Глава девятая

Том

В понедельник вечером, когда я мыл посуду, мне позвонили со скрытого номера. Я отчего-то почувствовал, что нужно ответить, и незнакомый мужской голос спросил:

– Добрый вечер, это Томас Вольп?

– Да. Это Том, – ответил я, оторвавшись от тарелок.

– Здравствуйте, Том, – сказал мужчина. – Это Кирк Браунинг, отец Финча. – Какое-то время я не мог вымолвить ни слова. –   Алло? – спросил он. – Вы на связи?

– Да. На связи. Что я могу для вас сделать? – Свободная рука сама собой сжалась в кулак. Его ответ был быстрым и ясным:

– Дело не в том, что вы можете сделать для меня. Это я хочу сделать что-нибудь для вас. Я хочу исправить то, что испортил мой сын.

– Хм, – сказал я, – вряд ли это возможно.

– Да. Я понимаю, случай трудный, но может быть, мы могли бы встретиться и поговорить?

Я хотел было ответить – нет, он не скажет мне ничего, что я пожелал бы услышать, и мне тоже нечего ему сказать. Но потом подумал – вообще-то есть что.

– Хорошо. Ладно. Когда.

– Ну, надо подумать… я сейчас не в городе… вернусь в среду утром. Как насчёт вечера среды? Часов в шесть, у меня дома?

– Нет, это не годится. Вечера я провожу с дочерью, – многозначительно сказал я.

– Ну, тогда скажите, когда вам удобно, – предложил он только теперь, хотя должен был с этого и начать.

– В среду днём, – отрезал я, надеясь, что в среду днём ему совершенно неудобно. Может быть, придётся даже перенести рейс.

Он поразмыслил, потом ответил:

– Не вопрос. Я прилетаю в девять. Давайте примерно в полпервого?

– Хорошо, – сказал я.

– Вот и отлично. У вас есть мой адрес?

– Нет. Пришлите эсэмэской. И не скрывайте номер.

Всю жизнь прожив в Нэшвилле, я повидал много роскошных домов и уже по адресу понял, что жилище Браунингов окажется весьма шикарным. Но всё же был впечатлён, проехав по длинной подъездной дорожке, пройдя вдоль высоченного забора и увидев огромный особняк в духе Тюдоров, выстроенный из кирпича и камня и окружённый сказочным пейзажем. Я большой фанат старых домов, и я не мог не восхититься деталями. Шиферной крышей с крутым скатом и замысловатыми фронтонами. Деревянно-кирпичным обрамлением. Высокими и узкими окнами, искусственно состаренными и освинцованными. Я вышел из машины и побрёл к исполинским резным двустворчатым дверям из красного дерева, по обе стороны которых располагались мерцающие фонари, и содрогнулся при мысли о том, сколько обитатели особняка платят за газ, не говоря уже об ипотеке. Потом напомнил себе, что такие люди вряд ли покупают жильё в ипотеку.

Я поднялся на крыльцо и постарался внятно сформулировать, что чувствую. Я злился точно так же, как и по дороге сюда, но теперь к моей злости прибавилось что-то ещё. Испугался ли я? Нет. Позавидовал им? Нисколько. Расстроился ли оттого, что они так богаты? Вряд ли. Найдя наконец дверной звонок, я понял: то, что богатый мальчик сделал гадость бедной девочке, так предсказуемо, и мне противно было осознавать себя частью клише. И ещё, если честно, я разозлился на этого засранца-папашу за то, что в нём нет ни капли здравого смысла. Кто, кроме полнейшего идиота, станет приглашать незнакомца в свой дом, тем более такой дом, тем более если его кретин-сынок сделал пакость? Посмотрел ли он информацию о Лиле или обо мне? Знает ли, что Лила одна из немногих, кто учится в Виндзоре за счёт госфинансирования? За десять секунд он мог выяснить с помощью Гугла, что я плотник – из тех, что он, вероятно, нанимает и потом выносит им мозги за каждую мелочь. Значит, он либо не потрудился это посмотреть, либо посмотрел и теперь ему насрать на мои чувства. Я не знал, что хуже, но ещё сильнее его возненавидел.

С таким тяжёлым чувством я нажал кнопку звонка, прислушался к эху. Прошло по меньшей мере тридцать секунд, в которые я старался думать о том, что у этих людей есть только деньги, а у меня – моральное превосходство, и закон, конечно, будет на моей стороне.

Наконец дверь открылась, и я увидел пожилую латиноамериканку, которая пригласила меня войти и сказала, что сейчас позовёт мистера Браунинга. Эта сцена тоже была до ужаса стереотипной, особенно когда мистер Браунинг тут же материализовался у неё за спиной. Конечно, он запросто мог бы и сам открыть дверь, но предпочёл, чтобы её открыла чернокожая домработница. Напускай на себя важный вид, и всё приложится, – вот по какому правилу он, несомненно, жил.

Не представив её мне и не поблагодарив, он отпихнул женщину в сторону и втиснулся в дверной проём. Всё в его внешности сразу же вызвало во мне отвращение. Нездоровый румянец, будто он целыми днями распивал алкоголь на поле для гольфа. Смазанные гелем волосы, слишком тёмные, чтобы это был натуральный цвет. Розовая льняная рубашка, верхние две пуговицы, расстёгнутые слишком низко.

– Привет, Том, – сказал он, протягивая мне руку. Грохочущий голос, как у мальчишки-студента, вполне сочетался с хваткой со всей дури. – Кирк Браунинг. Прошу вас, входите.

Я кивнул, выдавил из себя приветствие, и он отступил назад, позволяя мне войти. Я окинул взглядом прихожую, удивился лаконичности и современности стиля. Над чёрным лакированным комодом нависала гигантская абстрактная картина в бледно-голубых тонах. Не сказать, чтобы мне такое нравилось, но вынужден признать – выглядело впечатляюще.

– Спасибо, что пришли. – Кирк сиял искренней улыбкой. – Пообщаемся в моём кабинете?

– Давайте, – ответил я.

Он кивнул и повёл меня через парадную гостиную по широкому коридору в тёмный, обшитый деревянными панелями кабинет, который украшали оленьи головы и чучела птиц, однако дизайнерское решение было довольно радикальным.

– Добро пожаловать в мою берлогу! – Он хохотнул. Я натянуто улыбнулся.

– Подходящее время для скотча, не так ли? – он указал в сторону полного бара. – Кое-где уже вечер.

– Нет, спасибо, – ответил я, – но вы пейте, я не возражаю.

Он, казалось, всерьёз задумался, чтобы выпить одному, но всё же решил, что не стоит, и указал на кресла посреди комнаты. Мне отчего-то показалось, будто их поставили здесь специально для меня, и от этой мысли по спине поползли мурашки.

– Присаживайтесь, – сказал он.

Я выбрал кресло с видом на дверь, спиной к камину. Конечно, он не дровами топит, подумал я. Он уселся, поставив ноги идеально параллельно друг другу и продемонстрировав голые лодыжки. Никаких носков с мокасинами – типичный Белль-Мид.

– Ещё раз спасибо, что пришли, Том. – Он чуть понизил голос, подчёркивая моё имя. Я кивнул и ничего не сказал, не желая облегчать ему задачу.

– Надеюсь, не страшно, что я прервал ваш рабочий день?

Я пожал плечами и сказал:

– У меня гибкий график… работаю сам на себя.

– Вот как, – ответил он, – и чем же вы занимаетесь, Том?

– Я плотник.

– Ух ты. Ага. Здорово. – Его голос и выражение лица сочились снисходительностью. – Говорят, самые счастливые люди – те, кто работает руками. Хотел бы я быть… порукастее. – Он опустил глаза, посмотрел на свои ладони, несомненно, столь же мягкие, сколь и бесполезные. – А то даже лампочку поменять не могу.

Я поборол в себе порыв спросить, сколько человек меняет их за него, а потом подумал – а собственно, какого чёрта.

– У вас, наверное, есть для этого специально обученные люди?

Он, казалось, чуть смутился, но быстро пришёл в себя:

– С этим неплохо справляется моя жена, Нина. Хотите верьте, хотите нет.

Я приподнял бровь.

– Она меняет лампочки?

– Ха. Нет… ну то есть она выполняет мелкую работу по дому. Это приносит ей удовольствие. Но для более сложных дел у нас есть помощник. Отличный парень. Ларри, – сказал он так, будто все неквалифицированные рабочие знакомы друг с другом.

Я обвёл взглядом комнату и спросил:

– И где сейчас ваша жена? Она к нам присоединится?

Он покачал головой.

– Увы, нет. У неё уже была назначена встреча.

– Какая жалость, – сказал я безразлично.

– Да, – ответил он, – но я подумал, будет даже лучше, если мы поговорим… ну, вы понимаете… как мужчина с мужчиной.

– Ну да. Как мужчина с мужчиной, – повторил я.

– Итак, Том, – начал он, глубоко вздохнув. – В первую очередь позвольте мне принести извинения от лица моего сына. Фотография вашей дочери, которую он выложил в Сеть, абсолютно недопустима. – Я прищурился, сделал вид, что задумался над его словами. Он продолжал лепетать: – Она ужасна. И поверьте мне, теперь Финч это прекрасно понимает.

– Теперь? – уточнил я. – А раньше он не понимал? Когда выкладывал её в Сеть?

– Ну, – сказал Кирк, поднимая руки вверх, как бы защищаясь, – собственно говоря, он ничего не выкладывал.

– Ах, прошу прощения. – Прежде я никогда не употреблял это выражение. – Он не понимал, когда отправлял фото своим приятелям?

На такой вопрос он вряд ли мог ответить отрицательно. То есть я так думал. Но он смог.

– Нет, не понимал, – сказал он. – Сначала не понимал. Он вообще ни о чём не думал. Сами понимаете, подростки… Но теперь он всё понимает. Абсолютно всё. И ему стыдно. Очень, очень стыдно.

– Он уже сказал об этом Лиле? – спросил я, уверенный, что знаю ответ.

– Ну, пока нет. Он хочет… но я велел ему подождать, прежде чем я поговорю с вами. Я хотел сначала попросить прощения у вас.

Я прокашлялся и постарался подобрать нужные слова.

– Хорошо, Кирк, – сказал я, – я принимаю извинения. Но, к сожалению, они не отменяют того, что совершил ваш сын – простите, как вы сказали его зовут?

– Финч. – Он кивнул, едва не коснувшись подбородком груди. – Его зовут Финч.

– Ах да, точно. Как Аттикуса Финча?

– Да, совершенно верно! – Он осклабился. – «Убить пересмешника» – любимая книга моей жены.

– Ха. И моей тоже. Представляете? – Я шлёпнул себя ладонью по бедру, всем своим видом выражая сарказм.

– Ух ты. Какое совпадение. Я ей расскажу, – сказал он с улыбкой. – Итак, на чём мы остановились?

– Мы говорили о том, что ваш сын сделал с моей дочерью. Лилой.

– Да… я даже не могу сказать, до чего Финчу стыдно.

– Постарайтесь. – Я фальшиво улыбнулся. – До чего же ему стыдно?

– Очень. Ему очень, очень стыдно. Он не может есть, не может спать…

Я едко рассмеялся, чувствуя, как начинаю терять самообладание.

– Так, подождите. Вы… Я сочувствовать ему должен, что ли?

– Нет-нет. Вовсе нет. Я не это имел в виду, Том. Я имел в виду, что он понимает, какой поступок совершил. И ему в высшей степени стыдно. Но он не хотел её оскорбить. Он просто… пошутил.

– И часто ваш сын отпускает расистские шуточки?

– Разумеется, нет. – Он поёжился; я наконец-то его задел. – А ваша дочь, она… испанка?

– Нет.

Он просветлел.

– Я так и знал, – сказал он так, будто на этом дело можно было считать закрытым.

– Но её мать из Бразилии.

Его улыбка тут же погасла, лицо приняло сконфуженное выражение.

– Полагаю, слово, которое вы пытаетесь подобрать, – «латиноамериканка». Термином «испанка» можно обозначить лишь уроженцев Испании и носителей испанского языка. А насколько мне известно, национальный язык Бразилии – португальский.

Всю эту информацию несколько месяцев назад сообщила мне Лила, когда решила досконально выяснить, кто она такая.

– Очень интересно, – сказал он, и у меня появилось чувство, будто он не то хвалит меня, не то зондирует почву, чтобы получше выкрутиться из положения. – Значит, бразильцы не относятся к другой расе?

– Бразильцы могут относиться к любой расе, Кирк, – произнёс я нарочито медленно, как если бы разговаривал с идиотом. Впрочем, так и было. – Совсем как американцы.

– Да, точно. Верно. Теперь понятно. Так значит, Лила – белая?

– Скорее да, – ответил я, не желая сообщать этому человеку подробности её родословной. Я и сам не был на сто процентов в ней уверен, знал только, что мать Беатриз была абсолютно белой португалкой, а отец – на четверть чёрным. Стало быть, Лила примерно на одну шестнадцатую часть являлась афробразильянкой.

– Скорее да? – спросил Кирк.

– Смотрите. Суть в том, что… Хотя у матери Лилы одно время была грин-карта, сама Лила – стопроцентная американка, – сказал я.

– Это чудесно, – ответил он. – Просто чудесно.

– Что именно?

– Всё, – ответил он. – Что её мать переехала сюда. Что Виндзор так многонационален…

– Ну, я бы не назвал его многонациональным… Но это отличная школа. Я впечатлён преподавательским составом. И директором, – последнее слово я произнёс особенно многозначительно.

Кирк кивнул.

– Да. Уолт очень хорошо выполняет свою работу. И я понимаю, сейчас он в трудном положении. Всё это происшествие… Думаю, он будет рад, если мы сможем уладить всё это тет-а-тет.

– Тет-а-тет? – переспросил я, прекрасно понимая, к чему он клонит.

– Да. Между собой. Я уверяю вас, что Финч будет строго наказан… и мы готовы компенсировать вам… потраченное время… и моральный ущерб, причинённый вам и вашей дочери.

Я с недоумением смотрел, как он подходит к столу, открывает ящик и достаёт белый офисный конверт. Когда он повернулся, чтобы вручить мне этот конверт, я увидел на нём моё имя и не знал, как отреагирует мой организм – борьбой или бегством. Ударить этого типа в лицо? Или схватить деньги и убежать? И ещё мне хотелось узнать, за сколько этот шутник надумал нас купить. Может, он всё-таки погуглил информацию и выяснил, что я плотник. Может, даже предположил, что я плотник-испанец. Может, у него в столе несколько конвертов. Конверт номер один – для чернокожего чернорабочего. Конверт номер два – для белого рабочего. Конверт номер три – для парня в костюме. Бег или бой, бой или бег? Это же вроде бы инстинкт, не сознательный выбор?

Я выбрал бег. Поднялся и взял конверт. Запихивая его в карман, почувствовал, что внутри банкноты. Много банкнот.

На лице Кирка появилось выражение ощутимого облегчения.

– Я очень рад, что мы сумели договориться, Том, – сказал он. – Это очень, очень конструктивно.

– Да, – ответил я. – Очень.

– И если бы вы только сказали Уолту, что мы обо всём договорились, и… – Его голос резко снизился, и я понял, что даже он не настолько нагл, чтобы произнести вслух слова «я от вас откупился».

Я совершил ложный замах. Я кивнул, улыбнулся и позволил ему жизнерадостно проводить меня до двери.