расскажут. Их должен знать каждый, но почему-то, хоть их вроде бы никто и не прячет, они недоступны – покоятся где-то глубоко, как семена.
В бревенчатой хибаре они встречались несколько раз в неделю, а ночевала Киа у себя в хижине или на берегу с чайками. На зиму нужно было запасти топлива, и Киа подошла к делу серьезно – отовсюду притаскивала охапки и складывала кучу за кучей меж двух сосен. Репу на грядке совсем забил золотарник, и все равно овощей уродилось столько, что не съесть ни ей, ни оленям. В конце лета Киа сняла последний урожай кабачков и свеклы и спрятала в прохладной тени под дощатым крыльцом.
И за всеми делами она прислушивалась, не тарахтит ли поблизости автомобиль, не едут ли за ней. Иногда, устав прислушиваться и бояться, Киа уходила в бревенчатую лачугу и спала на земляном полу, завернувшись в запасное одеяло. Мидий она собирала, подстраиваясь под Тейта, – он отвозил их Скоку, а ей привозил продукты. Дикобраз спрятал брюшко.
* * *
– Помнишь, когда ты прочла свое первое предложение, то сказала, что иногда в словах очень много умещается? – спросил однажды Тейт, сидя с ней у ручья.
– Да, помню, а что?
– Это верно, особенно в стихах. Слова в стихах – больше чем просто слова. Они бередят душу. А могут и рассмешить.
– Мама читала мне вслух стихи, но я не помню ни строчки.
– Вот, послушай, это Эдвард Лир. – Тейт достал сложенный листок и прочел:
И мистер Карамора встал тотчас,
А с ним – мистер Муха-Вжик,
И ринулись в пенящийся прибой,
Издав отчаленный крик.
Тут в серых и розовых парусах
Кораблик явился им,
И сели они, и помчались вдаль,
Скользя по волнам седым.
Киа улыбнулась:
– Будто волны бьются о берег.
С тех пор Киа начала рифмовать. Сидя в лодке или ища раковины, сочиняла стишки – простенькие, монотонные, дурацкие.
Вот слетела с ветки сойка –
Сойка, сойка, ты постой-ка!
Я ведь, если захочу,
Тоже в небо улечу.
И громко смеялась. Стихи скрашивали ей жизнь, позволяли хоть ненадолго забыть о ее горьком одиночестве.
Как-то под вечер, сидя с книгой за кухонным столом, Киа вспомнила про мамин сборник стихов, принялась его искать и наконец нашла. Растрепанный томик, давным-давно без обложки, стянутый двумя потертыми резинками, чтоб не рассыпался. Бережно сняв резинки, Киа начала листать страницы, читать заметки Ма на полях. В конце были выписаны номера страниц с ее любимыми стихами.
Киа нашла стихотворение Джеймса Райта:
И вышел я в тоске
На опустелый двор,
Мечтая сей же час
Обнять, к себе прижать
Дитя, мое дитя,
Услышать звонкий смех…
Ни леса не видать,
Ни солнца не видать –
Остались только мы.
И пела в доме мать,
И ужин грела нам,
Любя нас всей душой.
И вот спустилась ночь…
И еще одно, Голуэя Киннелла:
Да, я любил…
И все сказал, что мог,
И подобрал слова, которые не ранят. А теперь…
Я счастлив, что всему конец:
Осталось у меня лишь сожаленье,
Что я так страстно жить хотел.
…Прощай.
Киа провела пальцем по строкам, будто это послание от Ма, будто мама нарочно их подчеркнула, зная, что дочь однажды их прочтет при тусклом свете керосинки и все поймет. Вроде бы мелочь, даже не записка в ящике комода, но все же… Киа чуяла в этих строках глубокий смысл, но не могла расшифровать. Если она станет когда-нибудь поэтом, то будет писать яснее.
* * *
В сентябре, когда Тейт перешел в выпускной класс, он уже не мог навещать Киа так часто, а когда приезжал, то привозил ей старые школьные учебники. Он не предупредил, что книги по биологии ей пока что не по зубам, и Киа продиралась сквозь темы, до которых в школе дошла бы года через четыре. “Не волнуйся, – успокаивал ее Тейт, – с каждым разом ты будешь понимать чуть больше”. И был прав.
Когда дни сделались короче, они снова стали встречаться возле хижины Киа – в лачуге-читальне не хватало света. Занимались они всегда на воздухе, но однажды с утра разбушевался ветер, и Киа затопила в доме печь. Никто не переступал порога хижины уже четыре года, с тех пор как исчез Па, и звать кого-то в дом казалось ей немыслимым. Но Тейт – другое дело.
– Хочешь, посидим на кухне у печки? – спросила она, когда Тейт вытащил лодку на берег лагуны.
– Конечно, – отозвался он, сделав вид, будто ничего не происходит.
Он зашел на веранду и минут двадцать восхищался перьями, раковинами, скелетами, гнездами. Когда наконец сели за стол, Киа пододвинула стул к нему поближе, так что они почти касались друг друга плечами. Ей просто хотелось чувствовать, что он рядом.
Тейт был очень занят, помогал отцу, и дни без него не шли, а ползли. Однажды ближе к ночи Киа взяла с маминой книжной полки “Ребекку” Дафны Дюморье, первый в своей жизни роман, и стала читать о любви. А закрыв книгу, подошла к платяному шкафу, надела мамино летнее платье и закружилась по комнате, завертелась перед зеркалом, потряхивая волосами, покачивая бедрами. Представила, будто Тейт пригласил ее на танец, обнимает за талию. Вообразила себя миссис де Винтер.
Вдруг она замерла на месте и, согнувшись, зашлась хохотом. И застыла, притихла.
* * *
– Поди-ка сюда, детка, – проворковала Мейбл. – Я подарки тебе припасла.
Обычно все необходимое приносил ей Скок, а жена его приходила только по особым случаям.
– Ну же, вперед, а я пока лодку заправлю, – сказал Скок, и Киа спрыгнула на причал.
– Вот, мисс Киа. – И Мейбл расправила перед ней персиковое платье с цветастой юбкой, отделанной шифоном, – ничего красивее Киа в жизни не видела, даже мамино летнее платье не шло ни в какое сравнение. – Ты же у нас принцесса, тебе и наряд нужен подходящий! – Она протянула Киа платье, та дотронулась до него и просияла.
Не глядя на Скока, Мейбл не без труда нагнулась и выудила из коробки белый лифчик.
Киа бросило в жар.
– Ну же, мисс Киа, не стесняйся, дружок. Пришло время тебе это носить. И вот что, детка, ежели что непонятно, спрашивай у старушки Мейбл. Поняла?
– Да. Спасибо, Мейбл! – Киа спрятала лифчик на самое дно коробки, под ворох джинсов и футболок, под пакет фасоли и банку персиков.
Спустя несколько недель, когда Киа, качаясь в лодке на волнах, смотрела, как кормятся в море пеликаны, у нее вдруг свело живот. Морской болезнью она никогда не страдала, да и боль была новая, ни на что не похожая. Киа причалила к мысу Пойнт-Бич и опустилась на песок, поджав под себя ноги, будто птица с перебитым крылом. Боль нарастала, и Киа скривилась, застонала тихонько. Наверно, расстройство желудка.
Вдруг раздался гул мотора, показалась меж курчавых волн лодка Тейта. Заметив Киа, он тут же повернул к берегу. Киа выругалась под нос, совсем как Па. Тейту она всегда рада, но только не сейчас – как бы не пришлось ей бежать в дубняк. Подтащив свою лодку вплотную к ее, Тейт плюхнулся с ней рядом на песок.
– Привет, Киа! Ты что тут делаешь? Я как раз к тебе плыл.
– Привет, Тейт! Рада тебя видеть. – Она старалась говорить обычным голосом, но внутри будто завязался тугой узел.
– Что с тобой? – встревожился Тейт.
– А почему ты спрашиваешь?
– Вид у тебя неважный. Что стряслось?
– Кажется, заболела. Что-то живот крутит, сил нет.
– Ох. – Тейт посмотрел вдаль, на море, зарывшись босыми ногами в песок.
– Тебе, наверно, лучше уйти, – сказала Киа, не поднимая глаз.
– Я, пожалуй, останусь, пока тебе не полегчает. Тебе ведь одной и до дома не добраться?
– Видно, придется мне в лес бежать. Меня, похоже, сейчас прохватит.
– Может быть. Но вряд ли в этом дело, – сказал тихо Тейт.
– То есть как? Ты же не знаешь, что у меня болит.
– Болит живот, но не так, как обычно?
– Да.
– И тебе скоро пятнадцать, так?
– Да. А при чем тут это?
С минуту Тейт собирался с мыслями. Перебирал ногами, и пальцы все глубже утопали в песке. Не глядя на нее, он начал:
– Такое бывает у девочек в твоем возрасте. Помнишь, несколько месяцев назад я тебе брошюру приносил? Вместе с учебниками по биологии. – Тейт, вспыхнув, метнул на нее взгляд и опять отвернулся.
Киа бросило в жар. Да, Ма рядом нет, никто ей не расскажет, но та брошюра для школьниц и вправду кое-что объясняла. Пришел и ее черед, и вот она, сидя на песке, на глазах у мальчишки превращается из девочки в женщину. Стыд и ужас переполнили ее. Что теперь делать? Что с ней будет? Много ли вытечет крови? Киа представила, как кровь капает на песок. Она сидела молча, и боль разрывала ее изнутри.
– До дома сможешь добраться? – спросил Тейт, по-прежнему глядя в сторону.
– Думаю, да.
– Все будет хорошо, Киа. С каждой девочкой это случается, и ничего. А сейчас отправляйся домой, а я следом, покараулю тебя.
– Не надо.
– Обо мне не беспокойся. Ну, вперед. – Он выпрямился и, не оглядываясь, зашагал к своей лодке. Отплыл подальше от берега и провожал ее взглядом, пока впереди не показалась протока. И, превратившись в крохотную точку, следовал за ней до самой лагуны. Стоя на берегу, Киа робко махнула ему, стараясь на него не глядеть.
Почти всему в жизни она научилась сама – разберется и на этот раз. Но на другое утро, едва рассвело, она отправилась на лодке к Скоку. Бледное солнце будто зависло в густом тумане. Киа подплыла к причалу и стала искать глазами Мейбл, почти не надеясь ее застать. Так и есть, навстречу вышел один Скок.
– Доброго вам утречка, мисс Киа! Уже бензин кончается?
Киа, по-прежнему сидя в лодке, робко сказала:
– Мне нужно повидать Мейбл.
– Жалость-то какая, детка, Мейбл сегодня здесь нет. Может, я чем помогу?
Не поднимая головы, Киа ответила:
– Мне очень нужна Мейбл. Срочно.
– Ну ладно.
Скок окинул взглядом бухту, посмотрел вдаль, на море – ни одной лодки. Те, кому нужно заправиться, могли рассчитывать на Скока в любой день и час, даже на Рождество, за полвека он ни дня не пропустил, не считая того дня, когда умерла Дэзи, их маленький ангел. Нельзя было ему покидать свой пост.
– Обождите тут, мисс Киа, а я слетаю, скажу ребятам, пускай кликнут Мейбл. Ежели причалит сюда лодка, передайте, мол, я сейчас буду.
– Хорошо. Спасибо.
Скок поспешил прочь с причала, а Киа ждала, то и дело поглядывая, нет ли поблизости лодок. Но вскоре он вернулся и сказал, что ребятишки побежали за Мейбл, а Киа нужно “обождать чуток”.
Скок хлопотал в лавке, раскладывал по полкам пачки жевательного табака. Киа ждала в лодке. Наконец прибежала Мейбл, доски под ней прогибались, будто вдоль причала толкали небольшое пианино. Она несла бумажный пакет и вместо обычного громкого “здрасьте” наклонилась к Киа с края причала и зашептала ей в самое ухо:
– С добрым утречком, мисс Киа, что случилось, детка? Что с тобой, милая?
Киа еще ниже опустила голову и что-то пробормотала, Мейбл не разобрала.
– Можешь выйти из лодки? Или я к тебе сяду?
Киа не ответила, и Мейбл, почти двести фунтов чистого веса, шагнула в лодку одной ногой, потом другой, и лодка, жалобно скрипнув, ткнулась в сваю. Мейбл устроилась на средней скамье, лицом к Киа, сидевшей на корме.
– Ну, рассказывай, детка, что за беда у тебя.
Они сдвинули головы, Киа шептала, а Мейбл, притянув девочку к своей пышной груди, обнимала ее, баюкала. Киа, непривычная к объятиям, сперва сжалась в комок, но Мейбл это не смутило, и наконец Киа обмякла и уткнулась ей в грудь, будто в мягкие подушки. Вскоре Мейбл открыла коричневый бумажный пакет.
– Я чуяла, что стряслось, и принесла тебе кой-чего.
И, сидя в лодке у причала, растолковала Киа, что к чему.
– Ну, мисс Киа, стыдиться тут нечего. Греха тут нет, как говорится, это источник всякой жизни, и только женщина способна давать жизнь. Вот ты, детка, и стала женщиной.
* * *
Назавтра, заслышав, как приближается на лодке Тейт, Киа забилась в густой ежевичник и оттуда следила за ним. То, что кто-то с ней знаком, само по себе удивительно, а он не просто с ней знаком, он знает о ней самое сокровенное. При одной мысли об этом у нее вспыхнули щеки. Лучше пересидеть здесь, пока он не уйдет.
Тейт причалил к берегу лагуны, выбрался из лодки, Киа увидела у него в руках белую коробку, перевязанную лентой.
– Эй! Киа, ты где? – крикнул он. – Я пирожных принес, от Паркера.
Пирожных Киа не пробовала уже много лет. Тейт достал из лодки стопку книг, и Киа вылезла из кустов за его спиной.
– Ах вот ты где! Ну-ка, смотри! – Он открыл коробку, а там лежали в ряд маленькие, не больше дюйма, пирожные в ванильной глазури, с крохотными розочками наверху. – Ну, налетай!
Киа взяла пирожное и, по-прежнему не глядя на Тейта, откусила кусочек, а потом затолкала в рот остальное, облизала пальцы.
– Вот. – Тейт поставил коробку под дубом. – Бери еще, не стесняйся. И давай заниматься. Я тебе книжку новую привез.
Они взялись за уроки, ни словом не обмолвившись о том, другом.
* * *
Близилась осень, вечнозеленые деревья остались прежними, платаны же принарядились, засверкали тысячами золотых листьев на фоне слюдяно-серых небес. Как-то под вечер после урока Киа и Тейт сидели на бревне; Тейту пора было домой, но он все медлил. И Киа наконец задала вопрос, мучивший ее в последние месяцы.
– Спасибо, Тейт, что учишь меня читать, спасибо за все. Но зачем тебе это? Разве нет у тебя девушки, подруги?
– Не-а. То есть бывают иногда. Была одна, но давно уже. Мне здесь нравится, здесь так тихо, а еще нравится, что ты знаешь болота. Обычно людям ничего здесь не нужно, кроме рыбы. Думают, эта земля ни на что не годна – осушить, застроить, и дело с концом. Не понимают, что большинству морских животных – в том числе промысловым – без болота не прожить.
Тейт не сказал, что жалеет ее, ведь она тут совсем одна, что знает, как ребята все эти годы над ней издевались, а местные окрестили Болотной Девчонкой, выдумывают про нее всякий вздор. Прокрасться в темноте к ее хижине и стукнуть в дверь стало традицией, обрядом посвящения мальчиков в мужчины. Хороши же мужчины, нечего сказать! Некоторые уже делают ставки, кто будет у нее первым. Все это тревожило и злило его.
Но не только поэтому оставлял он для Киа в лесу перья, не поэтому искал с ней встреч. Тейт умолчал про свои чувства, вобравшие в себя и нежную братскую любовь, и юношеское влечение. Он и сам не мог разобраться в себе, но ничего подобного не знал до сих пор – его будто волной сбило с ног. Было и больно, и радостно.
Наконец Киа спросила, тыча стебельком в муравьиный ход:
– Где твоя мама?
Легкий ветерок прошелестел в кронах, чуть дрогнули ветки. Тейт молчал.
– Не хочешь говорить – ничо страшного, – сказала Киа.
– Ничего.
– Ничего страшного.
– Моя мама и младшая сестренка разбились на машине в Эшвилле. Сестру звали Кэриэн.
– Ох… Прости, Тейт. Наверняка мама твоя была красивая и добрая.
– Да. Обе были красивые и добрые. – Он продолжал, глядя в землю: – Я никогда ни с кем об этом не говорил. Ни с кем.
Я тоже, подумала Киа. А вслух сказала:
– А моя Ма ушла однажды и не вернулась. Мама-олениха никогда не бросит оленят.
– Что ж, у тебя хотя бы есть надежда, что она вернется. А моя не вернется, это уж точно. – Чуть выждав, Тейт заговорил: – По-моему… – Но тут же умолк, отвернулся.
Киа подняла на него взгляд, но он смотрел в землю. Молчал.
Киа спросила:
– Что? Что – по-твоему? Мне ты можешь сказать.
Но Тейт молчал. Киа терпеливо ждала – она-то все понимала.
Наконец он произнес еле слышно:
– По-моему, они ехали в Эшвилл за подарком мне ко дню рождения. Я хотел велосипед одной модели, прямо-таки помешался на нем. В “Вестерн Авто” таких не было, и они поехали в Эшвилл за этим великом.
– Это не значит, что ты виноват, – сказала Киа.
– Знаю, но все равно чувствую вину. Я даже не помню, что это был за велик.
Киа придвинулась к нему. Ей показалось, будто их плечи сами собой стали ближе. Интересно, Тейт тоже заметил? Придвинуться бы еще чуть-чуть, плечом коснуться его плеча. Почувствовать его. Заметит ли он тогда?
Тут поднялся ветер, сорвались с веток тысячи желтых платановых листьев, закружились в воздухе. Осенние листья не падают, они летят. И никуда не торопятся, им лишь бы побыть в воздухе подольше, хоть на миг, – другого случая им не представится. Искрясь на солнце, они кружились, парили, порхали, подхваченные крошечными вихрями.
Тейт соскочил с бревна и крикнул:
– Посмотрим, кто больше листьев поймает!
Киа встрепенулась, и вдвоем они прыгали и носились, раздвигая завесу листопада, протягивая руки. Смеясь, Тейт нагнулся, поймал лист почти у самой земли и повалился на лесной ковер, помахивая в воздухе своим трофеем. Киа всплеснула руками, пустив по ветру свою добычу. И побежала, и листья застревали золотыми блестками у нее в волосах.
Киа закружилась и столкнулась с Тейтом, стоявшим на месте, и оба застыли, глаза в глаза. Смех оборвался. Тейт взял Киа за плечи и, чуть помедлив, поцеловал в губы, а листья падали и кружились тихо, как снежинки.
Целоваться Киа не умела и застыла, не раскрывая губ. Они разжали объятия и посмотрели друг на друга, не понимая, что это на них нашло и что делать дальше. Тейт бережно вынул из волос Киа желтый листок, уронил на землю. Сердце у Киа стучало как бешеное. Если это и есть любовь, то совсем не такая, как в ее непутевой семейке.
– Теперь я твоя девушка? – спросила она.
Тейт улыбнулся:
– А ты не против?
– Нет.
– Ты же еще маленькая!
– Зато в перьях разбираюсь! Спорим, другие девчонки ничего в них не смыслят.
– Ну ладно. – И Тейт снова поцеловал ее.
На этот раз Киа склонила набок голову, подставив мягкие губы. И впервые в жизни сердце у нее переполнилось до краев.
