Акт четвертый

Теплый луч солнца ласкает лицо, проникшие сквозь лен рубашки травинки щекочут, покалывают тело. Он улыбается, смежив веки, легкий бриз несет мысли вдаль. Хор насекомых негромко, мягко гудит, вторя мелодиям птиц. Слышится шорох листвы. С гребня холма доносится смех – ее смех, заливистый, звонкий, как трель колокольчика.

Влажная почва мягко пружинит под босыми ногами. Он бежит, бежит через лес. Она впереди, совсем близко, мелькает среди колышущихся пятен изумрудных теней, но ветки и сучья упорно преграждают ему путь. Дурацкие игры! Должно быть, она попросила деревья о помощи. Но их игра грубовата: прутья цепляют и даже рвут рубашку, кромки листьев обретают остроту, режут щеки, а камни и желуди ранят босые пятки. Следы за спиной полны крови. Нет, эта игра ему уже не по нраву!

Лишь чудом он успевает остановиться на самом краю ямы, едва не свалившись вниз.

А там, глубоко-глубоко внизу…

Должно быть, она спит. Лицо ее дышит покоем, на губах играет едва заметная улыбка.

Но тут тело внизу начинает гнить, кожа лица увядает, становится бледной, как гриб, морщится, вздувается, распухает, губы, глаза, щеки проваливаются внутрь. Он вскрикивает, но к ней спуститься не может: змея обвивается вкруг его тела тугими кольцами, и как он ни бьется, как ни старается высвободиться, все впустую. Змея подается назад и наносит удар, вонзает клыки в его лоб. Шесть колотых ранок лишают его и способности двигаться, и дара речи – и, конечно, теперь она потеряна для него безвозвратно.

Столпившиеся вокруг дивные смеются, злорадно хохочут над его слепыми метаниями, но, когда он бессильно обвисает в наброшенных на него путах лоз, забава утрачивает всякий смысл. С его грезами так легко, так просто играть, и королева ни словом не возражает… Пресытившись его безмолвными содроганиями и заскучав, дивные велят лозам разжать хватку и расходятся.

Он остается в ночном саду, растения коего не знают ни солнца, ни ветра. Высоко над головой мерцают, словно читая по буквам непостижимые послания, холодные огоньки. Возможно, в игре их – предостережение. Если б он только мог его распознать…

Хотя – что проку? Он получал предостережения и прежде, да только не понял их.

Сбоку журчит вода. Подобно ему, она похоронена здесь, позабытая верхним миром, презираемая миром нижним, вовек обреченная служить ей, точно цепной пес.

Сострадание к его мукам течению вод неведомо.

Здесь, на берегу ручья, он плачет о своей утрате. Кровавые слезы на краткий миг пятнают прозрачную воду и растворяются, обращаясь в ничто.

И залитые солнцем поля, и смех, и она – все это утрачено навек. Здесь, в этих каменных стенах, он делит с нею могилу. Остался пустяк – умереть.

Однако он знает, в чем правда.

Воссоединить его с ней не под силу даже самой смерти.

– Вам, леди Луна, нужно вернуться назад, в Халцедоновый Чертог, – сказала Розамунда.

Гертруда присела в углу и что-то забормотала холеной, упитанной серой мыши в сложенных чашей ладонях. В ответ зверек понимающе кивал. Луна бездумно наблюдала за ней: после того, как она отважилась ввязаться в измену, все мысли словно бы рухнули с ног, оцепенели от потрясения и усталости. Отчаянный поступок. Можно сказать, самоубийственный. Завтра же утром она пожалеет о сказанном.

А может, и нет? Взгляд ее снова скользнул по Девену, точно железо по точильному камню. Нет, на его каменном лице не было ни намека на сожаления. А ведь Луна вовсе не ожидала, что он угодит в эти сети, и не видела способа освободить его. Как он сейчас ни растерян, на попятную не пойдет ни за что. Ведь этот договор приносит Елизавете не только выгоду, но и вред – так говорил Тиресий… нет, не Тиресий – Фрэнсис Мерримэн. Провидец так отчаянно бился за то, чтобы вновь стать самим собой! Самое меньшее, чем могла бы почтить его память погубившая его Луна, – это даровать ему настоящее имя.

Итак, Фрэнсис Мерримэн считал этот договор ужасной ошибкой. Сестры Медовар, очевидно, были с этим согласны. Вдобавок, господин Девена вполне мог быть убит по приказу Инвидианы, и, зная его, Луна ни минуты не сомневалась: он этого так не оставит.

Самой же ей нечего терять, кроме жизни – и то висящей на волоске. Вот только достаточный ли это повод, чтоб изменить своей королеве?

Тут в голове ее встрепенулись, зашевелились смутные воспоминания. Быстротечные мысли о том, что прежде все было иначе. О том, что в прежние времена дивные Англии жили теплее, уютнее. Да, порой строили друг дружке козни, да, порой обходились жестоко со смертными, но ведь не каждый же день! Ныне их жизнь текла в неослабевающем страхе перед ежеминутной, нескончаемой угрозой гибели.

Тень Халцедонового Чертога накрывала и тех, кто жил вдали от двора.

Халцедоновый Чертог… Слова Розамунды наконец-то достигли цели.

– Невозможно, – разом вскинувшись, выпрямившись, ответила Луна. – Внизу меня казнят, едва нога моя переступит порог.

– Вовсе не обязательно, – возразила Гертруда. Серая мышь ускользнула, и теперь брауни принялась раздувать огонь, подбросив в очаг полено, отчего комната озарилась ярким, веселым пламенем. – Я послала Пискуна поглядеть, не нашел ли кто тела Фрэнсиса. Насколько нам ведомо, брошь не подает Инвидиане знака, когда ее жертва гибнет, так что королева, может, еще и не знает ни о чем.

При одной мысли о том, чтоб оказаться близ королевы, когда та узнает о происшедшем, желудок скрутило судорогой.

– Но ведь она непременно узнает, как он погиб. И задастся вопросом, кому он раскрыл ее тайну.

Кивок Розамунды не отличался благодушием, однако не выражал и половины той тревоги, что должен бы.

– Вот потому-то мы и должны подсунуть ей другого подозреваемого. И, думаю, если на него укажете вы, это пойдет вам на пользу, – сказала брауни, задумчиво поджав пухлые губы. – Конечно, она все равно будет гневаться и опасаться, задаваясь вопросом, много ли Фрэнсис успел сказать перед смертью. Но этому горю уже не помочь: устроить все так, будто он умер от иных причин, нам не по силам. Остается одно: позаботиться, чтобы ее подозрения не пали на вас.

– А кто у тебя на уме? – спросила Гертруда сестру.

– Сэр Дервуд Корр. Мы можем предупредить его, чтобы бежал сегодня же ночью и оказался подальше от дворца прежде, чем она прикажет взять его под арест.

Девен взглянул на Луну, однако замысел сестер Медовар был для нее такой же загадкой, как и для него.

– Кто таков этот сэр Дервуд Корр?

– Эльфийский рыцарь, недавно взятый на службу в Халцедоновую Стражу. А кроме того – агент Дикой Охоты.

Гертруда одобрительно закивала.

– Да, их она все равно боится, так что особого вреда в этом нет.

Похоже, сестры не шутили. Агент Дикой Охоты, проникший в ряды Халцедоновой Стражи… и Медовар – мало того, что откуда-то знают об этом – готовы уберечь рыцаря от опасности?

– Значит, вы заодно с Дикой Охотой?

– Не совсем, – уклончиво отвечала Гертруда. – Да, они-то были бы рады, но мы обычно предпочитаем не помогать им, так что сэра Дервуда привел ко двору кто-то другой. Однако за их делами мы приглядываем, не без этого.

На это экстраординарное утверждение ответа у Луны не нашлось. А вот Девен, ссутулившийся над столом, насколько позволял жесткий дублет, насмешливо фыркнул.

– Господин главный секретарь полагал, что набирать агентуру из женщин бесчестно, но для вас он, клянусь, непременно поступился бы этим правилом!

«Нет, они не шпионки, – подумала Луна. – Они – заправилы целой шпионской сети, а в агентах у них – даже птицы небесные и полевые зверьки».

– Итак, леди Луна, – энергично заговорила Розамунда, – как только Пискун вернется с докладом, мы втихомолку проведем вас назад в Халцедоновый Чертог. Можете сообщить Инвидиане, что сэр Дервуд – союзник Дикой Охоты. Обнаружив его бегство, она решит, будто Фрэнсис разговаривал не с вами, а с ним. И, если повезет, начнет относиться к вам хоть немного благосклоннее.

На это Луна почти не надеялась. Неужто она вправду решится вернуться к прежней крысиной жизни, прятаться от Видара, от кавалерственной дамы Альгресты и от всех остальных, кому вздумается угодить королеве, навредив Луне, а то и погубив ее?

Ответ содержался в неярком ровном огне, тлевшем в груди со времен заточения, а то и с самого дня бесславного возвращения из морских глубин.

Да, решится. Вернется назад и разнесет в пух и прах все, что сумеет.

«Если так, я вправду изменница. Да поможет мне вся магия дивных!»

– Хорошо, – пробормотала она.

Девен глубоко вздохнул и расправил плечи.

– А что могу сделать я?

– На это сейчас нет времени, – отмахнулась Гертруда. – Нам нужно вернуть во дворец леди Луну, пока Фрэнсиса не нашли. Могу я просить вас об одолжении, мастер Девен?

– О каком же? – насторожился он.

– Ничего страшного, дорогой, вы только поможете нам обойти Инвидианин запрет. Идемте, я все покажу.

Взяв Девена за руку, Гертруда повела его к лестнице.

Проводив их взглядом, Луна осталась наедине с Розамундой.

– Не опасно ли? – тихо спросила она. – Направляясь сюда, я об этом не думала, однако Инвидиана имеет соглядатаев повсюду. И может узнать, о чем здесь говорилось.

– Ну, это вряд ли, – возразила Розамунда. Теперь обычное благодушие вернулось к ней в полной мере. – Мы ведь под розовым кустом – воистину, «sub rosa». Ничто из случившегося в этих стенах не выйдет за их пределы.

Тут Луна впервые подняла взгляд к сводам потайной комнаты. По потолку, точно узловатые пальцы, тянулись извивы древних корней, а на коре их, сколь это ни невероятно, желтели созвездия крохотных ярких роз. Древние символы тайны внушили ей толику спокойствия. Впервые за многие-многие годы у Луны появились друзья, которым можно было довериться.

Ей следовало прийти к сестрам Медовар раньше. Прийти и спросить о Фрэнсисе Мерримэне у них.

Великолепные обманщицы, они смогли убедить всех вокруг, будто держатся в стороне от подобных материй – иначе ни за что не прожили бы здесь столь долгое время.

Подумав об этом, Луна вспомнила, что кое-чего не сказала.

– Спасибо вам за доброту, – прошептала она, не в силах взглянуть Розамунде в глаза. – Я перед вами в неоплатном долгу.

Слова прозвучали неловко: она и сама позабыла, когда в последний раз произносила их от чистого сердца.

Брауни шагнула к ней, взяла ее за руки и улыбнулась.

– Помогите нам исправить зло, – сказала она, – и считайте, что долг возвращен с лихвой.