Книга: Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь

Акт пятый

Ах, Фауст!
Один лишь час тебе осталось жизни.
Он истечет – и будешь ввергнут в ад!
О, станьте же недвижны, звезды неба,
Чтоб навсегда остановилось время.
Чтоб никогда не наступала полночь!

Кристофер Марло.
«Трагическая история доктора Фауста»

Длинная галерея от начала до конца увешана гобеленами, и каждый из них – настоящее чудо, затейливая картина из многоцветных шелков вперемежку с золотой и серебряной нитью. Вышитые на них фигуры словно бы провожают его безжалостными немигающими взорами, а он, спотыкаясь, идет мимо – босой, без дублета, разорванный ворот рубашки распахнут на узкой груди. Губы жестоко, нестерпимо саднят. Вокруг никого, и страданий его никто не видит, но взгляды вышитых глаз давят, сверлят, точно путь лежит сквозь толпу безмолвных, недоброжелательных зрителей.

Внезапно он расправляет плечи и озирается, чтоб крикнуть фигурам на гобеленах: «Оставьте меня!» – но слова так и не покидают его уст.

Картина, привлекшая его внимание, может изображать кого угодно. Какая-то из эльфийских легенд, какой-то древний владыка, чье имя ускользнуло из памяти сквозь дыры да трещины в голове, подобно многому другому. И все же взгляд его остается прикован к двум главным, центральным образам – к одинокому воину среди чистого поля, устремившему взор на луну в небесах.

Приоткрыв разбитые, вспухшие губы, глядит он на этих двоих. Миг – и бреши в памяти заполняются целым шквалом иных картин.

Другая королева. Полог из роз. Зимний сад. Табурет посреди пустой комнаты. Молния, надвое расколовшая небо. Коврига хлеба. Рукоять шпаги в бледной руке. Двое на одной лошади.

Пол, усыпанный осколками хрусталя. Пустой трон…

Дрожа всем телом, он прижимает руку к губам.

Все это он уже видел прежде. Нет, не в точности то же самое – иные возможности, иных людей. Прежние видения не сбылись, но как знать, сколь долгий срок отделяет явленное ему будущее от настоящего? Кто в силах рассудить, какие из них еще могут сбыться?

Некоторые из тех, кого он видел, уже мертвы. А может, это ему только кажется. Время совсем отбилось от рук; прошлое, настоящее, будущее – все эти слова давным-давно утратили всякий смысл. Он не стареет, она не стареет, а под землей всегда ночь. Разуму не за что уцепиться, не на что опереться, чтобы придать событиям естественный ход – вначале причина, потом следствие.

Возможно, все это – не более чем надежды отчаявшейся души. Однако он цепляется за них что есть сил, ведь больше ему ничего не осталось. И эту, новую, похоронит, спрячет рядом с прежними, так глубоко, что и сам обо всем позабудет, иначе от нее подобных вещей не утаишь.

Кой до кого она добралась. Или еще доберется. Вот отчего эти люди мертвы, либо непременно умрут.

А вот он не умрет. Этому не бывать. Его она ни за что не отпустит.

Запахнув на груди лохмотья рубашки, он спешит от гобеленов прочь. Нельзя, чтобы кто-либо видел, как он на них смотрит. Нельзя давать ей подобных подсказок.

Нельзя. Иначе ни одному из его видений не сбыться.

Собор Святого Павла, Лондон, 6 мая 1590 г.

«Помилуй, Господи, – с легкой бесшабашностью подумал Девен, – я веду в церковь дивную!»

Судя по выражению лица, Луна думала примерно о том же.

– Уж не думаете ли вы, будто кто-то из местных попов ее остановит? – ядовито, однако негромко, не забывая о гулком эхе каменных стен, прошептала она.

– Нет. Но здесь нас, по крайней мере, вряд ли подслушают.

Подхватив Луну под локоть, Девен повлек ее вперед, через неф. Снаружи церковный двор, как обычно, гудел от голосов книготорговцев, их покупателей и просто людей, ищущих работы, однако внутрь, под высокие своды, шум отчего-то не проникал; пределы собора являли собой небольшой островок благочестия среди бурного моря коммерции.

– Подготовившись как подобает, мы тоже можем войти внутрь: вы же сами видели меня в церкви.

– Верно, но вряд ли кому-то из вашего племени взбредет в голову гулять здесь без дела.

Один из соборных священников, проходя мимо, бросил на них странный взгляд, и Девен поспешно умолк. Сам того не сознавая, он вел Луну к до боли знакомому месту. Но Луна почти не глядела вокруг и, кажется, даже не подозревала, что в этом роскошном склепе с недавних пор покоится не только сэр Филип Сидни, но и его покойный тесть, сэр Фрэнсис Уолсингем.

Резко остановившись, Девен развернул Луну лицом к себе.

– Ну, а теперь скажите правду. Вы полагаете, ваш провидец произнес эту строку по чистой случайности? Если у вас есть хоть малейшие сомнения…

Луна покачала головой. Она все так же выглядела обычной прислугой, однако теперь Девен без затруднений представлял себе под сей маской ее истинное лицо, серебро волос и все прочее.

– Нет. Ни малейших. Мне еще в тот момент показалось, что он говорит разумно… я просто не сумела его понять. И волшебство нашего народа, способное столь успешно противостоять силе проклятий, мне неизвестно.

Девен надеялся, что она объявит его идею идиотской. Надеялся… но всерьез на сие не рассчитывал.

– Как же нам разорвать такой договор? – прошептала Луна. Похоже, неожиданно для себя самой переступив границу мира, совершенно чуждого ее дивной природе, она не в шутку растерялась. – Обычной молитвы тут мало. А отчитку она вряд ли безропотно стерпит, если даже из экзорцизма может выйти какой-то толк.

Привлекать внимание Луны к покойному господину не хотелось, но Девен невольно устремил взгляд на склеп, где покоилось тело Уолсингема. Луна говорит, против них сильна пуританская вера – пуританская и католическая… Однако дружбы хоть с кем-либо из католиков он не водил, а просить о помощи в подобном деле Била не мог.

А если не Бил, то кто?

И тут его осенило, словно по воле Господа.

– Ангелы, – сказал Девен. – Чтоб разорвать договор с дьяволом, нужна помощь ангела.

Уловив нить его рассуждений, Луна побледнела, как полотно.

– Ди?

Старый астролог, философ Ее величества… Много ли правды во всем, что о нем говорят?

– По слухам, он беседует с ангелами.

– Или с демонами.

– Нет, я так не думаю, – рассудительно отвечал Девен. – Судя по обстоятельствам нашей встречи, вряд ли. Правда, набожным он мог и прикинуться, но… разве у нас есть кто-то получше?

Очевидно, Луне очень хотелось ответить «да». Она глубоко задумалась, будто перебирая в памяти имена и отвергая их одно за другим, но, наконец, сдалась.

– Нет.

Вот когда Девен пожалел о собственной хитрости – о том самом визите, нанесенном астрологу несколько недель назад! Как он, притворявшийся влюбленным глупцом, будет выглядеть, вернувшись к Ди с просьбой о помощи в противоборстве с королевой эльфов и фей? Да рядом с этим аудиенция с Елизаветой покажется сущим пустяком! Однако Ди был верным сторонником Елизаветы еще до ее возвышения, а значит, его вполне возможно побудить к выступлению против врага королевы, пусть даже столь необычного. Вдобавок, на этот путь Девена направил не кто-нибудь, а сам Уолсингем, хотя господин главный секретарь даже не подозревал, куда он ведет.

– Я отправляюсь к нему, – сказал Девен. – Без промедлений. А вы…

– А я предупрежу сестер Медовар.

Девен не сумел сдержать иронической улыбки.

– Они приставили ко мне нескольких голубей. Один должен нести караул возле моего дома. Он и отнесет письмо, если вы сумеете найти бумагу…

Вспомнив, что находится за дверями собора, он хмыкнул и криво усмехнулся собственной бестолковости.

– Словом, голубь отнесет им письмо, – смущенно закончил он.

Близ общей могилы Сидни и Уолсингема, немого свидетеля их разговора, воцарилось неловкое молчание.

Наконец Луна, запинаясь, проговорила:

– Будьте осторожны в пути. Они знают, кто вы.

– Помню, – отвечал Девен. В эту минуту их разделял всего лишь шаг. Казалось бы, что за преграда… но в то же время – зияющая бездна. Анну он взял бы за руки, но что подумает об этом жесте Луна? – Вы также будьте осторожны. Ведь это не мне, а вам отправляться в змеиное логово.

С мрачной улыбкой Луна обогнула его и направилась к дверям в собор.

– Я живу среди змей многие годы. Да и сама… не без жала.

Округ Куинхит, Лондон,

6 мая 1590 г.

Только после ухода Луны Девен заметил, что вышел из дому без рукавов. Понятно, отчего соборный священник смотрел на него так странно!

Перед визитом к Ди он должен был принять пристойный вид. Ему нужен Колси, не говоря уж о коне. Вчерашний день разбросал, разметал атрибуты его повседневной жизни по всему Лондону, будто шторм – обломки затонувшего корабля.

Приготовиться к выезду удалось лишь после полудня. Во время сборов Колси угрюмо молчал и, несомненно, подозревая, что за всем этим последует, не моргнул даже глазом, когда Девен сказал:

– Я должен ехать один.

– Опять.

– Да.

Тут Девен заколебался. Что ему можно сказать? Ясно дело, немногое.

– Скоро все это кончится, – пообещал он, хлопнув слугу по плечу.

Между тем Рэнвелл, неизвестно отчего, оседлал ему не гнедого мерина, а вороного жеребца. Пока Девен садился в седло, боевой конь стоял неподвижно, как камень.

Итак, полдня ушло на сборы. Другую половину займет дорога в Мортлейк. Оставалось только надеяться, что Ди согласится принять визитера под вечер. Но ничего. По крайней мере, он окажется за пределами Лондона, где под ногами не будет ни жутких подземных дворцов, ни их обитателей.

Еще никогда в жизни заторы на лондонских улицах не внушали ему столь сильного раздражения. Следовало бы повернуть на запад, к Фулхэмскому парому, но эта мысль пришла Девену в голову только на полпути к мосту, когда возвращаться уже не имело смысла.

Фиш-стрит оказалась почти целиком перегорожена разгружаемым возом. Привстав в стременах, Девен оценил обстановку и зло скрипнул зубами: протискиваясь бочком мимо телеги, пеший люд устроил впереди жуткую толчею. Тогда Девен покосился вбок, на узкий, освещенный фонарями проулок, названия коего он не припоминал. Если память и здесь не подводит, этот проулок должен вести на Темз-стрит.

Развернув вороного, он кое-как разминулся с согнувшимся под тяжестью груза носильщиком и въехал в проулок.

Путь сквозь полумрак указывали огни фонарей. Проулок вывел Девена не на Темз-стрит, а в небольшой дворик, но впереди, в дальней стене, виднелась арка подворотни, и Девенов конь без понуканий устремился прямо к ней. Над аркой тоже горел фонарь… однако почему ее проем так темен, что хоть глаз выколи?

– Хозяин, стойте! Назад! Не верьте огням!!!

Унявшееся было раздражение вскипело в груди с новой силой. Да что ему взбрело в голову, этому Колси? Как он посмел отправиться следом вопреки приказанию? Девен обернулся в седле, чтоб отчитать слугу, как подобает, но вместо этого закричал:

– Берегись!

Колси отпрянул в сторону, чудом не угодив в руки возникшего за его спиной незнакомца – странного человека, одетого только в короткую набедренную повязку да сандалии, но широкоплечего и мускулистого, точно ярмарочный борец. Что ж, он безоружен, а значит, в тесноте дворика его несложно стоптать конем…

Вот только, как Девен ни дергал поводья, конь, будто не замечая приказа хозяина, оставался недвижен, как каменный.

А попытавшись перекинуть ногу через седло, спешиться и прийти Колси на помощь, Девен обнаружил, что не может освободиться: казалось, ступни накрепко привязаны к стременам.

Двор озарился странным, зловещим мерцанием. Колси принялся отмахиваться от полуголого незнакомца ножом, но тот легко уворачивался от ударов и, широко раскинув руки, шел на него. Девен вновь потянул ногу из стремени – и вновь безуспешно. Силы небесные, да ведь конь – не его! И как он только мог принять эту тварь за своего вороного?

Силы небесные…

– Именем Господа нашего, – прорычал Девен, – отпусти меня!

Тварь с апокалиптической мощью взбрыкнула копытами, вышвырнув Девена из седла – прямо в стену соседнего дома. Удар вышиб из легких весь воздух, и Девен мешком рухнул наземь, а оправившись и поднимаясь на ноги, увидел, как «конь» задрожал, подернулся рябью и принял иной облик – облик двуногого существа с густою гривой черных волос и огромными, всесокрушающими зубами.

Ни малейшего желания покидать двор сквозь темную арку в дальнем углу Девен более не испытывал, а путь на Фиш-стрит преграждал бьющийся с Колси незнакомец. На глазах Девена он ухватил Колси за запястье и безжалостно заломил его руку, державшую нож. Слуга, вскрикнув, выронил оружие.

Девен бросился к ним, но не успел вытащить шпагу из ножен и наполовину, как конь-оборотень пушечным ядром врезался в бок, снова швырнув его о стену. Не в силах вдохнуть, Девен закашлялся, хватая губами воздух. Только привычка его и спасла: рука не выпустила эфеса, не остановила движения, а трех футов доброй стали оказалось довольно, чтобы не подпустить к себе врага. При виде шпаги оборотень с внезапной опаской отпрянул прочь.

Между тем Колси сумел вывернуться из рук противника, но теперь слуга был безоружен.

– На улицу! – крикнул Девен.

От хриплого возгласа мучительно засаднило в горле. Если бы Колси сумел позвать кого-нибудь на помощь…

Но Колси покачал головой и сделал два шага назад, отступая в сторону Девена.

– Лопни твои глаза, – зарычал Девен, – делай, что говорят!

– И бросить вас одного против этих двоих? При всем уважении, хозяин, черта с два!

С этими словами Колси стремительно прыгнул, но не к врагам. Миг – и в руке слуги блеснул кинжал, выхваченный из ножен на поясе Девена.

Однако при них имелось иное оружие, куда как лучше, чем сталь.

– Во имя Пресвятой Троицы, – заговорил Девен, шагнув вперед, – во имя Отца, и Сына, и Святого Духа…

Дальше продолжить не удалось. Да, конь-оборотень съежился и подался назад, а жуткий мерцающий свет разом угас, но странный человек в набедренной повязке не моргнув глазом ринулся в бой.

Удар могучего плеча отбросил Колси в сторону. Девен сделал выпад, но тут же отдернул руку: незнакомец, резко обернувшись, едва не схватил его за предплечье, а рисковать потерей оружия он не осмеливался. Опомнившийся оборотень брыкнул ногой, пытаясь дотянуться до Девена, но промахнулся и получил укол в бок, а Колси взмахнул кинжалом, не подпуская к себе силача.

Увы, все старания Колси пропали даром. Увернувшись от выпада, незнакомец шагнул к слуге и проворным пинком под колено сбил его с ног.

Широкие, крепкие ладони сомкнулись вокруг головы Колси. Отвратительный хруст прозвучал среди каменных стен, точно выстрел. Девен немедля метнулся к врагу, но опоздал: тело слуги безжизненно осело на землю в тот самый миг, как клинок хозяина полоснул убийцу по спине. Мало этого, незнакомец словно и не заметил полученной раны. Обернувшись, он широко раскинул смертоносные руки и обнажил зубы в беспощадной улыбке.

– Ну, давай, не робей, – сказал он.

«Конь» зажал ладонью рану в боку и отступил прочь. Похоже, он был только рад предоставить продолжение боя товарищу, и Девен сосредоточил все внимание на силаче. Острие шпаги мелькнуло в воздухе – раз, и другой, и третий, но незнакомец уворачивался от уколов с умопомрачительной, совершенно неожиданной для такого здоровяка быстротой.

– Брось шпагу, – плотоядно осклабившись, предложил незнакомец. – Бейся, как настоящий мужчина.

Но Девену было отнюдь не до игр. Он ринулся в атаку, тесня врага в угол, где тот уж не сумеет увернуться, однако противник шагнул вбок и снова едва не схватил Девена за руку. Локоть Девена угодил ему прямо в скулу, но и от этого незнакомец даже не дрогнул. Оба двинулись через двор, не столько атакуя или отступая, сколько кружась в хаотическом, непредсказуемом танце. Незнакомец ждал случая сблизиться и дотянуться до врага, Девен же противился этому, как только мог. Острие шпаги ужалило незнакомца во второй раз, и в третий, но кровоточащие раны, похоже, не причиняли ему никаких неудобств: улыбка его раз от раза делалась шире, движения – проворнее… Господи милостивый, что это за существо?

Мало-помалу оба приблизились к выходу со двора, и тут нога Девена подвернулась на предательской кочке. Вместо очередного выпада он неловко споткнулся, вонзив острие шпаги в землю.

В следующий же миг клинок жалобно хрустнул под жесткой подошвой сандалии и переломился у самой гарды.

Жесткий мозолистый кулак врезался в подбородок, отбрасывая Девена назад. Ответный удар бесполезным эфесом шпаги угодил противнику в грудь, но удержать незнакомца на расстоянии Девен больше не мог и даже не заметил, как тот очутился за его спиной, сжав мертвой хваткой горло. Закашлявшись, Девен перехватил эфес и наугад ткнул им назад.

Обломок клинка вонзился в плоть, однако и эта рана произвела на незнакомца не большее впечатление, чем прежние.

В глазах помутилось, во тьме заплясали ослепительно-яркие огоньки. Рукоять шпаги выпала из обмякшей ладони. Девен поднял руки, нащупывая, во что бы впиться ногтями, но мускулы не слушались, словно чужие. Последним, что он услышал, был тихий издевательский смех над самым ухом.

Тернэгейн-лейн, близ реки Флит,

6 мая 1590 г.

От вялых, ленивых вод Флита несло жуткой вонью даже здесь, у Холборнского моста, еще до того, как река минует тюрьму и работный дом Брайдуэлл и все остальное, что тянется вдоль ее берегов книзу, до самой Темзы. Злосчастная река, отроду невезучая. Сколько бы смертные ни старались вычистить ее русло, сколько бы ни стремились придать ему благопристойный вид, река снова и снова зарастала грязью. Однажды Луне не посчастливилось столкнуться с речной ведьмой, хозяйкой Флита, и с тех пор она старалась держаться от сих берегов подальше.

Но в этот раз выбора не было.

Пивная на Тернэгейн-лейн, где ей назначили встречу, являла собою сомнительное заведение самого дурного пошиба, приют для отбросов общества из тех, что гнездятся у самых ног Лондона, питаясь его объедками. Отправляясь сюда, Луна решила обернуться старухой и не прогадала: пожалуй, девице не удалось бы даже ступить на порог.

Отыскать нужного человека оказалось нетрудно, даже не зная его примет: слишком уж он отличался от остальных деревянной осанкой да брезгливой усмешкой на губах.

Луна уселась напротив и, не тратя времени на предисловия, заговорила:

– Что вам от меня нужно?

Укрытый чарами, Видар укоризненно цокнул языком.

– Ни терпения, ни манер, как я погляжу?

Гонец Видара отыскал Луну, едва она успела отправить весточку сестрам Медовар. Нежданная задержка внушала тревогу, и не по одной причине: во-первых, ее отсутствие могло показаться Инвидиане подозрительным, во-вторых, тайная встреча с Видаром означала некие дела неофициального свойства.

Данного ему слова Луна отнюдь не забыла.

Однако вполне могла воспользоваться им к собственной, пусть невеликой, но выгоде.

– Может быть, вам угодно, чтобы об этой встрече стало известно королеве? Думаю, для нас обоих лучше покончить с делом как можно скорее.

И как только ему удалось справиться с долгим маскарадом в образе Гилберта Гиффорда? Сидел Видар скованно, неподвижно, будто одетый в дублет и чулки не по мерке, да вдобавок заскорузлые от грязи. Пожалуй, только ради возвышения при дворе и вытерпел… хотя в последнее время он растрачивал выгоды своего положения впустую: во дворце его было не видно уже который день.

Неловкость, испытываемая Видаром, только подчеркивала таинственность его отсутствия.

– Что ж, хорошо, – сказал он, отбросив напускную беззаботность. То, что скрывалось за нею, оказалось еще непригляднее. – Пришло для вас время выплатить долг.

– Вы меня удивляете, – сухо откликнулась Луна (в конце концов, клятв соблюдать вежливость она не давала).

Видар подался вперед. Лицо для визита в эту пивную он выбрал вполне подходящее – землисто-желтое, скверно выбритое, как и у всех вокруг, вот только о запахе изо рта позабыл.

– Вы будете хранить молчание, – буркнул Видар, – относительно всех прочих агентов Дикой Охоты, которых сумеете распознать при дворе.

От изумления у Луны перехватило дыхание.

– Как я хранил ваш секрет в тайне, – сквозь зубы цедя слово за словом, продолжал Видар, – так вы сохраните в тайне мой. А также, согласно данному обету, не допустите, чтобы хоть слово о сих делах достигло ушей королевы – каким бы то ни было путем. Вы меня понимаете?

Корр… Неудивительно, что в последнее время Видар ко двору носа не кажет! Должно быть, боится, как бы Инвидиана не прознала всей правды о покойном рыцаре… и о нем самом.

Луна и Солнце, что же он затевает?

– Вполне понимаю, милорд, – ответила Луна, придержав при себе и этот вопрос, и всю прежнюю грубость.

– Прекрасно, – злобно осклабился Видар, подавшись назад. – Тогда ступайте отсюда. Я рад вашему обществу не более, чем вы моему.

Этому приказу Луна повиновалась без возражений.

Округ Фаррингдон Внутри, Лондон,

6 мая 1590 г.

Кратчайший путь в Халцедоновый Чертог лежал через Ньюгейт, и Луна преодолела его, почти не глядя по сторонам. Все ее мысли были заняты вопросом: что может повлечь за собою Видарово требование?

Должно быть, он заключил союз с Дикой Охотой. Но зачем? Неужто потерял все надежды взойти на престол вместо Инвидианы? Теперь, зная, как она пришла к власти, Луна не допускала и мысли о том, что свергнутые короли позволят кому бы то ни было занять место узурпаторши. Если он думает, будто сумеет обвести их вокруг пальца…

До входа в Чертог близ церкви Святого Николая в Мясных рядах остался какой-то десяток футов, и вдруг по ушам полоснул громкий пронзительный крик.

Сердце в груди сжалось от страха. В раздумьях Луна легко могла не заметить подкрадывающегося сзади. Разом напрягшиеся, нервы загудели, затрепетали, но нет: все вокруг только настороженно уставились на нее, гадая, отчего она вдруг замерла посреди улицы, как вкопанная.

Между тем крик был издан не дивным и не человеком: то верещала сойка, сидевшая на карнизе дома как раз напротив потайной двери. Сидевшая… и взиравшая прямо на Луну.

Не сводя взгляда с птицы, Луна с опаской шагнула вперед.

Громко захлопав крыльями, сойка спорхнула с карниза и с диким, режущим уши криком метнулась ей прямо в лицо. Луна втянула голову в плечи, вскинула руки, защищая глаза, однако птица даже не думала нападать – всего лишь кружила над головой да верещала что было сил.

Даром беседовать с птицами Луна не обладала. Сойка вполне могла говорить о чем угодно, а то и вовсе ни о чем. Ясно было одно: птица решительно преграждает ей путь к входу в Халцедоновый Чертог, а кто мог ее послать, догадаться нетрудно.

Не обращая внимания на взгляды мясников из-за прилавков, тянувшихся по обе стороны улицы, Луна сделала несколько шагов назад и подняла руку. Стоило ей удалиться от потайной двери, сойка немедля успокоилась и опустилась на подставленный Луной палец.

Должно быть, что-то в ее письме перепугало сестер Медовар не на шутку, но что?

Отправиться к ним с расспросами Луна не дерзнула. Придется спрятаться, скрыться, а уж потом отправить весточку сестрам.

Нимало не заботясь о том, как все это выглядит со стороны, Луна накрыла птицу ладонью, сомкнула пальцы поперек ее тельца и поспешила покинуть Ньюгейт. Где же – если хоть где-нибудь – можно найти убежище?

Халцедоновый Чертог, Лондон,

7 мая 1590 г.

Инстинкт остановил Девена в тот самый миг, как он решил шевельнуться.

Ноги его стянуты веревкой, заломленные за спину руки – тоже. Воздух, овевающий тело сквозь прорехи в одежде, прохладен и сух. Каменный пол под ним холоден и ровен. В тот миг, когда он очнулся и еще не успел вновь смежить веки, перед глазами блеснула гладь черного, серого и белого мрамора.

Теперь Девен знал, где он, но этого было мало. Нужно разведать побольше.

За спиной раздался мерный стук каблуков о мрамор, но Девен хранил неподвижность и не открывал глаз. Пусть думают, будто он все еще не пришел в чувство.

В следующий миг его тело, точно подхваченное незримой, неощутимой ладонью, поднялось в воздух и развернулось головой кверху, а лицом – в сторону, противоположную прежней. Перемена позы отозвалась мучительной ноющей болью в похолодевших, затекших от долгой неподвижности руках.

– Прекрати притворяться и взгляни на меня.

Прозвучавший голос был холоден и смертоносен, словно укрытая шелком сталь. Девен призадумался. Воспротивиться, не подчиняться? Но что в этом проку?

С этой мыслью он открыл глаза.

Открывшаяся картина заставила невольно ахнуть и замереть. Господи, спаси и помилуй… Да, о красоте королевы дивных он слышал, но отразить ее не смогли бы никакие слова. Все посвященные Елизавете вирши, все самые экстравагантные, головокружительные комплименты, в коих Ее величество сравнивали с самой великолепной из языческих богинь, – все это, до последнего слова, следовало адресовать ей, той женщине, что стояла сейчас перед ним. Белизны ее кожи не портил ни единый изъян, глаза сверкали, как черные бриллианты, а волосы блестели, словно черная тушь. Точеные скулы, изящный изгиб бровей, кроваво-алые губы, вселяющие страх и в то же время зовущие…

Слова слетели с языка сами собой, гонимые остатками инстинкта самосохранения:

– Отче наш, сущий на небесах…

Но нет, Инвидиана даже не дрогнула. На ее алых губах заиграла надменная улыбка.

– Ты думаешь, я настолько слаба? Нет, мастер Девен, твоего Бога я не боюсь.

Возможно, она и не питала страха перед Всемогущим, однако имя его придало Девену сил. С усилием, от коего лоб покрылся испариной, он отвел взгляд в сторону. Прежде, слыша о красоте Инвидианы, он представлял ее себе похожей на Луну.

Однако она оказалась совсем иной.

– Однако ты не удивлен, – задумчиво проговорила Инвидиана. – Немногие из смертных ничуть не удивились бы, очнувшись в волшебном дворце. Я принимала тебя за приманку, но теперь вижу: ты, мастер Девен, не так уж прост. Скорее, ты не приманка, а сообщник – сообщник этой изменницы, Луны.

Многое ли ей известно?

Многое ли от нее удастся скрыть?

– Скажи лучше, ее раб, – процедил Девен, по-прежнему глядя в сторону. – До вашей политики мне дела нет. Освободи меня от нее, и больше обо мне не услышишь.

Казалось, даже смех Инвидианы сулит скорое кровопролитие.

– О да, разумеется. Жаль, мастер Девен, что я не велела Ахиллу похитить тебя раньше. Человек, столь охотно прибегающий к лжи и притворству, к мошенничеству и блефу, вполне заслуживает места при моем дворе. Я сделала бы тебя одной из своих игрушек… но время подобных вещей миновало.

Непринужденное праздное веселье исчезло, как не бывало. В голосе королевы зазвучала сталь.

– Теперь тебе есть применение. А если из этого ничего не выйдет… что ж, позабавишь меня иначе.

Охваченный дурными предчувствиями, Девен неудержимо задрожал.

– Будь моим гостем, мастер Девен. – Глумливая учтивость Инвидианы внушала ту же тревогу, что и любой иной тон. – Я бы пожаловала тебе свободу в пределах моих владений, но, боюсь, кое-кто из придворных порой не в силах отличить гостей от игрушек. Посему, ради твоего же блага, придется прибегнуть к кое-каким предосторожностям.

Неведомая сила, удерживавшая Девена на весу, повлекла его вниз, а как только носки его ботфорт коснулись пола, толкнула вперед, и Девен неловко – ведь руки его так и остались связанными за спиной – упал на колени.

Эльфийские чары стиснули виски, не позволяя отвернуться от королевы.

Инвидиана сняла с лифа платья брошь – черный бриллиант в оправе из серебра, усыпанной самоцветами помельче. Рука с брошью потянулась вперед, к Девенову лицу. Девен невольно подался назад, однако незримая сила держала крепко – крепче любых оков.

Холодный металл, коснувшийся кожи, ничуть не согрелся от прикосновения. В следующий миг Девен вновь содрогнулся: в лоб, едва не пронзив кожу до крови, словно бы впились шесть острых игл.

– Сим воспрещаю тебе, Майкл Девен, – промурлыкала Инвидиана, – покидать сей зал любой дверью, что существует ныне или же будет создана, и как бы то ни было слать за пределы сих стен какие бы то ни было вести, а равно – чинить насилие против моей особы, иначе быть тебе мертву.

Музыка ее голоса придавала словам особую жуть. Кровь в жилах Девена обратилась в лед, челюсти свело судорогой так, что заныли зубы, лоб обожгли шесть крохотных огоньков.

Миг – и все это кончилось.

Инвидиана приколола брошь к лифу, улыбнулась, и сдерживавшие Девена узы исчезли.

– Добро пожаловать в Халцедоновый Чертог, мастер Девен.

Дедмэнз Плейс, Саутуарк,

7 мая 1590 г.

«Прятаться здесь, в двух шагах от епископской тюрьмы, битком набитой еретиками… пожалуй, есть в этом соседстве нечто зловещее», – думала Луна.

Однако убежищем Саутуарк был надежным: в сем средоточии домов терпимости, арен для медвежьей травли, тюрем да повального распутства одинокая женщина, нанявшая комнату на краткий, но неопределенный срок не представляла собою ничего необычного. Нужно только уйти, пока золото (точнее – серебро) фей не превратится обратно в листья.

Вправду ли сойка служит сестрам Медовар? Не отнесла ли она весточки кому-то другому? Придут ли Розамунда с Гертрудой на зов? Что же случилось, что побудило их столь решительно не пускать Луну в Халцедоновый Чертог?

Шаги на лестнице! Напрягшись всем телом, Луна потянулась к оружию, коего при себе не имела, а кабы и имела – все равно не знала бы, как им распорядиться.

– Миледи? Впустите нас, – негромко сказали за дверью.

Старательно сдерживая дрожь облегчения, Луна отодвинула засов.

Проскользнув внутрь, сестры Медовар поспешно заперли за собою дверь.

– Ох, миледи, – вздохнула Гертруда, бросившись к Луне и крепко стиснув ее ладони, – мне так жаль! Ведь мы-то ничего не знали, а когда узнали, было уж поздно!

– О чем? О договоре? – спросила Луна.

Еще не договорив, она поняла: нет, речь не о том, однако мысли ее были так заняты заключенным Инвидианой договором, что ничего иного на ум не приходило.

Розамунда мягко коснулась ее плеча. Одно это прикосновение говорило яснее всяких слов.

– Мастер Девен, – пояснила брауни. – Он у нее в руках.

Нет, спрашивая, что это значит, Луна отнюдь не искала убежища в замешательстве, разум ее не дал осечки. Вопрос был порожден одной только яростью, немедля вскипевшей в груди.

– Я вверила вам его судьбу. Он в такой же опасности, как и я, так отчего вы предупредили только меня одну?

Сестры недоуменно переглянулись.

– Миледи, – ответила Розамунда, – птицы предостерегли вас по собственному почину. Мастер Девен попал в засаду, устроенную ему на улице, еще вчера, а мы узнали об этом лишь много позже. Мы, понимаете, послали птиц присматривать за вами обоими. Ваш след они потеряли и потому, когда одна из них увидела, что сталось с мастером Девеном, решили караулить все входы и остановить вас, если сумеют.

Потеряли… Неудивительно: отправляясь на встречу с Видаром, она на славу постаралась избавиться от слежки. Где же она была, когда на Девена напали? Может, Видар нарочно отвлек ее?

– Рассказывайте все, – сурово, холодно велела Луна.

Гертруда заговорила – негромко, словно это могло хоть как-то сгладить, уменьшить весь ужас ее известия.

– Блуждающие огоньки, чтоб сбить его с пути. Один из косматок, чтоб подменить его коня и завезти в западню. И… И Ахилл, чтоб совладать с ним.

Последняя часть рассказа далась брауни не без запинки. Чуточку утешало во всем этом только одно: гибели Девена Инвидиана не хочет, иначе отправила бы за ним Кентигерна, а Ахилла сберегла на потом.

– И это еще не все, – продолжала Розамунда. – Похоже, слуга мастера Девена, Колси, отправился следом за ним. Не знаю, зачем он это сделал и что там произошло… но он убит.

Колси… С Колси Луна встречалась еще в те времена, когда жила при дворе и более всего прочего волновалась о том, как уклониться от предложенного Девеном брака, не утратив связанных с их отношениями выгод. Немногословный, непоколебимо верный хозяину, Колси был ей симпатичен.

И вот он погиб – так запросто. А Девен…

Отвернувшись от Розамунды, Луна сделала шаг, другой. Дальше ей было не уйти: нанятая комната едва превосходила размерами лошадиное стойло.

Что ж, наживка на виду, под самым носом. Вопрос лишь, клюнет ли Луна.

Угодил ли дух Фрэнсиса Мерримэна в когти Инвидианы, уже неважно. Королева и без того знает многое. Пойдет ли Луна в ее ловушку?

Рука сама собой потянулась к поясному кошелю с остатками полученной от Девена ковриги. Бренный хлеб смертных… Немало его было съедено с тех пор, как они познакомились. Не так много, чтоб превратить Луну в человека, однако довольно для кое-каких перемен.

Майкл Девен любит ее. Не Анну Монтроз – ее, Луну. Это сделалось ясно той ночью, когда он отвел ее к себе. Сколь дорога ей эта любовь?

Презреть ее, бежать, спасаться?

Или принять и ответить, чего бы это ни стоило?

Еще ни разу в жизни не испытывала она подобных колебаний. А все – этот бренный хлеб. Съеденный в этаком множестве, он привел Луну к краю неведомой пропасти. Ход мыслей стал непривычен, извилист, непредсказуем.

– Миледи? – шепнула за спиною Гертруда.

Опущенные руки Луны замерли, коснувшись юбок. Обернувшись, она увидела во взглядах обеих брауни нерешительность. Прежде за сестрами ни разу не замечалось ни колебаний, ни страха. Многие годы провели они в противоборстве с Инвидианой, и вот теперь, спустя долгое время, их игра наконец-то могла завершиться.

– Лондонский камень – там, в Халцедоновом Чертоге, – сказала Луна. – Там же и Инвидиана, заключившая договор с Преисподней. Там же и Майкл Девен. Я выполню, что мы задумали. Я отыщу доктора Ди.

Воспоминания: в давние-давние времена…

Жила на свете дивная, прекрасная, как сама ночь, светлая, словно луна, темная, точно сумрак, стройная и гибкая, будто проточная вода. В тот час, когда она танцевала под звездами, увидел ее смертный юноша. Увидел – и полюбил, и тосковал, и вздыхал по ней, пока мать его не встревожилась, как бы сын не зачах, погруженный в любовные грезы: ведь умирать от любви к чужакам, что живут под холмами, людям случалось не раз.

Но жребий влюбленного юноши был не таков. Подумали люди и дивные, да порешили: пусть-ка берет он красавицу в жены. Оба народа не пожалеют сил: пусть в ночь летнего солнцестояния будет на берегу реки, невдалеке от деревни, которой правил отец юноши, славная свадьба. Пусть будут песни и танцы, пусть будет вдоволь меда и доброй еды, а если девицы да юноши из деревни полюбят гостей с другой стороны, пусть эта свадьба станет лишь первой из многих. А после влюбленный юноша приведет молодую жену в крепкий уютный дом, а со временем сам станет вождем, сам будет править деревней вместо отца.

На том они и согласились, да только замыслы их не сбылись.

В назначенный вечер гости собрались под темнеющим летним небом. С одной стороны – обветренные, посмуглевшие в поле лица крестьян. И дряхлые старики, и круглолицая молодежь смотрят во все глаза на ту сторону луга, а там, напротив, кого только нет! Стоят перед ними и великаны, и совсем крошки, кто плечист, а кто тонок, точно лоза; перья, крылья, копыта, хвосты…

Взглянула та, кого полюбил смертный юноша, на своих соплеменников во всем их буйном великолепии, и даже уродства их показались ей прекрасными: ведь таковы они есть и такими останутся вовеки.

А после взглянула она на деревенский люд и увидела, что жизнь оставила на их телах немало шрамов да меток, а вскоре и вовсе обратит их в могильный прах, что дома их стоят на голой земле, что хлеб насущный достается им тяжким трудом.

Увидела она все это и подумала: «Неужто же я променяю одно на другое?»

Подумала – и пустилась бежать, оставив влюбленного юношу одного под восходящей луной, с разбитым вдребезги сердцем.

Захворал он и начал чахнуть, да только не от любви. Хворь пробудила в его сердце странную гордость. Точно безумный, смеялся он, чем несказанно огорчал свою мать, и говорил:

– Вот видишь, она права! Мы умираем так скоро и просто, а она будет жить еще долго после того, как не станет меня. Ведь я не скорблю по мухе-поденке, не отдам любви мотыльку, отчего же она должна думать иначе?

В речи сей слышалась жуткая, неизбывная горечь: каково ему было понять, что его любовь, навеки отданная бессмертной, для возлюбленной – сущий пустяк?

Луна в небесах истончилась, сошла на нет и вновь начала прирастать, а когда набрала полную силу, юноша умер. Последние слова, сказанные им на смертном одре, были обращены не к родным, не к близким, но к далекой возлюбленной, что принесла ему гибель:

– Не будет тебе спасения от того, чего ты убоялась. Страдай, как страдаем мы, от хворей и старости. Познай все тяготы бренной жизни и влеки на плечах эту ношу, пока не искупишь содеянного тобою зла и не поймешь, что с презреньем отвергла.

С этим он умер и был предан земле, и никогда больше люд деревенский не сходился в мирном согласии с чужаками из-под холмов.

Мортлейк, Суррей,

7 мая 1590 г.

Более всего этот дом со всеми пристройками да ответвлениями напоминал старика, пригревшегося на весеннем солнце, размякшего, забывшегося в вольготной дреме. Вокруг царил мир и покой, однако Луне дом Ди казался зловещей, мрачной обителью неведомых опасностей – куда там Халцедоновому Чертогу!

Кого бы ни призывали под этот кров, ангелов или демонов, дивной там в любом случае не место.

Расправив плечи, Луна твердым, решительным шагом (ах, если бы эта твердость была неподдельной!) приблизилась к двери.

Явилась она сама по себе, незваной, не имея даже рекомендательного письма, которое могло бы вернее открыть перед ней двери дома. Однако очаровать горничную Ди оказалось проще простого, да и супруга доктора отнеслась к гостье вполне благожелательно.

– Он сейчас занят своими штудиями, – сказала хозяйка, пересаживая младенца, коего держала на руках, с одного бедра на другое. Крохотное создание, не таясь, таращилось на Луну, точно обладало способностью видеть сквозь чары. – Но если дело ваше не терпит отлагательств…

– Да, я была бы вам крайне признательна, – откликнулась Луна.

Хозяин дома также принял ее на удивление радушно.

– Простите за прямоту вопроса, – сказал Ди, едва с формальностями было покончено, – но не связан ли ваш визит с мастером Майклом Девеном?

Подобного оборота план разговора, заготовленный Луною по дороге в Мортлейк, не предусматривал.

– Прошу прощения?

В усталых глазах астролога вспыхнул неожиданный огонек.

– Я осведомлен о вас, мистрис Монтроз. Госпожа ваша, графиня Уорик, была весьма добра ко мне со времени моего возвращения, а с сэром Фрэнсисом Уолсингемом я имел честь состоять в дружбе. Когда мастер Девен прибыл ко мне на порог с просьбой о помощи в деле, касающемся благородной юной девицы, нетрудно было догадаться, кого он имел в виду.

Никакого волшебства: обычная наблюдательность.

Луна с облегчением перевела дух.

– Действительно, доктор Ди, визит мой целиком и полностью связан с ним. Вы мне поможете?

– Если сумею, – отвечал Ди. – Увы, некоторые вещи мне неподвластны. Если речь идет о его политических затруднениях…

Да, именно о них, только совсем не таких, о которых он мог подумать…

Сцепив руки на коленях, Луна взглянула в глаза старика, вложив в этот взгляд всю возможную искренность.

– Он в великой опасности, и, боюсь, по моей вине. И может статься, доктор Ди, во всей Англии нам не в силах помочь никто, кроме вас.

Лицо под белоснежною бородой окаменело.

– Вот как? Почему же?

– Я слышала, вы говорите с ангелами.

Былая любезность доктора исчезла без следа. Под его немигающим, соколиным взором Луна едва не поежилась.

– Боюсь, мистрис Монтроз, вы сверх меры преувеличиваете грозящую ему опасность, мои способности, либо и то и другое. Ангелы…

– Уверяю вас, доктор Ди, я ничуть не преувеличиваю! – зарычала Луна, в горе забыв обо всякой учтивости. – История эта сложна, и я не могу тратить время впустую, если в конце концов вы ответите, что ничем не можете помочь. Беседовали вы с ангелами, или нет?

Ди поднялся из-за стола, одернул подол длинного одеяния, сцепил за спиною перепачканные чернилами пальцы и прошелся из угла в угол.

– Я вижу, вы очень расстроены, мистрис Монтроз, – неспешно, осмотрительно заговорил он, – и потому объясню вам две вещи. Первое: ангельские деяния – не пустяки, не чудеса, которые можно творить, когда заблагорассудится, дабы разрешать любые мирские неурядицы. Второе…

Ди надолго умолк и еще крепче сцепил за спиною руки. Когда же он вновь заговорил, голос его зазвучал жестко, твердо, как сталь.

– Второе состоит в том, что для подобных трудов мне необходима помощь, а именно – услуги ясновидца, гадателя по хрустальному шару, того, кто способен узреть ангелов, когда они явятся. Между тем с прежним моим компаньоном мы расстались, и я до сих пор не нашел ему подходящей замены.

Первое Луну ничуть не тревожило, но вот второе…

– А без помощи ясновидца вы работать не можете?

– Нет, – отвечал Ди, повернувшись к Луне лицом и угрюмо стиснув зубы, словно бы наперекор некоей неприятной истине. – И, буду с вами откровенен, мистрис Монтроз… Порой я сомневаюсь, вправду ли хоть раз в жизни беседовал с ангелом, или же, как гласит дурная молва, вызывал только демонов, ради забавы игравших со мною скверные шутки.

У Луны пересохло во рту. Все надежды обратились в прах. Если не Ди, то кто? Какой-нибудь священник? С обычными попами Инвидиана уже расправлялась не раз, а истинный святой вряд ли откликнется на просьбу дивной.

– Мистрис Монтроз, – мягко сказал Ди. Глубокие морщины сообщали его лицу суровую непреклонность, но в голосе и манерах чувствовалось искреннее сострадание. – Не поведаете ли вы мне, что произошло?

Простой вопрос… но как же опасен ответ! Однако разум уже принялся за расчеты. Если Ди, вопреки ее ожиданиям, не колдун, кое-какие чары собьют его с толку на время, достаточное, чтобы сбежать, обернись дело скверно. Да, этим Луна погубит Анну Монтроз, но та все равно уже не жилец…

Неужели она всерьез думает на это решиться?

– Могу я довериться вам? – прошептала Луна.

Держась поодаль, дабы не стеснять гостьи, Ди опустился перед нею на корточки.

– Если это не причинит вреда Англии или ее королеве, – ответил он, – я охотно, с открытой душой, помогу вам всем, что в моих силах.

Дверь заперта. Уединения их никто не нарушит.

– Я не та, кем кажусь, – сказала Луна, поднявшись на ноги и сбросив защитные чары.

Мгновением позже, не сводя с Луны изумленного взгляда, поднялся на ноги и Ди.

– Королева английских дивных, – заговорила Луна, напрягши все мускулы и приготовившись к бегству, – заключила договор с силами Ада. Дабы расторгнуть его, мне нужна помощь Небес. От успеха зависит не только жизнь Майкла Девена, но и благополучие вашего королевства и его королевы.

Нет, Ди не стал поднимать шума и призывать на подмогу Господа. Он всего лишь смотрел, смотрел на Луну затуманенным взором, словно с головой погрузившись в раздумья.

– Итак, если вы, доктор Ди, не можете призывать ангелов, – закончила Луна, – то хотя бы скажите, что мне делать? Ибо сама я в тупике.

Губы доктора, окруженные густой бородой, дрогнули, скривились в болезненной, неожиданно горькой усмешке.

– Так это вы подослали его? – резко спросил он.

– Майкла Девена?

– Эдварда Келли.

В устах доктора Ди это имя прозвучало, точно грубая брань. А ведь Луне оно знакомо. Где же она могла его слышать?

– Явившись ко мне, – холодно пояснил Ди, – он предложил расширить мои познания в магии при помощи дивных.

Да, теперь Луна вспомнила, кто это. Этого корноухого смертного она раз или два видела при дворе – при своем, не человеческом, и имя его слышала там же. Больше она не знала о нем ничего.

– Нет, я его не подсылала, – ответила она, – но кто-то другой вполне мог. А кто он такой?

– Мой ясновидец, – сказал Ди. – Которого я давно подозревал в мошенничестве. Он пришел ко мне так внезапно и, судя по всему, мастерством обладал немалым, однако мы так часто ссорились из-за…

Вот теперь Луна узнала этот тон, эту ноту обманутых чувств. Некогда этот Келли был ему очень дорог…

– Так теперь его с вами нет? – спросила она.

Ди коротко рассек воздух перед собою ребром ладони.

– Мы с ним расстались в Тршебони. Теперь он – придворный алхимик императора Священной Римской империи.

Тогда до него и впрямь не дотянуться…

– Прошу вас, доктор Ди. Умоляю, – заговорила Луна. Ни разу за всю свою долгую жизнь она в облике дивной не кланялась смертным, но в эту минуту упала перед доктором на колени. – Знаю, я – душа некрещеная, но Майкл Девен – добрый христианин, а если я не смогу покончить с этим, он погибнет. Разве ваш Бог не противостоит дьяволу всюду, где только может? Молю, помогите мне. Я не знаю, к кому еще обратиться.

Ди вновь погрузился в раздумья, не сводя с Луны невидящего взгляда.

– У меня нет ясновидца. Возможно, Келли все эти годы кормил меня выдумками, а сам я даром ясновидения обделен. Может статься, я столь же не властен вызывать ангелов, как и любой другой.

– Но, может быть, вы попробуете? – прошептала Луна.

Все это время она не сводила с доктора глаз и сию перемену заметила сразу же. Ему пришла в голову некая мысль, растревожившая любопытство его недюжинного ума. Уголки губ под сенью седых усов дрогнули, сложившись… нет, не в улыбку, однако это новое выражение лица сулило кое-какую надежду.

– Да, – отвечал Ди. – Мы попробуем.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

8 мая 1590 г.

Опасней всего была жажда.

Девен пытался отвлечься от нее, как только мог. Вскоре ему сделалось ясно, что находится он в приемном зале Инвидианы. Куда просторнее Елизаветиного, зал этот нес на себе печать неземного великолепия, о равном коему королева смертных могла лишь мечтать: здесь, в этом месте, сделались явью самые смелые, самые небывалые фантазии зодчества. Колонны и арки, поддерживавшие сводчатый потолок, являли собою не более, чем декорации, порожденные неким средневековым горячечным бредом: в поддержке их потолок ничуть не нуждался. Пространство меж ними было заполнено панелями из серебряной филиграни и хрусталя, нависавшими над головой множеством хрупких дамокловых мечей.

Под сими сооружениями и среди них расхаживали дивные – очевидно, придворные, пользовавшиеся особым благоволением местной королевы. Ну и пестрое же сборище! Одни человекоподобны, другие сверхъестественно прекрасны, третьи больше похожи на зверей, а уж разодеты в такие наряды, что платье смертных придворных в сравнении с ними блекнет, точно земные жилища в сравнении с этим залом! И все глазеют на Девена, но близко никто не подходит: очевидно, его велено не трогать. Известно ли им, кто он таков и отчего здесь находится?

Не имея ответа на этот вопрос, Девен решил испытать, сколь далеко простираются границы дозволенного. Попробовал заговорить с окружающими, но от него шарахались прочь. Тогда он начал преследовать их, вслушиваться в их беседы, однако, завидев его приближение, дивные умолкали, а то и вовсе покидали зал, упуская все выгоды пребывания близ самой королевы. Впрочем, обрывки подслушанных разговоров все равно не имели для Девена ни малейшего смысла.

Тогда он заговорил с ними о Господе, отчего дивные вздрагивали, ежились, а в глазах наблюдавшей за всем этим Инвидианы вспыхнули искорки жестокого, злорадного веселья.

Но, когда Девен решил усилить натиск, ей сделалось не до забавы.

Встав посреди зала лицом к трону, Девен перекрестился, сглотнул, дабы хоть как-то смочить пересохшее горло, и затянул во весь голос:

– Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе. Хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Аминь.

Не успел он закончить, как зал наполовину опустел. Оставшимся заметно не поздоровилось: одних скрючило едва ли не пополам, другие без сил привалились к стенам. Беда обошла стороной лишь немногих – надо думать, тех, кто недавно вкусил пищи смертных, но даже они вид имели отнюдь не радостный.

Как и Инвидиана. Впервые за все это время она разозлилась.

Призвав на подмогу изрядно поблекшие воспоминания о молитвах, услышанных от заключенных и диссидентов, Девен попробовал снова, на сей раз – в ином русле:

– Pater noster, qui es in caelis: sanctificetur Nomen Tuum…

Вот тут силу слова Божия почувствовал даже он сам. Зал вокруг задрожал, блеск его роскоши потускнел, словно сквозь мрамор, халцедон и хрусталь стали видны простой камень, бревна да сырая земля, а наряды дивных обратились в жалкое тряпье.

Могучий удар со спины поверг Девена на пол, начисто вышибив из него дух и оборвав католическую молитву на полуслове. Голос, зазвучавший над головой, оказался знакомым – чересчур знакомым, хоть Девен и слышал от этого человека едва ли дюжину слов.

– Не отсечь ли ему язык? – спросил Ахилл.

Если латинский перевод «Отче наш» хоть как-то подействовал на Инвидиану, королева никак сего не проявила.

– Нет. Возможно, его способность говорить нам еще пригодится. Однако заткни ему рот, чтоб более не изрыгал кощунств.

Ахилл надежно заткнул Девену рот комком ветоши. Жажда немедля усилилась: ткань мигом впитала до капли всю влагу, остававшуюся на языке, но этого Девен почти не заметил. Мысли его целиком занимало увиденное перед тем, как Ахилл сбил его с ног.

Трон Инвидианы стоял на возвышении под пышным балдахином у дальней стены. Недолгая власть слова Божия позволила разглядеть, что он заслоняет собою потайную нишу, в которой что-то есть.

Какой ему прок в этом знании? Бог весть. Однако сейчас, когда он лишен даже голоса, иного оружия, кроме знаний, при нем не осталось.

Мортлейк, Суррей,

8 мая 1590 г.

– Да вы с ума сошли! – ахнула Луна.

Но Ди сие предположение нимало не обеспокоило: несомненно, подобные обвинения были ему не в новинку.

– Возможно. Идеальные ясновидцы – дети. Дети и те, кто страдает тем или иным душевным недугом. Вот и Келли умом был нетверд… правда, если в действительности он всего лишь обманывал меня, это мало о чем говорит, но тем не менее. Лучшие ясновидцы – те, чей разум не слишком скован понятиями о возможном и невозможном.

– Тогда – вы сам.

Ди покачал головой.

– Я слишком стар и слишком закоснел в собственных предрассудках. Сын мой склонностей к ясновидению не проявляет, а искать другого у нас нет времени.

Луна медленно перевела дух, словно это могло избавить от ощущения, будто в какой-то момент дела пошли вкривь да вкось.

– Но если даже вы сомневаетесь, разговаривали ли прежде с ангелами, то отчего, во имя Луны и Солнца, полагаете, что один из них откликнется на призыв дивной?

Оба заперлись в самом укромном из кабинетов доктора, строго-настрого наказавшего на удивление многолюдному семейству не тревожить их ни при каких обстоятельствах. Оставалось надеяться, что так оно и будет: по приказанию Ди Луна со вчерашнего дня не принимала никакой пищи, а значит, и бренного хлеба.

Ди прекрасно знал, что из этого следует: едва начав понимать, что у него на уме, Луна рассказала ему обо всем – во всех подробностях. И это еще до того, как он заговорил о решении вверить роль ясновидца ей.

Философ вновь покачал головой.

– Нет, вы не поняли порядка действий. Ваше дело – воспринимать и пересказывать услышанное и увиденное мне. А призыв выполню я. Три предыдущих дня я провел в посте и молитве, ибо собирался еще раз попробовать с сыном, и для подобных деяний вполне пригоден. И ангел, если, конечно, явится, явится не на ваш призыв, а на мой.

Что же, с постом все ясно, но молитва…

– Однако я столь тщательно не готовилась.

Воодушевление доктора несколько поумерилось.

– Действительно. Если сегодня ничего не выйдет, придется пробовать снова, через три дня. Но ведь вы полагаете, что время дорого.

Конечно, Инвидиана, обладая терпением паучихи, может ждать и три года, если это ей на руку. Но чем дольше Девен остается в стенах Халцедонового Чертога, тем верней королева убьет его… а то и хуже.

«Хуже» могло принять множество разных видов. Некоторые представляли собою зеркальное отражение того, чем в эту минуту рисковала Луна. Таинство крещения уничтожало дух дивных, навек превращая их в простых смертных. Правда, этого ритуала Ди не предлагал, но кто знает, какое воздействие могут оказать на нее «ангельские деяния»?

Это пугало Луну пуще всего на свете. Дивного можно убить. Правда, воевали они крайне редко, так как дети у них рождались еще реже того, однако без смертей не обходилось. Что ждет там, за гранью смерти? Этого никто не знал, хотя философы дивных спорили о сем предмете столь же горячо, как и их смертные коллеги. Но эта неизвестность была не столь страшна, как несомненные следствия превращения в смертную женщину. Одно дело – жить рядом с людьми и греться в лучах их бренного бытия, но стать одной из них…

Однако выбор был сделан, и на попятную Луна пойти уже не могла.

– Тогда объясните, что я должна делать, – сказала она.

Ди взял ее за руку и отвел в крохотную часовенку, примыкавшую к кабинету.

– Преклоните колени, – велел он, – и помолитесь со мной.

Еще никогда в жизни Луна не чувствовала себя столь ужасающе беззащитной! Под защитой бренного хлеба она могла бы читать молитвы не хуже всякого человека, но сейчас?

Ди добродушно улыбнулся. Если ее неземное обличье и внушало ему тревогу, он давно уж никак этого не проявлял.

– Бояться нечего. Забудьте все молитвы, что слышали от других – хоть от католиков, хоть от протестантов. Всевышний слышит не слова, не речи, а чувства.

– Из каких же вы христиан? – спросила Луна, отчасти от изумления, отчасти затем, чтоб потянуть время.

– Из тех, что полагают любовь и милосердие главными христианскими добродетелями, фундаментом истинной веры, которого не касаются и глубочайшие из религиозных схизм.

Узловатые пальцы коснулись плеча, побуждая преклонить колени.

– Говорите языком милосердия и любви, и Господь вас непременно услышит.

Луна подняла взгляд к кресту на стене часовенки. То был обычный крест, без терзаемого муками Христа на нем, и от этого ей сделалось легче. Сам по себе этот символ не внушал никаких тревог – по крайней мере, здесь и сейчас. Ди верил в собственные слова всей душой, и, не обращенный против Луны чужою волей, крест ей ничем не угрожал.

«Языком милосердия и любви…»

Луна сложила руки перед грудью, склонила голову и начала – поначалу неуверенно, не без запинки, но вскоре слова молитвы обрели плавность. Пожалуй, она и сама не могла бы сказать, говорит ли вслух, или же только в уме. Вдобавок, слова то и дело перемежались идеями, образами, смутными страхами и вожделениями. Сначала все это весьма напоминало сделку – дескать, ты помоги мне, а уж я в долгу не останусь; затем на смену торгу пришли объяснения, оправдания и даже извинения. «Да, я – дивная. Что это значит в глазах всего мира? Как знать… Быть может, мы – падшие ангелы, быть может, древний народ, или сами того не сознающие демоны или вовсе нечто такое, что смертным и в голову не придет. Я не называю себя христианкой и не обещаю обратиться к тебе. Но неужели ты позволишь этому злу продолжаться лишь потому, что против него борюсь я? Неужто доброе дело перестанет быть добрым, сотворенное некрещеной душой?»

И, наконец, безмолвная мольба. Инвидиана – или Суспирия – перенесла сию битву на почву, чуждую Луне. Брошенной на произвол судьбы, заблудившейся в мире, куда более непривычном, чем подводное царство, ей не добиться успеха, не выстоять без помощи со стороны.

Всецело отдавшись молитве, она совсем позабыла, что это – лишь подготовка, и вздрогнула от неожиданности, когда Ди вновь коснулся ее плеча.

– Идемте, – сказал он, поднимаясь с колен. – Вот теперь попробуем.

Богатством обстановки рабочий кабинет не блистал. Книжные полки с несколькими потрепанными, едва не до дыр зачитанными томами. Посреди комнаты – стол, ножки коего упираются в восковые круги, испещренные затейливыми знаками. На столе – нечто круглое и плоское, накрытое алым шелком.

Поместив поверх скрытого от взоров предмета хрустальную сферу, Ди отступил назад.

– Прошу, садитесь.

Луна с опаской опустилась на краешек кресла, обращенного к шару.

– Сейчас я произнесу слова призыва, – сказал Ди, раскрывая одну из книг.

Еще один том, раскрытый на чистой странице, лежал у него под рукой. Приглядевшись, Луна увидела на противоположном листе строки небрежной скорописи – очевидно, заметки доктора, так как рядом стояла чернильница с торчащим из нее пером.

– А я? – спросила она, облизнув губы.

– Смотрите в шар, – пояснил Ди. – И сосредоточьтесь, точно так же, как во время молитвы. Расслабьтесь, дышите ровно. Обо всем, что увидите, сообщайте мне. Если с вами заговорят, пересказывайте слова. И не бойтесь злых духов, – с улыбкой добавил он. – Чистота помыслов и мои заклинания нас защитят.

Слова доктора прозвучали не слишком уверенно, пальцы крепче стиснули книгу, впились в ее переплет, точно в талисман на счастье, однако Луна уже не помышляла о возражениях. Молча кивнув, она устремила взгляд в глубину шара.

Джон Ди заговорил.

Первые же звуки его голоса повергли Луну в дрожь. Она ожидала услышать английский, латынь, возможно, еврейский, но эти слова ни к одному из знакомых языков не принадлежали. Странные, чужие, они, однако ж, пробирали насквозь, эхом отдавались в голове, точно смысл их лежал совсем рядом, буквально на грани понимания – стоит лишь чуточку сосредоточиться, и она все поймет, пусть даже слышит этот язык впервые в жизни.

Звучная, напевная, неумолчная речь Ди текла дальше и дальше, обволакивала, накрывала с головой. Чувствовалось: он обращается с мольбою к Создателю, славит Небеса и Владыку Небесного, описывая всю многосложность, все хитросплетения мироздания, от беспорочных высот Царства Божия – и вплоть до низменнейших сторон естества. На краткий миг Луна увидела все это его взором: Вселенная предстала перед нею во всем математическом великолепии своих деталей, соотношений, взаимосвязей, будто тончайший, точнейший механизм, доступный для понимания во всей полноте разуму одного только Господа, однако вполне поддающийся оценке путем изучения по частям.

И этому делу, постижению величайшего из творений Господних, Джон Ди посвятил всю свою жизнь.

В сравнении с этим бессчетные, бесконечные годы жизни самой Луны казались унылыми, пустыми, никчемными.

Вдруг Луна почувствовала, что ее озаряет сияние, наподобие света луны. Губы ее шевельнулись, и с языка само собой сорвалось:

– Кто-то приближается.

Только сейчас она осознала, что заклинание Ди завершилось, но сколько с тех пор прошло времени, даже не подозревала. Ушей ее достиг тихий шорох – скрип пера по бумаге.

– Что вы видите?

Все поле зрения без остатка заполнял собою хрустальный шар. Сколь же долго она не моргала?

– Ничего.

– Говорите с ним.

Что же сказать? На ум не приходило ни словечка.

– Мы… я… – с запинкой, неуверенно, лишь бы только не молчать, заговорила Луна, – мы всепокорнейше прибегаем к твоей власти и молим тебя о помощи. Королева Халцедонового Двора заключила договор с Преисподней, с силами Ада, и только в твоей власти расторгнуть его. Не согласишься ли ты нам помочь?

И тут она ахнула: хрустальный шар исчез, а на его месте возникла фигура – совершенных форм, но в то же время расплывчатая, туманная, неопределенная. И стол, и кресло исчезли, а Луна осталась стоять в пустоте перед лицом ужасающего великолепия ангела, сошедшего к ней с небес, и, не раздумывая, почтительно, благоговейно преклонила колени.

– Анаэль, – словно откуда-то издали пролепетал Ди. Голос его дрожал от восторга.

Во власти ослепительной мощи ангела душа Луны была бессильна, беспомощна, беззащитна. Одною лишь силой мысли он мог уничтожить ее, лишить ее существо всей магии дивных, оставив ей лишь бренное тело, навек разлученное с прежним, привычным, родным миром. Устоять против такой силы сумел бы разве что кто-нибудь из великих, легендарных дивных существ, и Луна предстала перед нею по собственной доброй воле.

Защитой ей в эту минуту служили, как сказал Ди, лишь милосердие да любовь.

Фигура приблизилась, повергнув Луну в трепет. Сила этой руки могла бы стереть ее в порошок, но нет, могучая длань осторожно, будто хрупкую птицу подхватила ее и подняла вверх. Губы ангела коснулись губ Луны. На миг все ее тело окуталось ослепительным холодным ореолом.

– Отнеси поцелуй сей тому, кого любишь, – сказал ангел. Речь его являла собою истинную, безупречную форму того же языка, на каком говорил Ди, и в устах ангела казалась невыразимо, неизъяснимо прекрасной.

Затем ореол угас, и Луна вновь оказалась в кресле перед хрустальным шаром. Кроме них с Ди, в кабинете не было ни души.

Пробормотав заключительную молитву, Ди опустился в кресло. Когда он успел подняться, Луна даже не заметила, однако лежавший перед ним блокнот остался почти нетронутым.

Луна подняла взгляд. В глазах философа, точно в зеркале, отражалось то же потрясение, что и в ее собственных.

На этот раз кое-что разглядел и он, обделенный даром ясновидения. А разглядев, не хуже, чем Луна, понял: да, к ним в самом деле явился ангел. Явился и, мало этого, откликнулся на мольбу Луны!

«Отнеси поцелуй сей тому, кого любишь».

Что ж, выбор сделан. Правда, что все это может значить, Луна, никогда прежде не отдававшая никому свое сердце, не понимала и даже вообразить не могла, чем тут может помочь поцелуй. Не слабовато ли этакое оружие против Инвидианы?

Однако таков был ответ Небес на ее мольбу. Коли так, ради Майкла Девена она отправится в Халцедоновый Чертог, как-нибудь да проберется к нему и передаст ему поцелуй Анаэля.

А что будет дальше – на то воля Господа.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон,

8 мая 1590 г.

– Ее нужно отвлечь, – сказала Луна. – Иначе она выставит между мною и Девеном всех своих рыцарей, всю стражу и прочие силы, и мне ни за что до него не добраться. Меня либо убьют, либо схватят и бросят к ее ногам. Хоть так, хоть эдак, а сделать, что должно, я не смогу.

Эти слова у сестер Медовар ни малейших сомнений не вызвали. О происшедшем в Мортлейке Луна поведала им в самых общих чертах – нет, не потому, что хотела бы что-то скрыть, просто для подробного описания ей не хватало слов. Но даже короткого рассказа оказалось довольно, чтоб сестры в благоговейном восторге вытаращили глаза и начали относиться к Луне с трепетным, слегка боязливым почтением, немало ее обескураживавшим.

Впрочем, сие отнюдь не помешало им кое в чем усомниться.

– Миледи, – возразила Гертруда, – но ведь этого-то она от вас и ждет. Назад вы не вернулись – выходит, о грозящей опасности знаете. А если не желаете попросту прийти к ней в лапы, значит, должны ее чем-то отвлечь. Но, чем ее ни отвлекай, она разглядит в этом вашу хитрость и не поддастся.

– Да, если не отвлечь ее тем, чего она не сможет оставить без внимания, – сказала Розамунда, долгое время молча сидевшая в дальнем углу потайной комнаты, оберегаемой розами.

– А без внимания она не сможет оставить только…

– Настоящей угрозы, – закончила Луна.

То есть того, что действительно внушит Инвидиане страх. Скажем, появления на пороге врага, навстречу коему придется выслать солдат или рискнуть потерей трона.

А что касается врагов, достойных этого имени, тут выбор весьма невелик.

Гертруда побледнела, как полотно, и устремила взгляд на сестру. Угрюмое выражение на лице Розамунды казалось неуместным, чужим, но, если брауни вообще способны принять воинственный вид, ей это вполне удалось.

– Да, это можно, – сказала она. – Вот только, миледи, спустив эту силу с цепи, остановить ее будет непросто. В конечном счете мы все можем многое потерять.

Это Луна прекрасно понимала и без нее.

– Но хоть что-нибудь может остановить их?

– Разве что она вытащит меч из камня… Меч этот злит их пуще всего остального. Откажись она от своих притязаний – может, и угомонятся.

– Но Инвидиана вовек на это не согласится, – напомнила Гертруда, глядя на Луну глазами, полными слез. – Суспирия могла бы… и то не наверняка. Скажите, она вернется к нам, когда все кончится?

«Или вы собираетесь убить ее?»

Хотелось бы Луне ответить на сей невысказанный вопрос, однако она пребывала в том же неведении, что и сестры-брауни. Чужая, светлая сила, дарованная ангелом, покоилась в сердце, ждала своего часа, но как она подействует, Луна даже не подозревала. Может ли душа дивной угодить в Ад?

– Я не могу ничего обещать, – прошептала она в ответ.

– А нам придется этим удовольствоваться, – сурово сказала Розамунда. – Выбора нет.

Казалось, жуткое напряжение, скрутившее желудок узлом, не отпускает Луну целую вечность, если не принимать в счет недолгое безвременье встречи с ангелом.

– Но действовать нужно как можно скорее. Воспользуйтесь Видаром.

– Видаром?

– Корр был его агентом, или, по крайней мере, союзником. Видар приказал мне хранить молчание обо всех прочих подсылах Дикой Охоты, которых я смогу распознать при дворе. Суть его замыслов мне неизвестна, однако он явно что-то задумал, и это можно обернуть нам на пользу.

Данное слово ничуть не мешало ей рассказать обо всем сестрам Медовар: с Инвидианой они не поделятся этими сведениями ни за какие блага на свете. Вот только прежде пользоваться этой лазейкой Луна даже не думала.

Розамунда выступила вперед, аккуратно оправила передник и обняла побледневшую сестру.

– Что ж, вы, миледи, готовьтесь. А мы с Гертрудой поднимем Дикую Охоту.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9 мая 1590 г.

Солнце нещадно палило плечи и непокрытую голову. Ехал он долго и очень устал. Перекинув ногу через седло, он тяжело соскользнул на землю и бросил поводья слуге. Здесь, на речном берегу, собралась нарядная, веселая компания – одни музицировали, другие читали вирши, третьи азартно играли в карты. Ему так хотелось присоединиться к ним, но, увы, он просто умирал от жажды! Одна из леди с игривой улыбкой двинулась к нему, держа в обеих руках по чаше вина.

– Милорд? Не угодно ли выпить?

Чеканное серебро приятно холодило пальцы. Он бросил взгляд в багряную глубину чаши, потянул носом воздух… Прекрасный, тонкий букет. Именно то, что нужно после столь долгой поездки.

Однако принявшая чашу рука замерла, остановилась на полпути к губам. Что-то здесь…

– Милорд?

Нежная рука легла на плечо. Придвинувшись ближе, леди слегка коснулась грудью его локтя.

– Вам не нравится вино, милорд?

– Нет, дело не в этом, – пробормотал он, не отводя взгляда от чаши. – Дело в…

– Выпейте же, – попросила она. – Выпейте, а после идемте со мной.

Его мучила сильная жажда. Солнце припекало невыносимо, а вино было охлаждено в ближайшем ручье. Он давно ничего не ел, и вино немедля ударит в голову, но что это может значить в такой веселой и беззаботной компании? К тому же, все смотрят на него, смотрят и ждут, когда же он к ним присоединится…

С этими мыслями он поднес чашу ко рту и сделал глоток.

Багряная жидкость заструилась по горлу в желудок, неся с собой благодатную прохладу. Каждая жилка, каждый нерв запели, зазвенели от восторга: такого вина он не пробовал никогда в жизни! Он глотал и глотал – жадно, ненасытно, и чем больше пил, тем больше хотелось еще, но вот он запрокинул чашу, осушив ее до дна, и содрогнулся, ибо вокруг…

Вокруг не осталось ничего – ни солнечного света, ни ручья среди зеленого луга. Только придворные по-прежнему толпились вокруг, но обращенные к нему лица сделались дикими, нечеловеческими, а повсюду воцарился мрак.

Роскошная дивная леди, лучась алчным, азартным восторгом, отступила назад. Стоявшая поодаль Инвидиана сардонически зааплодировала и с хищным довольством улыбнулась Девену через зал.

– Прекрасно сработано, леди Карлина. Ахилл, в кляпе больше нет надобности. Отныне он не станет призывать против нас никаких имен.

Опустевшая досуха чаша выпала из рук Девена и зазвенела о каменный пол. Вино дивных… Зная, чем грозит их угощение, он стойко отказывался и от еды, и от питья, но в конце концов плоть подвела: телесные надобности и побуждения сделали его легкой мишенью, позволили обморочить.

Теперь ему не спастись, даже если Луна придет на помощь сию же минуту.

Попытавшись воззвать к именам, что послужат ему защитой, он не сумел вспомнить ни одного. Густой туман в голове затмил лик… чей лик? Ведь есть же на свете кто-то – он знает, он же ходил в церковь, молился…

Но и молитвы начисто стерлись из памяти. На их силы можно более не рассчитывать.

Спотыкаясь на каждом шагу, провожаемый общим смехом, он двинулся прочь, дабы укрыться в углу зала. В конце концов стоицизм, служивший ему опорой с момента пленения, дал слабину. Жажда не унялась, все тело заныло, побуждая взмолиться: еще чашу, еще хоть глоток…

До хруста в суставах сжав кулаки, Девен с трепетом ждал, что последует дальше.

Лондон,

9 мая 1590 г.

С закатом солнца на небо вышла луна. Серебряный диск неуклонно взбирался все выше и выше.

Колокола прозвонили час гашения огней. Лондон отошел ко сну – по крайней мере, так полагалось всем благонравным лондонцам. Те же, кто припозднился – подвыпившие джентльмены да шельмы и негодяи, ждущие их в потемках, согласно мнению некоторых, вполне заслуживали любой участи, какая их ни постигнет: после вечернего звона порядочным людям на улицах делать нечего.

Над северным горизонтом, откуда ни возьмись, начала собираться гроза.

С севера тучи устремились на юг, супротив ветра, чего тучам вовсе не полагается. Раскаты грома в их глубине звучали, точно грохот копыт о земную твердь, хотя никакой земной тверди там, наверху, не было и быть не могло. Грохоту вторил жуткий заливистый лай. Скептические умы лишь пожали плечами, приняв сии звуки за клики стаи диких гусей. Те, кто знал правду, поспешили укрыться.

И не напрасно: яркие вспышки молний озарили то, что крылось за тучами.

По бокам огромными скачками, рыская из стороны в сторону, то вырываясь вперед, то вновь сливаясь со сворой, мчались гончие. Черные псы с красными глазами, белые псы с красными ушами – все они и издавали этот ужасный лай да утробный вой, ничуть не похожий на голос любой из собак, когда-либо взращенных смертными.

Коней, подкованных златом и серебром, окружал зловещий призрачный ореол. Созданные из дымки тумана, из копен соломы, а то и из дивных существ, решивших принять конский облик, они мчались по небу с пугающей, сверхъестественной быстротой. Что же до всадников… Всадники в седлах были страшны и в то же время прекрасны.

Оленьи рога вздымаются к небу огромной ветвистой короной. Крылья расправлены, кончики перьев так и свищут в токах буйного ветра. Волосы желты, как золото, рыжи, как пламя, черны, как ночь; в глазах полыхает ярость; руки сжимают мечи да копья из древних легенд…

Забытые короли эльфов, фей и прочих дивных жителей Англии ехали на войну.

Много имен у Дикой Охоты: Дикий Гон, Черная Свора, Гаврииловы Лайки, Дандо и его Псы… Сегодня все ее лики и все имена, сколько ни есть, сошлись вместе ради общего дела.

Смертных они в свои войны не втягивали, и не один десяток лет враг этим пользовался, скрывался за сим щитом, но кое-какую иную, не менее уязвимую цель ни за какими щитами не спрячешь. Ударить по ней… О, это сведет на нет всю ее суть, развеет хранимые ею заклятия! Вдобавок, цель эта, не охраняемая никем, лежит у всех на виду, посреди Лондона, на Кэндлуик-стрит.

Дикая Охота мчалась на город, дабы сокрушить, уничтожить Лондонский камень.

Собор Святого Павла, Лондон,

9 мая 1590 г.

В то время как Луна достигла паперти Собора Святого Павла, ветер, предвестник грозы, уже бушевал во всю силу.

– За входами будут следить, миледи, – предупредила ее Гертруда, получив весть о том, что решительный ход сделан, Дикая Охота знает о тайне Лондонского камня, и битва начнется сегодня, при полной луне. – Но есть среди них один, которого ей от вас не уберечь.

Святой Павел и Белая башня… Два самых первых входа в Халцедоновый Чертог, созданные в свете солнца, заслоненного тенью луны… Правда, последний лежит в стенах королевской крепости, и снизу его стерегут. Но первый находится на христианской земле. Здесь ни одному из дивных стражей долго не выстоять, сколько ни подкрепляй силы бренным хлебом. С тех пор, как Инвидиана заточила Фрэнсиса Мерримэна в подземных покоях, этим входом не пользовался никто.

Вопрос лишь, откроется ли он перед Луной.

С этими мыслями она миновала запертые на ночь лавки книготорговцев. Ветер свистел в ушах, швырял в стены поднятый с земли сор. Вдруг воздух содрогнулся от жуткого рыка. Луна замерла. Над городом сверкнула молния, следом за вспышкой с небес раздался ответный рев.

Подняв взгляд, Луна мельком увидела за шпилем собора их всех. Вот кавалерственная дама Альгреста Нельт, возвышается над землей, словно башня – под сводами Халцедонового Чертога ей этакого роста не достичь нипочем. Справа от сестрицы – сэр Кентигерн, что-то кричит в лицо надвигающейся грозы. Слева – сэр Пригурд; этот безмолвствует, брови нахмурены, во взгляде решимость любой ценой выполнить долг. Из всей их троицы Пригурд всегда нравился Луне более остальных: этот не так жесток, как брат с сестрой, да к тому же являет собой редкий случай придворного, служащего Халцедоновому Двору из верности, сколь она ни ошибочна.

Братья с сестрой стояли во главе Халцедоновой Стражи, рыцарей-эльфов во всем их воинском великолепии: латы блестят серебром, изумрудом и чернью, кони – косматки, брааги, гранты – пляшут под седлами, рвутся в бой. Сзади – плотные ряды пехоты: боггартов и баргестов, обайа и гномов, всевозможных гоблинов да паков, и даже скромных малюток-хобани, созванных на защиту родного дома – Халцедонового Чертога. Темного, мрачного, обращенного злой королевой в сущий кошмар… но все-таки дома.

Возможно, еще до конца этой ночи Дикая Охота разнесет его по камешкам. Но если позволить себе усомниться, не слишком ли высока цена, дело будет проиграно, не успев начаться.

Стоило взойти на паперть с западной стороны, огромные двери собора распахнулись навстречу. Переступив порог, Луна почувствовала нахлынувшую со всех сторон святость, непривычно близкую, но в то же время не причиняющую никакого вреда: притаившаяся в груди мощь ангельского поцелуя встрепенулась, загудела и, точно пропуск, предъявленный караульным, позволила ей пройти.

Где искать вход, Луна даже не подозревала, однако ангельская сила откликнулась на его близость, словно струна на прикосновение пальцев. Вот она, каменная плита посреди нефа, точно такая же, как и все прочие, но едва нога Луны коснулась ее, все тело дивной охватила дрожь – неудержимая, пробирающая до костей.

Здесь вырывалась наверх, наружу магия дивных. Здесь в недра земли струилась сила священных ритуалов. Здесь Лондон раскрывался книзу, смыкаясь со своим темным отражением.

Опустившись на колени, Луна приложила ладонь к холодному камню. Управлявшие входом чары отозвались. На этом месте Фрэнсис молился, и слово Божье переносило его из мира в мир, да так, что никто и не замечал. Луне открыло путь ангельское прикосновение.

Наблюдай кто-нибудь за нею со стороны, для него пол остался бы точно таким же, как прежде. Раздвинувшиеся плиты и лестницу, ведущую вниз, увидела только Луна.

Что ж, на промедления времени не было. Собравшись с духом, Луна поспешила вперед. Только бы появление Дикой Охоты сделало свое дело…

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9 мая 1590 г.

Мраморные стены гудели, дрожали от грома над головой, однако держались прочно.

Инвидиана на троне застыла, как каменное изваяние. Лицо ее не выражало ни малейшего напряжения: с тех пор как жуткая великанша принесла весь о том, что к Лондону скачет Дикая Охота, оно оставалось недвижным, спокойным, ледяным.

Что ни говори, Инвидиане следовало отдать должное: она была истинной королевой. Несколько резких, отрывистых распоряжений, бешеный топот множества ног – и Халцедоновый Чертог приготовился к обороне с быстротою, на взгляд Девена просто-таки невероятной.

Приемный зал почти опустел. Кто не отправился в бой, разошлись – попрятались по комнатам, а то и вовсе бежали в надежде найти убежище где-нибудь вдалеке.

Большинство, однако не все. Недвижную Инвидиану на троне охраняли два эльфа-рыцаря, черноволосые братья-близнецы. Вынув из ножен мечи, они приготовились защищать королеву до последней капли крови. У подножия трона скорчилась смертная женщина с худым, изможденным лицом и мертвым взглядом.

Ну, а Ахилл, по-прежнему одетый лишь в набедренную повязку да сандалии, стоял близ Девена. Казалось, все его тело гудит, как струна, от едва сдерживаемого желания броситься в битву.

Гром набирал силу, и вскоре зал задрожал сверху донизу. С потолка на пол с грохотом рухнул кусок филиграни. Девен поднял взгляд – и едва успел откатиться в сторону, увернувшись от целого листа хрусталя, также упавшего вниз и расколовшегося о камень вдребезги.

Ахилл бросил на него презрительный взгляд и захохотал, поглаживая рукоять архаичного греческого меча на поясе.

Где-то сейчас Луна? Высоко в небе, скачет ему на выручку в рядах Дикой Охоты? У одного из входов, бьется со стражей, преградившей ей путь в Халцедоновый Чертог?

Принесет ли она с собой чудо, в котором он так нуждается?

На это Девен надеялся всею душой. Вот только одного чуда будет мало: едва она войдет сюда, Ахилл с парой эльфийских рыцарей убьют ее на месте.

Между тем при Девене не было ни шпаги, сломанной в схватке с Ахиллом, ни даже ножа. Может, выхватить, отнять оружие у смертного или у одного из рыцарей? Тоже ни единого шанса: пока он борется с одним, двое других прикончат его сзади.

Взгляд Девена упал на осколки хрусталя, усеявшие мраморный пол, и в голову ему пришла неплохая идея.

Говорят, Суспирия назвала возлюбленного Тиресием за провидческий дар. Очевидно, в продолжение сего обычая, Ахилл тоже носит имя великого греческого воина неспроста.

Девен поднял взгляд к потолку. Хрустальные панели в обрамлении серебряной филиграни скрипели, дребезжали, трескались. Сделав вид, будто испугался падения еще одной, он неожиданно метнулся в сторону и покатился по полу поближе к Ахиллу. Когда же он поднялся на колени, его окровавленную ладонь холодил длинный бритвенно-острый осколок хрусталя.

Взмахнув обретенным оружием, он полоснул Ахилла по ногам, над самыми пятками, рассекая ничем не защищенные сухожилия.

Смертный пронзительно вскрикнул и упал – поверженный, но не убитый, а рисковать Девен не мог. Подхватив с пола обломок серебряной филиграни, он что есть сил ударил врага по голове. Лицо Ахилла залилось кровью, мускулистое тело разом обмякло.

В следующий миг Девен сорвал с его пояса меч и едва успел развернуться навстречу подбегающим рыцарям.

* * *

Дворец стонал и дрожал от грохота битвы, бушующей наверху. Долго ли Нельтам с их воинством удастся продержаться против Дикой Охоты?

Луна бежала прямиком к приемному залу. Комнаты и галереи были пусты: все отправились в бой либо бежали. Полы устилали обломки убранства, не выдержавшего сотрясений. Двери в приемный зал оказались затворены, но караула при них, против обыкновения, не было. Тут бы Луне остановиться, приоткрыть створку, прислушаться, кто там, внутри, но на это недоставало ни времени, ни мужества.

Настежь, распахнув двери, Луна ворвалась в зал.

Как только она переступила порог, горло стиснула жилистая рука и кто-то поволок ее за собой, спиною вперед. Луна вскинула руки, потянулась назад, и пальцы ее запутались в копне нечесаных волос.

«Эвридика! Луна и Солнце, она все знает…»

У стены в луже собственной крови лежал Ахилл. Невдалеке стонал, корчился на полу в безуспешных попытках подняться сэр Кунобель из Халцедоновой Стражи. Однако его брат, Керенель, твердо стоял на ногах, держа острие шпаги у горла Майкла Девена, прижавшегося спиной к колонне.

– Итак, – заговорила Инвидиана с неприступной высоты трона, – я вижу, ты предала меня целиком и полностью. И все – ради этого?

Девен был порядком потрепан: весь в синяках, правая ладонь кровоточит, дублет иссечен клинками противников, едва не достигшими тела. Взгляды их встретились. До Девена было не так уж и далеко. Если бы только подойти вплотную, всего на миг…

Один-единственный поцелуй. Стоит ли он их жизней? Что произойдет, когда ее губы коснутся его губ?

Немалым усилием воли Луна заставила себя повернуться к Инвидиане.

– Ты задумала казнить нас обоих.

Теперь, когда Луна знала, откуда взялась Инвидианина красота, облик королевы казался ужаснее прежнего.

– Обоих? – злорадно, торжествующе улыбнулась Инвидиана. – Возможно. А может, и нет. Он, видишь ли, вкусил эльфийского вина и уже становится нашим. После того, как они сделают первый шаг, их так легко завлечь дальше. К тому же ты лишила меня двух любимых игрушек. Пожалуй, заменить их хоть одной новой будет вполне справедливо.

Теперь и Луна отметила неестественный блеск его глаз и нездоровый румянец щек на фоне общей бледности кожи. Верные знаки. Сколько же он выпил? Сколь глубоко увяз в рабстве у дивных? Как знать… Но, может быть, этого мало?

Луна вновь повернулась к Инвидиане.

– Он очень упорен. Если он выпил хотя бы глоток, твоя власть действительно велика. Но человек достаточно сильной воли может от этого освободиться – взять да впредь отказаться от еды и питья. Я его знаю и говорю: ты его потеряешь. Он умрет от голода и жажды, но ничего не примет ни от тебя, ни от твоих придворных.

Инвидиана презрительно скривила губу.

– Что за предложение у тебя на уме? Говори, изменница, пока у меня не лопнуло терпение.

Костлявая рука Эвридики сдавила горло, грозя задушить Луну насмерть.

– Обещай сохранить ему жизнь, и я уговорю его принять новое угощение, – прохрипела Луна.

– Я не даю обещаний, – процедила Инвидиана, выплескивая наружу накопившуюся злость. – Не тебе торговаться со мной, изменница! Мне нет нужды выполнять твои просьбы.

– Я это понимаю.

Луна позволила телу обмякнуть: Эвридике недоставало сил удержать ее на ногах, и посему ей удалось опуститься на колени, а смертной пришлось навалиться ей на спину.

– Что же, терять мне нечего. Осталось только молить, – продолжала она, наперекор сжимающей горло руке склонив голову, – молить и предлагать свою помощь в надежде добиться для него сей невеликой милости.

Инвидиана задумалась. Казалось, каждый новый миг ее размышлений медленно, капля по капле, вытягивает душу.

– Отчего бы тебе желать этого?

Луна смежила веки.

– Оттого, что я люблю его и не хочу его смерти.

Негромкий презрительный смех: должно быть, Инвидиана обо всем догадалась, однако признание Луны ее позабавило.

– А что заставит его принять от тебя то, чего он не примет от нас?

Ногти до боли впились в ладони, оставляя на коже крохотные розовые полумесяцы.

– Живя при дворе смертных, я наложила на него чары и завладела его сердцем. Он сделает все, о чем я ни попрошу.

Стены приемного зала по-прежнему содрогались от грохота битвы. Все, что могло упасть, давно попадало на пол – вскоре настанет черед самого дворца.

Рука Эвридики на горле разжалась.

– Докажи правдивость своих слов, – велела Инвидиана. – Докажи, что сей смертный послушен тебе, точно кукла. Пусть твоя любовь станет ему проклятием, и, может быть, я прислушаюсь к твоей мольбе.

Опершись дрожащей рукой на холодный мрамор, Луна поднялась на ноги, и Эвридика протянула ей слегка помятую чашу, до половины налитую вином. Приняв ее, Луна склонилась перед королевой в глубоком реверансе, и лишь после этого повернулась лицом к Майклу.

Взгляд его синих глаз оставался непроницаемо холоден. Сообщить ему о задуманном, предупредить, что слова ее лживы, что никаких чар она на него не накладывала, и что она прежде убьет его, чем отдаст Инвидиане на муки, подобные коим пережил Фрэнсис, она никак не могла. Все это – дело будущего, если, конечно, оно у них есть.

Сейчас важнее всего было одно: хотя бы на миг оказаться с ним рядом.

Сэр Керенель отступил в сторону, освобождая ей путь, однако острия шпаги от горла Девена не отвел, а в свободной руке его блеснул направленный острием на Луну кинжал. Подступив к Девену, Луна слегка подалась вперед и улыбнулась ему, словно прибегнув к наложенным чарам.

– Выпейте за мое здравие, мастер Девен.

Взметнувшаяся в воздух рука Девена выбила чашу из ее пальцев. Едва сия преграда исчезла, Луна бросилась вперед и приникла к его губам.

И как только губы их встретились, как только Луна впервые поцеловала его в собственном облике, не скрываясь за маской, под сводами Халцедонового Чертога раздался чистый и громкий голос.

– Да будут отныне свободны все те, кого любовь привела в оковы, – сказал голос на том языке, что превыше всех мирских языков.

* * *

Лоб Девена вновь обожгло огнем – словно бы шестью искорками, выстроившимися в круг, и с губ его сквозь поцелуй сорвался сдавленный крик. Выходит, сейчас он умрет?

Но нет, то был чистый огонь, белое пламя, выжегшее без остатка все, оставленное колдовской брошью, и боли он не причинил. Когда же все кончилось, Девен почувствовал: теперь он свободен.

И не только он.

Эльф-рыцарь выронил оружие и неуверенным шагом побрел прочь, вытянув перед собою руки, точно явление ангела лишило его зрения. Смертная женщина корчилась на полу, разинув рот в беззвучном крике.

А в центре зала, в том самом месте, где Девен читал «Отче наш», стоял худощавый темноволосый человек с глазами, синими, точно сапфиры.

Стоял Фрэнсис Мерримэн вольготно, прямо, расправив плечи, высоко подняв голову, и взгляд его был ясен. На глазах изумленного Девена от него отделилась тень – все, что осталось от Тиресия, его безумного отражения, долгие годы бродившего по этим залам. Но то была только тень: смерть освободила его из когтей беспощадных грез и снова сделала тем, кого когда-то любила Суспирия.

Под его безмятежным взглядом ледяное спокойствие Инвидианы треснуло и рассыпалось в прах.

– Обуздай его! – крикнула она женщине на полу, что есть сил вцепившись в подлокотники трона. – Я не звала его…

– Однако я пришел, – отчетливым, мелодичным тенором ответил Фрэнсис Мерримэн. – Я никогда не покидал тебя, Суспирия. Ты думала, будто привязала меня к себе – сперва этой брошью, потом искусством Маргарет…

Услышав это имя, смертная на полу тихо ахнула.

– Но первые, истинные оковы я выковал для себя сам, – продолжал он. – Они мне и тюрьма, и в то же время защита. Они защищали меня от тебя после смерти, потому-то я и не сказал тебе ничего такого, о чем не хотел говорить. И вот сейчас привели меня к тебе.

– Тогда я изгоню тебя! – прорычала Инвидиана. Мелодию ее голоса искажала безудержная ярость. – Ты – призрак, ты – всего-навсего дух! Какой Ад уготован тебе, умершему без покаяния?

Об Аде ей поминать не стоило. Лицо Фрэнсиса омрачилось печалью.

– Тебе не было надобности заключать этот договор, Суспирия. И прятаться от меня не было надобности. Неужто ты думаешь, будто я, с моим-то даром, не замечал, кто ты, какая и от чего страдаешь? Зная об этом, я оставался с тобой, и впредь бы тебя не оставил.

– Оставался со мной? С кем? Со сморщенной, гниющей бренной оболочкой?! Ты помянул о тюрьме, но что ты знаешь о тюрьмах? Каково это – оказаться пленницей собственной плоти, с каждым прошедшим днем придвигаться все ближе к могиле? Быть может, такая судьба и годится тебе, но не мне! Я выполнила его требование, и все напрасно. И что мне было делать – пробовать снова? Ну уж нет! Довольно я терпела эту кару!

Тут ее голос утратил громкость, зазвучал по-прежнему холодно, бесстрастно.

– И тебя терпеть больше не намерена.

С этими словами она вскинула руки. Длинные тонкие пальцы зашевелились во мраке, точно паучьи лапы, и Девен невольно напрягся всем телом. На самом краю зрения сгущалась тьма, куда более непроглядная и нечестивая, чем та, что царила в стенах Халцедонового Чертога. Пожалуй, скверна сей тьмы не уступала в силе чистоте, что принес с собой поцелуй Луны. Готовая хлынуть вперед, тьма ждала лишь одного – приглашения.

Остановил королеву Фрэнсис. Мерной поступью двинулся он к ее трону, и Инвидиана против собственной воли съежилась, подалась назад, пальцы ее замерли в воздухе.

– Души своей ты им не уступила. Такой дурой ты отродясь не была. Нет, ты расплатилась чем-то другим, не так ли? – с неизъяснимой печалью в голосе сказал он. – Я видел все в тот самый день, в саду. Сердце, отданное в обмен на возвращение утраченного…

Лицо Инвидианы исказилось от бешенства – свидетельства признания вины.

Бывший возлюбленный в глубокой скорби глядел на нее.

– Ты отдала им свое сердце. Все свое тепло и доброту. Всю свою любовь. Ад получил все зло, какое ты ни учинишь, а ты – облик нестареющей бессмертной красавицы. Но я знал тебя без этой маски, Суспирия. И знаю, о чем ты запамятовала.

С этим он взошел по ступеням к самому трону. Инвидиана, точно разбитая параличом, не сводила с него немигающего взгляда.

– Ты отдала свое сердце за многие годы до того, как продать его дьяволу, – сказал Фрэнсис. – Ты отдала его мне. И вот я тебе его возвращаю.

Склонившись к Инвидиане, призрак возлюбленного поцеловал ее – совсем как Луна за считаные минуты до этого поцеловала Девена. Под сводами Халцедонового Чертога раздался пронзительный, исполненный отчаяния крик. Безукоризненное, щемяще прекрасное лицо Инвидианы ссохлось, покрылось густой паутиной морщин, да и сама Инвидиана съежилась, утратила былую внушительную стать. Теперь та, что сидела на троне, могла показаться девчонкой, отроковицей, из шалости забравшейся в отцовское кресло… вот только ни одна девочка в мире не может выглядеть столь старой.

При виде древнего, неимоверно дряхлого создания, которым сделалась Инвидиана, Девен содрогнулся от отвращения.

Как только договор с Преисподней утратил силу, а королева Халцедонового Двора – былую красу, призрак Фрэнсиса Мерримэна начал истончаться, таять в воздухе, точно туман. Последние его слова разнеслись по залу негромким шепотом:

– Я буду ждать тебя, Суспирия. Я никогда тебя не покину.

С этими словами призрак окончательно скрылся из виду.

– Прошу… не покидай меня.

Теперь перед троном владычицы Халцедонового Чертога остались только Девен да Луна. Общее молчание нарушил странный возглас, негромкий, но полный страсти – отчасти злобный рык, отчасти пронзительный визг. Казалось бы, сидевшее перед ними создание давно утратило способность к передвижению, однако же подалось вперед и поднялось на ноги. Расставшись с молодостью и красотой, и даже со звучным, мелодичным голосом, Инвидиана отнюдь не лишилась способности внушать трепет, и в эту минуту от нее явственно, будто жаром от кузнечного горна, веяло жгучей ненавистью.

– Все это навлекли на меня вы! – проскрежетала она, испепеляя Девена с Луной взглядом.

С тревогой оглянувшись на Девена, Луна открыла рот, но Девен шагнул вперед и встал меж своею леди и обезумевшей дряхлой королевой. Он понял, что видит в глубине ее глаз: ярость лишь укрывала собой бездны, полные муки. К ней воротилось сердце, а с ним – все утраченные и забытые чувства, включая сюда и раскаяние в том, как обошлась она с любимым.

Что ж, нужно рассказать ей обо всем, иначе будет поздно: другой возможности не представится.

– Суспирия…

Назвать ее этим именем следовало непременно. Кусочки мозаики в голове сложились в единое целое, и Девен продолжал, нимало не задумываясь:

– Суспирия, я знаю, отчего ты до сих пор проклята.

Эти слова заставили дряхлую ведьму вздрогнуть.

– Ты почти все сделала верно, – сказал Девен. Луна, шагнув вперед, встала с ним рядом. – Ты искупила свою ошибку. Халцедоновый Чертог был творением, достойным легенд, местом, где дивные могут спокойно жить рядом со смертными, местом, где оба народа могут встречаться друг с другом. Ты многое сделала правильно. И только одной вещи не поняла. Сын вождя полюбил тебя, но ты погнушалась бренностью преходящего бытия, не так ли? И не смогла соединить с ним жизнь. И потому отвергла его, отвергла его любовь, как ничего не стоящий пустяк – чего она может стоить, если так скоро погибнет? Но многие годы мук, должно быть, кое-чему тебя научили, как и было задумано – иначе ты не создала бы этого великолепного дворца. И не полюбила бы Фрэнсиса Мерримэна.

Присутствие Фрэнсиса Девен чувствовал до сих пор. Быть может, призрак и исчез, однако Фрэнсис остался рядом, ведь он сам сказал, что никогда не оставит Суспирии. Его любовь объединяла их по-прежнему.

Вдобавок, он и ей вернул способность любить.

– Да, ты все сделала верно, – продолжал Девен. – А ошибку совершила после, когда сама не поверила в это. Увидев перед собою будущее рядом с любимым, представив себе, как страдаешь, подобно смертным, стареешь, дряхлеешь, в то время как он остается вечно юным, ты снова позволила страху и высокомерию взять над собою верх. И потому отвергла его любовь, а вместе с ней – свою любовь к нему. Ты не сумела понять, сколь она ценна.

Сердце, променянное на то, что она потеряла, – на юность, на красоту, на бессмертие! А ведь ответ был у нее в руках. Оставалась самая малость – принять его, поверить…

«Прошу, не покидай меня», – так сказал на прощание Фрэнсис.

– Теперь перед тобой снова тот же выбор, – прошептал Девен. – Тебя ждет истинная любовь. Оцени же ее по достоинству, не отвергай в третий раз.

Как известно, сей мир живет по определенным законам, и ни Инвидиане, ни Луне их объяснять не требовалось. Один из этих законов гласит: что сделано трижды, сделано навсегда.

Тут – впервые с тех пор, как торговалась с Инвидианой – заговорила и Луна.

– Полюбив, мы не можем взять чувств обратно, – сказала она. – Можем лишь наслаждаться всем, что они нам приносят – не только радостью, но и горем, не только надеждами, но и скорбями. Теперь он настолько же дивный, насколько и смертный. Не знаю, куда ты пойдешь, но ты вполне можешь пойти с ним.

Суспирия отняла от сморщенного лица иссохшие костлявые ладони, усыпанные «печеночными пятнами». Девен не сразу сумел понять, что она плачет – столь глубоки были овраги морщин, в которых прятались слезы.

Инвидиана была злой. Суспирия – нет. Сердце Девена сжалось от боли, и в тот же миг в его ладонь скользнула рука Луны.

Перемены начались исподволь, едва заметно для глаз. Поначалу Девен и не заметил, как старческие морщины сделались не столь уж глубоки, а «печеночные пятна» поблекли. Совсем недавно одряхлевшая на его глазах, теперь Суспирия на глазах молодела. Спустя недолгое время старость отступила прочь, открыв взгляду лицо той, кого полюбил Фрэнсис.

Та же бледная кожа, те же черные, словно тушь, волосы, те же черные глаза и алые губы… однако прежнее совершенство, внушавшее страх и тревогу, уступило место обычной красоте дивных, заметно – достаточно, чтоб захватило дух – непохожей на человеческую, но не внушающей невыносимой жути, не леденящей кровь. Естественной.

Последняя слезинка, прозрачная, словно хрусталь, повисла на кончиках ее ресниц и пала вниз.

– Благодарю вас, – прошептала Суспирия.

С этими словами она, подобно Фрэнсису Мерримэну, начала истончаться, рассеиваться в воздухе, а когда трон опустел, Девен понял: оба ушли навсегда.

* * *

Какое-то время оба молча стояли у трона, невдалеке от мертвого Ахилла да сжавшейся в комок Эвридики и пары эльфийских рыцарей, а Луна никак не могла свыкнуться с тем, что видела и пережила.

Но вот одна из колонн треснула, переломилась надвое, и Луна осознала: гром не утих – напротив, звучит много ближе.

А Суспирия ушла.

– Что это? – спросил Девен, заметив страх на ее лице.

– Дикая Охота, – сбивчиво заговорила Луна. – Я собиралась просить Суспирию… Камень… сестры думают, что короли могут сменить гнев на милость, откажись она от власти… но теперь ее нет. Что же будет?

Не успела Луна договорить, как Девен сорвался с места и очертя голову помчался через зал, направляясь к трону. Нет, не совсем: обогнув трон сбоку, он уперся ладонями в серебряную спинку и поднажал.

– Помоги!

– В чем? – не поняла Луна, однако послушно двинулась к нему. – Трон ничего не значит. Нам нужно найти Лондонский камень…

– Он здесь! – От напряжения на тыльной стороне его ладоней вздулись жилы, но трон не сдвинулся с места ни на дюйм. – Потайная ниша… я ее видел…

На миг Луна замерла, но тут же бросилась к трону и принялась толкать его с другой стороны.

Трон, защищая свое сокровище, заскрипел, но даже не шелохнулся.

– Помогите! – зарычала Луна.

Возможно, повинуясь приказу инстинктивно, а может, попросту не желая погибать от рук Дикой Охоты, вначале сэр Керенель, а за ним и Эвридика поднялись с пола и присоединились к ним. Вчетвером им удалось отодвинуть трон от стены настолько, чтоб Девен с Луной смогли проскользнуть в открывшуюся брешь.

Потайная ниша за троном оказалась невелика: внутри едва хватало места для них двоих да камня, свисавшего с потолка. Из шероховатой, изъеденной временем глыбы известняка торчал меч: клинок наполовину ушел в камень, рукоять висела как раз на той высоте, куда способна дотянуться рука женщины необычайно высокого роста.

Какой от этого меча будет толк, когда одна из заключивших договор сторон отошла в мир иной? Этого Луна не знала, однако если отнести его Дикой Охоте как доказательство низвержения Инвидианы… слабовата, конечно, надежда, но ничего лучшего в голову не приходило.

Вот только до рукояти ей было не дотянуться. Луна взглянула на Девена, но тот лишь головой покачал: Инвидиана намного превосходила ростом даже его, да и касаться меча дивных ему, очевидно, не хотелось.

– Подсади меня, – велела Луна.

Испачканные запекшейся кровью ладони Девена легли на ее талию. Собравшись с силами, он вскинул Луну в воздух, насколько сумел высоко.

Рука Луны сомкнулась на рукояти меча, но меч из камня не выскользнул.

Вместо этого он повлек Луну, а с нею и Девена, кверху.

Кэндлуик-стрит, Лондон,

9 мая 1590 г.

От неожиданности желудок ухнул куда-то вниз. С головокружительной скоростью возносясь из потайной ниши на улицу города, Луна поняла, в чем дело. Наполовину ушедший в землю, Лондонский камень вовсе не тянулся вниз до самого Халцедонового Чертога. Тот, нижний Камень был попросту отражением верхнего, центральной осью огромного здания, созданного Суспирией и Фрэнсисом. В сей краткий, выворачивающий наизнанку душу миг Луна словно оказалась не только у Лондонского камня, но и в Соборе Святого Павла, и в Тауэре, и близ городской стены, и на берегу Темзы.

Когда этот миг миновал, Луна обнаружила, что стоит рядом с Девеном на Кэндлуик-стрит, по-прежнему сжимая в руке меч. Повсюду вокруг гремел бой. Одни все еще бились в небе, другие перенесли битву на улицы, и оттого лязг оружия несся со всех сторон – с Буш-лейн, и от церкви Девы Марии и Святого Ботольфа, и от Святого Суитина, сходясь воедино здесь, вокруг них. От воя собак мурашки бежали по коже, а кто-то трубил в рог, и его зов эхом несся над крышами, однако Луна не замечала ничего, кроме нескольких всадников, остановившихся в каких-то нескольких шагах перед нею.

– Довольно! – во весь голос вскричала она, вскинув меч к небу.

Казалось бы, ее крику нипочем не прорваться сквозь оглушительный рев битвы, однако он прозвучал громче охотничьего рога, немедля заставив всех и вся остановиться и смолкнуть.

Отовсюду, где только что гремел бой, на нее устремились изумленные взгляды. Сэра Кентигерна Луна не видела, но сэр Пригурд, широко расставив ноги, стоял с окровавленным двуручным мечом в руках над неподвижным телом сестры. Не оказалось нигде и Видара. На чьей стороне он бился? А может быть, вовсе сбежал?

Но этот вопрос вполне мог подождать. В воцарившейся над городом тишине Луна опустила меч, направив острие клинка на верховых – на древних владык дивных Англии.

– Вы принесли в мой город войну! – грозно сказала она. Голос ее прозвучал, точно приглушенное эхо приказа, остановившего битву. – И сейчас унесете ее прочь.

Их фигуры и лица казались смутно знакомыми, полузабытыми тенями былых – едва-едва сорокалетней давности – времен. Быть может, прежде один из них был ее королем? Уж не этот ли, с оленьими рогами да диким, беспощадным взором, что тронул коня вперед?

– Кто ты такая, чтоб отдавать нам приказы?

– Я – королева Халцедонового Двора, – ответила Луна.

Слова эти сорвались с языка сами собой. Девен, стоявший рядом, оцепенел. Меч в руке едва не задрожал, но проявить удивление Луна не посмела.

– Титул узурпаторши, обманом взошедшей на трон! – злобно оскалился эльфийский король. – Мы пришли вернуть свое и сметем с пути любого, кто вздумает нам помешать.

Руки крепче стиснули древки копий. Еще минута – и бой возобновится…

– Я – королева Халцедонового Двора, – повторила Луна и, повинуясь тому же инстинкту, что подтолкнул ее к сему заявлению, добавила: – Но не королева дивных всей Англии.

Взгляд всадника, увенчанного рогами оленя, полыхнул яростнее прежнего.

– Объяснись.

– Инвидианы больше нет. Договор, что помог ей лишить вас власти, расторгнут. Я вынула из Лондонского камня ее меч, посему власть в городе принадлежит мне. К вам же вернутся короны, отнятые ею многие годы назад.

– Но Лондон останется твоим? – заговорил рыжеволосый король.

Этот держался не столь враждебно, как его спутник. Повернув меч острием книзу, Луна взглянула ему в глаза, как равная.

– До постройки Чертога этим местом пренебрегали, ибо дивные живут в лощинах и полых холмах, подальше от глаз смертных. Халцедоновый Чертог – редкое исключение, а власти вашей в этих землях не было никогда. Пусть Инвидиана не могла претендовать на власть над всей Англией, но здесь, в этом месте, она сама создала себе царство, и отныне оно по праву мое.

Нет, в замыслах Луны ничего подобного не было. Прежде она собиралась лишь отнести королям этот меч как доказательство низвержения Инвидианы и просить их о мире. Однако, едва утвердившись ногами на городской земле, она почувствовала: Лондон принадлежит ей. Пусть они и короли, но оспаривать ее власть над столицей не вправе.

– Сегодня обеим сторонам еще предстоит оплакать погибших, – мягче, спокойнее, но столь же властно, как прежде, сказала она. – Но в самом скором времени нам, всем королям и королевам английских дивных, надлежит встретиться мирно, а после того, как мы заключим договор, добро пожаловать в мои владения.

Первым оказался рыжеволосый король. Он развернул коня так, что передние его копыта взвились в воздух, и испустил громкий клич. Следуя его примеру, рассеянные по городу отряды воинов вновь поднялись в небо и скрылись из виду. Одни за другим, отправились восвояси и прочие короли. Каждый уводил с собой часть Дикой Охоты, и вскоре вокруг не осталось никого, кроме подданных Луны.

Один за другим, они преклонили перед нею колени.

Оглядевшись, Луна увидела на земле много недвижных тел. Кое-кого еще можно было спасти, но не всех. Сами того не зная, они заплатили кровью и жизнью за ее корону.

Да, будет непросто. Сэр Кентигерн и кавалерственная дама Альгреста, если останутся живы… леди Нианна… Видар, если удастся его отыскать… не говоря уж о бессчетном множестве остальных, привыкших когтями и зубами пробивать себе путь наверх и жить в вечном страхе перед королевой.

Изменить это – дело небыстрое, но тем больше причин начать его прямо сейчас.

– Возвращайтесь в Халцедоновый Чертог, – велела Луна своим новым подданным. – Соберемся в ночном саду, и я объясню, что здесь произошло.

Все поспешили скрыться во мраке, оставив Луну с Девеном одних посреди Кэндлуик-стрит, под стремительно разбегавшимися в стороны тучами.

* * *

Осознав, что им наконец-то больше ничто не грозит, Девен медленно перевел дух. Все тело ныло, от голода мутилось в голове, но торжествовать победу это ничуть не мешало. Взглянув на Луну, он широко, от души улыбнулся. С чего начать разговор, без коего не обойтись? Она ведь теперь королева… поди пойми, что об этом и думать!

Едва успев улыбнуться в ответ, Луна замерла.

Да, Девен тоже услышал его: звон одинокого колокола вдалеке – похоже, где-то в Криплгейт.

Настала полночь. Скоро в столице зазвонят все колокола, сколько ни есть, от самых крохотных приходских церквушек до Собора Святого Павла. А Луна – здесь, под открытым небом, совершенно беззащитная, ведь ангельская сила покинула ее!

Мало этого. Звон повредит не только ей. Он уничтожит кое-что еще.

Девен почувствовал это, еще поднимаясь наверх сквозь Лондонский камень. Собор Святого Павла… Там, посреди нефа, остался открытым, распахнутым настежь один из двух изначальных входов в Халцедоновый Чертог, прямой путь из мира смертных в мир дивных.

Священные звуки, двенадцать ударов великого колокола, разрушат, сведут на нет все чары, позволяющие Халцедоновому Чертогу существовать.

– Дай руку!

Не дожидаясь ответа, Девен схватил Луну за руку и поволок в сторону, к Лондонскому камню.

– Внутри опасно! – вскрикнула Луна, дрожа всем телом, точно лист на ветру: следом за первым колоколом зазвонили другие.

Девен с маху хлопнул ладонью по шероховатой поверхности известняка.

– Внутрь мы не пойдем.

Камень являл собой центральную ось Лондона и его темного отражения, основу, связующую то и другое. Суспирия создала этот дворец не одна, так как одна бы просто не справилась: подобное может быть сотворено только объединенными силами смертных и дивных. А Фрэнсис Мерримэн – Девен мог прозакладывать жизнь – был истинным лондонцем, рожденным не далее границ, в коих слышен звон лондонских колоколов.

Как и сам Девен.

Держа руку на сердце столицы, Девен всей душой воззвал к силам, оставленным здесь предшественниками, другой точно такою же парой. Он вкусил вина дивных, Луна хранила в сердце ангельскую мощь. Оба они изменились, оба принадлежали не к одному – к двум мирам, и Халцедоновый Чертог отозвался, ответил.

За ним откликнулись Темза, и городская стена, и Тауэр, и собор.

И вот к общему хору присоединился великий колокол Святого Павла. Звук нахлынул волной, пронизавшей насквозь все тело. Точно волнорез, хранящий гавань от шторма, Девен принял всю силу его удара на себя и велел входу затвориться.

Четвертый удар… восьмой… и, наконец, двенадцатый. Последние отголоски ударов колокола Святого Павла стихли, а следом за ним умолкли и все остальные лондонские колокола. Дождавшись полной тишины, Девен отнял ладонь от камня и медленно, с опаскою поднял взгляд. Что, если он ошибся? Что, если он спас Чертог, а Луну оставил без защиты, и она рассыпалась, обратилась в ничто?

Но нет, опасения оказались напрасны. Подняв взор, Девен встретился взглядом с Луной, а та, улыбнувшись, привлекла его к себе, припала губами к его губам.

– Я назову тебя первым из своих рыцарей – если, конечно, ты согласишься назвать меня своей леди.

Воспоминания:

9 января 1547 г.

Он шел вдоль длинной, украшенной колоннадой галереи, вслушиваясь в стук собственных каблуков, изумленно поглаживая ладонью каменные бока колонн. Великий дворец никак не мог появиться здесь, сделавшись явью в течение считаных минут, однако он видел это собственными глазами. Видел, и, более того, тоже приложил к его сотворению руку…

Эта мысль кружила голову до сих пор.

Дворец был огромным, куда больше, чем он ожидал, и пока что почти пустым. Сестры, хотя и заглядывали время от времени в гости, предпочли остаться дома. «Ничего, – уверяли они, – как только слух разойдется, как только дивный люд в это поверит, другие придут, непременно придут».

Однако сейчас весь этот дворец принадлежал только ему да женщине, которую он разыскивал.

Отыскалась она в саду – так они называли это место, хотя до сада ему было еще далеко: скамью на берегу Уолбрука окружали лишь несколько нарядных цветочных кустиков, подаренных сестрами на новоселье. Она сидела не на скамье, а рядом, на голой земле, и задумчиво, отстраненно шевелила опущенными в воду пальцами. В саду царила приятная прохлада – совсем не то, что зимняя стужа, сковавшая мир наверху.

Когда он сел рядом, она даже не шелохнулась.

– Вот, еще семян принес, – сообщил он. – Дара сажать да растить у меня нет, но не беда, Гертруду уговорим, ведь это не розы.

Она не ответила. В глазах его отразилась тревога и нежность.

– Суспирия, взгляни на меня, – сказал он, взяв ее за руку.

Глаза ее блестели от слез, однако гордость не позволяла ей плакать.

– Все это впустую, – заговорила она. – Ничего не вышло.

В ее мелодичном голосе слышалась дрожь.

– А помнишь этот звук, полчаса назад?

– Какой звук?

– Вот именно, – победно улыбнулся он. – Полчаса назад звонили колокола всех церквей в Лондоне, а ты ничего не слыхала! Наш дворец – укромная тихая гавань, другой такой не существовало даже в легендах. Со временем здесь соберется множество дивных, а ты говоришь: все впустую!

Высвободив руку, она вновь отвернулась в сторону.

– Но проклятие так и осталось со мной.

Да, разумеется… Суспирию Фрэнсис знал куда дольше, чем можно было подумать, взглянув на его лицо: среди смертных он не жил уже много лет. Этот дворец сам по себе был грандиозным предприятием, задачей, приводившей обоих в восторг. Как они оба мечтали о великих делах, которые смогут свершить, когда он будет построен! Но изначальная цель сей затеи была иной, и Суспирия не забывала о ней ни на миг.

Да, в этом смысле все их старания действительно пропали даром.

Придвинувшись ближе, он нежно обнял ее и привлек к себе. Суспирия покорно прилегла, опустив голову к нему на колени. «Может, сказать ей правду? – подумал он, бережно откинув с ее лица непослушную прядь волос. – Может, признаться?» Он знал: это лицо – лишь иллюзия, созданная, чтоб спрятать за нею старость и увядание. Знал, и правда его не отпугивала. Пугало другое: не оттолкнет ли ее его признание? Что она скажет, узнав, что ему все известно?

Посему он, как всегда, промолчал и прикрыл глаза, на время забыв обо всем, кроме ее шелковистых волос да тихого плеска Уолбрука.

Этот негромкий звук освободил его от оков разума, повлек туда, где хватка времени слабеет и разжимается, и там, в этом месте, перед ним возник образ…

Почувствовав перемену, Суспирия высвободилась из его замерших рук, села, заключила его лицо в ладони.

– Видение?

Не в силах вымолвить ни слова, он кивнул.

Лицо Суспирии озарилось знакомой мечтательной, нежной улыбкой. В последнее время он видел ее нечасто.

– Мой Тиресий, – проворковала она, гладя его по щеке. – Что же ты видел?

– Сердце, – шепнул он в ответ.

– Чье сердце?

Фрэнсис только покачал головой. В который раз он видел, но не понимал…

– Сердце, отданное в обмен на яблоко из нетленного, вечного золота. Что это значит, понять не могу.

– Я тоже, – призналась Суспирия. – Однако смысл твоих видений ускользает от нас не в первый, и, думаю, не в последний раз.

Совершив над собою усилие, он сумел улыбнуться.

– Неважный из меня провидец. Похоже, я слишком долго прожил среди вас и больше не могу отличить настоящих видений от собственных фантазий.

Суспирия рассмеялась, и Фрэнсис счел это победой.

– Какие игры мы с тобой можем разыгрывать! Ведь большинство дивных готовы принять за истинные пророчества самые странные вещи. Можно отправиться ко двору Герна и учинить там великое замешательство.

Чтоб ей стало легче на сердце, он с радостью согласился бы и на эту затею, пусть даже рискуя навлечь на себя гнев великого короля в венце из оленьих рогов. Но тут его внимание отвлек новый звук. К негромкому журчанию ручья прибавились чьи-то шаги, донесшиеся из коридора, ведущего к саду.

Услышала их и Суспирия. Поднявшись, оба увидели в арочном проеме пухлую фигурку Розамунды Медовар. Мало этого, явилась она не одна: за нею стоял незнакомый Фрэнсису дивный – усталый, в дорожной пыли, с огромным вьюком за плечами.

Фрэнсис взял Суспирию за руку. Та вопросительно подняла брови.

– Похоже, к нам прибыл новый жилец. Идем, поприветствуем его вместе.

Большой Виндзорский парк, Беркшир,

11 июня 1590 г.

Должно быть, этот дуб стоял здесь от начала времен – столь он был огромен и древен. Его толстые ветви тянулись в стороны, точно могучие руки, укрывая землю у корней изумрудными тенями.

Под этим пологом собралось более четырех десятков гостей. Такого собрания дивных владык еще не видела Англия! Сошлись они со всей страны, из Камберленда и Нортумберленда, из Корнуолла и Кента, и со всех межлежащих земель – короли и королевы, лорды и леди и прочие великие да знатные особы, а в стороне, в почтительном отдалении, выстроилась их свита… От всего этого великолепия просто захватывало дух!

Встречу назначили здесь, на нейтральной территории, вдали от спорных земель и дивного чертога, который многие до сих пор почитали творением неестественным, символом презренной узурпаторши. Здесь, под надежной защитой древнего дуба, древа королей, им предстояло обсудить возникший спор – и, в конечном счете, признать право новой королевы на трон.

Но Луна знала: все это – только формальность. Ее право на Лондон было признано в ту минуту, когда Дикая Охота повиновалась приказу уйти. Рассеянно поглаживая рукоять меча, внимала она пышной, витиеватой речи одного из королей о традиционных правах дивного монарха. Наследовать трон Инвидианы ей вовсе не хотелось: слишком уж много мрачных воспоминаний это влекло за собой, а камней Халцедонового Чертога вовек не отмыть от крови, но этого решения, как и всех остальных, было уже не изменить.

Речи затянулись надолго. Сопредельные владыки упивались вновь обретенным достоинством и властью, и к этому Луна была готова. Однако со временем их многословие успело порядком ей надоесть, и представившейся, наконец, возможностью высказаться она воспользовалась с искренней радостью.

Держа в руках Лондонский меч в ножнах, она обвела взглядом собравшихся королей. Надетое в этот день платье полуночно-синего шелка, сверкавшее лунным светом и бриллиантами, казалось чрезмерно броским: Луна отнюдь не забыла, как, выпав их фавора, пряталась по закоулкам Халцедонового Чертога, кутаясь в лохмотья собственных нарядов. Однако платье было выбрано неспроста: многие из собравшихся одевались в кожу или листву, не столь явно напоминавшие одеяния смертных, Луне же непременно следовало подчеркнуть одно немаловажное обстоятельство. Памятуя об этом, она перевела взгляд за спины собравшихся прямо под дубом, на рыцарей и дам, ожидавших в стороне.

Подняв руку, она поманила его к себе.

Майкл Девен, стоявший между сестер Медовар, замешкался, заколебался, чего и следовало ожидать. Однако Луна, не сводя с него взгляда, вопросительно приподняла бровь. Пришлось ему выйти вперед и встать за ее левым плечом, заложив руки за спину. Подобно Луне, он был одет в небывало роскошный наряд, сшитый для него дивными мастерами специально к этому дню.

– Те, кто сегодня собрался здесь, – заговорила Луна, – вспоминают Инвидиану без всякой любви. Я сама вспоминаю житье под ее властью с болью. Но сейчас прошу вас вспомнить кое-кого другого – женщину по имени Суспирия. Ее попытка… Некоторые скажут: подобное вне наших сил. Другие заявят, что и пытаться незачем, что смертные и дивные всегда жили врозь, и пусть сей порядок останется неизменным.

– Однако мы живем здесь, в лощинах и полых холмах, потому что сами не верим в этакое разграничение. Потому что выбираем из них, из людского рода, возлюбленных, и повитух для наших детей, поэтов для наших чертогов и пастухов для наших стад. Потому что помогаем им защитными чарами, воодушевляем их в битвах и даже облегчаем скромный обыденный труд ремесленников да домохозяек. Так ли, иначе, а жизнь наша вплетена в их жизнь – возможно, к добру, возможно, к худу, но житьем врозь это не назовешь.

– Суспирия поверила в возможность согласия между двумя мирами и, движимая сей верой, сотворила Халцедоновый Чертог. Однако, говоря только о ней, мы совершим ужасную несправедливость, так как упустим половину сути дела: Чертог был сотворен дивной и смертным, Суспирией и Фрэнсисом Мерримэном.

Взяв Девена за руку, Луна потянула его к себе. В ответ Девен крепко сжал руку Луны, однако без колебаний шагнул вперед и встал рядом.

– Не разделяя их веры, я даже не подумала бы заявлять о своих правах на Халцедоновый Чертог, и впредь останусь первой ее поборницей. Пока Халцедоновым Двором правлю я, рядом со мною всегда будет стоять смертный. Смотрите на нас и знайте: вот оно, истинное сердце Халцедонового Двора. И все, кто с этим согласен, всегда будут желанными гостями в его стенах.

В тиши и безветрии летнего дня слова ее слышали все. Кое-кто из королей и их свиты неодобрительно хмурил лбы. Что ж, этого Луна вполне ожидала. Однако хмурились вовсе не все. К тому же, свою позицию, свою политику – сходство с Суспирией, отличие от Инвидианы – она описала предельно ясно, а это и было главной целью сегодняшней встречи.

Разумеется, одними речами дело не кончалось. Вечером будет устроен праздник, и Луна, как королева, обязана на нем присутствовать, однако прежде должны произойти еще две вещи.

В сумерках они с Девеном, вновь рука об руку, пошли прогуляться вдоль берега журчавшего неподалеку ручья. О многом переговорили они за месяц, прошедший со дня памятной битвы, избавились от остатков лжи, поведали друг другу обо всем, что случилось за время их разлуки, и о случившемся, пока они были вместе – о том, что прежде предпочитали держать в секрете.

– Рядом с тобою всегда будет смертный, – сказал Девен. – Но не всегда я.

– Да, с тобой я так не поступлю ни за что, – тихо, серьезно ответила Луна. – Ведь Фрэнсиса искалечила не только жестокость Инвидианы. Жизнь среди дивных рано ли, поздно, а доведет до беды. Я люблю тебя таким, каков ты есть, Майкл, и превращать в сломанную куклу не стану.

Да, полностью оставить ее мир он тоже не мог. Выпитое эльфийское вино подействовало на него, как сила Анаэля – на Луну. Однако миру дивных вовсе ни к чему поглощать его целиком.

– Я понимаю, – отвечал Девен, вздохнув и крепче сжав ее руку. – Понимаю и благодарен тебе за это. Однако отчаяние Суспирии нетрудно понять. Всюду вокруг – бессмертие, да только не для нее…

Остановившись, Луна повернулась к нему, сжала в ладонях его руки.

– Взгляни на это моими глазами, – сказала она. – В жизни смертных столько страсти, столько огня, а мой удел – разве что греться с краю. А когда… – Голос ее дрогнул в предчувствии неизбежной скорби. – А когда ты уйдешь в иной мир, я не стану печалиться и оправляться от скорби, как человек. Быть может, когда-нибудь я полюблю другого, но ни эта любовь, ни горечь этой утраты для меня со временем не померкнут. Отдав свое сердце, забрать его назад я не смогу никогда.

– Но Фрэнсис вернул Суспирии ее сердце, – через силу улыбнувшись, напомнил Девен.

Луна покачала головой.

– Нет, не вернул. Он разделил его с ней и напомнил ей, что она его любит – и ныне, и вовеки.

Девен смежил веки, несомненно, как и сама Луна, вспоминая все, что случилось на их глазах в Халцедоновом Чертоге. Но вот рядом ухнул филин, и он со вздохом расправил плечи.

– Однако у нас дела. Идем, она ждать не любит.

Виндзорский замок, Беркшир,

11 июня 1590 г.

Когда все слуги и камеристки были отосланы прочь и в комнате, кроме них троих, не осталось ни души, Елизавета сказала:

– Думаю, мистрис Монтроз, пора тебе показать свое истинное лицо.

Девен краешком глаза взглянул на Луну. Должно быть, ожидавшая этакой просьбы, она не колебалась ни минуты. Золотистые волосы и сливочно-белая кожа исчезли, открыв перед Елизаветой всю неземную красу королевы эльфов и фей.

Губы Елизаветы на миг сжались, сложившись в жесткую тонкую линию.

– Итак, ты – ее преемница.

– Да.

Не услышав от Луны надлежащего обращения к монаршей особе, Девен внутренне вздрогнул, однако она поступила совершенно верно: Елизавета должна видеть в ней равную, правительницу сопредельной страны.

– И от имени своего народа приношу искренние извинения за зло, причиненное твоему королевству руками Инвидианы.

Елизавета, поигрывая шелковым веером, сверлила Луну пристальным взглядом.

– Вот как… Да, это правда, зла она причинила немало.

Девен никак не мог решить, на какую из королев смотреть, но что-то в поведении Елизаветы натолкнуло его на одну мысль.

– Ваше величество, – заговорил он, обращаясь к престарелой смертной, – давно ли вы знали, что Анна Монтроз – не та, за кого себя выдает?

В темных глазах Елизаветы неожиданно мелькнуло веселье, уголки губ дрогнули в улыбке, гордой и чуточку самодовольной.

– Мои лорды из Тайного Совета с великой заботой приглядывают за действиями моих царственных кузенов в иных странах, – сказала она. – Должен же кто-нибудь приглядеть и за той, что живет по соседству.

Вот это заставило Луну встрепенуться:

– Выходит, ты…

– Знала и о других? Да. Разумеется, не обо всех: несомненно, она подсылала к моим лордам и рыцарям временных агентов, которых я в глаза никогда не видела. Но кое о ком знала. Например… – Тут гордость проступила на лице Елизаветы со всей очевидностью. – Например, о Маргарет Ролфорд.

Луна на миг разинула рот, но тут же опомнилась, вновь приняла достойный вид и почтительно склонила голову, признавая ее правоту.

– Прекрасно подмечено. Можно бы удивиться, что мне позволили остаться при дворе, однако знать агентов врага и приглядывать за ними – куда удобнее, не так ли?

– Именно.

Елизавета с задумчивым видом шагнула вперед. Ростом она превосходила Луну, но лишь самую малость.

– Не могу сказать, что твое появление мне по нраву, – продолжала она. – Слишком уж много ссор, слишком много вражды, все это не так просто забыть. Но я, по крайней мере, надеюсь на мирные отношения.

Луна кивнула. Глядя на них обеих, Девен отметил выбор цветов: Луна оделась в полуночно-синее с серебром, Елизавета – в красно-коричневую парчу с золотом и самоцветами. Ни та ни другая не надела черного, хотя обычно Елизавета черный цвет очень даже жаловала… За разительный контраст с белой кожей и рыжиною волос, или из-за какой-то неявной связи, а то и соперничества с Инвидианой? Как бы то ни было, похоже, обе решили отречься от прошлого – по крайней мере, на сегодня.

Елизавета отвернулась, прошлась по комнате и резко спросила:

– Каковы твои намерения касательно моего двора?

Это и было истинной причиной встречи, истинной целью визита «мистрис Монтроз» в Виндзорский замок. Девен и Луна обговорили все загодя, однако ни тот, ни другая не могли знать, какой ответ хочет услышать Елизавета. Оставалось одно: сказать правду.

– Вопрос деликатный, – ответила Луна. – Скажем так, блюсти равновесие. Инвидиана вмешивалась в ваши дела слишком бесцеремонно, направляя твои действия к собственной выгоде и грубо попирая твои права верховной владычицы. Подражать ей в сем я не желаю. Но также мы не хотели бы видеть Англию павшей под натиском католических сил. Не стану говорить за все королевства дивных, но, если тебе придется обороняться, Халцедоновый Двор придет на помощь.

Елизавета неспешно кивнула, обдумывая услышанное.

– Понимаю. Что ж, договорами я сыта по горло, и ни о каких мечах в камне, связующих нас друг с дружкой, не желаю даже слышать. Однако, если Англии будет грозить опасность, возможно, я вспомню о твоем слове.

Тут она неожиданно повернулась к Девену.

– Что до тебя, мастер Девен, – ты предложил избавить меня от этого договора и слово сдержал. Скажи, чего ты хотел бы в награду?

Все мысли разом вылетели из головы. Ах, как бы смеялись Колси с Уолсингемом, увидев его в эту минуту! Ведь он пошел на придворную службу с твердым намерением возвыситься, а теперь, заполучив в руки столь великолепную возможность, не мог придумать, чего попросить. Впрочем, неудивительно: жизнь его приняла такой неожиданный оборот…

Преклонив колени, он сказал первое, что пришло на ум:

– Ничего, государыня, кроме вашего благосклонного позволения последовать зову сердца.

Ответ Елизаветы был холоден и прям.

– Ты же сам понимаешь, что не можешь взять ее в жены. Ни один из английских священников не согласится вас обвенчать.

Тут мог бы помочь Джон Ди, но Девен еще не набрался мужества обратиться к нему с этакой просьбой.

– Я говорю не только о браке.

– Вижу, вижу.

Тон Елизаветы заметно смягчился; теперь в нем слышались отзвуки тихой печали, никогда не покидавшей ее сердца.

– Что ж, – продолжала она, – официально этого, конечно, устроить нельзя – объяснять суть дела моим лордам-советникам я не возьмусь, но, если наша венценосная кузина удовольствуется словом королевы Англии, будь нашим послом при Халцедоновом Дворе.

Казалось, улыбка Луны слышна в ее голосе:

– Мы были бы этому весьма рады.

– Благодарю, государыня, – сказал Девен, склонив голову ниже прежнего.

– Но есть тут одна загвоздка…

Шагнув к Девену, Елизавета коснулась белоснежными пальцами его подбородка, так что он волей-неволей был вынужден поднять голову и взглянуть в ее непроницаемо-темные всевидящие глаза.

– Назначить на такой важный пост простого джентльмена – это же просто оскорбительно.

Елизавета сделала вид, будто задумалась, и Девен отметил, сколь великую радость приносит королеве возможность чествовать и награждать тех, кто служит ей верой и правдой.

– Думаю, нам следует посвятить тебя в рыцари. Согласен ли ты?

– Всей душой.

Улыбнувшись одной из своих королев, Девен краем глаза увидел улыбку другой.

Служить двум господам… Если в один прекрасный день Елизавета обратится против Луны, он здорово пожалеет об этом назначении.

Однако он не покинет мир дивных и не оставит Луну. Вдвоем они сделают все, чтоб этот день никогда не настал.

Назад: Акт четвертый

Дальше: Эпилог