Глава десятая

Нина

Кирк вернулся домой из аэропорта лишь за тридцать минут до встречи с отцом Лилы. Пока он, двигаясь от шкафа к ванной и обратно, распаковывал сумку на колёсиках, я пыталась вывести его на разговор. Я спросила, что он собирается сказать Томасу Вольпу и точно ли хочет, чтобы я не участвовала в разговоре. К постыдному моему облегчению, он сказал, что абсолютно в этом уверен и что не хочет обсуждать детали.

– Не хочу ничего репетировать заранее, – сказал он. – Получится неестественно.

Я кивнула, не купившись на это, но тем не менее порадовавшись.

Несколько минут спустя я, чуть волнуясь, покинула дом. Я старалась переключиться на другие мысли, но думала по большей части о муже и о том, что те самые качества, которые я любила в нём больше всего, теперь меня расстраивали. Он должен быть прав. Он должен быть главным. Но со мной он всегда был другим. Я могла убедить его, когда не мог никто другой. Во всяком случае, мы всегда были равноправными партнёрами.

Я вспомнила неприятный эпизод из детства Финча, когда они с одним мальчиком окунули в синюю краску уши соседского кокер-спаниеля. Финч отрицал свою вину, хотя доказательства были неопровержимыми, включая синюю краску на подошвах его маленьких «найков». Мы с Кирком долго спорили, как быть. Он хотел с помощью грубой силы добиться признания, но я убедила его дать мне поговорить с сыном. Мы втроём уселись за кухонный стол, и я сказала Финчу о том, что мы всегда будем его любить, чего бы он ни совершил, и о том, как важно говорить правду.

– Это я сделал, мамочка! – разрыдавшись, наконец признался Финч. – Мне так стыдно!

Я до сих пор помню, как Кирк посмотрел на меня, как мы в ту ночь занимались любовью и он сказал мне, что выбрал для нашего сына самую лучшую маму на свете.

Он уже давно на меня так не смотрел.

Примерно через час, за который я успела сделать кое-какие дела, позвонил Кирк и спросил, не хочу ли я сходить с ним пообедать.

– О господи. Всё настолько плохо? – спросила я, думая, что у Кирка никогда не находилось времени на обеды, разве только деловые.

– Нет. Всё совсем неплохо. Даже можно сказать, отлично. – Его голос был заметно бодрее.

– Правда?

– Да. Мы отлично поговорили. Он мне понравился.

– А… ты ему?

– Конечно, – рассмеявшись, ответил Кирк. – Кому я не понравлюсь?

Не ответив на его вопрос, я потребовала подробностей разговора.

– Я обо всём расскажу тебе за обедом. Увидимся в клубе? – он имел в виду загородный клуб Белль-Мида, в котором состояла вся семья Кирка.

– А можно куда-нибудь в другое место? – Я вспомнила, как впервые попала в этот клуб, когда только начала встречаться с Кирком. Мне было там неуютно – угодливые официанты в тугих белых пиджаках, парадные залы, битком набитые восточными коврами и антикварной мебелью, и самое главное – лишь лилейно-белоснежные участники. Вплоть до 2012 года в клубе не числилось ни одного чернокожего, тогда как персонал преимущественно состоял из цветных. Справедливости ради нужно заметить, что, как мне рассказал Кирк, нескольких афроамериканцев пригласили туда вступить, но они попросту отклонили приглашение. И я их не осуждаю.

Но понемногу моё сопротивление перед роскошью было сломлено. Я стала меньше внимания обращать на эксклюзивность и больше – на красоту, безмятежность и уют этого мира. Редко выдавалась неделя, когда бы я не проводила там несколько часов, играя в теннис, общаясь с Финчем и Кирком или выпивая с друзьями на веранде, откуда открывался вид на поле для гольфа.

– Ты что-то имеешь против клуба? – спросил Кирк, точно прочитав мои мысли.

– Вовсе нет, – ответила я. – Просто не в настроении ни с кем общаться. С учётом всего…

– Хорошо. – Он уступил быстрее, чем я ожидала. – Тогда я звоню в «Этч»? Или в «Хаск»?

В этих ресторанах тоже высока была вероятность наткнуться на кого-нибудь знакомого, но мне не хотелось совсем уж вредничать. «Хаск» мне нравился. Это был, наверное, мой любимый ресторан в городе. Так что я предложила Кирку пойти туда.

– Отлично, – сказал он, – до встречи.

Двадцать минут спустя мы с Кирком сидели за уютным столиком на первом этаже элегантно обставленного ресторана, расположенного в особняке девятнадцатого века на Рутледж-Хилл. Он всё ещё не рассказал мне о разговоре, продолжая интриговать и настояв, что сначала нужно выпить бокал вина. Я была взволнована и вместе с тем полна надежд, пока мы болтали со знакомой официанткой, а потом заказывали вино, бургер для Кирка и ризотто с креветками для меня.

Когда официантка ушла, я сказала:

– Ладно. Ну теперь-то ты можешь мне рассказать, Кирк?

Он кивнул, набрал в грудь побольше воздуха.

– Ну вот. Он пришёл вскоре после того, как ушла ты… мы пошли в мой кабинет и немного поболтали… потом перешли к делу. Сначала он немного нервничал, но потом я всё ему объяснил…

– Что именно?

– Что именно… Я сказал ему, что Финчу очень жаль. Что очень жаль нам всем.

– И что он сказал?

– Не особенно много. Он вообще очень молчалив. Но мне показалось, он согласен всё уладить тет-а-тет…

– Да ну? – Сказать, что я была удивлена, значило ничего не сказать.

– Ага.

– Значит, он не хочет, чтобы дело дошло до Почётного совета?

– Верно, – ответил Кирк. Официантка принесла две булочки, Кирк взял одну и принялся с надменным видом намазывать маслом.

– Но… как? Почему? – спросила я. – Он просто согласился, и всё?

– Ну, скажем так, я его немного… мотивировал…

Я посмотрела на Кирка, и у меня упало сердце.

– Каким образом?

– Финансово. – Он пожал плечами.

– Что?

– Что значит «что»? Дал ему немного денег. – На его лице не дрогнул ни один мускул. – Всего и делов.

– О господи! И сколько ты ему дал? – спросила я.

Он снова пожал плечами и пробормотал:

– Пятнадцать тысяч долларов.

Я покачала головой. У меня вырвался стон:

– Пожалуйста, пожалуйста, скажи, что ты пошутил.

– Прекрати, Нина. – Выражение его лица ясно говорило, что это не шутка. – Ты считаешь, будущее нашего сына стоит меньше?

– При чём тут сумма? – спросила я. – И если уж речь о сумме, то это мало…

– Пятнадцать тысяч для обычного человека – много, – перебил меня Кирк тоном выходца из народа; он всегда так делал, когда это было ему удобно. – А этот парень – плотник.

– Дело не в этом! – закричала я и тут же огляделась по сторонам, желая убедиться, что поблизости нет никого знакомого. Потом сказала намного тише: – Дело в том, что ты заплатил ему за молчание.

Он закатил глаза и снисходительно ухмыльнулся.

– Мы не в фильме про гангстеров, Нина. Никакая это не плата за молчание. Я же не просил его молчать.

– Тогда в чём смысл?

– Ну, во-первых, это компенсация за моральный ущерб. Во-вторых… мотивация.

– Мотивация сделать что?

– Мотивация сказать Уолту, что не нужно выносить инцидент на обсуждение Почётного совета.

– Ты ему это сказал? – С каждой секундой моё раздражение всё нарастало.

– Мне не пришлось ничего говорить. Всё и так было понятно, – ответил он. – Парень сразу и охотно взял деньги, Нина.

– Ты дал ему пятнадцать тысяч наличными?

– Да. И ещё раз – он их взял. Это была встреча для достижения согласия. Контракт.

Я сжала губы и задумалась. Было так много неприятных новостей, что я не знала, с какой начать.

– Как быть с Финчем? – спросила я наконец. – Ты расскажешь ему об этом… контракте?

– Этого я делать не собираюсь, – ответил Кирк. – Думаю, Финча лучше не вмешивать.

– Не вмешивать человека, из-за которого всё произошло?

– Мы не сообщим ему о моём решении. Но это не значит, что он избежит наказания. Он наказан, Нина. Не забывай.

– Ладно. А если он всё выяснит? Если Финч узнает, что его отец провернул такую авантюру? А мать согласилась?

Он покачал головой.

– Этого не будет. Парень болтать не станет. Представь ситуацию его глазами. Когда ты в ресторане передаёшь кому-то конверт с деньгами, они кричат об этом направо и налево? Нет. Потому что это авантюра с точки зрения обеих сторон.

– Значит, ты признаёшь, что это авантюра?

Он пожал плечами.

– Ты хочешь, чтобы я это признал? Не вопрос. Признаю. Это авантюра. Но ради благой цели. Ради Финча. И она сработала.

– Откуда ты знаешь? – спросила я.

– Потому что он взял деньги, Нина. А перед этим прочитал мне лекцию о том, что бразильцы – не испанцы, а его дочь – американка. И тэдэ, и тэпэ… Он немного поупирался, но я дал ему денег, он тут же успокоился и перестал бодаться. И теперь скажи мне, Нина, – сработало это или нет?

Я посмотрела на Кирка. Мысли с лихорадочной скоростью сменяли одна другую. Где-то в глубине души я чувствовала даже пусть виноватое, но облегчение оттого, что отец Лилы оказался таким сговорчивым. И потом, что я могла сделать? Деньги он бы точно не вернул.

– Ладно, пока оставим этот вопрос. Мне кажется, Финчу давно пора попросить прощения у Лилы. Лично, – сказала я, когда официантка принесла вино. Я подождала, пока она уйдёт, Кирк попробует и похвалит вино, а потом продолжала: – И ещё мне кажется, нам всем троим стоит сесть и подробно поговорить… обо всём. Он уже два дня меня избегает… даже дольше… и я не знаю, стыдно ему или он дуется… – Я ощутила ком в горле. – Я не знаю, что творится у него в душе.

– Ему стыдно, Нина. Он хороший человек, и ты это знаешь. Мы прорвёмся, обещаю.

Я хотела было сказать, что знаю, какой человек Финч, но вновь вспомнила слова Джули. Тот чудесный мальчик, какого я знала, никогда бы так не поступил с девушкой. С кем угодно. Просто бред какой-то.

Но во взгляде Кирка читалось что-то столь сильное и убедительное, что я не осмелилась с ним спорить. Я решила хоть ненадолго положиться на мужа, поверить в его правоту. Поверить, что мы все трое сможем это пережить.

Тем вечером я попыталась поговорить с Финчем. И Кирк тоже. Но Финч сказал, что ему надо готовиться к контрольной, и попросил подождать до завтра. Мы согласились, и Кирк рано лёг спать, заявив, что сегодня замотался. Я тоже попыталась уснуть, но лежала в кровати без сна, волнуясь, как никогда раньше.

Где-то в полночь я встала, пошла в свой кабинет, вынула из ящика телефонную книгу учеников Виндзора. Нашла адрес и телефон Лилы и Томаса Вольпов. Ни слова о матери, хотя в списке были представлены два номера в случае, если родители разведены. Единственное объяснение, которое пришло мне в голову, – что мать Лилы умерла. Мне хотелось надеяться, что это случилось уже давно, и вместе с тем – что бедная женщина прожила как можно дольше. Мне стало ещё грустнее, и я принялась читать адрес. Они жили на Эвондейл-драйв. Эта улица была мне незнакома, хотя я знала, что 37206 – почтовый код восточного Нэшвилла, за рекой. Я открыла ноутбук, ввела адрес в гугл-карту, увидела маленькое бунгало в Локленд-Спрингс. Насколько я могла разобрать на мутном снимке, дом был расположен на узкой улице, к входной двери вели ступеньки. В саду росло маленькое дерево, вдоль дома – несколько кустов. Рассмотрев картинку как следует, я вбила адрес в базу Zillow, увидела, что Томас Вольп приобрёл этот дом в 2004 году за 179 000 долларов, и ощутила, как подступает нелепый стыд – наш дом мы купили почти за четыре миллиона. Потом зашла на сайт биржи AmEx и вздрогнула, увидев, сколько мы за последнее время потратили. Поразительно – несколько сотен долларов за раз. В прошлом месяце я провинилась больше всех, но и Финч постарался: тысячу долларов спустил в Apple Store, ещё двести – в Imogene + Willie и сто пятьдесят – в ресторане «Пайнвуд Сошиал», аккурат перед злополучной вечеринкой. Я попыталась вспомнить наш разговор о том, нужен ли ему новый телефон, но, кажется, он не просил моего разрешения и даже не сообщил о покупке как факте. Я была уверена, что он не рассказывал мне ни о шопинге, ни о походе в ресторан. Не то чтобы мы ограничивали его расходы.

Мы с Кирком вообще редко обсуждали с сыном вопрос денег. Пять лет назад, когда финансовая ситуация сильно изменилась, ответ на него стал очень простым. Мы не задумывались, нужно ли нам это, можем ли мы это себе позволить, а просто спрашивали себя, хотим ли. Если хотели, мы покупали, вот и всё. И в результате Финч не считал деньги, он вообще о них не задумывался, он не имел понятия о планировании бюджета и обо всём, в чём обычно разбираются нормальные люди, не говоря о тех, кто действительно в тяжёлом положении. Я постаралась не изводить себя этими мыслями. Как связаны деньги и вообще материальное положение с тем, что случилось? Никак. Характер зависит не от денег.

И всё же у меня было чувство, что Джули придерживается иного мнения – и это она ещё не знает о выходке Кирка, имевшей сейчас огромное значение. Что, если Томасу в самом деле очень нужны деньги? Меняет ли это ситуацию? И как – к лучшему или к худшему? Я сомневалась, так что решила поискать ещё доказательств. Закусив губу, зашла на Фейсбук, вбила в поисковик «Томас Вольп». Фейсбук выдал трёх Томасов, но все оказались не местными. Я попробовала погуглить и всё равно ничего не нашла. А вот у Лилы были страницы на Фейсбуке и в Инстаграме, но обе закрытые. Всё, что я увидела – аватарки. Два разных снимка, сделанных в один летний день. Это была, вне всякого сомнения, та же девочка, что на злополучном фото, но на аватарках она казалась счастливой. В гофрированном топе и белых шортах она стояла на пристани – хорошенькая девочка со стройной фигурой и прекрасными длинными волосами. Я вновь задумалась о её матери – не только о том, когда она умерла, но и какой смертью. Затем, вновь взглянув на имейл Томаса Вольпа, я поняла, что не в силах ждать больше ни секунды. Глубоко вздохнув, я принялась печатать:

Дорогой Томас,

Меня зовут Нина Браунинг, я мать Финча. Я знаю, вчера Вы встречались с моим мужем, и он вкратце пересказал мне Ваш разговор. Не знаю, что Вы сейчас чувствуете, но мне кажется, нужно ещё многое сказать и сделать, чтобы исправить ситуацию… Может быть, Вы не против встретиться и поговорить со мной? Я очень надеюсь, что Вы согласитесь. Ещё я надеюсь, что у Лилы всё хорошо, невзирая на ужасный поступок, который совершил мой сын. Я постоянно думаю о Вас обоих.

Искренне Ваша, Нина.

Я быстро перечитала письмо и отправила раньше, чем успею передумать или изменить хоть слово. Громкий свист, сопровождающий отправку, наполнил кабинет, и я на секунду пожалела о своём решении. Во-первых, я знала, что Кирк воспримет его как стратегический просчёт, а может быть, даже как предательство по отношению к нему и Финчу. Во-вторых, с чисто практической точки зрения – что я скажу этому человеку, если он согласится со мной встретиться?

Когда я уже убедила себя, что всё это глупости и Томас, скорее всего, не ответит (ведь он же, в конце концов, взял у Кирка деньги), его имя всплыло на экране компьютера. Сердце бешено забилось от облегчения и вместе с тем страха. Я открыла список входящих и увидела сообщение:

Завтра днём в полчетвёртого, в «Бонго-Ист». Пойдёт? Том.

Вполне, – ответила я. Руки дрожали. – До встречи.

Следующее утро стало настоящей пыткой. Я ходила взад-вперёд по дому, смотрела на часы и считала минуты до встречи с Томом. В одиннадцать заставила себя пойти на медитацию с одним из многочисленных инструкторов по йоге, но ничего хорошего она не принесла. Чувствуя себя сплошным клубком перекрученных нервов, я вернулась домой, приняла душ, распустила волосы. Они показались мне чересчур густыми и пышными, поэтому я собрала их в хвост, выпустила несколько прядей. Нанесла лёгкий макияж, даже глаза подводить не стала, потом стала подбирать одежду. Весной погода всегда переменчива, особенно тяжело выбрать обувь. Было слишком тепло, чтобы надевать сапоги, и слишком холодно для босоножек. Туфли на каблуках казались слишком вычурными, обувь на плоской подошве лишала уверенности, в которой я очень нуждалась. В конце концов я выбрала бежевые туфли на танкетке и тёмно-синее платье с запа́хом от Дианы фон Фюрстенберг. Из украшений решила ограничиться лишь обручальным кольцом и серёжками-гвоздиками с бриллиантами; шикарное кольцо, которое подарил мне Кирк в честь помолвки, сняла. Я понимала, глупо в такое время уделять столько внимания внешности, придавать значение мельчайшим деталям, но в то же время я верила, что первое впечатление важнее всего, и мне хотелось выразить ему своё уважение и в то же время не показаться слишком разодетой.

Переоценив движение и свою склонность опаздывать, я приехала в Файв-Пойнс за двадцать минут до назначенного времени и заняла одно из трёх свободных мест на парковке перед маленькой одиноко стоявшей кофейней. Я никогда раньше там не была, но несколько раз проезжала мимо, и Финч рассказывал, что там часто играют в разные игры. Это я сразу поняла – на стене в углу висели скромные полки из дерева и железа, заставленные настольными играми, многие из которых были очень старыми. Можно было выбрать любую. Неподалёку немолодая пара играла в морской бой. Судя по всему, они только недавно начали встречаться; вид у них был очень счастливый. Многие посетители сидели за столиком в одиночестве, что-то читали или смотрели в ноутбуки.

Я заняла место в очень короткой очереди, пробежала глазами красочное меню, написанное разноцветными мелками на доске. Заказала латте и маффин с белым шоколадом, интересный на вид, хотя чувствовала, что не смогу проглотить ни кусочка – желудок сводило от страха. Заплатила, бросила доллар в жестяную банку с надписью «боитесь сдачи? оставьте её тут!» и встала у стойки, ожидая, когда покрытый татуировками бариста приготовит мой кофе. Оглядевшись по сторонам, обратила внимание на потолок с обогревателем, перекрытый балками, на выкрашенный в зелёный цвет бетонный пол, на высокие окна из стеклоблоков, сквозь которые пробивался яркий солнечный свет. Здесь было так уютно, совсем не то что в «Старбаксе» или фитобарах неподалёку от моего дома. Когда латте был готов, я взяла маффин, который они подогрели в микроволновке и положили на блюдце, и нашла столик у стены, напротив уголка для игр. Села лицом к двери, прихлёбывала кофе, ждала.

Ровно в половине четвёртого вошёл мужчина среднего роста и телосложения, огляделся по сторонам. Он показался мне слишком молодым, чтобы быть отцом почти взрослой дочери, но поскольку он не сводил с меня глаз, я поняла, что это и есть Том Вольп. Привстала, произнесла его имя.

Он стоял слишком далеко, чтобы меня услышать, но понял язык тела, потому что кивнул, наклонил голову и побрёл ко мне. Его тёмные волосы чуть отросли, лицо покрывала двухдневная щетина, подбородок был волевым. Он был похож на плотника. Секунда, и он уже стоял у края моего столика и смотрел на меня. Я поднялась.

– Том?

– Да, – ответил он низким, звучным голосом. Не протянул руку, не улыбнулся, не сделал ничего того, что принято при встрече, но и враждебности тоже не выражал. Его манера поведения была лучше, чем ярко выраженная злость, но вместе с тем вызывала больше неловкости – я не знала, с чего начать.

– Добрый день. – Я расправила платье. – Я Нина.

– Угу. – Его взгляд ничего не выражал.

– Рада вас видеть, – выпалила я и тут же об этом пожалела. Радоваться тут было нечему, и мы оба это понимали.

Он дал мне время с собой справиться, заявив, что хочет заказать кофе, и направился к прилавку. Я выждала несколько секунд, прежде чем снова сесть, потом позволила себе ещё немного его поразглядывать. Подтянутый, в хорошей спортивной форме, а может быть, просто крепкий от природы. Потёртые синие джинсы, серая рубашка навыпуск, без воротника, видавшие виды сапоги, которые трудно было отнести к определённой категории. Не ковбойские, не в кантри-стиле, не «рабочие» на рифлёной подошве. И уж точно не брендовые, как те, что стояли на полках в шкафу Кирка.

Я смотрела, как он платит, бросает сдачу в жестяную банку, берёт кофе и идёт ко мне. Наклонив голову, несколько раз глубоко вдохнула, не зная, что сказать.

Ещё секунда, и он уже сидел напротив меня. Я смотрела, как он большим пальцем снимает крышку со стаканчика с кофе, смахивает пар. Он взглянул мне в глаза – мой мозг поплыл. Почему я не подготовилась получше? Неудивительно, что Кирк не доверял мне в одиночку принимать важные решения.

Том заговорил первым и тем самым спас меня, хотя я сомневалась, что это он и хотел сделать.

– У вас знакомое лицо, – сказал он, чуть прищурившись. – Мы раньше не встречались?

– Не думаю, – ответила я. – Разве только в Виндзоре.

– Нет, не в Виндзоре. – Он покачал головой. – Где-то ещё. Много лет назад.

Я закусила губу, чувствуя, как начинаю потеть, и запоздало жалея, что не надела что-нибудь шёлковое.

– Не знаю… У меня плохая память на лица. Иногда мне кажется, у меня такое расстройство…

– Какое? – спросил он, чуть наклонив голову. – Когда ни на что не обращаешь внимания?

Я не сомневалась, что он издевается. Намекает, будто я слишком зациклена на себе. Но сил защищаться у меня не было, поэтому я просто сказала:

– Нет. Есть такое заболевание… лицевая агнозия, если не путаю… Уверена, что у меня ничего такого нет… но всё возможно.

– Да. Всё возможно, – повторил он и перевёл взгляд на кофе. Опустил на место крышечку, плотно прижал, не торопясь. Поднёс к губам, сделал большой глоток и вновь посмотрел на меня. На этот раз он не стал меня спасать.

– Ну, – наконец сказала я, – не знаю даже, с чего начать…

– Уж извините, тут никак не могу вам помочь, – ответил он, и в его голосе мне впервые послышалось что-то человеческое.

– Я знаю… я просто… В общем, как я уже сказала в письме, я сомневаюсь, что мой муж поступил правильно…

Том кивнул. В светло-карих глазах плескалось что-то среднее между холодностью и отвращением.

– Вы имеете в виду попытку от меня откупиться?

Я почувствовала, как отвисает моя челюсть.

– Да, – сказала я, – и это тоже…

Я внезапно подумала, что Том уже мог положить деньги на счёт или потратить – и что тогда я должна была о нём думать? Но нет, он сказал «попытку»…

К моему удивлению, он вынул из кармана кошелёк, раскрыл и вынул стопку хрустящих, новеньких банкнот. Положил на стол. Я смотрела на знакомое лицо Бенджамина Франклина и чувствовала, что меня мутит и я не в силах сформулировать предложение.

– В общем… я поверить не могу, что он это сделал, – сказала я, не сводя взгляда с банкнот. – Ну то есть… я знаю, что он… дал вам их… но я здесь ни при чём. Я так поступать не хотела …

– А как вы хотели поступить?

Я честно сказала – не знаю. Он вздрогнул, отхлебнул ещё кофе.

– Значит, вы подкуп не приветствуете? – спросил он.

Я совершенно смутилась.

– Нет. Я даже не знала, что он дал вам… это.

– Да. Пятнадцать тысяч долларов, – сказал Том, глядя на купюры. – Вот они все.

Я опустила глаза и покачала головой.

– Чего он таким образом добивался?

– Не знаю. – Я снова посмотрела ему в глаза. Он обвёл меня скептическим взглядом, казалось, ещё чуть-чуть – и он улыбнётся.

– Вы не знаете?

Я сглотнула и сказала то, что на самом деле думала:

– Мне кажется, он хотел… мотивировать вас, чтобы вы поговорили с Уолтером Квортерманом и убедили его, что дело не нужно выносить на Почётный совет.

– Мотивировать? Вы имеете в виду – подкупить.

– Да.

– А вы сами что думаете?

– Что вы имеете в виду? – Я запнулась.

– Вы думаете, надо выносить дело на Почётный совет?

Я кивнула.

– Да, да, конечно.

– Почему? – Он стрелял в упор.

– Потому что он поступил неправильно. Очень неправильно. И мне кажется, у такого поступка должны быть последствия.

– Например, какие?

– Ну, не знаю… Как школа решит.

Том саркастически рассмеялся.

– Что смешного? – спросила я, чувствуя, как разгорается возмущение. Неужели он не видит, как я стараюсь? Неужели не может дать мне шанс? Хотя бы маленький?

– Ничего, поверьте. – Его улыбка тут же угасла, выражение лица вновь стало каменным.

Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока он наконец не сказал, прокашлявшись:

– Можно поинтересоваться, Нина… сколько вы с мужем платите за школу? Намного больше стоимости за обучение?

– Что вы имеете в виду? – тупо повторила я, хотя прекрасно понимала, к чему он клонит.

– Я имею в виду… в вашу честь что-нибудь назвали?

– Нет, – ответила я, хотя на самом деле назвали – конференц-зал в библиотеке и фонтан. – Но если честно, я не вижу, какое отношение… Хотя Кирк и попытался это сделать – и это ужасно – но мистер Квортерман не такой…

– Не какой?

– Он хороший человек. Он не станет принимать решение на основании того, сколько мы платим школе, – сказала я.

– Ладно. Смотрите. – Том наклонился ко мне через стол. Его лицо было так близко, что я разглядела золотые блики в его бороде. – Думайте как хотите, но я-то знаю, как устроен мир. И ваш муж, очевидно, тоже. – Его голос был спокойным, но взгляд – сердитым. Он подтолкнул стопку банкнот ближе ко мне.

– Ну, очевидно, на этот раз мой муж ошибся, – сказала я. Мой голос чуть дрожал. Я чуть было не отпихнула деньги, потом всё же решилась и убрала их в кошёлёк с глаз подальше. Том никак на это не отреагировал, сказал лишь:

– Ваш сын поступил в Принстон, верно?

– Да, – ответила я.

– Поздравляю. Вы, наверное, очень им гордитесь.

– Гордилась, – ответила я. – А теперь не горжусь. Теперь мне за него стыдно. И мужу тоже. И мне так жаль…

Он посмотрел на меня и сказал:

– Что ж, я всё понял. Ваш муж хотел откупиться от меня деньгами. А вы – красивыми словами. Какие милые извинения. Вы поняли, что ваш муж засранец, и пытаетесь за ним прибрать. И за сыном, разумеется, тоже.

Я почувствовала, как краснеют щёки, покачала головой и ответила:

– Нет. Ничего подобного. Я не пытаюсь ни прибрать за ним, ни откупиться. Я просто хочу сказать, что мне очень жаль. Потому что так и есть.

– Хорошо. И что?

– В каком смысле – и что?

– Теперь вам легче? Когда вы мне об этом рассказали? Вы надеетесь, что я буду вас успокаивать? Скажу – я не злюсь. Я всё простил. И вы… вы не такая, как ваш муж и сын, так? – Его голос окреп, он поднялся со стула и бурно жестикулировал, и я заметила на них мозоли, а ещё длинный, глубокий порез на большом пальце левой руки, на вид совсем свежий.

Я покачала головой и твёрдо сказала «Нет», хотя в глубине души чувствовала, что вру. Именно этого я и хотела. Я хотела показать ему, что я хороший человек – во всяком случае, таким себя считаю, – и уж точно не такой, который станет предлагать ему деньги за молчание.

– Нет… я здесь, чтобы сказать вам… я за то, чтобы вынести дело на Почётный совет, – сказала я мягко. – Не сомневайтесь.

Он посмотрел на меня и пожал плечами.

– Ладно. Хорошо. Возьму на заметку. У вас всё?

– Нет, – ответила я. Потому что был ещё один вопрос. Ещё одна причина, по которой я сюда пришла. И на свой страх и риск я заставила себя заговорить об этом. – Ещё я хочу спросить… по поводу Лилы… Как она себя чувствует?

Том посмотрел на меня с удивлением, вновь опустился на стул. Прошло несколько секунд, прежде чем он ответил:

– У неё всё хорошо.

– Какая она? – спросила я зачем-то, готовая, что он снова меня отчитает. Скажет – не ваше дело.

Но он ответил:

– Она хорошая девочка… но немного трудная.

Я кивнула, чувствуя, как глубоко ему на меня плевать.

– Вы… вы же скажете ей, что мне очень жаль… и очень стыдно?

Он провёл ладонью по небритой щеке, наклонился вперёд, посмотрел мне в глаза.

– Вам-то почему стыдно, Нина? Думаете, вы виноваты в том, что сделал ваш сын?

Я помолчала, задумалась, потом ответила:

– Да, конечно. Во всяком случае, отчасти.

– И почему же?

– Потому что я его мать. Я должна была лучше его воспитывать.

Покинув Ист-Энд, проезжая по мосту, я чувствовала, что не могу вернуться домой. Я поехала мимо Нижнего Бродвея, главной магистрали Нэшвилла, сиявшего неоновыми вывесками баров и забегаловок, где я не была с последнего девичника кого-то из подруг. Жаль, что мы перестали туда ходить. Мне нравилась живая музыка в клубах «Робертс», «Лейлас», «Тутсис». Но Кирку они понравились бы только в том случае, если бы он обанкротился – а это не понравилось бы мне.

Я продолжала путь – свернула на Шестую авеню, замедлила ход, проезжая мимо Эрмитажа. У входа стоял тот же дворецкий, что открыл для меня дверь такси в ночь благотворительного раута. Мне не верилось, что прошло всего пять дней. Столько всего изменилось – во всяком случае, внутри меня.

Телефон зажужжал. Я не стала смотреть, кто звонил, – я проезжала мимо Капитолия, мимо Джермантауна. Осознав, что хочу есть – просто умираю с голода! – забрела в «Сити-Хаус». Я уже давно не посещала в одиночестве публичные заведения, а пойти одной в бар для меня означало вырваться на свободу. Кирк выбирал не только то, куда мы пойдём, он всегда заказывал столик и зачастую – еду для нас всех.

– Как насчёт говяжьего тартара и рубленого салата, а потом форели и антрекота? – всегда говорил он, потому что это были четыре его любимых блюда. Безволие не входит в список смертных грехов, но я мысленно отметила для себя, что с этого дня буду сама выбирать меню. Маленькими шажками – к цели.

На этот раз я обошлась пиццей «Маргарита» и элем «Урожай дьявола», который бармен принёс мне в банке и начал было наливать в стакан, но я сказала – спасибо, сама справлюсь. Телефон снова зажужжал. На этот раз я посмотрела, кто звонит, и увидела несколько пропущенных вызовов и сообщений от Кирка и Финча. Они спрашивали, куда я пропала, когда вернусь домой и не хочу ли пообедать с ними в «Сперрис». Они определённо сговорились, потому что сообщения были очень похожи, и я задумалась, что бы это значило. Кирк пытается мной манипулировать? Или они оба одинаково расстроены и обеспокоены? Я не знала, но написала им обоим в общем чате, что у меня кое-какие дела и пусть обедают без меня.

Допив эль и съев больше пиццы, чем от себя ожидала, я оплатила счёт и вновь села в машину. Я ехала безо всякой цели, продвигаясь на запад, и в конце концов приехала в Сентенниал-Парк, где Кирк и я часто прогуливались с Финчем с тех пор, как он лежал в коляске. Я задумалась, какой период его жизни был самым счастливым для меня, и пришла к выводу, что те годы, когда он учился в начальной школе. Третий-четвёртый класс, восемь-девять лет, когда он был уже достаточно взрослым, чтобы выражать своё мнение и вести со мной интересные диалоги, но достаточно маленьким, чтобы прилюдно держать меня за руку. Счастливое детство. Господи, как же я скучала по тем временам.

Сидя на ступенях Парфенона, где находился музей искусств, который мы часто посещали всей семьёй, я отдалась воспоминаниям. Была поздняя осень, мы с Финчем надели тёплые курточки, я сидела примерно на этом же месте, а Финч собирал листья, делая вид, будто готовит зелёное рагу из капусты и репы. Он напевал детскую песенку, которую я тоже вспомнила:

 

Фредди Васк и Виктор Вито

Любят перец класть в буррито,

В рис кладут, кладут в рагу,

В кабачки и в курагу.

 

Я вспомнила, до чего Финч обожал петь и танцевать. Как он любил слушать музыку, рисовать, готовить.

– Девчачьи глупости, – ворчал Кирк, переживая, что наш сын растёт слишком мягким.

Я говорила ему, чтоб не болтал ерунды, но в какой-то момент уступила желаниям мужа и позволила заполнить свободное время Финча увлечениями, больше подходящими для мальчика. Спорт и техника (интересы Кирка) понемногу вытеснили музыку и искусство (мои интересы). Я не возражала, мне хотелось лишь, чтобы наш сын был собой – но со временем мне всё больше начинало казаться, что он идёт по стопам отца. Во всех смыслах.

Может, я мыслила слишком узко, ведь характер человека не складывается из его увлечений. Но меня не отпускало чувство, будто я потеряла сына. Потеряла их обоих. Мне так хотелось вернуться в то время. Сделать всё по-другому. Выделять Финчу меньше денег, уделять больше внимания. Я больше говорила бы с ним, даже когда он сам расхотел со мной общаться.

Я задумалась о своей жизни, о благотворительности, которой активно занималась, и вращении в соответствующих кругах. Как вся эта активность совпала с расцветом компании Кирка и переходным возрастом Финча. Трудно сказать, что произошло сначала, а что потом, но я была виновата. Я вспоминала все часы, потраченные на ерунду, которая тогда казалась важной. Встречи, вечеринки, салоны красоты, тренажёрные залы, теннисные партии, обеды и да, порой даже действительно важная благотворительная деятельность. Но что теперь? Важно ли это сейчас? Что из этого важнее, чем разговор с сыном о необходимости уважать женщин и представителей других культур и рас? Я думала о Кирке, о стопке денег в моей сумочке – они говорили всё о его отношении к жизни, во всяком случае, в последнее время.

Я думала о своей семейной жизни, о том, как изменились наши приоритеты с тех пор, когда мы только встречались. Думала, сколько раз мы совершали неправильный выбор, пусть даже в мелочах, и к какому эффекту он приводил. Как он мог повлиять на Финча, пусть даже подсознательно. Он видел, что его родители почти перестали разговаривать; всё свелось к обсуждению денег и других материальных аспектов. Даже комплименты Кирка теперь касались лишь моей внешности или новых покупок, не идей, талантливых работ и планов (впрочем, я сомневалась, что они у меня ещё были). Всегда ли у нас с Кирком было так? Может, я заметила это лишь теперь, когда Финч вырос и забота о нём перестала занимать всё моё время?

Я ощущала глубокое, болезненное одиночество и острую жажду вернуться в давно ушедшие времена. Внезапно мне захотелось всего того, что раньше утомляло: возить сына в школу и на кружки, готовить ему завтраки и обеды, укладывать в кровать, даже – чего я совсем не любила – помогать ему делать уроки за кухонным столом.

Всё это наложилось на мысли о Томе и Лиле. Об отношениях дочери и отца-одиночки. О реакции Тома на поступок Кирка, на мой поступок. О чувствах Лилы, обо всём, что с ней случилось. Мне хотелось поговорить с ней – до бессмысленного остро. Но в этом был смысл – потому что невозможно было не провести параллели между прошлым и настоящим, её и моей историей, произошедшим только что и давно похороненным под грузом других воспоминаний.

Это случилось осенью, в первый семестр первого курса в Вандербильте, когда я ещё не обрела твёрдую почву под ногами, не влилась в новый, большой мир. Я была готова выпуститься из школы и распрощаться с опостылевшей бристольской рутиной, но всё ещё скучала по дому. Сильнее тоски по родителям была тоска по Тедди, с которым мы встречались уже два года. Он учился в Бирмингеме, в Сэмфордском университете, в трёх часах езды от меня. Был членом университетской баскетбольной команды. Мы каждый вечер болтали по телефону и писали друг другу длинные письма от руки, мы клялись друг другу в вечной любви и верности. Я нисколько не сомневалась, что он – тот самый, единственный.

У меня появились подруги – соседка по комнате Элиза и ещё две девочки, Блейк и Эшли. Мы были весьма разношёрстной компанией, в том числе географически (Элиза была из Нью-Йорка, Блейк из Лос-Анджелеса, Эшли из Атланты), но эти девчонки обладали здоровым прагматизмом, которого мне явно недоставало. Они все учились в элитных частных академиях, а я – в обычной, ничем не примечательной школе. Они много путешествовали и уже успели побывать в Аспене, в Париже, на острове Нантакет. Кто-то видел своими глазами и более экзотические места, такие как Азия и Африка. Для моей семьи большое путешествие означало поездку в Гранд-каньон или Диснейленд. Все они были гурманами до того, как это вошло в моду, вечно говорили гадости про столовскую еду, которая мне очень даже нравилась. Они не вылезали из ресторанов и не задумывались, прежде чем достать папины кредитки и оплатить двузначный счёт. Я не могла себе такого позволить. Я избегала таких вылазок или говорила, что не голодна, и ограничивалась лишь лёгкой закуской. Их гардеробы были шикарны (правда, Элиза и Блейк выбирали наряды пооткровеннее, чем платья Эшли от Лауры Эшли), тогда как мой включал в себя лишь базовую одежду; я формировала свой стиль на основе Gap. Они не хотели казаться снобами, они просто такими были, и я, как ни старалась держаться с ними на одной волне, часто чувствовала замешательство и смущение.

Ещё больше дело портил Тедди. Однажды он приехал в Нэшвилл на отцовском грузовике, не предупредив меня, и по дороге нарвал мне букет полевых цветов. Я, конечно, была до смерти рада видеть его и растрогана таким романтическим поступком, но когда девчонки пришли с ним познакомиться, я неожиданно сконфузилась. В Бристоле Тедди считался лакомым кусочком – не только необыкновенный красавец, но и спортсмен. Но, глядя на него их глазами, я увидела, что он слишком сентиментален, слишком наивен и весьма, весьма простоват. Даже медлительность его речи, которая мне так нравилась (он родился в Миссисипи и прожил там до двенадцати лет) выдавала деревенщину, как и специфические словечки (например, вместо «сломанный» он говорил «расхлябанный», вместо «наискосок» – «сикось-накось» и вместо того, чтобы устать, мог «умаяться»). Его причёска, одежда, обувь – всё было не таким, и хотя я не могла объяснить, в чём дело, он выделялся из толпы студентов Вандера – во всяком случае, тех, кому симпатизировали мои подружки. Конечно, этого было недостаточно, чтобы разрушить нашу любовь – я не была такой зависимой от общественного мнения. Но я начала задумываться, как может сложиться моя жизнь с ним и как – с кем-нибудь другим.

Но дело было не только в самом Тедди. Меня не отпускало чувство, будто мои друзья считают, что такие серьёзные отношения на первом курсе – просто глупость. Однажды вечером, листая мой выпускной альбом (не стоило приносить его в колледж; девчонки свои альбомы оставили дома), они увидели под нашими с Тедди фотографиями подпись «скорее всего, поженятся». Это ужасно их развеселило, чего я не могла понять.

– О господи! Офигеть можно! – воскликнула Блейк и обменялась с Эшли многозначительными взглядами. Я не в первый раз почувствовала, что они обсуждают меня у меня за спиной.

Я забрала у них альбом и с силой захлопнула.

– Это не значит, что мы в самом деле поженимся, – сказала я, чуть смутившись за Тедди. – Просто мы встречались дольше всех в классе, и всё такое.

– Хмм, – сказала Блейк.

– Кажется, вчера вы, ребята, поссорились? – спросила Элиза.

– Ничего мы не поссорились. – Я попыталась вспомнить, что мы вчера обсуждали в очередном марафонском разговоре. Они всегда начинались и заканчивались очень мило, но порой идиллию портили сомнения и ревность.

– Любовь на расстоянии долго не протянет, – заявила Блейк, наш эксперт по части отношений.

– Это ты зря, – сказала Элиза, которая часто меня защищала, возможно, потому что я доверяла ей больше, чем остальным. – Может быть и такое.

– Неужели тебе не хочется пообщаться с другими? – поинтересовалась Эшли.

– Да чего уж там! Скажи прямо – изменить ему? – Блейк расхохоталась.

– Нет, нет и ещё раз нет, – ответила я. Должно быть, это показалось им до ужаса наивным, но мне было наплевать.

– Разве тебе неинтересно попробовать с кем-нибудь ещё? – Блейк зажгла сигарету. – Может, он в постели ни к чёрту не годится. Надо же, чтобы было с кем сравнить.

Я сглотнула и выдавила из себя признание, которого всегда избегала:

– Ну, если честно, у нас с Тедди до постели ещё не дошло.

Элиза изумлённо посмотрела на меня, остальные рассмеялись и сказали:

– Ты шутишь?

– Нет. Но всё остальное у нас было.

Это уточнение их не сильно впечатлило.

– Но как? Почему? – спросила Эшли таким тоном, будто проводила социологический опрос.

– Не знаю… я просто хотела… подождать… – сказала я, думая о Джули и о той клятве, которую мы принесли в последний год учёбы в школе: повременить с сексом хотя бы до конца первого курса. Внезапно я ощутила тоску по человеку, которому не нужно было ничего объяснять.

– Подождать чего? Свадьбы? – спросила Блейк. – Ты такая религиозная?

– Нет, – выпалила я, чувствуя всё большую неловкость. Хотя Тедди считал, что секс до брака – не очень хорошо, ради меня он готов был согрешить.

– А, это Сэмфорд такой религиозный? – Тон Блейк был чуть осуждающим, и я не знала, осуждает ли она религию или Сэмфорд как институт.

– Да, это колледж с религиозным уклоном, – сказала я. – Но Тедди не святоша.

– Я тоже думаю, что подождать – даже хорошо, – поддержала меня Эшли. Наши с ней мнения часто совпадали – видимо, потому что мы обе были с юга.

Элиза и Блейк кивнули, но я понимала, что они не купились. Секс для них был сродни суши. К восемнадцати годам ты обязан попробовать и то и другое; роллы «Калифорния» и мастурбация не в силах этого заменить.

Мне впервые показалось, что они, может быть, правы. Может быть, я зря корчу из себя святую невинность. Я ведь уже поступила в колледж. Пора стать смелее, расширить горизонты, больше думать за себя и не возлагать слишком многого на Тедди.

– Ладно, девочки, – сказала я, всей душой желая сменить тему, – я хочу выпить.

Если честно, я хотела большего. Я хотела впервые в жизни как следует напиться. Тедди осуждал и алкоголь, и если мне случалось на вечеринке выпить пива, меня ожидала нотация. Я как-то попыталась заговорить ему зубы и сказала, что библейские персонажи постоянно хлещут вино.

– Но ещё Библия велит соблюдать закон и стремиться быть исполненным Святого Духа, – ответил он, а потом рассказал, что однажды напился с друзьями и ему не понравилось. – Я преисполнился не Святого Духа, а духа пьянства.

Я не особенно поняла, почему нельзя преисполниться тем и другим, но восхитилась Тедди. Я и теперь им восхищалась, но он учился в трёх часах езды от меня, и моя студенческая жизнь не обязательно должна была стать зеркальным отражением его жизни.

Так что я поднялась, пошла в нашу комнату и сделала себе коктейль из того, что стояло в самодельном минибаре Элизы. Ничего безалкогольного там не водилось, поэтому, налив в пластиковый стаканчик водки «Смирнофф», я разбавила её порошковой смесью из пакетика. Не удосужившись даже добавить льда из автомата в конце коридора, я залпом осушила стаканчик и тут же ощутила прилив счастья и любви к новым подругам и вообще Вандербильту. Потом я нацепила короткое и узкое белое платье Элизы, и все девчонки единогласно заявили, что я просто секси. Они часто, искренне и с завистью отпускали комплименты моей фигуре, волосам и лицу. Я понимала, что непременно привлеку внимание всех мужчин, и мне казалось, что веселиться на вечеринке куда приятнее, чем лежать на кровати и скулить в телефон.

Может, подруги правы насчёт отношений на расстоянии, думала я, пока танцевала, флиртовала со всеми подряд и понемногу напивалась как придётся, мешая пиво с чем покрепче. Может быть, и мне, и Тедди в самом деле стоило побольше общаться с другими людьми.

В какой-то момент я поймала себя на том, что флиртую с приятелем Эшли по имени Зак Радерфорд, блондином с ямочками на щеках. Он был намного ниже меня и к тому же тощий – не мой типаж, даже будь я свободна, поэтому я не чувствовала никакой вины, болтая с ним и танцуя. Тем не менее, когда он стал вести себя слишком дружелюбно, я сказала, что мне пора домой.

– Я тебя провожу, – предложил он.

– У меня есть молодой человек, – выпалила я.

– Принято к сведению. – Зак рассмеялся. – Я не пытаюсь тебя закадрить, Нина. Я просто хочу проводить тебя до дома.

Я сомневалась, так что обсудила этот вопрос с Эшли, и та заверила меня, что Зак – отличный парень, прекрасно играет в гольф и мог бы поступить в какой угодно колледж.

– Вся Атланта хочет с ним встречаться! – пылко воскликнула она, и я поняла её намерения ещё до того, как она подмигнула и добавила: – Как знать…

Я покачала головой и сказала:

– Он просто проводит меня, и всё.

В глубине души я уже начала чувствовать постыдное влечение к Заку, но мне нужно было вернуться в общежитие, потому что я сильно напилась, и я сказала себе, что без спутника не дойду.

И мы пошли. По дороге Зак спросил, можем ли мы сперва зайти к нему – надо кое-что захватить. Я согласилась, потому что мне нравились прогулка и его компания (впрочем, в таком состоянии мне нравилось что угодно). Когда мы поднялись к нему, я хотела подождать в коридоре, но он пригласил меня к себе. Несколько минут спустя мы уже сидели на диване, пили пиво и слушали группу R.E.M. Когда он захотел меня поцеловать, я согласилась и на это, изо всех сил постаравшись выбросить из головы мысли о Тедди.

Всё остальное я помнила смутно. Вплоть до того момента, когда проснулась в чужой постели, голая, рядом с голым мужчиной. Сначала я даже не поняла, что это Зак, – но потом с ужасом осознала.

– Где мы? – спросила я, глядя на нижний ярус двухэтажной кровати.

– У меня в комнате, – пробормотал он.

– Что случилось? Мы… – Я уже знала ответ, потому что мне было больно. Очень больно. В неясном флуоресцентном свете, который лился из шкафчика, я увидела кровь на простынях, и мои бёдра тоже были в крови.

– Ну да, – буркнул он полусонно.

– О господи, – прошептала я. – Нет. Только не…

– Ты сама хотела, – сказал он, и я тут же вспомнила, как он в меня вошёл. Вспомнила боль, мои слёзы и сжатые кулаки. Вспомнила, как кричу: «Не надо, хватит, прекрати…» Казалось, я вижу кошмарный сон, но это был не сон. Это случилось на самом деле.

Комната кружилась перед глазами. Я с трудом села, лихорадочно нащупала белое платье Элизы, скрученное между простынями, и бельё.

– Ты сама хотела, – невнятно повторил он, приоткрыв глаза. Я искала туфли в темноте, но не нашла и босиком выбежала на улицу. Зак лежал, не шевелясь.

Я не плакала, пока не добежала до комнаты и не убедилась, что Элиза ещё не пришла. Я осмотрела платье, с облегчением увидела, что на нём не осталось следов крови. Повесила его на вешалку, стянула бельё, завернулась в полотенце, надела шлёпанцы и пошла по коридору в общую ванную. Там я стояла под самым долгим и самым горячим душем в моей жизни и рыдала, а потом вернулась в комнату и наконец заставила себя проверить четыре сообщения на автоответчике.

Все они были от Тедди, как я и думала, и с каждым новым сообщением его голос становился всё взволнованнее. Он просил меня позвонить, во сколько бы я ни вернулась, и каждое сообщение заканчивалось словами «я тебя люблю».

Больше всего на свете мне сейчас хотелось с ним поговорить, но было четыре утра, и я сказала себе, что он спит и ему рано вставать. В глубине души я понимала, что дело не в этом. Просто я не смогу сказать ему, что случилось, и соврать тоже не смогу. Вместо этого я позвонила Джули, мирно спавшей в комнате общежития Уэйк-Фореста, разбудила её и рассказала всё.

Она почти сразу же заговорила об изнасиловании.

– Это не изнасилование, – прошептала я, скорчившись под одеялом. – Я его целовала…

– Это изнасилование, – настаивала она, опережая своё время, опережая взгляды девяносто пятого года на то, что считать изнасилованием. – Тебе нужно сообщить в полицию кампуса. А ещё лучше – в полицию Нэшвилла.

Я сказала ей, что она спятила. К тому же я уже смыла следы доказательств.

– Мне никто не поверит.

– Поверят, – сказала она. – Он лишил тебя девственности.

Я вновь разрыдалась.

– Я не могу идти в полицию, – прошептала я.

– Почему же?

Потому что я тоже была замешана. Это была моя ошибка. Моя вина. Мой крест.

Я сказала, что единственное справедливое наказание для меня – лишиться Тедди. Утром я порву с ним – или лучше вечером, после учёбы. Я должна с ним порвать. Это гуманнее, чем рассказать ему правду.

– Но ты ведь накажешь и его, – сказала она. – Зачем, Нина? Надо всё ему рассказать. Надо с ним поговорить. Он со мной согласится – нужно сообщить в полицию.

– Нет. Я не могу ему сказать, Джули. Это его убьёт. Я напилась… я целовалась с другим… и вообще. Я его недостойна.

– Но он любит тебя. Он хочет быть с тобой.

– Пока не знает, что я наделала.

– Бог учит прощать. – Джули хваталась за соломинку, зная Тедди – и зная, что я знаю Тедди.

– Нет, – прорыдала я. – Обещай мне, Джули, что и ты ему не скажешь. Никому не скажешь. Никогда.

Она пообещала, и она хранила своё обещание. Все эти годы. Мы не обсуждали то, что случилось, даже друг с другом. Лишь иногда, если ей приходилось разбирать похожий случай, она позволяла себе туманные намёки. Однажды даже призналась, что этот случай побудил её бороться за права женщин. Почти все её клиенты были прекрасного пола. Она сказала, что ей очень хочется вернуться в прошлое и помочь мне.

Мне тоже хотелось вернуться в прошлое. Теперь я понимала, что Зак Радерфорд меня изнасиловал. И хотя я искренне верила, что Финч не мог совершить такой ужасный поступок, мне было противно. Совсем как Зак, мой сын надругался над беспомощной девушкой. Он поступил с ней подло. Воспользовался ею. Обошёлся с ней, как с мусором.

Финч был похож на Зака. А Лила – на меня. И я не могла позволить Финчу выйти сухим из воды, как вышел Зак.

Поэтому я поднялась, перекинула набитую купюрами сумочку через плечо и пошла к машине в лучах весеннего солнца. Я ещё не знала, как поступлю. Но что не стану бездействовать – знала точно.