Глава восьмая

Нина

– Как, по-твоему, всё прошло? – шёпотом спросил Кирк, когда мы шли к парковке после встречи с Уолтером.

– Ужасно, – ответила я, хотя этого слова было недостаточно, чтобы описать глубочайшее разочарование, граничащее с ощущением полной безысходности.

– Да вообще. Пафосный, как чёрт. Напыщенный, самодовольный… типичный либерал, – пробормотал Кирк, зашагав быстрее.

– Что? – изумилась я, хотя после всего пережитого меня, казалось, уже ничего не могло удивить.

– Уолт, – уточнил Кирк. – Он просто отвратителен.

Я ускорила шаг в такт его размашистой, сердитой походке.

– Не Уолт, а Уолтер.

– Да какая разница.

– И судить будут не Уолтера, а Финча.

– Ну, пока не судят, – сказал Кирк, когда мы дошли до машин.

– Но будут… думаю, это очевидно. – Я открыла дверь, положила сумочку на пассажирское сиденье и посмотрела мужу в глаза.

– Да, – ответил Кирк. – И это дерьмово. Квортерман уже сделал свои выводы. Хотя как директор он должен придерживаться нейтральной позиции. Финч – тоже его ученик. И к тому же свой.

Своими называли детей, поступивших в Виндзор сразу после детского сада – это отличало их от тех, кто перешёл сюда в средних или старших классах. Я всегда гордилась, что Финч в числе первых – это давало некую особую причастность, но когда услышала эти слова в таком контексте, меня покоробило. Смысл был ясен – Финч больше связан с Виндзором, чем Лила, и это даёт ему особые преференции.

– Верно. Но у него нет оправданий. Никаких, – сказала я. – Это, кажется, очевидно.

– Хорошо, Нина, – ответил Кирк. – У него нет оправданий. Но он признался и извинился. И за такое не исключают. Тем более после стольких лет безупречного поведения. Это всего лишь одна глупая ошибка.

– Думаю, другие с тобой не согласятся, – сказала я, задавшись вопросом, что же Кирк полагает заслуживающим исключения. На мой взгляд, поступок Финча был хуже списывания на экзамене, пьянства на территории школы или участия в драке – исключение полагалось за всё вышеперечисленное. – И не мы решаем. Решает Виндзор.

– Ну, я не позволю, чтобы судьба Финча была в руках кучки полоумных левацких академиков.

Я закусила губу, села в машину, чувствуя на себе взгляд мужа, побуждающий ответить.

– Не думаю, чтобы у тебя был выбор, – наконец сказала я, подняв на него глаза.

Одно из любимых заблуждений Кирка – считать, что всё находится под его контролем, и хотя прежде эта черта казалась мне привлекательной, теперь я чувствовала к ней едва ли не отвращение. Я собиралась закрыть дверь машины, но Кирк придержал её рукой.

– Можно тебя попросить?

Я приподняла брови.

– Ничего не делай… никому не говори. Даже Мелани.

– Мелани и так знает, – сказала я, вспоминая наши бесконечные разговоры с того субботнего вечера. Отчасти она чувствовала виноватой в случившемся и себя, а ещё волновалась, что вся эта история может сказаться на её сыне. Ведь это Бью устроил вечеринку, а они с Тоддом, сами того не желая, оплатили алкоголь.

– Да, но ведь о нашем сегодняшнем разговоре она не знает, верно?

– Нет, – сказала я. – Но уверена, может позвонить и спросить.

– Ладно. Пусть спрашивает. Только не особо распространяйся… За дело берусь я.

Я чуть было не спросила, что в его понимании значит браться за дело, но мне казалось, я и так поняла. В следующие двадцать четыре часа Кирк обзвонит всех своих знакомых юристов и придумает оправдания, которые не позволят процессу двинуться дальше. Потом позвонит отцу Лилы, попросит его встретиться «как мужчина с мужчиной» и найдёт способ убедить его «оставить всё как есть». Скажет, что такой вариант – «в обоюдных интересах».

Спустя двадцать минут я вернулась домой, где было непривычно тихо. В любой другой день по нашей территории непременно кто-нибудь шатался. Ремонтники и ландшафтные дизайнеры, чистильщики бассейна и инструкторы по пилатесу, наш шеф-повар Трой или, во всяком случае, Жуана, помощница по дому, которая была с нами всегда, и даже когда мы жили в Бельмонте, наведывалась к нам раз в неделю.

Но сегодня не было никого, и мне предстояло убить больше часа, прежде чем Финч вернётся из школы. Непривычное одиночество вызвало во мне облегчение и вместе с тем панику. Я бросила сумку в кухне, хотела приготовить себе поесть, но аппетита не было. Поэтому я пошла в свой кабинет, служивший комнатой для прислуги в двадцатые годы, когда был построен дом. Здесь я отвечала на письма, занималась благотворительностью и онлайн-шопингом.

Сидя за встроенным столом, я смотрела в окно на залитый солнцем двор, где росли вечнозелёные кустарники и голубые гортензии. Вид был прекрасен и всегда дарил мне хорошее настроение, особенно в это время года. Но сегодня он принёс только боль.

Опустив римские шторы, я смотрела на стол в поисках того, на что бы отвлечься. Я обожала всё записывать в блокноты. В третий раз за сегодня открыла ежедневник, хотя уже знала, что на сегодня ничего не запланировано – это было так же странно, как и пустой дом. Закрыла кожаную книжечку, стала разглядывать коробку с канцелярскими принадлежностями, думая о том, что надо бы написать давно опоздавшее благодарственное письмо и ещё более опоздавшее письмо, выражающее соболезнования. Но сил не хватало ни на то, ни на другое, поэтому я поднялась и стала безо всякой цели бродить по дому. Все комнаты были безупречно убраны, сияли кристальной чистотой. Паркет блестел. Диванные подушки были взбиты и аккуратно расставлены. Пышно цветущие орхидеи стояли на чайных столиках трёх комнат. Я мысленно пообещала себе поблагодарить Жуану – что делала недостаточно часто – за работу и внимание к деталям. Наш дом являл безупречный вкус.

Но как и вид из окна кабинета, наш красивый дом сегодня лишь нагонял на меня тоску. Всё это показалось мне фарсом, и, проходя мимо бара, я внезапно захотела взять с подсвеченной полки кусочек хрусталя и запустить им в мраморный камин, как делали герои фильмов, когда были чем-то расстроены. Но, на мой взгляд, недолгое моральное удовлетворение не могло сравниться с необходимостью всё это убирать. Не говоря уже о возможном риске пораниться. Хотя, опять же, поездка в больницу поможет мне отвлечься, подумала я, вертя в руках бокал для вина.

– Не глупи, – сказала я вслух, опуская руки. Повернулась и побрела по коридору в главную спальню, пристроенную уже в восьмидесятых. Огляделась, задержалась взглядом на белой бархатной кушетке, которую приобрела в магазине «Деко» в Майами. Конечно, безумие столько тратить на несчастный стул, как бы он ни назывался, но я пообещала себе, что буду каждое утро сидеть на этой кушетке, читать или медитировать. К сожалению, это оказалось не так – я всегда была слишком занята, но сейчас я села на кушетку и задумалась о Кирке, о том, что он за человек. Как он мог с такой лёгкостью закрыть глаза на то, как Финч поступил с Лилой? Неужели он всегда такой был? Я сомневалась, но если не всегда – когда он успел измениться? Почему я раньше не замечала? Что ещё я упустила?

Я думала о том, как много времени мой муж проводил в разъездах, как редко мы оставались одни. У меня не было причин полагать, что он мне изменяет, и к тому же он слишком много времени уделял работе, чтобы хватало ещё и на интрижку. Но всё же я предположила процентов на двадцать, что он может быть мне неверен. Потом задумалась и подняла до тридцати. Возможно, это стало следствием общения с лучшей подругой – юристом.

Вот уже несколько дней мы с Джули не общались даже по переписке. Для нас это был довольно длительный перерыв, и я вынуждена была себе признаться, что избегаю её, во всяком случае на подсознательном уровне. Мне страшно было рассказать ей, что сделал Финч. Не то чтобы она была святошей. Нет, у неё были очень высокие моральные принципы, но при этом она меньше, чем кто бы то ни было из моих знакомых, стремилась кого-то осуждать. Но если уж осуждала, то открыто. Она была такой ещё в седьмом классе. За столько лет её прямолинейность не раз становилась причиной наших ссор, когда она задевала мои чувства. Но я ценила нашу нефильтрованную дружбу и считала, что друзья познаются именно так. Это лучше, чем безудержное восхищение. Есть ли у вас человек, в котором отражаются, как в зеркале, все ваши достоинства и недостатки? Для меня таким человеком всегда была Джули.

Узнав о поступлении Финча в Принстон, я сразу же позвонила ей, уверенная, что с её стороны не будет ни зависти, ни чувства соперничества. Я знала, что смогу довериться ей и теперь. Поэтому принесла из кухни телефон, вновь села на кушетку и набрала номер подруги.

Джули ответила не сразу. Она тяжело дышала, будто пробежалась по этажам – или, что более вероятно, по коридору своей небольшой юридической фирмы.

– Привет. Ты можешь говорить? – спросила я, отчасти надеясь, что нет. Мне внезапно расхотелось делиться всем этим, когда и без того было паршиво.

– Да, – сказала она. – Я читала отчёт частного детектива. Это что-то с чем-то.

– Твоего детектива?

– К несчастью, нет. Другой стороны, – сказала она со вздохом. – Я представляю интересы жены.

– А я её знаю? – спросила я, хотя знала, что правила запрещают ей распространять личную информацию.

– Вряд ли. Она моложе нас. Ей чуть за тридцать… В общем, она решила, что заняться сексом со своим женатым бойфрендом прямо на парковке «Уолмарта» – отличная идея.

– О господи! И на фото всё видно? – спросила я, отчасти из любопытства, отчасти из странной радости, что не только моя жизнь перевернулась с ног на голову.

– Ага, – ответила Джули. – Камера просто отличная.

Я глубоко вздохнула и сказала:

– Ужас какой. И кстати, если речь о скандальных фото… должна тебе сообщить кое-то неприятное.

– Ой-ой. Что стряслось?

– У Финча проблемы, – ответила я. Желудок вновь скрутило, голова раскалывалась. – У тебя есть свободная минутка? Долго рассказывать…

– Да. Даже пара минут. Повиси пока, я дверь закрою.

Через несколько секунд она вернулась и спросила:

– Так что случилось?

Я прокашлялась и рассказала ей всё, начиная с того момента, как Кэти в дамской комнате показала мне фотографию, и заканчивая нашим с Кирком разговором на парковке Виндзора. Она несколько раз перебила меня, чтобы задать вопросы – по существу, как и пристало юристу. Когда я закончила, она сказала:

– Окей. Перешли мне фото.

– Зачем? – спросила я, уверенная, что достаточно подробно её описала.

– Мне нужно её увидеть, – ответила Джули, – чтобы оценить всю ситуацию. Перешли, ладно?

Приказ, как и её тон, был строгим, граничащим с резкостью, но в то же время это успокаивало. В нашей дружбе Джули всегда выступала в роли вожака, что я особенно ценила в тяжёлые моменты.

Поэтому я подчинилась. Сбросила звонок и смотрела на фото, ожидая ответа. Она очень долго не перезванивала, и я начала тревожиться – может быть, фото не дошло или ей нужно много времени, чтобы всё обдумать. Но наконец телефон зазвонил.

– Да, я видела, – сказала она, когда я ответила.

– И? – Я старалась держать себя в руках как могла.

– Всё очень плохо, Нина.

– Я знаю. – Мои глаза вновь наполнились слезами, и я не знала, от стыда это или от тревоги за сына.

На другом конце провода повисла тишина – что было странно для нас обеих. Во всяком случае, тишина, которая ощущалась как неловкая. В конце концов, прокашлявшись, Джули сказала:

– Не могу поверить, что Финч так поступил… Он всегда был таким добрым мальчиком…

Я услышала в её голосе напряжение, и слёзы полились с новой силой. Мне вспомнилось, как много времени мы проводили втроём, когда Финч был маленьким. Я приезжала в Бристоль по меньшей мере раз в месяц, когда поездки Кирка длились больше двух дней, и хотя жили у родителей, Финч всегда настойчиво требовал встречи с тётей Джули. Она тогда отчаянно боролась с бесплодием – и однажды призналась мне, что Финч её успокаивает. Что если у неё не будет детей, ей легче оттого, что у неё есть крёстный сын. Вот какой сильной была их связь.

Даже когда спустя пять лет появились на свет её дочери-близняшки, Пейдж и Риз, мы по-прежнему всегда были на связи и непременно каждое лето на недельку выбирались к морю. Финч был очень мил с девочками, часы напролёт терпеливо играл с ними в песочек, строил замки, рыл ямки и позволял себя закапывать, хотя ему гораздо больше хотелось покататься на сёрфе.

Я спросила, как она поступила бы, если бы такое случилось с её девочками. Она помолчала, потом ответила:

– Они только в седьмом классе. Я такого даже представить не могу… пока.

– Можешь, – сказала я, потому что помимо других достоинств Джули обладала богатым воображением, порождённым высокой способностью к эмпатии.

– Ладно, постараюсь. – Она вздохнула. – Я бы… подвесила его за яйца.

Её ответ был как удар в живот, но я знала – так оно и есть. Мне стало ещё страшнее при мысли о том, какие последствия могут быть у этой истории за пределами Виндзора.

– Что ты имеешь в виду? – уточнила я.

– Я подала бы в суд, – отрезала она, как мне показалось, со злостью. Злилась ли она на меня, на Финча? Или просто злилась на то, что так поступили с девушкой?

– А что в таких случаях может постановить суд? – спросила я осторожно.

Прокашлявшись, она ответила:

– В Теннесси вышел новый закон. В прошлом году. Закон о сексэмэсках… Лицо, рассылающее оскорбительные сообщения сексуального характера, признаётся злоумышленником, или, если речь о детской порнографии, лицом, совершившим половое преступление. Этот человек вносится в реестр сексуальных преступников вплоть до достижения двадцатипятилетнего возраста. Информация об этом должна будет прилагаться ко всем заявлениям о приёме в учебное заведение или на работу.

Я рыдала в голос. Я была не в силах говорить.

– Мне очень жаль, Нина, – сказала Джули.

– Я знаю, – с трудом выдавила я, надеясь, что она не сможет понять, до какой степени мне плохо.

– Ну, разумеется, Адам постарался бы меня отговорить… – продолжала она. Её супруг, невозмутимый боец пожарной команды, по случайному стечению обстоятельств дружил с моим бойфрендом школьных времён, Тедди, теперь служившим в полиции.

– Почему ты так решила?

– Не знаю. Но мне кажется, он сказал бы – пусть школа с этим разбирается. Вообще, я уверена, дело не пойдёт в суд. Учитывая, сколько вы, ребята, платите за учёбу… Мне кажется, папа девочки доверился школе.

– Может быть, – сказала я. Джули вздохнула и спросила:

– Финч уже извинился перед ней?

– Нет. Пока нет.

– Обязательно нужно.

– Я знаю. Что ещё, ты считаешь, нужно сделать?

– Ну… надо подумать… Если бы кто-то из моих девочек так поступил с одноклассницей… – размышляла она вслух.

– Они бы так не поступили, – сказала я. Дочери Джули не имели ни малейшей склонности к подобным гадостям.

– Да… но никогда не угадаешь, – ответила она. Весьма благородное утверждение. Я видела, как она хватается за соломинку, пытаясь меня успокоить. – Ну… я не знаю, как бы мы поступили… Но я знаю, что мы не пытались бы их отмазать.

Я напряглась.

– Джули, мы не пытаемся отмазать Финча.

– Да ну? – Её голос был полон скепсиса. – Тогда зачем же Кирк звонит отцу девочки?

– Ну, во-первых, чтобы извиниться, – сказала я, уже жалея, что рассказала ей об этом – во всяком случае, о намерениях Кирка точно не стоило. Если уж на то пошло, он не обещал мне ничего конкретного. Может, в самом деле хотел извиниться, и всё.

– А во-вторых?

– Не знаю, – ответила я.

Вновь повисла тишина.

– Что ж, – наконец сказала Джули. – Это большая развилка на пути Финча… Я понимаю, для Кирка важнее всего Принстон… но на карту ставится гораздо большее.

Я ясно понимала, к чему она клонит, но слышать её слова всё равно было больно и к тому же немного обидно. Она могла быть очень жёсткой, особенно когда дело касалось Кирка.

– Уверена, всё обойдётся, – выдавила я наконец.

Если она и заметила напряжение в моём голосе, то вида не подала.

– Сомневаюсь, что такие ситуации могут просто «обойтись», – начала она. – И, может быть, не стоит этого говорить, но…

– Тогда не говори, – выпалила я. – Иногда лучше смолчать.

За всю нашу дружбу мы ни разу не общались в таком тоне, но ведь сейчас ей совсем с другой стороны открылся характер моего единственного сына. Её крёстного сына. По ряду причин проще было думать об этом, чем о том, что его характер совсем с другой стороны открылся и мне.

– Хорошо, – сказала она чуть мягче, но без малейшего сожаления.

Я сказала ей, что мне пора идти, и поблагодарила за совет.

– Обращайся, – ответила она. – В любое время.