Книга: Халцедоновый Двор. Чтоб никогда не наступала полночь

Акт третий

О небеса, зачем вы ночь создали?

Ведь днем свершился б этот грех едва ли.

Томас Кид.
«Испанская трагедия»

Пляс их затейлив: в танце они то сходятся вместе, то расходятся вновь, юбки и длинные рукава покачиваются в контрапункт их шагам. Но его уши не слышат ни музыки, ни их веселого смеха. В его мире царит безмолвие. На его взгляд, все вокруг – призраки: танцуют они под землей, а значит, в царстве мертвых, а мертвые не имеют голоса и не способны говорить. Помнится, Эней поил духов кровью, и Одиссей – тоже, но здесь подобных героев нет, стало быть, нет и крови, чтоб вновь пробудить к жизни голоса умерших.

С этими мыслями он стоит, привалившись спиною к колонне, а прочие духи таращатся на него. Впрочем, нет, не духи. Теперь он припоминает – все они живы. Живы и говорят, только он не может их слышать. Вокруг только шепот – призрачный, нереальный.

Все в недоумении: отчего он не разговаривает с ними? Да, именно так делают живые – говорят, беседуют, подтверждают свое бытие словом. Но если Тиресий был слеп, то человек, носящий его имя, нем. Не может, не смеет заговорить.

Челюсти его стиснуты накрепко, до боли в зубах. Слова бьются в груди, точно птицы в неволе, в отчаянии, в ужасе рвутся наружу, но он держит их в себе, и за то они терзают его когтями да клювами, и кровь его струится из тысячи незримых ран. Но нет, говорить он не может. Если он подаст голос, если издаст хоть звук…

«Вы настоящие?» Вот что он хочет знать – отчаянно, больше всего на свете. Если они настоящие… если бы убедиться в этом, возможно, ему и хватило бы храбрости…

Нет. Храбрости в нем ни на грош. Храбрость его мертва, сломлена пытками этого места. Слишком уж много он видел – того, что придет, или того, что пришло, или того, что может прийти, или того, чему не бывать вовеки. Разницы он больше не чувствует. Если есть разница, значит, выбранные им решения чего-то стоят. В том числе и ошибочные – ведь ошибаться свойственно каждому.

Огонь. Повсюду вокруг – лишь огонь, пепел и кровь. Танцоры исчезают. Рушатся стены, камень дробится в пыль, небо идет на битву с землей. Он крепче и крепче зажимает руками глаза и уши, бьется всем телом о твердь колонны… Что это? Он вскрикнул?! Когти страха вцепляются в горло. Ни звука. Ни звука. Все беды, все зло – от слов; зла не приносят лишь речи, где нет ни единого слова.

Со всех сторон на него таращат глаза, смеются, но он ничего не слышит.

Безмолвие душит. Может, заговорить, и делу конец?

Но нет. Он не может. Ему не хватает сил. Слишком уж много утрачено. Тот, кто ему нужен, ушел, ушел безвозвратно. Он одинок, нем, лишен воли к действию.

Об этом она позаботилась.

Свернувшись, сжавшись в комок на каменном полу, не зная, где улегся, и не заботясь об этом, он стискивает дрожащими пальцами горло. Птицы рвутся на волю, стремятся в полет. Но он должен держать их внутри, взаперти – там, где они не причинят зла никому, кроме него самого.

Разумеется, все это ненастоящее. Однако грезы тоже могут убивать.

Лондонский Тауэр,

9 апреля 1590 г.

Яркий свет отзывался резью в глазах, но Луна не желала выказывать муки.

– Тиресий. Провидец. Прорицатель королевы. Не велите ли вы ему…

Нет. Какое там «велите» – требовать подобных вещей она больше не вправе.

– Не попросите ли вы его заглянуть ко мне?

Ответом ей был грубый хохот. Голос сэра Кентигерна Нельта рокотал на октаву ниже баса сестры, а звучал вдвое отвратительнее. Под стать голосу был и хозяин – от грубо вытесанного лица и вплоть до жестокого нрава. Быть может, он даже не удосуживался передавать ее просьбы по адресу, однако иного выхода у Луны не имелось.

Первым из адресатов был Видар. Да, она уже в долгу перед ним, но ради того, чтоб выбраться из этой темницы, посулила бы и большее. Впрочем, он не пришел. Не пришла и леди Нианна, чему Луна ничуть не удивилась. Еще она состояла в неплохих отношениях с прежним валлийским послом, буганом по имени Дриз Амсерн, но Тилвит Тег, не желая, чтоб кто-либо подвергался разлагающему влиянию Халцедонового Двора слишком уж долго, меняли послов регулярно. В свой черед отбыл восвояси и Амсерн. Ну, а сестры Медовар попросту не имели никакого политического веса и ничем не могли бы помочь.

Королевский провидец был последним, кто пришел Луне на ум.

Повинуясь жесту сэра Кентигерна, тюремщики-гоблины навалились на тяжелую створку бронзовой двери и вновь затворили темницу.

Действительно, внутри царила непроглядная, абсолютная тьма. Защита от человеческой веры давно развеялась, и это все, что Луна могла бы сказать о том, сколь долго сидит взаперти, а уж когда сможет выйти на волю – если, конечно, такое случится… о сем она даже не подозревала. Халцедоновый Чертог не простирался за пределы лондонских стен, однако Тауэр находился внутри и также имел отражение под землей. В эти темницы Инвидиана бросала тех, кто вызывал ее особое недовольство. И если смертный, лишенный пищи, вскоре умрет, а без воды умрет и того скорее, то с дивными дело обстояло иначе. Их угасание могло тянуться годами.

«Луна и Солнце, – думала Луна, сидя во тьме, – когда я успела сделаться столь одинокой?»

Ей не хватало… пожалуй, ей не хватало всего на свете. Вся фальшивая, ложная жизнь, созданная Луной для себя самой, вмиг обратилась в прах. Ей не хватало даже Анны, хоть в этом и не было ни малейшего смысла: на самом-то деле никакой Анны никогда не существовало.

Все это будило воспоминания, давным-давно похороненные и забытые. Не только о недавней жизни при дворе Елизаветы, но и о той окутанной дымкой тумана – как же давно это было? – эпохе до ее появления в Халцедоновом Чертоге. Луна уже не помнила, где жила в те времена, кто окружал ее, но знала: та жизнь была иной. Проще, мягче. Отнюдь не сплошной смертоносной интригой.

Как же она устала от интриг! Как же устала от того, что рядом нет тех, кого от чистого сердца можно назвать друзьями…

– Слишком много бренного хлеба смертных, – прошептала Луна самой себе, просто затем, чтоб разогнать тишину.

Год жизни среди людей изменил ее, сделал мягче. Заставил пожалеть об утрате таких бренных вещей, как дружеское тепло и товарищество. Теперь она изобретала, сочиняла воспоминания, подобно Тиресию, с головой уходя в грезы, скучая по небывалому, невозможному миру.

Хотя это, конечно, неправда. На свете существуют иные дивные – те, с кем вполне можно дружить. Сестры Медовар – живое тому доказательство.

Существуют, да… но только не в стенах Халцедонового Чертога.

И если Луне хочется уцелеть, позволять себе подобных фантазий нельзя.

Луна крепко стиснула зубы. Чтоб избежать чужих козней, прежде всего нужно отыскать путь на свободу. Иначе – никак.

За дверью темницы зазвенели ключи. Замок лязгнул, заскрежетал, и дверь со знакомым протестующим скрипом петель отворилась. Из коридора внутрь хлынул свет. Поднявшись на ноги, Луна оперлась о стену и медленно, не без опаски, градус за градусом поднимая взгляд, дабы глаза постепенно привыкли к свету, повернулась к выходу.

В темницу кто-то вошел. Не настолько горбатый и уродливый, как гоблин. Не настолько рослый, как Кентигерн. Однако и не Тиресий: силуэт вошедшего треугольником расширялся книзу. Дама в придворном платье…

– Оставь двери открытыми, – мелодично, с заметным акцентом сказала гостья. – Она не сбежит.

Гоблин за порогом почтительно поклонился и отступил назад.

Тем временем глаза Луны наконец-то привыкли к свету. Гостья шагнула в сторону, свет из коридора упал на ее лицо, и Луна с немалым изумлением узнала ее.

– Мадам, – сказала она, склоняясь перед гостьей в реверансе.

Среди тюремного убожества посланница Двора Лилии – в хрустальном платье согласно последней моде, прекрасные волосы цвета меди завиты, зачесаны кверху, убраны под элегантную шляпку – выглядела безупречнее прежнего. Не без отвращения окинув взглядом грязную Луну, мадам Маллин Ле Санфон де Вейль приветственно склонила голову.

– Этот шевалье позволил мне побеседовать с вами и обещал конфиденциальность.

Возможно, Кентигерн даже сдержит слово – хотя бы потому, что не настолько хитер, чтоб отыскать на сии сведения покупателя.

– Разве нам требуется конфиденциальность, madame ambassadrice?

– Да, если вы решите принять предлагаемую мной сделку.

Казалось, разум Луны заржавел подобно дверным петлям. Французская посланница предлагает помощь – это она вполне поняла. Но с какой целью? Что ей нужно взамен?

Объясниться мадам Маллин не спешила. Вместо этого она прищелкнула пальцами, унизанными драгоценными перстнями, а когда в дверном проеме показалась голова – да не тюремщика-гоблина, а духа, приписанного к посольству, – властно заговорила по-французски, потребовав два табурета. Не прошло и минуты, как требуемое было доставлено. Устроившись на одном из табуретов, мадам Маллин жестом пригласила Луну воспользоваться вторым. Когда обе уселись, она принялась оправлять блестящие юбки и наконец, удовлетворенная результатом, заговорила:

– Возможно, вы знаете, что я веду с вашей королевой переговоры касательно конфликта с Дворами Севера и стороны, которую примет в нем мой король. Вы, леди Луна, не столь ценны, чтоб многого стоить в сем споре, однако кое-чего да стоите. Я готова предложить Инвидиане определенные уступки – о, незначительные, не более – в обмен на ваше освобождение из этой темницы.

– В таком случае я стану вашей должницей, мадам, – машинально откликнулась Луна.

Отдых при свете, на мягком табурете, разогрел окоченевшие мускулы разума. Теперь она вспомнила, как может расплатиться с этаким долгом.

И всею душой надеялась, что у посланницы на уме нечто иное.

– Именно так, – пробормотала французская эльфийка. – Я знаю вас, леди Луна, хотя беседовать нам доводилось нечасто. У вас меж ушей отнюдь не пакля, в противном случае вы бы не прожили при дворе столь долгое время. И вы уже знаете, о чем я вас попрошу.

Луне отчаянно хотелось принять ванну. Казалось бы, в сравнении с ее политическими невзгодами немытое тело – сущий пустяк, однако эти обстоятельства одно от другого не зависели. Грязная, с сальными, неопрятными прядями волос, прежде серебряных, но теперь потускневших до серого, в эту минуту она чувствовала себя много ниже дивной француженки. Да, это значительно подорвет ее дух в грядущих переговорах, однако она сделает все, что только сможет.

– Моей королеве, – ответила Луна, – тоже известно, о чем вы меня попросите. Предать ее? Нет. Ведь меж ушей у меня отнюдь не пакля.

Но мадам Маллин отмела сии возражения небрежным взмахом изящной руки.

– Certainement, ей это известно. Но, зная об этом, она все же позволила мне прийти к вам. Из чего следует вывод: она не усматривает здесь измены.

– Из этого, madame ambassadrice, вполне может следовать вывод, что она полагает забавным пожаловать мне кусок веревки, достаточный, чтобы повеситься. Пока меня держат здесь, – сказала Луна, широким жестом указывая на стены темницы, – и это значит, что она еще не приняла решения меня уничтожить. Возможно, все это и есть ее способ принять решение: если я расскажу вам больше, чем ей хотелось бы, она объявит это изменой и предаст меня казни.

– Но птичка уже улетит, non? Сведения, которыми ей не хотелось бы делиться со мной, останутся при мне. Если только вы не хотите сказать, будто она поразит вас насмерть, едва вы раскроете рот.

При помощи броши с черным бриллиантом Инвидиана могла бы проделать и такое. Но нет, Луны она ею не касалась, и посему слова посланницы были не лишены логики. К тому времени, как Луну казнят, сведения уже окажутся переданы, а на такое непозволительное нарушение протокола, как убийство зарубежного посла на английской земле, пожалуй, не решится даже Инвидиана. Разумеется, она нередко гнула законы политики и дипломатии в нужную сторону, да так, что те начинали кровоточить, но откровенное их нарушение, да еще во время подобных переговоров, навлечет на королеву гнев такого альянса, против которого Халцедоновому Двору не выстоять ни за что.

Конечно, доверять собственную жизнь столь тоненькой нити – немалый риск. Но что еще остается? Казнить ее Инвидиана может в любом случае. Или, что еще хуже, забудет о ней. В один прекрасный день дверь больше не отворится, и Луна начнет угасать, обращаться в ничто, одна, в темноте, оплакивая каждый день последних лет жизни среди этих каменных стен.

– Я готова к переговорам, – сказала она.

– Bon! – с искренней радостью воскликнула мадам Маллин. – Тогда давайте побеседуем. Я прикажу подать вина, и вы расскажете…

– Нет, – прервала ее Луна, едва французская эльфийка подняла руку, чтоб снова позвать слугу. Поднявшись, она одернула юбки. Порыв отряхнуть с них грязь пришлось сдержать: сие ничему не поможет – напротив, послужит свидетельством ее слабости. – Вначале вы обеспечите мне свободу, а вот затем я расскажу, что знаю.

От этого выпада улыбка посланницы мигом лишилась всяческой теплоты. Впрочем, удивляться тут было нечему: недоверие и подозрительность при Халцедоновом Дворе – что твой хлеб насущный. Вдобавок, в ответ она разыграла ту же самую карту:

– Но, кто поручится, что я получу свое после того, как вы освободитесь из этой темницы?

Разумеется, Луна не ожидала от столь прямолинейного трюка успеха, однако попробовать стоило.

– Кое-что я расскажу сейчас, а остальное – после освобождения.

Мадам Маллин задумчиво поджала полные губы.

– Рассказывайте, и я позабочусь, чтобы вас поместили в более удобную темницу, а после двинемся дальше.

Да, иного выхода не было. Разве что поручиться собственным словом… однако часть сделки со стороны Луны по необходимости была слишком расплывчата, чтоб это сработало должным образом.

– Хорошо, на том и порешим.

В темнице вновь появились слуги. Один из духов разлил вино, другой с низким поклоном подал Луне тарелку спелого винограда. Пришлось заставлять себя есть неспешно, будто без особого аппетита. Переговоры еще не завершились, и Луна по-прежнему не могла позволить себе никаких проявлений слабости.

– Итак, морской народ, – заговорила она, едва слуги с поклонами отступили и замерли у стен. – Если назвать их дивными, они оскорбятся. К тому же, говоря откровенно, я даже не знаю, дивные ли они на самом деле. Но этот вопрос – для философских дискуссий; я же отправилась к ним по делам политическим.

– Да-да, по поводу Армады испанских смертных, – кивнула мадам Маллин.

– Народ они скрытный, замкнутый, общения с посторонними не приветствуют и полагают себя выше забот о том, что происходит над поверхностью. Мало этого, в некоторых случаях они относятся к обитателям суши весьма неприязненно.

Например, ко Двору Лилии, сильнейшему двору дивных на севере Франции. Что за обиду нанесли французские эльфы и феи жителям вод, Луна не знала, но знала одно: без этого не обошлось. Пожалуй, следует блюсти осторожность, дабы не предоставить посланнице никакой информации, что могла бы помочь примирению.

Однако ж ее объяснения должны казаться естественными и непредвзятыми.

– Непосредственно с теми, кто живет на поверхности, они не станут и разговаривать, – продолжала Луна, – однако порой беседуют с нашими речными нимфами. Через них мы время от времени сообщаемся с эстуарием Темзы близ Грейвзенда. Таким-то образом Инвидиана и договорилась о моем посольстве. Морские жители согласились принять меня у себя. Что королева посулила им за эту уступку, мне неизвестно.

– И вы отправились в море одна? – спросила посланница.

– В сопровождении двух нимф из эстуария: они переносят соленую воду лучше речных сестер. Ну, а дальше мне помогали жители моря.

– Но как же вы к ним попали?

Все это Луна явственно помнила до сих пор – и свист воздуха в ушах, и вынимающий душу страх: вдруг Инвидиана попросту сыграла над нею жестокую шутку?

Луна смежила веки, но тут же велела себе открыть глаза и встретилась взглядом с мадам Маллин.

– Прыгнула вниз с белых скал Дувра. И это, madame ambassadrice, все, что я сегодня скажу. Если хотите знать больше, продемонстрируйте, чем можете мне помочь.

Поднявшись, она отступила от табурета, расправила перепачканные юбки и склонилась перед посланницей в реверансе.

Мадам Маллин смерила ее взглядом и задумчиво кивнула.

– Oui, леди Луна. Так я и сделаю. И с нетерпением буду ждать продолжения вашей повести.

Спустя минуту она удалилась, и дверь вновь захлопнулась, преграждая свету путь внутрь. Однако мягкий табурет остался в темнице, точно залог, обещание скорой помощи.

Сент-Джеймсский дворец, Вестминстер,

10 апреля 1590 г.

«Напоследок же изо рта его и из носа хлынула моча, окутав все вокруг столь гнусною вонью, что ни один из его прихвостней и близко не смог к нему подойти…»

Смятое донесение хрустнуло в кулаке. Пришлось усилием воли заставить себя разжать стиснувшиеся пальцы. Положив лист на стол, Девен расправил бумагу. Швырнуть бы ее в огонь… но нет. Нельзя.

Уолсингема едва поместили в склеп, а католики уже торжествуют, злорадствуют, распускают поганые сплетни. Даже смерть главного секретаря изображают настолько омерзительной, что…

Бумага вновь захрустела в руке. Девен с досадливым рыком повернулся к ней спиной.

И как раз вовремя, чтобы увидеть входящего в комнату Била. Судя по виду, спал старик ночью скверно, однако держался собранно, хладнокровно. Взгляд Била скользнул за спину Девена и остановился на смятом листке бумаги.

– Они видели в нем главного из своих гонителей, – негромко сказал Бил, отбросив со лба седую прядь. – Фигура столь жуткая не может умереть, как обыкновенный человек, вот они и сочиняют истории, подтверждающие их уверенность, будто он был атеистом, сосудом разврата и пороков.

Девен стиснул зубы с такой силой, что челюсть отозвалась болью.

– Не сомневаюсь, как только вести о его смерти достигнут ушей Филиппа, в Испании объявят всенародные торжества.

– Это уж точно, – согласился Бил, войдя в комнату и тяжело опустившись в ближайшее кресло. – Тогда как мы здесь скорбим о нем. Английская Корона лишилась одного из главных приверженцев. Великого человека.

«И как раз в то время, когда мы нуждаемся в нем сильнее всего».

Мысль эта пришла в голову невзначай, неосознанно, однако возможные выводы из сего обстоятельства поразили Девена до глубины души.

Он резко вскинул голову, и Бил вопросительно поднял брови.

– И все же, – проговорил Девен, словно бы про себя, – пусть католики очень рады, но он говорил, что не считает их виновной партией.

– «Виновной партией»? – наморщив лоб, переспросил Бил.

Точно подхлестнутый внезапным приливом сил, Девен развернулся к нему.

– Сэр Фрэнсис наверняка говорил об этом и с вами – ведь он вам так доверял. Меньше месяца тому назад он рассказал мне о «неизвестном игроке» – о некоей особе, имеющей руку при дворе и втайне влияющей на политику Англии.

– Ах, это, – вздохнул Бил, нахмурив лоб сильнее прежнего. – Да-да.

– Вы сомневаетесь в его догадках?

– Не то, чтобы во всех, – заговорил Бил, поправляя разбросанные по столу бумаги, точно руки его нуждались в работе, пока мозгу и языку не до них. – Полагаю, речь шла о королеве Шотландии? В этом вопросе я с ним согласен. Я непосредственно участвовал в этом деле и действительно полагаю, что на решение королевы кто-то повлиял. А вот что касается недавних событий с Перротом… Тут я уже не так уверен.

– Однако в существование неизвестного игрока вы верите, – сказал Девен, пренебрегши заключительной частью его слов.

– Возможно, его существование – дело прошлое.

– Уолсингем поручил мне выследить этого человека – в надежде, что новый взгляд приметит то, чего не приметил он сам. И вот теперь он мертв.

Сообразив, к чему Девен клонит, Бил прекратил шуршать бумагами.

– Девен, – с явной осторожностью выбирая выражения, заговорил он, – в последнее время сэр Фрэнсис очень… был очень нездоров. Вспомните его прошлогоднее отсутствие. Все это – вовсе не новые обстоятельства, возникшие непонятно откуда в течение последнего месяца.

– Но если неизвестный игрок еще здесь, рядом, и вправду замешан в ирландские дела…

– «Если, если», – не без раздражения откликнулся Бил. – Я не уверен ни в том, ни в другом. Ну, пусть даже вы правы – тогда отчего бы ему не уничтожить вас? В конце концов, это же вы влезли в неприятности вокруг Перрота по самые брови! Если уж кто и раскроет тайну неизвестного игрока, то только вы.

– Я о себе не столь высокого мнения, чтобы считать себя опаснее самого Уолсингема, – хмыкнул Девен. – Если б загадку разгадал не я, а кто-нибудь другой, ответ все равно попал бы к сэру Фрэнсису.

Бил поднялся, обошел стол и стиснул пальцами плечи Девена.

– Майкл, – негромко, но твердо сказал старик-секретарь, – я понимаю: считать, будто некто отравил или проклял сэра Фрэнсиса, что повлекло за собою его безвременную смерть, много легче. Но он был болен, причем нередко гнал болезнь прочь, полный решимости продолжить труды, а такое не может продолжаться вечно. На сей раз Господь решил, что время его вышло, вот вам и все объяснение.

Ладони Била на плечах всерьез угрожали Девенову самообладанию. Какой-то месяц назад он видел перед собой блестящее, интересное будущее, коему придавали цель и смысл покровитель и молодая жена. Теперь в его будущем не стало ни того ни другого.

Остался лишь долг – долг перед господином главным секретарем.

Шагнув назад, Девен высвободился из Биловых рук. Голос его зазвучал тверже и ровнее, чем он ожидал:

– Несомненно, вы правы. Однако все это не дает нам ответа на вопрос о неизвестном игроке. Вы не знаете, здесь ли он до сих пор, но и с уверенностью утверждать, будто он исчез, вы тоже не можете. Я собираюсь это выяснить. Вы мне поможете?

– Чем смогу, – поморщившись, отвечал Бил. – Со смертью сэра Фрэнсиса дела пришли в такой беспорядок… Чтоб сохранить плоды его трудов, приобретенных им агентов и осведомителей, я должен найти того, кто взвалит весь этот груз на свои плечи.

Эти слова разогнали туман уныния, окутавший Девенов разум. Правда, об этом он еще не думал, но Бил был абсолютно прав: использовать людей Уолсингема как подобает смог бы лишь человек, занимающий высокое положение в Тайном Совете.

– У вас уже есть кто-либо на уме?

– Да, Берли начал прощупывать почву, чего я вполне ожидал. Но и Эссекс со своей стороны выразил интерес.

Девен понимал, что это неучтиво, однако ж не сдержался и фыркнул.

– Эссекс? Для разведывательной работы у него маловато терпения.

Да и ума.

– Истинно так. Но он женат на дочери сэра Фрэнсиса.

– Что?

Бил тяжело вздохнул и вновь опустился в кресло.

– Втайне. Не знаю, когда это произошло, не ведаю, знал ли об этом сэр Фрэнсис… но Эссекс сообщил мне об этом в расчете на укрепление своей позиции, – сказал он, поднимая на Девена усталый взгляд. – Только не проговоритесь о сем королеве.

– И рисковать, что в меня запустят туфлей? Ну уж нет!

Одному Господу ведомо, как и отчего Эссекс стал фаворитом Елизаветы после смерти своего отчима, Лестера. Да, привязанность королевы понять было несложно: ей далеко за пятьдесят, а Эссексу не исполнилось и двадцати пяти. Однако в искреннюю любовь Эссекса к королеве Девен не верил. Мудростью и политической прозорливостью Елизаветы можно было восхищаться до сих пор, но вот ее красотой – это вряд ли, а между тем Эссекс не принадлежал к тем, кто способен полюбить в женщине ум. Стало быть, и любовь его продлится ровно до тех пор, пока фавор приносит ощутимые выгоды.

– К несчастью, – продолжал Бил, – когда все необходимое будет сказано и сделано, я не смогу передать преемнику все целиком, пусть даже Берли либо Эссекс уступят место другому. Слишком уж многое, не будучи доверено бумаге, хранилось только в голове сэра Фрэнсиса. Все его осведомители неизвестны даже мне.

Этому горю Девен помочь не мог. Действительно, всеми своими секретами Уолсингем не делился ни с кем, а без могущественного покровителя сам Девен не имел никакого хоть сколь-нибудь ощутимого политического веса. Отныне к фавору и высоте положения придется пробиваться, как только возможно.

Если только…

Если Уолсингем был прав и неизвестный игрок время от времени имеет прямой доступ к самой королеве, Елизавета наверняка знает, кто он таков. Однако довольна ли она сложившимся положением? Памятуя о ее отвращении к действиям по указке советников, нет. И если Девен, узнав, кто это, сумеет воспользоваться сим знанием, чтобы лишить его влияния…

Да, в красоте ему с Эссексом не равняться. Но ведь ему и не хочется взваливать на себя бремя фаворита Елизаветы. Все, что ему нужно – ее благоволение.

И такая победа вполне может в этом помочь.

Девен вернулся на место, сел и отодвинул донесение о распускаемых католиками слухах, не удостоив его и взгляда.

– Поведайте мне, – сказал он, – что вы знаете о нашем неизвестном игроке?

Халцедоновый Чертог, Лондон,

9–12 апреля 1590 г.

Улучшения условий ее заточения следовали одно за другим, шажок за шажком, дразня, причиняя просто-таки танталовы муки. Первым был оставленный в темнице табурет, за коим вскоре последовал факел и мягкий тюфяк для сна. Затем – более удобная темница, не из тех, что располагались под самым фундаментом Белой башни. Ради такой награды Луне пришлось рассказать мадам Маллин о прыжке с белых скал Дувра и о погружении на три сотни футов в покрытые рябью воды Английского канала. Ни о каких шутках не было и речи: странно мерцавшая жемчужина, которую ей дали проглотить, позволила Луне остаться в живых под водой, пусть и не двигаясь с грацией нимф ее эскорта и ожидавших на дне обитателей глубин.

Морской народ. Роаны. Эфемерные духи, рожденные из пены прибоя. А в глубине – еще более странные существа. Правда, самого Левиафана ей повидать не довелось, но и меньших морских змеев, до сих пор нет-нет да всплывавших на поверхность пролива, отделяющего Англию от Франции, оказалось вполне довольно.

Можно ли счесть жителей вод дивными? Что определяет природу дивных? Морской народ показался чуждым, завораживающим, пугающим даже ей, Луне. Понятно, отчего смертные слагают о нем столь странные сказки.

Однако дела человеческого общества морских жителей нимало не трогают. Это-то, как сообщила Луна мадам Маллин, и есть главная трудность. Дивные, обитающие в темных щелях и закоулках мира смертных, стремились поближе к людям из-за восторга перед человеческой жизнью. Халцедоновый Двор был только ярчайшим из подтверждений этого восторга, самым глубоким, самым старательным подражанием человеческим обычаям. В этом смысле морской народ больше напоминал жителей дальних пределов Волшебного царства, меньше других затронутых переменами. Однако те, кто жил в Волшебном царстве, по крайней мере дышали воздухом и ходили по земле, а под волнами моря простирался мир, где верх и низ почти не отличались от севера либо востока, где жизнь текла согласно иному, непостижимому ритму.

Даже теперь, говоря о них, Луна снова и снова обращалась к метафорам, к подхваченным в море фигурам речи, уподоблявшим все вокруг капризному, непредсказуемому поведению воды.

Эти-то сведения и помогли Луне перебраться в более удобную темницу. А пример дипломатии в подводном обществе вернул ее в прежние покои, под домашний арест, где стражами у дверей командовал не сэр Кентигерн, а сэр Пригурд Нельт.

И вот настал час окончательных переговоров – тех самых, которых Луна уже давненько ждала с нетерпением.

– Ну, а теперь, – едва покончив с любезностями, сказала мадам Маллин, – что я хочу услышать, вы знаете. Истории о том, как вы попали в морские глубины и что там увидели, весьма интересны, за что я вам благодарна. Однако я продемонстрировала добрую волю, вызволив вас из темницы. Настало время платить по счетам.

Обе сидели у огня в гостиной Луны с бокалами вина в руках. Нет, не того великолепного урожая, подарка из Франции, которым угощал Луну Видар, отправляя ее по следу Уолсингема, но все же вполне достойного. Весьма помогавшего не обращать внимания на разорение, учиненное в ее покоях после падения: чары нарушены, драгоценные украшения да невеликий запас бренного хлеба смертных украдены руками неизвестных…

– Au contraire, madame ambassadrice, – ответила Луна, ненадолго перейдя на родной язык гостьи, дабы хоть немного смягчить, загладить грубость дальнейшего. – Обеспечьте мне полную свободу, добейтесь удаления стражи от моих дверей, а уж после я поделюсь нужными вам сведениями.

В ослепительной улыбке мадам Маллин не чувствовалось ни грана тепла.

– Я так не думаю, леди Луна. Сделай я это – и далее вас не принудит помогать мне ничто, кроме одной благодарности. Возможно, вполне искренней, однако в сравнении с вашей боязнью прогневать Инвидиану…

Бокал с вином блеснул в изящных, унизанных перстнями пальцах посланницы, в улыбке ее мелькнула едва уловимая капелька яда.

– Non. Вы расскажете мне все, рискнув навлечь на себя гнев королевы.

Все, как и ожидалось. И, в некотором роде, все, что требуется.

– Хорошо, – словно бы с неохотой проговорила Луна. – Итак, вы желаете знать, на что я согласилась. Какую плату обещала им в обмен на помощь против Испанской Армады.

– Oui.

– Мир, – пояснила Луна.

Тонко выщипанная бровь посланницы выгнулась дугой.

– Не понимаю.

– Морской народ оставляет без внимания не все, что происходит на суше. Не знаю, кто распустил этот слух – возможно, кто-то из драк или иных речных духов подслушал чью-то неосторожную беседу, поведал о ней другому, и так далее, и так далее, пока новости, устремившись вниз по течению, не добрались и до моря. Инвидиана намеревалась пойти на морской народ войной. Уступкой, предложенной мною, было обещание отказаться от этих замыслов.

Мадам Маллин сузила глаза, задумчиво поджала полные губы.

– Я вам не верю, – сказала она после продолжительной паузы.

Но Луна выдержала ее пристальный взгляд, даже не дрогнув.

– Однако же это правда.

– Ваша королева просто-таки одержима обычаями смертных и их властителей. Даже ее войны с Дворами Севера уходят корнями в дрязги между людьми, к состряпанному ею обвинению, которое привело королеву скоттов на эшафот. Но на воде человеческих дворов нет. Зачем бы Инвидиане стремиться к власти над морским народом? Какая ей забота, чем они заняты у себя, в глубине?

– Никакой, – подтвердила Луна. – Но ей отнюдь не все равно, что могут сделать морские жители со смертными на поверхности моря. Не требуй планы Ее величества столь долгого времени, нам не пришлось бы выторговывать у них помощь против Армады, однако утвердиться во власти над подводным миром она еще не готова. Если бы ей это удалось… вообразите, чего она сможет достичь, имея в подчинении таких подданных.

Луна сделала паузу, позволяя мадам Маллин поразмыслить над этим. Имея в своем подчинении морской народ, можно сломать хребет испанской морской торговле. Посылать английским судам хорошую погоду, а вражеским – скверную. Обрушивать на прибрежные области сокрушительные шторма.

Однако посланнице мигом пришла на ум следующая неувязка.

– Но вы же сами говорили, что они далеки от единства, что у них нет Grand Roi, что вам, дабы достичь соглашения, пришлось вести переговоры с дюжиной ноблей того или иного сорта. Даже Дворы Севера куда более едины. Власти над океанами вашей королеве не достичь ни за что.

– Ей этого и не нужно. Вполне довольно небольшой силы. Морской народ весьма подвижен и быстро приноровляется к новому. Пара-другая небольших, но верных и послушных отрядов сумеет учинить разорение, вполне достаточное для ее целей.

Воспользовавшись паузой, Луна потянулась к бокалу с вином и спрятала лицо за его кромкой. Мадам Маллин, не отрываясь, смотрела в огонь и, очевидно, обдумывала возможные перспективы. И, разумеется, искала способ обратить новые сведения к выгоде Двора Лилии. В конце концов, французам тоже хватало конфликтов с Испанией и Италией, не говоря уж о языческих дивных, живущих за Средиземным морем.

Несомненно, мадам Маллин без труда догадается, отчего Луна опасается мести Инвидианы.

Наконец французская эльфийка вновь перевела взгляд на Луну.

– Понимаю, – с легким придыханием сказала посланница. – Благодарю вас, леди Луна. Разумеется, королева приставила к вашим покоям шпионов, но их я подкупила. В награду за вашу откровенность я не только добьюсь для вас свободы, но и уберегу вас от ее мести. Шпионы королевы донесут ей, будто вы поведали мне убедительную ложь. Не могу обещать, что этого будет довольно, но большее не в моих силах.

Разгладив тревожные морщинки на лице, Луна поднялась на ноги и склонилась перед посланницей в реверансе.

– Нижайше благодарю вас, madame ambassadrice.

Стрэнд, за пределами Лондона,

13 апреля 1590 г.

Список, составленный Билом для Девена, оказался прискорбно коротким.

В награду за передачу писем королевы Шотландской в нужные руки Гилберту Гиффорду был пожалован неплохой пенсион, сто фунтов в год, однако два с лишком года назад Томас Феллипс докладывал, что Гиффорд арестован французскими властями и брошен в тюрьму. И, по сведениям Била, оставался там по сей день. Все источники сведений сходились на том, что он был самым сомнительным и продажным из тех, кого Уолсингем когда-либо нанимал в службу: по слухам, позднее он заодно с Мендосой, бывшим испанским послом в Англии, пытался устроить покушение на Елизавету. С этакого субъекта вполне сталось бы служить двум господам, но расспросить его хорошенько, пока он сидит во французской тюрьме, Девен, разумеется, не мог, а от его кузена, служившего в Благородных пенсионерах, тоже особы крайне сомнительной, никакого проку добиться не удалось.

Другим осведомителем, подозрительно легко и кстати подвернувшимся Уолсингему под руку, оказался некий Генри Фагот, однако добраться до него было еще затруднительнее, чем до Гиффорда: никто не знал, кто он таков. Лет шесть или семь тому назад он исправно поставлял Уолсингему сведения, добытые во французском посольстве, но скрывался под вымышленным именем, а к этому времени все возможные подозреваемые давным-давно покинули Англию.

И эти два пункта являли собою самый верный, самый отчетливый след! Далее список вовсе утрачивал определенность. Одни мертвы, другие неведомо где, третьи и вовсе не имеют имен, значась в Биловом перечне как «некто на службе лорда и леди Херефорд», а то и еще более расплывчато.

Всех этих сведений Уолсингем Девену не представил, опасаясь создать у помощника предвзятое мнение и направить его мысли на путь, уже исследованный другими. По зрелом размышлении, с этим следовало согласиться: в прошлом ответа не найти. Нужно искать в настоящем. Если Уолсингем был прав, если неизвестный игрок до сих пор в игре и сует нос в ирландские дела… Великое множество «если», как верно заметил Бил, однако других следов не имеется.

Кроме разве что подозрений касательно смерти Уолсингема, да и те Бил опроверг весьма убедительно.

В эту минуту, следуя с письмом от совета из Сомерсет-хаус в Сент-Джеймсский дворец да поплотнее запахнув плащ, чтобы хоть как-то уберечься от проливного дождя, Девен вновь вспомнил слова Била.

«Я понимаю: считать, будто некто отравил или проклял сэра Фрэнсиса, что повлекло за собою его безвременную смерть, много легче…»

Яд? Нет, дело, конечно, было не в яде. Однако по крайней мере одну особу, способную погубить человека при помощи черной магии, Девен знал.

Доктор Джон Ди…

Не обращая внимания на струи воды, заливавшие щеки и лоб, Девен поднял голову и устремил невидящий взгляд в серую завесу дождя. Ди. По слухам, некромант, якшающийся с демонами и подчиняющий своей воле духов. Но в то же время и друг Уолсингема… пошел бы он на столь подлое предательство?

Имелись тут и иные трудности. Шесть лет – шесть ключевых в повести о королеве Шотландской лет – Ди прожил на континенте. Но и работа Фагота во французском посольстве началась примерно во время отъезда Ди, и Гиффорд весьма кстати подвернулся Уолсингему под руку почти тогда же.

Не могли ли оба работать на астролога, пока тот пребывал за границей?

Кто-то сумел убедить Елизавету в своей правоте – вероятно, при личной встрече. Ди этого сделать не мог – разве что кто-либо потратил множество сил на сочинение и распускание ложных слухов о его путешествиях в компании Эдварда Келли. Счесть же, будто он сумел столь эффективно воздействовать на королеву через посредников – пожалуй, слишком большая натяжка. К тому же какое Ди дело до происходящего в Ирландии?

Девен встряхнул головой, окутавшись облаком брызг. Между тем гнедой мерин под седлом флегматично переставлял копыта, не обращая никакого внимания ни на ливень, ни на заботы хозяина. Как много вопросов, на которые нет ответа… но все же Ди – кандидатура самая вероятная. Перед отбытием на континент Ди много распространялся о великих видениях касательно невероятного взлета Англии под властью Елизаветы. Таким образом, королева Шотландии препятствовала осуществлению его пророчеств, и он вполне мог предпринять определенные шаги к ее устранению.

Вполне может статься, и его нынешние невзгоды – по крайней мере, отчасти – проистекают из разочарования Елизаветы, отправившей шотландскую кузину на смерть по чужой указке.

Что знает Девен о сегодняшних делах Ди, о должностях и благах, за коими тот обращался с прошениями к Короне?

Ответы всплыли в памяти незамедлительно – а вместе с ними и кое-что еще. Та, благодаря кому он все это узнал.

Анна.

«Слушать, что говорят вокруг, вовсе не шпионаж, да и ты меня ни о чем не просишь. Я делаю это по собственной доброй воле».

Да, сведениями о докторе Ди она делилась с ним весьма охотно. Именно от нее Девен прекрасно знал и о его безденежье, и о краже книг и бесценных инструментов из его мортлейкского дома, и о тяжбе с шурином за право владения этим домом. И даже о стараниях Берли вернуть в Англию сподвижника Ди, Эдварда Келли, дабы тот, пустив в дело свой философский камень, начал наполнять золотом казну Елизаветы. Все эти сведения Девен запоминал и откладывал в сторонку, так как не понимал, к чему бы их применить.

Мысли об Анне жалили, резали, точно нож. Со дня той ссоры в саду они не обменялись ни словом, а вскоре после, как сообщила Девену графиня Уорик, Анна испросила и получила позволение оставить службу. Отчего? Этого Девен не знал и графиню об этом не спрашивал: слишком уж болезненна была сия тема, слишком остры неразрешенные вопросы. Однако теперь эти мысли представили ситуацию в новом, весьма неприятном свете.

Чем могла заниматься Анна, служа доктору Ди, Девен даже не подозревал. Но если Ди – тот самый неизвестный игрок…

Новые «если»! С другой стороны, подозреваемых у него – раз-два и обчелся. Вот только гоняться за Ди в открытую, пожалуй, неразумно.

Но отчего он думает обо всем этом? Оттого, что действительно подозревает Анну и полагает, будто, отыскав ее, чего-то добьется? Или ему просто хочется еще раз увидеться с ней?

– И то и другое, – сознался он в полный голос, не обращаясь ни к кому определенному.

Мерин навострил уши, стряхнув с них капли дождя.

К тому времени, как Девен, вымокший, весь дрожа, добрался до Сент-Джеймсского дворца, решение было принято. Задержался он лишь для того, чтобы избавиться от мокрого плаща, и то только потому, что оставлять за собою лужи на полу в покоях знатной дамы не годится.

Вопрос, на какую причину ссылалась Анна, испрашивая позволения оставить службу, заставил графиню Уорик наморщить лоб.

– О вашей размолвке она ничего не говорила, хотя, полагаю, и это также сыграло свою роль. Нет, она сослалась на нечто иное…

В мокрой одежде, с вымокшими волосами, Девен изо всех сил сдерживал нетерпение.

– Трудно припомнить, – сконфуженно созналась графиня после долгих раздумий. – Весьма сожалею, мастер Девен. Возможно, болезнь члена семьи… О, да, теперь вспоминаю – так оно и было. Кажется, речь шла о ее отце.

«Отца у меня нет», – сказала Анна, когда он спрашивал, отчего она не может стать его женой.

Выходит, она солгала – либо графине, либо ему. И если ему, то не впервые.

– Очень жаль это слышать, – сказал Девен, всем видом своим изобразив озабоченность. – Быть может, тревога о здоровье отца и привела к нашей размолвке. Не знаете ли вы, где живут ее родные? Сейчас я отпущен со службы и мог бы нанести ей визит – хотя бы с тем, чтоб выразить соболезнования.

Смущение графини исчезло без следа. Она снисходительно улыбнулась – несомненно, подумав о любящих юных сердцах.

– Да, это будет весьма любезно с вашей стороны. Рождена она в Лондоне, в приходе Святого Дунстана на востоке.

В каком-то броске камня от дома Уолсингема, к югу и западу вдоль Тауэр-стрит… В поисках ответа Девен готов был ехать хоть в Йоркшир, а цель оказалась совсем рядом!

– Благодарю вас, миледи, – сказал он и удалился со всей поспешностью, какую только мог позволить себе, не преступая рамок хорошего тона.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

14 апреля 1590 г.

После впадения в немилость из покоев Луны растащили все ценное, только на платья никто не позарился: очевидно, никому не хотелось показываться при дворе в одежде изменницы, заключенной в темницу под Белой башней.

Она нарядилась в вороновы перья – простое, но элегантное платье с открытым спереди воротом и тонкой работы кружевными манжетами. Теперь ей, как никогда, требовалось продемонстрировать верность Инвидиане, одевшись в королевские цвета. Серебряные волосы она зачесала наверх и заколола простыми булавками, не прибегая к иным украшениям: сегодня ночью ее девиз – не только верность, но и скромность.

Приготовившись к выходу, она перевела дух, распахнула двери и выступила за порог своих покоев.

– Готовы? – спросил звучным басом сэр Пригурд.

Луна присела перед ним в вежливом реверансе.

– Тогда идемте со мной.

В пути через дворец их сопровождали двое стражей, вот только путь вел не в приемный зал. Добрый это знак или дурной? Оставалось только гадать. Пригурд вел Луну за собой, и вскоре она догадалась, куда они следуют.

Зал Статуй представлял собою длинную галерею, проложенную ниже уровня обычных покоев на половину лестничного пролета. По обе ее стороны тянулись шеренги скульптур, от простеньких бюстов до фигур в полный рост, порою столь монументальных, что каждая из них могла бы занять небольшую гостиную. Некоторые вышли из-под резцов смертных ваятелей, другие были изваяны дивными, третьи же вовсе не относились к творениям скульпторов, если только не считать скульптором василиска.

Оставалось только молиться, чтобы рассказы, будто Инвидиана держит в одном из укромных уголков Халцедонового Чертога живого василиска, не оказались правдой.

Пригурд со своими стражами остался на верхней площадке лестницы, и вниз Луна отправилась одна. Едва подошва туфельки коснулась пола, сбоку, в уголке зрения, что-то шевельнулось.

Вновь вспомнив о василисках, Луна невольно втянула голову в плечи. Но нет, то было отнюдь не жуткое чудище. Задумавшись, она просто приняла за статую человека. Что и говорить, очередной смертный носитель имени Ахилла был выбран Инвидианой не только за ярость в бою: его почти обнаженное тело могло бы служить образцом, скульптурным эталоном совершенства человеческого облика.

Ахилл взял Луну за плечо. Казалось, под кожей его твердых пальцев бьется, трепещет рвущаяся наружу жажда убийства. Конечно, Луна понимала, что кровожадность его направлена не на нее, но знала и другое: считать, будто Ахилл для нее не опасен, еще рановато. Не противясь, она пошла за Ахиллом вдоль галереи, под неусыпными взорами каменных статуй.

На полпути через галерею высился балдахин, под коим стояло кресло. Не подступая ближе, Луна грациозно (точное сказать, со всею возможной грацией, так как железные пальцы Ахилла все так же сжимали ее плечо) преклонила колени.

– Подведи ее ближе.

Не дожидаясь, пока Луна поднимется, смертный вздернул ее на ноги, проволок за собой еще несколько шагов и снова толкнул книзу.

В галерее воцарилась долгая, гнетущая тишина, нарушаемая лишь дыханием да тихим шорохом, с коим сэр Пригурд у входа переминался с ноги на ногу.

– Мне было дано понять, – заговорила Инвидиана, – что ты обманула мадам Маллин.

– Так и есть, – отвечала Луна, стоя на коленях среди озера вороновых перьев. – И серьезнее, чем она думает.

Новая пауза, после которой Ахилл, повинуясь безмолвному приказу Инвидианы, выпустил плечо Луны, но Луна осталась стоять на коленях, опустив очи долу.

– Объяснись, – велела Инвидиана.

Пересказывать историю с самого начала явно не имело смысла: о первых ее шагах Инвидиана уже знала. Возможно, знала она и то, что Луна сказала в конце, однако желала услышать именно об этом, и посему Луна вкратце, но откровенно, обрисовала королеве ту ложь, что сообщила посланнице.

– Думаю, она мне поверила, – сказала Луна, покончив с повествованием. – Но если и нет, неважно: ведь моя ложь не содержит ничего такого, чем она могла бы воспользоваться.

– И таким образом ты добилась освобождения, – проговорила Инвидиана. Голос ее был гладок, как шелк, и холоден, как ледяной кинжал, что способен убить, а после растаять, будто его и не было. – Опорочив достоинство собственной повелительницы.

Сердце в груди болезненно сжалось.

– Ваше величество, я…

– Распущенная тобой ложь повредит моей репутации в иных странах. Сведения о подводном мире, переданные тобой ambassadrice du Lys, могут быть обращены против Англии. Ты променяла сведения о королевском поручении на спасение собственной шкуры.

Речь королевы, мерная, хлесткая, будто удары бича, прервалась. Следующую фразу Инвидиана пробормотала мягко, негромко, почти интимно.

– Скажи же: отчего мне следует пощадить твою жизнь?

Перья захрустели, затрещали в ладонях, обломки их очинов больно впились в кожу. Казалось, биение сердца сотрясает все тело, но Луна заставила себя сосредоточиться. Да, Инвидиана в гневе, но гнев ее – взвешенный, предумышленный, а значит, исходит не от сердца. Хороший, верный ответ может польстить королеве, и тогда ее ярость исчезнет, как не бывало.

– Ваше величество, – прошептала Луна, но тут же заговорила громче. – Услышав о вашей мечте распространить свою власть на жителей моря, правители иных стран начнут вас опасаться, а это вовсе не худо. Что до мадам Маллин… от всей души надеюсь, что она передаст услышанное своему королю, и тот попытается проделать то же самое. Если он пригрозит подводному миру войной в надежде извлечь из этого выгоду, мы сможем полюбоваться, как гордый и сильный морской народ уничтожит его. Скажу больше: удовлетворив посланницу этой ложью, я положила конец ее навязчивым расспросам, а ведь в ином случае они вполне могли привести ее к правде о моем посольстве и к сохраненным мной ради блага Вашего величества тайнам.

Изложив сии политические соображения, Луна осмелилась поднять взгляд. Внезапно внимание ее привлекло нечто белое, и в следующий миг она обнаружила, что смотрит прямо в затянутые дымкой сапфировые глаза. У ног Инвидианы, прильнув к ее юбкам, точно пес, сидел Тиресий, а тонкие, точно паучьи лапы, пальцы королевы запутались в черных прядях его волос. Дублета он не носил, батист его рубашки сверкал в полумраке зала ослепительной белизной.

Луна сглотнула и вскинула подбородок, устремив взгляд чуть ниже лица королевы.

– А еще осмелюсь заметить, Ваше величество, тем дивным, кто не способен извлечь выгоды из верного служения Халцедоновому Трону, при вашем дворе не место.

Инвидиана задумалась, рассеянно поглаживая волосы Тиресия. Тиресий тянулся к ее ладони, откликаясь на ласку, точно вокруг, кроме них двоих, не было никого.

– Красивые слова, – задумчиво протянула королева, крепче вцепившись в волосы Тиресия и потянув так, что ему волей-неволей пришлось запрокинуть голову и поднять взгляд на нее.

Челюсть провидца расслабленно отвисла, обнаженное горло приняло несказанно уязвимый вид, а Инвидиана уставилась в его глаза, словно могла разглядеть в их глубинах образы будущего.

– Красивые слова, – повторила она. – Но что же за ними кроется?

– Ваше величество, – рискнула подать голос Луна (молчание могло погубить ее столь же верно). – Я буду счастлива вернуться к прежней службе. Я уже говорила кавалерственной даме Альгресте, что у меня имеются и иные способы достичь цели. Верните мне свободу, и я разузнаю об Уолсингеме все, что только вы пожелаете.

Тиресий беззвучно засмеялся, даже не пробуя высвободиться из хватки Инвидианы.

– Бунтует тело. Естества законы с ног на голову встали. Невозможно? Но сказки говорят, так есть, а разве сказки – ложь? – Рука его поднялась, точно ища что-то незримое, замерла в воздухе, упала на грудь чуть ниже незашнурованного ворота рубашки. – Нет. Кроме тех, что лгут.

Взгляд Инвидианы затвердел. Кончик пальца королевы скользнул по щеке провидца, затем рука потянулась к броши, украшавшей декольте ее платья – к черному бриллианту в обрамлении обсидиана и русалочьих слез. Видя это, Луна замерла от страха. Однако когда королева вновь устремила грозный взгляд на нее, брошь осталась на месте – там, где приколота.

– Об Уолсингеме можно больше не тревожиться. А вот о тебе… не знаю, не знаю. Но я не люблю разбрасываться орудиями, которые еще могу пустить в дело, и посему ты будешь жить.

Луна поспешила вновь опустить голову.

– Я весьма благодарна вам за…

– Ты будешь жить, – медоточивым до ядовитости тоном повторила Инвидиана, – в назидание тем, кто может подвести меня в будущем. Отныне твои покои тебе не принадлежат. Можешь остаться в Халцедоновом Чертоге, но что до крова и пищи – в сем полагайся только на чужую милость. Всякий, кто поделится с тобой пищей смертных, будет жестоко наказан. Если же кому вздумается поднять на тебя руку, я отнесусь к этому снисходительно. С этих пор ты больше не знатная леди моего двора.

Слова королевы гремели жестко, безжалостно, точно удары молота о камень. Руки Луны безжизненно обмякли, без сил опустились на колени. Да, она могла удариться в слезы – возможно Инвидиане и хотелось, чтоб она разрыдалась, моля о прощении, покорно простерлась ниц, еще как-то выразила угоднический страх, но Луна не могла заставить себя шевельнуться. Без дрожи, без слез взирала она в ледяное, надменное лицо королевы и только старалась понять, чем могла провиниться.

– Взять ее, – равнодушно приказала королева.

На сей раз Ахиллу вправду пришлось поднять Луну на ноги и выволочь из зала прочь.

Воспоминания:

6 апреля 1580 г.

Все началось с легкой дрожи, со звона тарелок и чашек на полках буфетов, со стука ставень о стены.

Затем затряслись сами стены.

Опасаясь, как бы потолки не рухнули прямо им на головы, люди выбежали на улицы Лондона. Там-то их и поджидала смерть: кладка стен расшаталась и камни посыпались вниз, на мостовые. Катаклизм не щадил ничего – даже каменный шпиль Вестминстерского аббатства треснул и рухнул на землю. Королеву беда застала в комнатах Уайтхолла; по всему югу Англии сами собой, без помощи человеческих рук, зазвонили церковные колокола.

Легковерные решили, будто на их головы наконец-то обрушилась Божья кара.

Но нет, кара сия исходила не от Господа, да и предназначалась отнюдь не для них.

В глубинах Канала всколыхнулось морское дно. Казалось, волны вздымаются к самому небу. Море поглощало всех, невзирая на флаги: англичане, французы, фламандцы гибли в воде, шли ко дну вместе с разбитыми в щепки кораблями.

Кое-кому незадолго до гибели посчастливилось лицезреть причину столь великой дрожи вблизи.

Огромные тела с титанической силою взрезали волны. Пред взорами нескольких злополучных мореплавателей предстали исполинские головы, ладони величиной с ломовых лошадей, ноги толще древних дубов, а затем воды поднялись на дыбы, и больше они не видели ничего.

В том месте, где от скал Дувра откололась и рухнула в море часть каменного утеса, возник свежий белоснежный шрам.

Еще не один день смертные по обе стороны Канала будут чувствовать отголоски землетрясения, даже не подозревая, что там, в глубине неспокойного моря, ужасные твари морские пируют на мертвых телах Гога и Магога, лондонских великанов, изображения коих торжественно носят по улицам города каждый праздник Летнего солнцестояния, во главе процессии лорд-мэра.

Нечасто конфликты дивных становятся столь очевидны для всех, но великаны, гордые древние братья, давно отказывались признавать над собой власть какой-то там королевы, а Инвидиана неповиновения не терпела. Одни говорили, будто когда-то она состояла с братьями в дружбе, но прочие поднимали их на смех: друзей у Инвидианы не было отродясь. В лучшем случае, когда-то Гог и Магог были для нее полезны.

Теперь же надобность в них отпала.

Расправиться с великанами втихомолку было невозможно. Инвидиана двинула на них полчища прислужников, эльфийских рыцарей и обайа, баргестов и красных колпаков из северной Англии, а командовал этим войском жестокий сэр Кентигерн Нельт. Сражение бушевало на скалах Дувра, пока вначале один, а за ним и второй брат не пали под напором противника. Напоследок, выражая презрение к побежденным, Нельт швырнул их тела в море – оттого-то земля и содрогнулась на многие мили окрест.

Пока смертные прятались по углам да молились, дивные воины насмехались над павшими врагами. Когда же волнение в море утихло и любоваться стало нечем, они отправились восвояси, праздновать свой кровавый триумф.

Округ Тауэр, затем Фаррингдон Вне, Лондон,

15 апреля 1590 г.

Под неусыпным взором монументального каменного изваяния Елизаветы Девен ехал к вершине Ладгейтского холма, в сторону городской стены. Взгляд королевы заставлял чувствовать себя мальчишкой, пойманным за увиливанием от дел. Да, в этот день лейтенант Благородных пенсионеров позволил ему не являться на службу, и все же, въехав в сопровождении Колси в ворота, украшенные изображением королевы, и оказавшись в Лондоне, Девен вздохнул с облегчением.

Дожди, заливавшие город в последние дни, в кои-то веки отмыли столицу если не дочиста, то хоть отчасти. Улицы поменьше и поуже до сих пор утопали в предательской слякоти, но Девен держался широких проездов, влажно блестевших мокрым булыжником и тесаным камнем мостовых. Внимательно следить, куда конь ставит ногу, пришлось только после того, как он повернул на север, к холму Святого Дунстана.

В церковном дворе он осадил коня, бросил поводья Колси, в два прыжка одолел ступени, ведущие к дверям, миновал озадаченного служку, старательно мывшего крыльцо, и вошел внутрь.

После блеска омытых ливнями улиц полутемная церковь казалась мрачной. Не успели глаза приспособиться к темноте, как неподалеку раздался голос:

– Чем могу служить юному мастеру?

Голос звучал впереди и несколько слева.

– Я ищу кое-кого из ваших прихожан, но где их дом, не знаю. Не могли бы вы указать мне путь? – ответил Девен, повернувшись туда.

– С радостью. Имя?

В глазах прояснилось настолько, что Девен сумел различить в полутьме лысеющего священника.

– Семейство Монтроз, – отвечал он.

Священник нахмурил брови, отчего морщины, избороздившие его лоб, сделались глубже прежнего.

– Монтроз… и, вы говорите, они из нашего прихода?

– Да. Я ищу Анну Монтроз, юную девицу из благородной семьи, до недавнего времени состоявшую на службе у графини Уорик.

После недолгих раздумий священник отрицательно покачал головой.

– Весьма сожалею, юный мастер, – сказал он, – но прихожан с таким именем у меня нет. Быть может, вы ищете церковь Святого Дунстана на западе, что за городскими стенами, невдалеке от ворот перед зданием Темпля?

– Что ж, справлюсь там, – машинально откликнулся Девен, поблагодарил священника за помощь и двинулся к выходу.

Перепутать приходы графиня никак не могла. И все же некие призрачные надежды заставили Девена объехать окрестности Святого Дунстана, поспрашивать во всех церквах, стоявших поблизости, а затем вновь пересечь весь город, дабы наведаться в другую церковь Святого Дунстана, мимо которой он проезжал не далее как сегодня – с утра, по пути из Вестминстера.

Прихожане по фамилии Монтроз обнаружились только в церкви Святой Маргариты Паттенс – нищее семейство, все дети не старше шести.

Во время всего этого предприятия Колси держался на удивление молчаливо, хотя о цели сегодняшних блужданий Девен не сказал ему ни слова. Однако, когда молодой хозяин вышел из церкви Святого Дунстана на западе, слуга нерешительно сказал:

– Может, я могу чем помочь?

Нерешительность Колси кое-что говорила о выражении Девенова лица: в обычных обстоятельствах его слуга отнюдь не отличался подобной робостью. Усилие воли помогло спрятать подальше от посторонних глаз мрак, охвативший душу, однако с резкостью тона Девен не совладал.

– Нет, Колси, – буркнул он. – Не можешь.

Всю дорогу назад, вдоль Стрэнда, Девен боролся с мрачным расположением духа, стараясь превратить его в нечто преодолимое. Анна Монтроз оказалась лживой, как сама Преисподняя. Вот и хозяйке насчет дома и семьи солгала. Несомненно, среди придворных и кроме нее было немало таких, кто прятал неудобную правду за парой-другой выдумок, но в свете возникших подозрений позволить этому следу остыть Девен не мог.

Призрак Уолсингема не давал покоя, заваливал его вопросами, будоражил мысли. Допустим, Анна солгала. Что предпринять дальше?

Искать ее другими средствами.

Сент-Джеймсский дворец, Вестминстер,

16 апреля 1590 г.

Услышав Девенову просьбу, Хансдон засомневался.

– Не знаю, не знаю… Ведь Пасха через неделю! Во время праздника Благородные пенсионеры Ее величества обязаны быть при ней. Все до единого.

– Я понимаю, милорд, – с поклоном сказал Девен. – Но за все время моей службы отряд еще ни разу не собирался при дворе в полном составе – даже на смотр в прошлом месяце. Я же служу непрерывно с тех самых пор, как получил эту должность, отправляя обязанности и за себя, и за других. Впервые я прошу вас позволить мне отлучиться более чем на день. И ни за что не сделал бы этого, будь обстоятельства не столь важны.

Испытующий взгляд Хансдона не обладал и половиной проницательности взгляда Уолсингема, но, кажется, разглядел он довольно. С самого дня смерти Уолсингема (а, говоря откровенно, с самого дня расставания с Анной) спалось Девену крайне скверно, и, кабы не объединенные усилия Колси да Рэнвелла, он принял бы совершенно запущенный, неухоженный вид. Разумеется, службу он нес безупречно, но мысли его витали где-то вдали, и это наверняка не укрылось от Хансдона.

– Как долго вы полагаете отсутствовать? – спросил барон.

На это Девен лишь покачал головой.

– Если б я мог предсказать, ответил бы непременно. К несчастью, я просто не знаю, сколько времени потребуют эти дела.

– Ну, хорошо, – вздохнул Хансдон. – За отсутствие во время Пасхи будете оштрафованы, но не более. Поскольку ко двору явится весь отряд – или, по крайней мере, большая его часть, – подыскать вам замену до конца этой четверти года будет несложно. А отдых вы и вправду заслужили. О возможном намерении вернуться на службу к началу следующей четверти сообщите Фицджеральду.

Если в этом деле придется разбираться до конца июня, все еще хуже, чем он опасался…

– Благодарю вас, милорд, – вновь поклонившись, сказал Девен.

Едва отделавшись от Хансдона, он снова направился прямо к графине Уорик.

Как оказалось, графиня взяла Анну к себе по просьбе Летиции Ноллис, вдовой графини Лестер, в прошлом году вышедшей замуж в третий раз, за сэра Кристофера Бланта. В ответ на расспросы ее новый муж подтвердил, что с его супругой, лишившейся благоволения Елизаветы, увидеться нелегко: выпав из фавора, она с позором удалилась в свое стаффордширское имение. Сам Блант об Анне Монтроз даже не слышал.

С досады Девен заскрипел зубами, но тут же велел себе успокоиться. Разве он ожидал, что ответ сам собой придет в руки? Нет. Значит, нужно действовать дальше.

Поскольку Рэнвелл служил Девену вовсе не так усердно, да и не так давно, как Колси, доверять новому слуге в этом деле не следовало. Таким образом, Колси отправился на север, с письмом к графине, а Девен принялся строить планы визита к доктору Ди.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

18 апреля 1590 г.

Собственные слова Луны, точно в насмешку, преследовали ее, пока ей не начало чудиться, будто отзвуки их неумолчно витают среди суровых дворцовых стен. «Тем дивным, кто не способен извлечь выгоды из верного служения Халцедоновому Трону, при вашем дворе не место».

Да, это было сущей правдой, но вовсе не всей. Луне ни на минуту не верилось, будто Инвидиану разгневала ложь, подсунутая ею мадам Маллин – нет, это был лишь предлог. На самом деле королева приняла решение еще до аудиенции, еще до того, как Луна отправилась в Тауэр. Могло ли хоть что-то его изменить?

С тех самых пор, как Луна отправилась на дно моря, фортуна повернулась к ней спиной. Поручение найти подходы к Уолсингему несколько улучшило положение, но лишь на время. Что хорошего оно принесло ей в итоге?

Только жизнь среди смертных. Только тот краденый год, что она провела, порхая близ человеческого двора, точно мотылек у огонька свечи. Год ложной жизни, что куда предпочтительней истинной, наступившей сейчас…

Живя изгнанницей в собственном доме, прячась во мраке, старательно избегая тех, кто готов был причинить ей зло ради политических выгод либо просто из удовольствия, Луна до жгучей, непреходящей боли тосковала по жизни в образе Анны. Как ни пыталась она совладать с мыслями, сколько ни призывала разум к порядку, на ум сами собой приходили иные места, иной народ… и, конечно, иная королева.

Да, у Елизаветы тоже случались припадки ревности и гнева, Елизавета тоже бросала своих дам и придворных в Тауэр за самые разные провинности. Но сколько бы ее крики и угрозы отправить на плаху всех, кто ее рассердил, ни гремели под сводами королевских покоев, она редко казнила подданных за что-либо, кроме истинной, неоспоримой измены.

И люди, невзирая на ее гневливость, слетались ко двору, словно пчелы на мед.

Разумеется, ко двору ехали ради денег, ради престижа, ради связей и выгодных браков, ради отблесков величия Елизаветы. Однако дело было не только в этом. Как она ни стара, как ни капризна, как ни своенравна, люди любили свою Глориану. Она очаровывала их, льстила им, завоевывала их сердца, привязывала к себе не страхом, а личным обаянием.

Интересно, каково это – любить свою королеву? Радоваться ее обществу не только из-за возможных выгод, не тревожиться о западнях на каждом шагу?

Чувствуя на себе множество взглядов, Луна расхаживала по дворцу и нигде не задерживалась подолгу. Рыжеволосая дивная в роскошном черном платье, украшенном самоцветами (наглядное свидетельство быстрого взлета при дворе) смерила ее колючим, расчетливым взглядом. Пара боглов, зловеще ухмыляясь, следовали за Луной по пятам, пока она, дабы избавиться от них, не шмыгнула в тесный коридор, известный лишь единицам, и не выбралась с другой стороны, вся перепачканная.

Останавливаться было нельзя. Стоит задержаться на месте, и ее отыщет Видар. Или Альгреста Нельт.

Без бренного хлеба смертных выйти в город было невозможно. Однако, услышав знакомую тяжкую поступь, Луна без размышлений пустилась бежать. Ближайший путь к спасению, ближайший выход из Халцедонового Чертога вел в колодец на Треднидл-стрит.

На сей раз удача решила явить ей свою благосклонность: ни сном ни духом не ведая, который час в мире смертных, Луна оказалась наверху посреди глухой ночи. Не тратя времени на чары, она скользнула во тьму узкого переулка, замерла, выждала время и убедилась, что великанша не последовала за ней.

Однако и здесь оставаться было опасно. Один из ближайших к нерушимым законам заветов Халцедонового Двора запрещал привлекать к себе внимание смертных. Ночь позволяла передвигаться свободней, чем днем, но без жертвенного хлеба или молока ей оставалось лишь прятаться по углам, подобно проказливым гоблинам.

Прятаться… или бежать.

Подобно игле компаса, стремящейся к полярной звезде, взгляд Луны безошибочно устремился вдоль Треднидл-стрит, точно она могла разглядеть сквозь стены домов арку ворот Бишопсгейт и дорогу, ведущую за пределы Лондона.

Инвидиане хотелось, чтобы она осталась при дворе и страдала. Но должна ли она подчиниться?

Где бы ни жила Луна до появления здесь, ныне ее домом стал Лондон. Кое-кому из дивных удалось перебраться даже в иные земли, однако для Луны покинуть свой город и поселиться где-нибудь в Шотландии было бы столь же невозможно, как жить среди морского народа.

С этими мыслями она оглянулась в сторону колодца. На долгое выжидание в засаде кавалерственной даме Альгресте не хватит терпения. Гналась ли она за Луной, или случайно проходила мимо, к этому времени она наверняка ушла.

Вернувшись на Треднидл-стрит, Луна взялась за веревку и снова спустилась в колодец – назад, во мрак Халцедонового Чертога.

Мортлейк, Суррей,

25 апреля 1590 г.

Девен ехал вперед, почти не разбирая дороги, не в силах оторвать взгляда от письма в руке, хотя его содержание запомнил уже наизусть.

«Я выхлопотала для мистрис Монтроз место у леди Уорик по просьбе ее кузины, моей бывшей камеристки Маргарет Ролфорд».

Колси был вовсе не глуп. Он знал, зачем хозяин обыскивает Лондон из конца в конец, и, понимая, что иначе ему наверняка придется возвращаться назад, задал следующий, логически вытекающий из первого вопрос еще до отъезда из Стаффордшира. Ответ на него и содержался в письме.

«Ныне Маргарет Ролфорд живет в приходе Святого Дунстана на востоке».

На третий вопрос у слуги Девена также уже имелся ответ.

– Только никаких Ролфордов там тоже нету. И на Флит-стрит нету, я уж проверил.

Ни Маргарет Ролфорд, ни Анны Монтроз… «Интересно, как эта Маргарет попала на службу к Летиции Ноллис», – подумалось Девену, однако посылать за ответом в Стаффордшир явно не стоило: Девен больше не верил, что этот путь хоть к чему-нибудь приведет. Казалось, Анна явилась из ниоткуда и исчезла в никуда.

Злобно оскалившись, Девен сунул письмо в поясной кошель.

Впереди показалась россыпь одноэтажных домиков – бестревожная, пасторальная, со скромным шпилем церквушки посреди. Та ли это деревня? Отпустив на день обоих слуг, Девен отправился в путь один: Колси бы этой поездки наверняка не одобрил. Пришлось самому подать знак малому, тащившемуся по дорожке вдоль берега реки с корзиною на спине, и спросить:

– Что это за деревня? Мортлейк?

Окинув взглядом тафтяной дублет и бархатный берет Девена, крестьянин склонился так низко, как только позволяла тяжесть корзины.

– Точно так, сэр. Прикажете указать вам путь?

– Я ищу астролога по имени Ди.

Он вполне был готов к тому, что эти слова сотрут любезную мину с лица встречного, но нет, ничего подобного: малый с корзиной кивнул, точно знаменитый схоласт был самым обычным английским подданным, а не человеком, подозреваемым в черной волшбе.

– Держите прямо вдоль этой дороги, сэр, и не ошибетесь. Домов там много, но вам нужен самый большой, с пристройками этакими.

Поймав в воздухе брошенный Девеном пенни, крестьянин живо шагнул в сторону, дабы не потерять равновесия под соскользнувшим со спины грузом.

Вскоре Девен увидел, что собеседник имел в виду. «Этакие пристройки» разве что не превышали размерами самого дома, к коему были добавлены, и вкупе с ним представляли собой кривобокое, хаотическое нагромождение зданий, словно грозящее захватить, заключить в объятия другие окрестные домики. Дорожки, мощенные каменной плиткой, соединяли здание с несколькими соседними, точно все они были частями единого сложного целого. Однако ни одно из строений не оправдывало Девеновых ожиданий, ни единой деталью не напоминая о некромантии и дьявольском колдовстве.

Спешившись, он накинул поводья на столб изгороди и постучался в двери. Увидев на пороге джентльмена, открывшая ему горничная без раздумий присела перед гостем в реверансе.

Спустя минуту он оказался в гостиной и принялся втихомолку приглядываться к невзыскательной обстановке. Однако долго изучать ее не пришлось: вскоре в гостиной появился пожилой человек с остроконечной, белой как снег, бородой.

– Доктор Ди? – с учтивым поклоном осведомился Девен. – Я – Майкл Девен из Благородных пенсионеров Ее величества королевы, а до недавнего времени состоял также в службе у господина главного секретаря, сэра Фрэнсиса Уолсингема. Прошу прощения за возможные неудобства – мне следовало загодя предупредить вас письмом, однако я много слышал о вас от своего господина и надеялся, что смею просить столь ученого человека о помощи.

Он говорил, а нервы его гудели, точно тугие струны. Если его подозрения верны, явиться сюда и тем самым выдать себя – непростительная глупость. Однако отговорить себя от этой поездки он не сумел; вот разве что умышленно пренебрег письмом, дабы не предупреждать Ди о своем прибытии.

Но что он ожидал здесь найти? Ни колдовских кругов на полу, ни чучел придворных, ждущих захоронения на перекрестке дорог или под сухим деревом, вокруг не видать. И при упоминании имени Уолсингема Ди даже глазом не моргнул. Возможно, он и есть неизвестный игрок, однако поверить, будто он мог погубить Уолсингема при помощи черной магии, становилось труднее с каждой минутой.

– О помощи? – переспросил Ди, жестом пригласив Девена сесть.

Девен старательно изобразил смущение: отчего б не пустить в дело внезапный румянец на щеках?

– Я… я слышал, сэр, вы – самый знающий из всех звездочетов, что проживают на английской земле. Не сомневаюсь, ваше время до последней минуты посвящено трудам во славу королевы, но если б вы только смогли уделить минутку-другую, дабы помочь молодому человеку в нужде…

Живые, проницательные глаза Ди слегка сузились.

– Вы хотите, чтоб я составил вам гороскоп? Для чего же?

Девен отвел взгляд и позволил себе издать нервный, исполненный самоиронии смешок.

– Я… дело в том, что… видите ли, дело в одной девице.

– Мастер Девен… – Тон астролога не сулил никаких надежд. – Да, я от случая к случаю выполняю кое-какие расчеты для некоторых придворных Ее величества, но нечасто. Я вам не уличный пророк, предсказывающий браки, преуспеяние и погоду всякому встречному.

– Разумеется, нет! Я и в мыслях не имел ничего подобного, – поспешил заверить его Девен. – И не посмел бы тревожить вас, если б вопрос состоял только в том, согласна она или нет. Но я столкнулся с определенными затруднениями, испробовал все, что в моих силах, и теперь теряюсь в догадках: как же быть дальше?

Эту часть следовало обойти с осторожностью, дабы не раскрывать Ди больше необходимого. Если, конечно, доктор еще не слышал его имени от Анны…

– Уверен, ваше время занято изысканиями куда более важными, – продолжал Девен, – и я был бы счастлив внести в них кое-какой скромный вклад.

Слова эти были выбраны великолепно. Намек на плату за труды Ди наверняка счел бы оскорблением: несомненно, почтенный доктор не желал иметь с обычными заклинателями ничего общего. Однако предложение покровительства, неважно, сколь мимолетного и незначительного, не останется незамеченным – особенно если принять во внимание денежные затруднения астролога.

И верно, раздумывал Ди недолго.

– Что ж, вычертить хорарную карту несложно. Судя по краске на вашем лице, дело довольно спешное?

– Так и есть, сэр.

– Тогда идемте со мной. Ответим на ваш вопрос сейчас же.

Следуя за хозяином, Девен прошел через весь дом в одну из пристроек и замер на пороге, как вкопанный. Открывшееся зрелище повергло его в благоговейное молчание. Вдоль стен комнаты, от пола до потолка, тянулись ряды книжных полок. Огромная библиотека затмевала собой собрания книг, имевшиеся даже у самых ученых из Девеновых знакомых. Однако все это великолепие несло на себе явственные следы недавнего поругания, немедля напомнившие Девену рассказы Анны о бедах, постигших Ди. Бреши в рядах корешков на полках, царапины на мебели, с первого взгляда бросающееся в глаза отсутствие пюпитров для чтения и прочих непременных принадлежностей любой библиотеки…

Ди пригласил Девена к единственному оставшемуся в комнате столу, заваленному кипой бумаг, возле коего стояли два табурета. Прежде чем Девен успел разобрать хоть что-нибудь из написанного, хозяин смахнул бумаги со стола и разложил перед собою несколько чистых листов, а рядом с ними водрузил чернильницу с видавшим виды пером.

– Прежде всего помолимся, – объявил Ди.

Изумленный, Девен согласно кивнул. Оба преклонили колени, и Ди заговорил. Слова молитвы оказались английскими, однако не из Книги общих молитв, и Девен вслушивался в нее с немалым интересом. Не католическая, но, похоже, и не вполне англиканская, и все же астролог, по всей видимости, полагает молитву необходимым зачином любых мистических трудов…

Все, все не так, как он ожидал!

Покончив с молитвой, они уселись к столу, и Ди заострил перо перочинным ножом.

– Ну, а теперь: на какой же вопрос вам нужен ответ?

Вопроса Девен в уме загодя не составил и заговорил, с великим тщанием подбирая слова:

– Как я уже упомянул, дело в одной благородной девице. Меж нами вышла размолвка, которую мне хотелось бы уладить, однако девица исчезла, и я, несмотря на все старания, не смог ее отыскать. Что мне… – Осекшись, он решил поставить вопрос иначе. – Как мне найти ее снова?

Ди смежил веки, вслушиваясь в его слова, затем решительно кивнул и принялся вычерчивать на лежавшем перед ним листе бумаги квадрат.

– Разве вам не угодно узнать дату моего рождения? – нерешительно спросил Девен, понаблюдав за работой астролога минуту-другую.

– В этом нет надобности, – отвечал Ди, даже не подняв взгляда. – Для хорарной карты важен только час, когда был задан вопрос.

Выбрав из груды книг на полу за его спиною увесистый том, астролог сверился с его содержанием. На миг взору Девена предстали аккуратные чертежи, испещренные цифрами и незнакомыми знаками, некоторые из коих были помечены красными чернилами.

Он ждал, стараясь не выказывать облегчения. Более всего его беспокоила возможная необходимость представить Ди столь важные сведения о себе: ведь маг, располагая такими знаниями, чего только не натворит! Ну, а в сложившихся обстоятельствах он, Девен, был для колдуна попросту неким джентльменом, разыскивающим некую девицу: ведь он даже имени Анны не называл.

Вот разве что Анна упоминала о нем доктору…

Какое-то время Ди работал молча, сверяясь с чертежами в книге, выполняя подсчеты и отмечая результаты в вычерченном на бумаге квадрате гороскопа. Дело оказалось недолгим. Вскоре Ди выпрямился и пригляделся к бумаге, машинально поглаживая остроконечную седую бороду.

– Не падайте духом, мастер Девен, – рассеянным, задумчивым, совершенно не вяжущимся со смыслом слов тоном проговорил он. – С вашей девицей вы скоро встретитесь. Не могу знать, когда, но взгляните-ка: Луна в двенадцатом доме, и этот стеллиум Марса, Меркурия и Венеры… словом, ее влиянию на вашу жизнь еще не конец.

Но Девен даже не взглянул, куда указывает испачканный чернилами палец. Вместо этого он пристально наблюдал за Ди. Вычерченное на бумаге не значило для него ровным счетом ничего, тогда как задумчивость на лице астролога означала очень и очень многое.

– И это все?

Астролог вскинул на него острый взгляд.

– Нет. Угроза со стороны врагов – полагаю, ее врагов, однако они могут оказаться опасны и для вас… А вот умонастроения сей благородной девицы, боюсь, для меня загадка. Ее окружает некая распря, что усложняет дело. Смерть вновь приведет ее на ваш жизненный путь.

Смерть? Спину Девена обдало холодком. Уж не угроза ли это? Изо всех сил изображая тревогу влюбленного, за коего себя выдавал, он напряженно искал во взгляде астролога хоть малейший намек на коварство. Но, может, карта действительно это и означает… Как жаль, что он ни аза не смыслит в астрологии!

Девен поспешно склонился к бумаге, дабы Ди не прочел слишком многого в выражении его лица.

– Что же мне делать?

– Быть осторожным, – лаконично ответил философ. – Не думаю, чтоб эта девица желала вам зла, однако она вполне может навлечь на вас беду. Присутствие Сатурна в восьмом доме означает противодействие особ, наделенных властью, но трин к Юпитеру… – Ди покачал головой. – Эти влияния мне непонятны. Возможно, помощь нежданных союзников?

Все это вполне могло оказаться дешевым трюком, призванным напугать гостя и поскорее обратить в бегство. Но, если уж на то пошло, предсказание Ди совершенно не походило на гороскоп, выдуманный занятым человеком, дабы унять пыл незнакомца, страдающего от безнадежной любви. Либо завуалированное, зашифрованное предостережение, либо гороскоп настоящий.

Либо и то и другое.

– Благодарю вас, доктор Ди, – сказал Девен, пряча раздумья за внешней учтивостью. – Говорят, понимание звезд помогает подготовить человека к грядущему. Остается только надеяться, что и в моем случае это будет так.

Ди с прежней печальной задумчивостью кивнул головой.

– Весьма сожалею, что вынужден был сообщить вам столь дурные известия. Но… неисповедимы пути Господни. Возможно, все это еще обернется к лучшему.

Вспомнив об обещанном, Девен достал кошелек и выложил его на стол. Да, это куда больше, чем он намеревался заплатить… однако о том, чтобы долго копаться в монетах, не могло быть и речи.

– На ваши дальнейшие исследования. Дай Бог, чтобы сей скромный вклад принес вам удачу и новые знания.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

25 апреля 1590 г.

Через зал, беззаботно смеясь, оживленно болтая, прошла кучка домовых и паков. Все дивные Англии были охвачены суетой приготовлений к Бельтайну, или же Майскому дню, и придворные не являли собой исключения. Каждый год, в первый день мая, они завладевали просторами Мор-филдс к северу от городской стены, окружив себя чарами и заклятьями, чтобы отвадить от места гулянья смертных. А если пара-другая и забредет… что ж, Майский день да Летнее солнцестояние – два дня в году, во время коих люди могут надеяться на снисхождение дивных. В честь этих великих празднеств даже Халцедоновый Двор на время забывал о своеобычной жестокости.

Луна провожала весельчаков взглядом сверху, из-под высокого потолка. Потолок в этом зале подпирало множество арок – на одной-то из них она и устроилась отдохнуть, подоткнув подол платья под ноги, чтоб юбки, свисающие книзу, не привлекли к себе нежеланного внимания. Да, укрытие было неважным: многие из обитавших во дворце созданий имели крылья, однако и оно вполне позволяло на время спастись и от ехидных шепотков, и от тех, кто искал случая причинить ей вред.

Когда все вокруг стихло, Луна медленно спустилась на пол. Платье из вороновых перьев вполне подходило для пряток, вот только бархатные туфельки она давно потеряла, и бледность ступней могла ее выдать, однако шаги босых ног звучали гораздо тише. Теперь Луна жила в Халцедоновом Чертоге, как крыса – пряталась в темных углах, таскала крохи еды, пока никто не видит, и ненавидела эту жизнь всей душой.

Что ж, ненависть и гнев – дело хорошее. Они придавали сил продолжать бой, иначе Луна давно смирилась бы и сдалась.

Но нет, врагам ее так просто не одолеть.

Босиком выскользнула Луна из зала, и, подобрав юбки, чтоб не оставить следов в пыли, миновала казавшийся всеми забытым коридор. До начала этой крысиной жизни она даже не подозревала, как много во дворце заброшенных уголков. Огромный, куда больше любой резиденции смертных, дворец служил жившим в нем дивным и домом, и городом, и все же размеры его намного превышали их нужды.

Подняться наверх по узенькой лестнице, пройти сквозь дверь, образованную сплетением ветвей орешника – и она в безопасности, насколько это вообще возможно. Похоже, об этих безнадзорных покоях не знал никто, а это значило, что часть приговора Инвидианы, касавшуюся зависимости от чужого гостеприимства, Луна уже обошла. Эти покои принадлежали ей и только ей.

Однако теперь их отыскал кто-то еще.

Ни на миг не усомнившись, что это Альгреста, или Видар, или один из их прихвостней, Луна застыла на месте. Что делать? Драться или бежать? Пальцы сами собой скрючились, точно когти, как будто это могло бы хоть чем-то помочь, ноги напружинились, изготовившись к прыжку куда потребуется.

С виду вокруг – никого. И все же здесь кто-то есть.

Луна понимала: надо бежать. Такова ее нынешняя жизнь, только так ей и удалось уцелеть. Однако скудная мебель, частью брошенная в комнате прежними обитателями, частью же собранная по другим комнатам, никак не могла бы скрыть за собой массивной фигуры капитана Халцедоновой Стражи, а если это всего лишь какой-то прислужник из гоблинов…

Тогда все равно следовало бежать: какой из нее, Луны, воин?

Но вместо этого она беззвучно, шажок за шажком, двинулась вперед.

Никто не прятался за узкой кроватью, накрытой набитым соломой матрасом. Никто не стоял в тени высокого зеркала, оставшегося от прежних хозяев (хрустальная поверхность покрыта такой густой сетью трещин, что в глубине ее не разглядеть ничего). Никто не поджидал Луну меж блеклыми, затянутыми паутиной гобеленами и каменной стеной.

Луна остановилась, прислушалась, но ничего не услышала. И все же…

Ведомая инстинктом, Луна опустилась на колени и заглянула под кровать.

Из темноты на нее взирал, таращился во все глаза Тиресий. Бледные щеки его были мокры от слез.

Луна с досадой вздохнула. Напряжение не то чтобы совсем исчезло, но львиная его доля растворилась, будто туман: ей никогда не доводилось видеть, чтобы безумец на кого-нибудь нападал. Шпионит? Вряд ли, непохоже. Скорее прячется.

– Вылазь оттуда, – прорычала она.

Как только он там поместился? Может, ростом он и невелик, но Луна никогда не подумала бы, что провидцу удастся забиться в столь узкую щель. В ответ на ее слова он замотал головой, однако вторжение постороннего даже сюда, даже в это жалкое убежище, разозлило Луну до глубины души. Запустив руки под кровать, она выволокла Тиресия наружу силой. Вряд ли Инвидиана предаст ее казни всего лишь за грубое обхождение с одной из своих зверушек.

Извлеченный на свет, Тиресий обратил к Луне кривую улыбку – возможно, искренне полагая ее образцом лучезарности.

– Не все так просто отыскать, – степенно, рассудительно сказал он. – Но если дело правое… может, у тебя и получится.

– Пошел вон, – процедила Луна, едва сдержавшись, чтоб не ударить его, чтоб не излить на него злость, которой не смела обрушить ни на кого иного из обитателей Халцедонового Чертога. – Ты – один из ее любимчиков, одно из ее орудий. Почем знать, может, это она подослала тебя ко мне, и все, что ты скажешь – расставленная ею ловушка! Ведь у нее ловушки повсюду, на каждом шагу…

Тиресий кивнул, точно она сказала нечто необычайно мудрое. Пока он прятался под кроватью, волосы его растрепались, и спутанные пряди, застрявшие средь ресниц, подрагивали всякий раз, стоило ему только моргнуть.

– Одна ловушка порождает другую. Но разве тебе не хотелось бы сломать эти ловушки? Все разом?

Луна с горьким смехом сделала шаг назад.

– О, нет. Не стану и слушать. Довольно с меня и одних безумных, бесцельных поисков! Или речь все о том же самом? Уж не прикажешь ли мне снова искать Фрэнсиса Мерримэна?

Тиресий начал поворачиваться к двери, словно собравшись оборвать разговор на полпути, но эти слова заставили его замереть и развернуться лицом к Луне.

– Так ты нашла его?

– Нашла ли я его, – ровно, без малейшего интереса повторила Луна. – Нет. Не нашла. При дворе смертных его нет. Он не джентльмен и не лорд, не богатый купец и не чиновник, служащий королеве в какой-либо должности. Он не столичный поэт, не живописец и не драматург, и не заключен в Тауэр. Если он живет в открывшемся тебе будущем, его появления на свет мне не видать – ну, разве что жребий мой весьма и весьма переменится к лучшему. Если же он живет в наши дни, то человек он ничем не примечательный, и искать его мне ни к чему.

Луна полоснула Тиресия яростным взглядом, словно в ее падении был виноват только он. Разумеется, это было не так, но сколько же времени она потеряла впустую, в погоне за призрачной, ложной надеждой, и все – из-за него!

– По-моему, Фрэнсис Мерримэн – твоя выдумка. Плод твоих собственных безумных фантазий.

– Может быть, и так, – с невыразимой усталостью, с тяжким смирением согласился провидец, опустив взгляд. Плечи его поникли под привычным грузом страдания. – Может быть, на всем свете действительно реален один только Тиресий.

У Луны захватило дух. Стоило ей уяснить смысл его слов, весь гнев, вся злоба исчезла, как не бывало.

– Ты, – прошептала Луна, не сводя с него взгляда. – Фрэнсис Мерримэн – это ты…

Взгляд провидца исполнился вековечной печали о прошлом.

– Думаю, да. Только очень давно.

Зверушки Инвидианы… Античные имена, и каждый взят в царство дивных из-за особого дара… Прежде Луна почти не задумывалась, откуда они берутся, кем были до того, как оказаться во мраке Халцедонового Двора. И сколько же времени Тиресий провел здесь? Кто может помнить Фрэнсиса Мерримэна после столь долгих лет?

Кроме него самого. И то не всегда.

– Но отчего? – спросила Луна, в безмолвном смятении разведя руками. – Ты же едва помнишь, кем был. Что же подвигло тебя снова произнести это имя?

Провидец покачал головой, и его волосы упали на лоб, точно занавесь, слишком короткая, чтоб он сумел за ней спрятаться.

– Не знаю.

– Дело было в моей гостиной, – припомнила Луна. – Я размышляла над своим положением. И спросила себя, как мне упрочить позиции при Халцедоновом Дворе. И тут ты заговорил. Помнишь?

В уголке сапфирового глаза провидца блеснула слеза.

– Нет.

Порывисто шагнув к нему, Луна схватила его за плечи и от души встряхнула, едва сдержав руку, готовую нанести удар. Могла ли она избежать падения, если бы разглядела то, что все это время лежало под самым носом?

– Еще как помнишь. Может, ты и безумен, но эти слова сказал не случайно. Сказал: ты знаешь, что она сделала. Кто «она»?

Провидец рванулся из ее рук. В горле у него захрипело, дыхание сделалось частым, прерывистым.

– Я не могу. Не могу. Если я… – Он конвульсивно замотал головой. – Не проси. Не требуй от меня этого!

Освободившись от ее хватки, он шарахнулся прочь и уткнулся лицом в стену. Минуту Луна взирала на него со спины, без капли жалости глядя, как дрожат его хрупкие плечи, как побелели вцепившиеся в камень пальцы. Да, он чего-то боится. Но ведь ее жизнь висит на волоске: не может же она бегать от врагов вечно!

Если для того, чтобы остаться в живых, нужно заставить его говорить, она сделает это без колебаний.

– Фрэнсис Мерримэн, – негромко сказала она, старательно выговаривая каждый звук. – Рассказывай все.

Услышав это имя, провидец напрягся всем телом. В эту минуту он мог решиться на все что угодно. Луна подобралась, гадая, не бросится ли он на нее, но нет, вместо этого он едва слышно прошептал:

– Прости, Суспирия. Прости меня. Больше я ничем не могу помочь. Прости…

Голос его умолк. Вскинув голову, Фрэнсис Мерримэн повернулся к Луне, сверхчеловеческим усилием воли разогнал мрак и туман долгих лет жизни среди дивных, и взор его, измученный, утомленный, сделался ясен. Сие внезапное просветление рассудка в сочетании с непреклонной решимостью пугало сильнее любого безумия.

Неторопливо подняв руки, он взял Луну за плечи; кончики его пальцев глубоко впились в тонкую ткань рукавов.

– Да, кто-то ведь должен сделать это, – сказал он. – Я знал об этом многие годы. Ты задала вопрос, и терять тебе почти нечего, а посему завещаю это тебе. Ты должна положить конец ее власти.

Луна облизнула пересохшие губы, едва удержавшись, чтобы не отвести взгляда.

– Чьей власти?

– Власти Инвидианы.

Едва он произнес это имя, его голова судорожно запрокинулась назад, пальцы до боли стиснули плечи Луны. Вскрикнув от неожиданности, Луна вскинула руки, чтоб подхватить его, но он устоял на ногах и вновь опустил голову. На лбу провидца набух, распустился кровавым цветком круг из шести красных точек, алые струйки потекли вниз, и Фрэнсис Мерримэн торопливо заговорил сквозь стиснутые до скрипа зубы:

– Я видел, видел, но не понимал, и она – тоже. Я виноват в том, что она заключила тот договор, и все мы – дивные, смертные – равно страдаем от этого. Ты должна разорвать его. Это было страшной ошибкой. Она все еще п…

Провидец хрипел, каждое новое слово давалось ему все труднее, теперь он держался на ногах только потому, что цеплялся за плечи Луны да за осколки силы воли. Но вот его голос перешел в сдавленный предсмертный крик, колени подогнулись, обмякшее тело выскользнуло из рук Луны и, словно тряпичная кукла, осело на пол, обратив кверху залитое кровью лицо.

Луна замерла, не сводя взгляда с мертвого провидца. Воцарившуюся в комнате тишь нарушал лишь бешеный стук ее сердца да хриплое, неровное дыхание.

«Я не могу, – сказал он, когда она потребовала от него ответа. – Если я…»

«Если я расскажу об этом, я умру».

Тут Луна вспомнила, где находится. В одной из комнат Халцедонового Чертога, над мертвым окровавленным телом умалишенного королевского провидца…

И, вспомнив об этом, пустилась бежать.

Мортлейк, затем Лондон,

25 апреля 1590 г.

Если человек желает рано поужинать, прежде чем проделать восемь миль пути до Лондона, а за ужином охотно, оживленно рассказывает о цели приезда в Мортлейк, это вряд ли кому-либо покажется странным. Дорожные наблюдения Девена оказались верны: пусть кое-кто в деревне и относился к колдовству Ди с подозрением, в застольном разговоре выяснилось, что астролог нередко служит посредником в местных тяжбах, улаживая споры и помогая соседям советом.

Одним словом, Девен не знал, что и думать.

Но задержаться означало бы поздно выехать в Лондон, а тогда стемнеет задолго до того, как он достигнет саутуаркской стороны Лондонского моста. Правда, в прибрежном городке имелось немало постоялых дворов, но ночевать в них без слуги – сущая мука, да и останавливаться Девен был не в настроении: голову переполняли новые мысли. И хоть огромный колокол в Боу давно пробил час гасить огни, звонкая монета вкупе со званием дворянина, служащего в Благородных пенсионерах, открыла ему путь сквозь проездную башню на мосту.

Нет, погубить Уолсингема черной магией Ди не мог. В это Девену просто не верилось. Но значит ли это, что Уолсингем умер от чисто естественных причин, как утверждает Бил, или же подозрения Девена пали не на того человека? Не будучи убийцей, астролог вполне может оказаться неизвестным игроком. Работал ли он заодно с Анной? И если да, насколько следует доверять его предсказаниям?

Размышляя, Девен не сомневался, что хоть вскользь, да следит за окрестностями. Похоже, кроме него, час гашения огней не отважился нарушить никто. Клок-лейн была пустынна, однако вокруг вполне могли оказаться уличные грабители, и Девену, едущему в одиночку, без слуг, вовсе не хотелось быть захваченным врасплох.

Однако так оно и вышло: из непроглядной темноты узкого переулка, едва не угодив под копыта коня, спотыкаясь, выбежал человек.

Удивленный не меньше всадника, гнедой приподнялся на дыбы. Одною рукой сдерживая коня, Девен потянулся за шпагой. Сталь выскользнула из ножен, копыта мерина глухо загремели по немощеной улице, клинок взвился в воздух, готовый нанести удар…

…но тут встречный поднял голову, и Девен узнал его.

Вернее, ее.

– Анна?

Анна шарахнулась прочь, вскинув вверх руки, словно затем, чтоб защититься. Не опуская шпаги, Девен оглядел Клок-лейн, но вокруг было все так же безлюдно.

А ведь Ди поминал о врагах и распре!

И сказал, что смерть вновь приведет Анну на его жизненный путь.

Анна вжалась спиной в закрывавшую витрину лавки ставню, точно загнанный в угол зверь. Сие зрелище, преодолев Девенову оборону, породило в его сердце невольное сострадание, и Девен решился рискнуть. Спешившись, чтобы не возвышаться над девушкой, однако держа шпагу наготове, он сделал шаг вперед.

– Анна, это же я, Майкл Девен. За тобой гонятся? Ты в беде?

С последней их встречи Анна заметно изменилась: скулы ее выступали резче, точно она похудела, да и волосы казались светлее, чем раньше; одежда являла собою жалкое подражание наряду благородной, а ноги, несмотря на холод и сырость, были босы. Должно быть, она и вправду спасается от кого-то бегством!

– Майкл! – прошептала Анна, изумленно сверкнув на него белками глаз. На миг она замешкалась, будто собираясь что-то сказать, но тут же отчаянно замотала головой. – Уходи! Оставь меня!

– Ну нет, – отвечал Девен. – Я ведь вижу: с тобой случилась беда. Позволь же помочь тебе.

Глупое предложение, но сделать его было необходимо. Осторожно, точно к дикой лошади, готовой сорваться с места, Девен протянул к девушке левую руку.

– Ты ничем не можешь помочь, я ведь уже говорила!

– Но ты не говорила ничего подобного! Анна, что происходит? Ответь же, ради Бога!

Стоило ему произнести эти слова, Анна вновь шарахнулась прочь, еще сильней вжалась в стену и вскинула руки, прикрывая лицо ладонями. При виде перемен в ее облике Девен похолодел.

Волосы – серебро. Платье – из черных перьев, трепещущих в такт дрожи тела. Скуластое лицо, отчасти прикрытое ладонями, сделалось незнакомым, странным, засияло нечеловеческой, неземной красотой, огромные серебряные глаза исполнились ужаса.

На краткий миг создание, скрывавшееся под маской Анны Монтроз, замерло, прижавшись к стене, словно в ожидании немедленной гибели, а затем вскрикнуло и пустилось бежать во тьму лондонских улиц.

Постоялый двор «У ангела», Ислингтон,

25 апреля 1590 г.

Вуаль колдовства, наброшенная на бегу, укрывала от человеческих взоров неважно – можно сказать, хуже некуда. Когда же Луна достигла ворот Олдерсгейт, в церквах зазвонили колокола, развеяв и эти плохонькие чары, но Луна бежала – бежала из города так, будто вся Дикая Охота гналась за ней по пятам.

Не останавливаясь, не думая ни о чем, она бежала на север, и наконец, тяжело дыша, остановилась перед розовым кустом на задах постоялого двора «У ангела».

Что сказать сестрам? Этого она не знала, однако кричала, звала их, пока дверь не открылась. Тогда Луна опрометью бросилась вниз, в комнаты под землей.

Обе сестры Медовар оказались дома. Розамунда подхватила гостью под локоть.

– Миледи? – удивилась она. Но, стоило ей приглядеться к Луне, выражение ее лица разом переменилось: к заботе во взгляде прибавилась твердая, стальная решимость.

– Гертруда! – окликнула она.

Вторая брауни немедля взялась за дело. Повинуясь ее жесту, камышовая подстилка да пучки сухих трав скользнули к стенам, собрались в аккуратные кучки, а обшарпанные дощатые половицы застонали, заскрипели и разошлись в стороны. В проеме меж ними показалась лестница, ведущая еще ниже, к расцветшим во тьме, пробудившимся к жизни огням. На расспросы не было ни времени, ни сил. Домовые поспешно втащили Луну в потайной ход, и половицы сомкнулись позади.

В нижней комнате обнаружились две удобных кровати, в очаге потрескивал огонь, однако других гостей не было. Низкорослая брауни усадила Луну на одну из кроватей, так, что их глаза оказались вровень. Теперь к заботе и непреклонной решимости на ее лице прибавилось кое-что третье – жгучее любопытство.

– Ну, а теперь, дорогая, – мягко сказала она, взяв Луну за руки, – рассказывайте. Что стряслось?

Луна с содроганием, с хрипом перевела дух. Что рассказать сестрам, как объяснить им свое смятение – об этом она даже не задумывалась. Слишком уж многое произошло за последнее время: Инвидиана, провидец, Майкл – как тут не забудешь об осмотрительности?

– Тиресий мертв.

В ответ сестры негромко охнули. Пухлые пальцы Розамунды задрожали.

– Как? – прошептала Розамунда. – Кто же его убил?

Луна не смогла сдержать отрывистого, безумного смеха.

– Он сам. Знал, что для него это означает гибель, и все же заговорил.

Сестры Медовар обменялись потрясенными, полными скорби взглядами. Гертруда прижала руку к груди, на глазах ее выступили слезы.

– О, бедный Фрэнсис…

– Что?!

Высвободив руки из пальцев Розамунды, Луна изумленно воззрилась на ее сестру.

– Ты знала, кто он?

– Ну да, – отвечала Гертруда, в то время как Розамунда мягко нажала на плечо Луны, удерживая ту на месте. – Мы знали. Фрэнсис Мерримэн… мы помним времена, когда он носил это имя, хоть больше их не помнит почти никто. И если он, как вы сказали, умер…

– Значит, он наконец-то предал ее, – закончила фразу сестры Розамунда.

Удержать Луну на месте брауни ничего не стоило: колени, точно обратившиеся в студень, до сих пор дрожали после стремительного бегства, а Девенова божба и колокольный звон все еще отдавались эхом во всем теле. Пальцы ее крепко стиснули край вышитого покрывала.

– Но как же…

– Брошь, – пояснила Розамунда. – Та, что украшает лиф ее платья. Мы подозревали, что Инвидиана наложила на него заклятие, запрет говорить кой о чем под страхом мучительной смерти. И, зная, чего ему это будет стоить, просить его заговорить не могли.

Луне немедля вспомнились шесть алых точек, возникших на лбу провидца там, где его коснулись когти броши. Видеть мощь сего заклятия в действии ей прежде не доводилось.

Луна сглотнула подступивший к горлу комок тошноты. Ведь это она попросила его заговорить… Да что там «попросила» – заставила!

– Милочка, – сказала Гертруда, опустив руку на другое плечо Луны и подсев к ней так, что та оказалась стиснута меж двух сестер. – Я бы вас и расспрашивать так скоро после его смерти не стала, однако ж мы должны знать. Что он сказал?

Перед мысленным взором Луны снова возникли сверкающие, ясные глаза провидца. Внезапно почувствовав себя в окружении, в ловушке, Луна вздрогнула и поднялась на ноги. Нет, брауни и не подумали ей препятствовать. Тогда она подошла поближе к очагу, точно огонь мог согреть, растопить ледяной ком в глубинах ее живота.

– Он велел мне покончить с ее властью. Сказал, что она заключила какой-то договор. От которого страдают все – и смертные, и дивные.

Нет, Луна не видела, но почувствовала, как сестры за ее спиной переглянулись. Только сейчас, в тайной комнате под их домом, ее разум наконец-то ожил, пришел в себя настолько, чтобы отметить нечто странное. Сестры Медовар всегда помогали тем, кто нуждается в помощи (потому-то она и явилась к ним), но в остальном держались от политики Халцедонового Двора в стороне. Это было известно всем.

Всем, кто не слышал их вопросов и не видел живого любопытства во взгляде Розамунды.

Выходит, они уделяют политике куда больше внимания, чем принято думать.

– Насчет этого договора, – сказала Розамунда позади. – Что он о нем говорил?

Вспомнив хриплый голос провидца, с великим трудом цедившего слово за словом сквозь стиснутые от мучительной боли зубы, Луна вновь вздрогнула.

– Почти ничего. Он… он едва мог говорить. И брошь Инвидианы… заклятие… умертвило его прежде, чем он успел рассказать все. Она превратно поняла какое-то из его видений. Какое же?

Крепко обхватив ладонями локти, Луна повернулась лицом к сестрам Медовар, но Гертруда лишь покачала головой.

– Мы не знаем. Он никогда нам о нем не рассказывал.

– Но этот договор, – сказала Луна, переводя взгляд с Гертруды на Розамунду. Круглые, дружелюбные лица сестер хранили необычайную серьезность, но кроме того лучились недюжинной мудростью. – Вам ведь о нем известно, не так ли?

Сестры вновь обменялись быстрыми взглядами, словно сговариваясь о чем-то без слов.

– Расскажите же.

Прежде чем кто-либо из сестер успел раскрыть рот, под потолком захлопали крылья. Луна резко обернулась на шум: нервы ее были истрепаны до предела, а прилив сил, порожденный гнавшим ее вперед страхом, пошел на убыль. Но небольшая бурая птичка, опустившаяся на ладонь Гертруды, расправила рыжеватый хвост, и Луна увидела, что это всего-навсего соловей – даже не дивный в птичьем облике.

Однако без магии дивных дело явно не обошлось: соловей оживленно защебетал, а брауни закивали в ответ, словно все понимали. А после принялись задавать вопросы – вопросы, вселившие в сердце Луны еще больший страх.

– Кто?

– Сколько их?

– Скоро ли будут здесь?

А затем, после новой продолжительной птичьей трели:

– Расскажи-ка, каков он из себя.

Наконец Гертруда удовлетворенно кивнула.

– Спасибо, мой маленький друг. Продолжай караулить и предупреди нас, когда они будут близко.

Соловей взвился в воздух, шмыгнул в отдушину под потолком, которой Луна прежде не примечала, и скрылся.

Тогда Розамунда опять обратилась к Луне:

– Вас ищут, миледи. Полдюжины солдат и эта жуткая глыбища, Альгреста. Думаю, им неоткуда знать, что вы здесь, но, когда кто-то попадает в беду, мы на подозрении первые. Однако не бойтесь: уж мы-то их подозрения отведем.

– Но, кроме этого, – добавила Гертруда, – похоже, близ нашего розового куста притаился гость. Скажите, знают ли они о том приятном молодом человеке, с которым вы так хорошо ладили при дворе смертных?

– Приятном молодом… – Сердце Луны затрепетало в груди. – Да, знают.

– Тогда, – решительно кивнула Гертруда, – мы должны позаботиться и о нем.

Лондон, затем Ислингтон,

25 апреля 1590 г.

Промедление обратило все надежды не упустить среброволосое создание из виду в прах. Однако беглянка оставила за собой след – вороновы перья, оброненные с платья на бегу.

Держась этого следа, Девен двинулся по тесным, извилистым улочкам Лондона. Странная женщина, старательно избегая Уотлинг-стрит, Олд Ченч и Чипсайда, направлялась на северо-запад глухими задворками, и, наконец, Девен увидел очередное перо под самой аркой ворот Олдерсгейт.

Ночью воротам надлежало быть запертыми, однако тяжелые створки были распахнуты настежь, а сбитые с толку стражники лишь озадаченно моргали, разинув от изумления рты.

Отсюда след повернул на север. С высоты седла перьев во мраке было бы не разглядеть, однако их тусклое мерцание поневоле привлекало взгляд. К тому времени, как Девен достиг Ислингтона, этих странных переливчатых перьев набралась целая горсть.

Последнее перо повисло на шипах розового куста позади постоялого двора «У ангела».

Вдоль задней стены дома там и сям мерцал свет, и Девен понимал, что хозяева даже в столь поздний час готовы принять путника с парадного входа, однако странная женщина этим путем воспользоваться не могла.

«Если только, – встревоженно подсказал внутренний голос, – снова не приняла облика Анны».

Перья хрустнули в кулаке. Помимо собственной воли Девен обошел куст кругом, словно бы в поисках нового следа. Шипастые ветви хранили безмолвие.

Вдруг волосы на загривке поднялись дыбом. Девен взглянул на небо, но небеса оказались чисты: от горизонта до горизонта – ни облачка. Откуда же могло взяться ощущение надвигающейся грозы? Надеясь, что тяжесть стали в руке поможет успокоиться, Девен вновь обнажил шпагу, но проку из этого не вышло. К нему приближалось что-то дурное, и каждая жилка, каждый нерв кричали криком, веля поскорее бежать.

– Мастер Девен! Сюда, сюда, да поскорее!

Обернувшись, Девен увидел позади женщину, манившую его в дверь, за которой мерцал теплый, покойный свет. Только ступив на лестницу, он осознал, что дверной проем ведет прямо в розовый куст, под коим скрывается уютная таверна. Не успев обдумать это, Девен спустился в подпол и оказался под землей, и лишь после этого задался вопросом: «Кто эта женщина? Зачем я преследовал ее?»

– Ну вот, – удовлетворенно сказали с явным северным выговором где-то близ его пояса. – Обычно я не прибегаю к чарам, но не могли же мы стоять прямо там да спорить. Прошу простить меня, мастер Девен.

Шпага в руке задрожала.

К женщине, заманившей Девена под землю, присоединилась вторая, такая же низенькая и схожая с ней, точно родная сестра. Обе были одеты в опрятные платья да чистые, украшенные вышивкой передники, их круглые розовощекие лица лучились доверием и дружелюбием, однако ростом они едва достигали Девенова пояса и принадлежали к роду людскому не более, чем третья женщина, стоявшая у очага. В отсветах пламени ее волосы сверкали, точно серебро с позолотой.

– Майкл? – выдохнула она.

Отступив на шаг, Девен рискнул оглянуться и увидел, что половицы сомкнулись над его головой.

– Ни шагу ближе, – сказал он, направив на всех трех острие шпаги.

– Уверяю, – сказала одна из карлиц (та, что в переднике, расшитом розами), – в этом никакой нужды нет. Мы отвели вас вниз, мастер Девен, потому что сюда идут очень неприятные гости, и здесь вам будет безопаснее. Даю слово: мы не желаем вам зла.

– Боже правый, и вы полагаете, я в это поверю?

Все три разом съежились, а одна из двух карлиц (та, что в переднике с вышитыми маргаритками) сдавленно пискнула.

– Потише, потише, – чуточку строже сказала карлица с розами, – не слишком-то это благородно с вашей стороны. Не говоря уж о том, что нам не хотелось бы видеть, как домик наш пробкой выскочит из земли, безо всяких «извольте-позвольте» да извинений перед теми, кто случится наверху. Да, мы, мастер Девен, из дивных. Разумеется, вы должны понимать, что это значит.

Прежде чем Девен нашелся с ответом, сверху раздался зловещий грохот. Все четверо подняли взгляды.

– Они у розового куста, – сказала карлица с маргаритками.

Мгновением позже комната содрогнулась от яростного басовитого рыка, раскатившегося по подземелью, точно рокот жуткой грозы.

– Откройте, именем королевы!

Карлицы переглянулись.

– Я во вранье искусней, – сказала карлица с маргаритками.

– Но если мы не выйдем обе, они заподозрят подвох, – возразила та, что с розами, пригвоздив Девена к месту взглядом удивительной для столь невеликого создания силы. – Спрячьте-ка шпагу, сударь мой, да воздержитесь от поминания в нашем доме кой-каких имен. От тех, наверху, мы вас убережем, что и вам, и нам только на пользу. А как только избавимся от этой докуки, охотно ответим на все ваши вопросы.

– На все, на какие только знаем ответ, – поправила сестру карлица с маргаритками. – Идем, надо поторопиться.

С этим обе сбросили передники, взлохматили волосы, театрально зевнули и поспешили наверх с таким видом, точно сию минуту поднялись с постели.

Пол разошелся в стороны, пропустив их, и снова сомкнулся за их спинами, словно свод погреба без дверей.

– Что… – словно бы про себя, заговорил Девен.

– Тихо! – прошипело среброволосое создание.

После того, как с ее уст сорвалось его имя, та, что прикидывалась Анной, не произнесла ни слова, да и теперь наблюдала за Девеном разве что вполглаза. Устремив взгляд кверху, она внимательно вслушивалась в грохот тяжелых сапог над головой.

– Где она?! – прорычал тот же бас, что и прежде. Казалось, его рокот способен дробить кости в прах.

– Прошу простить нас, кавалерственная дама Альгреста, – отвечала одна из хозяек, подчеркнув сии слова звучным зевком. – Мы только что спать улеглись. Медку не желаете?

Звон металла и плеск, будто бы на пол смахнули оловянную кружку.

– Не желаю. Говорите: где она?

– Кто? – уточнила вторая сестра.

– Леди… – Бас оборвался на полуслове, перейдя в нечто среднее меж рыком и смехом. – Нет, какая там леди… Где эта потаскуха, Луна?

Девен бросил взгляд в сторону невольной соседки по потайной комнате. Среброволосая женщина непроизвольно дрожала, крепко сжимая пальцами локти. Между тем наверху сестры-карлицы парировали расспросы незваной гостьи искусно состряпанной смесью невинности, замешательства и своевременной лжи. Нет, леди… прошу прощения, этой женщины, Луны, они не видели. Ну да, разумеется, кабы видели, так сказали бы, разве они – не верные подданные Ее величества королевы? Нет, давненько уж не видали: она, как отправилась ко двору смертных, так и носа почти не казала…

Тут дивная наконец-то перевела взгляд на Девена. Глаза ее – определенно, не обычные серые – сверкали серебром… однако разрез их был до боли знаком: сколько раз Девен с любовью вглядывался в них!

Заговорить ни он, ни она не смели: ведь опасность была так близко, над самой головой. Молча взирали они друг на друга, пока дивная – Луна – не отвернулась.

В дальнейший разговор наверху Девен не вслушивался. Вновь тяжелые шаги, легкомысленные голоса, убеждающие уходящую гостью прихватить с собой, на дорожку, сластей, или хоть эля, затем – тишина, и гнетущий страх развеялся без следа.

Тогда Девен решился рискнуть. Приблизившись к Луне, насколько хватило храбрости, он тихо – так, чтобы шепот его не разнесся дальше ее ушей – спросил:

– Что сталось с Анной Монтроз?

Острый подбородок Луны чуточку приподнялся.

– Под маской, – столь же тихо ответила дивная, – она всегда была той, кого ты видишь сейчас.

Отвернувшись, Девен осознал, что до сих пор сжимает шпагу в руке, спрятал оружие в ножны, и оба принялись ждать возвращения сестер.

* * *

– Ну вот, кавалерственная дама Альгреста убралась восвояси, – сообщила Луне Розамунда, спустившись вниз. – Вы, полагаю, все слышали? О смерти Фрэнсиса они не ведают ни сном ни духом. Просто кто-то заметил, как вы бежали из дворца, вот и все. Будьте осторожны, миледи. Ей страсть как хочется вас убить.

Гертруда, вновь облачившаяся в расшитый маргаритками передник, ткнула сестру под ребро.

– Где твои манеры, Розамунда? Эта жуткая великанша больше не дышит нам в затылок. Настало время позаботиться о госте.

– Ах, да! Разумеется! – воскликнула Розамунда, присев перед Девеном в благопристойном реверансе. – Добро пожаловать в наш дом, мастер Девен. Я – Розамунда Медовар, а это – моя сестра Гертруда. А это – леди Луна.

С тех пор как оба погрузились в молчание, все внимание Луны было устремлено на огонь в очаге – самую безобидную цель, какая только имелась поблизости.

– Он знает, – устало сказала она, поворачиваясь к сестрам.

Слегка встревоженные, брауни округлили глаза.

– Он развеял мои чары, когда я направлялась сюда, – пояснила Луна, наконец-то разжав стискивавшие локти пальцы и опустив руки.

Казалось, синие глаза Девена закрыты ставнями в преддверии бури – столь мало в них удавалось прочесть. Служба Уолсингему послужила ему великолепной школой, вот только прежде он никогда не выстраивал этакой обороны против нее… Впрочем, винить его не в чем.

– Итак, мастер Девен, теперь вы знаете все, – сказала ему Луна. Собственный голос прозвучал в ушах, точно чужой. – При дворе смертных орудуют дивные. Хотя большинство являются туда незаметно и не носят чужого обличья, подобно мне.

Щека Девена дрогнула. Когда же он заговорил, его голос тоже зазвучал неестественно, вовсе не так, как всегда.

– Значит, этой особой все время были вы. А я-то подозревал Ди…

– Какой особой? – недоуменно спросила Гертруда.

– Неизвестным игроком, – пояснила Луна, не сводя глаз с Девена. – Чье тайное влияние на политику Англии вызвало подозрения у его господина, Уолсингема.

Уголок губ Девена дрогнул в горькой усмешке.

– Вы все это время были у меня на глазах.

В ответ Луна рассмеялась с тою же горечью.

– Похоже, сегодня – ночь откровений. Вы, мастер Девен, и правы, и нет. Я была не самим игроком, но нитью, ведущей к нему. Дело в том, что в Англии не одна, а две королевы. И вы, служа одной, ищете другую.

Ее слова проникли за фасад стоического равнодушия, выстроенный Девеном во время их ожидания, и явили взору спрятанное за ним изумление.

– Две королевы?..

– Ну да, – подтвердила Розамунда. – Возможно, тут-то и зарыт ответ на вопрос, который вы, леди Луна, задали нам перед тем, как нам помешали.

Этого оказалось довольно, чтоб Луна забыла о Девене.

– Что?!

Тем временем Гертруда поспешила в дальний угол комнаты. Спустя минуту что-то мягко уперлось сзади в фижмы Луны. Оглянувшись, та увидела за спиной придвинутый брауни табурет – едва ли не той же высоты, что и сама Гертруда.

– Если уж мы собираемся вести этакий разговор, – твердо сказала брауни, – так давайте вести его сидя. Я весь день на ногах – пеку, подметаю да мою, и вы оба, сдается мне, с ног от усталости валитесь.

– Однако я не говорил, что остаюсь, – заметил Девен, вновь оглянувшись в сторону сомкнутых над лестницей половиц.

– И все же останетесь, – иронически улыбнулась Луна. – Ведь вы и ваш господин хотите получить ответы.

– Уолсингем умер.

За то время, что заняла сия короткая фраза, Девен в два быстрых шага преодолел разделявшее их расстояние и остановился вплотную к Луне. Казалось, от него так и пышет волнами гнева, будто жаром от очага.

Колени дрогнули, подались, и Луна весьма неизящно плюхнулась на придвинутый Гертрудою табурет.

– Он… что? Умер? Когда?!

– Не стоит прикидываться невинной овечкой, – сквозь зубы процедил Девен. – Вы знали, что он ищет вас, ищет в дворцовой политике следы вмешательства вашей королевы. Он был опасен для вас, а теперь мертв. Возможно, я величайший глупец на весь белый свет – уж вы-то точно обвели меня вокруг пальца, как последнего дурака… но не настолько же глуп.

Пальцы Розамунды сомкнулись на шелке его рукава, придержав невольно потянувшуюся к эфесу шпаги руку.

– Мастер Девен, – сказала брауни, но тот не удостоил ее и взгляда. Неровные отсветы пламени искажали правильность его черт, превращая лицо в жуткую маску. – В то время, когда умер ваш господин, леди Луна была заточена в темницу. Она не могла погубить его.

– Значит, приказала сделать это другому.

Луна отрицательно покачала головой. Выдержать Девенов взгляд ей было не по силам: столкнувшись с ним в истинном облике, она казалась самой себе невероятно уязвимой – все равно что нагой. На Анну он не взирал бы с такой жгучей ненавистью…

– Нет, не приказывала. Но если он умер… отчего?

– От болезни, – отвечал Девен. – По крайней мере, так это выглядело.

Да, Уолсингем часто болел и вполне мог умереть естественной смертью. Но вовсе не обязательно.

– Мне поручили, – сказала Луна, не поднимая взгляда от потрепанных перьев юбки, – следить за Уолсингемом и сообщать о его намерениях во дворец. И, если удастся, найти способ влиять на него.

– С моей помощью, – с очевидным омерзением уточнил Девен.

– Он… был человеком проницательным, – продолжала Луна, уклонившись от ответа на сей предполагаемый вопрос: в эту минуту она ни за что не смогла бы объяснить сделанного выбора. – Полагаю, моя королева опасалась, что он приближается к разгадке. Возможно, вы, мастер Девен, и правы, виня в его смерти меня, ведь это я сообщила Видару, лорду дивных, на что нацелился господин главный секретарь. Возможно, после того, как меня похитили из Оутлендского дворца, он и предпринял некие шаги к устранению угрозы. Но я таких приказаний не отдавала.

Гертруда дотянулась до второго рукава Девена, и брауни мягко, однако настойчиво увлекли молодого человека на шаг назад, дабы он не нависал над табуретом Луны.

– Зачем все это? – помолчав, спросил Девен. Гнев его поутих, уступив место искреннему недоумению. – Какое королеве эльфов и фей дело до событий в Ирландии, или до судьбы Марии Стюарт?

– Извольте-ка присесть, – сказала Гертруда, терпеливо, но непреклонно возвращаясь к началу беседы, – и мы сможем ответить на этот вопрос.

* * *

Когда все расселись по местам с кружками меда в руках (похоже, свое семейное имя сестры получили не просто так), Розамунда – та, что в переднике с розами – заговорила.

– Скажите, миледи, – начала она, кивнув кудрявой головкой Луне, – давно ли вы при Халцедоновом Дворе?

Луна оправила остатки юбок из перьев, пригладила серебро волос, и только босые ноги, изящные подъемы ступней в брызгах грязи, несуразно дисгармонировали со всем остальным.

– Давно, – подтвердила она. – Быть может, не так давно, как Видар, однако леди Нианна с леди Карлиной появились позднее. Дайте-ка припомнить… в те времена послом Тилвит Тег был И Лау Каррег…

Все это отчетливо напомнило Девену его первые дни при дворе Елизаветы. Поток незнакомых имен, неуловимые для него подводные течения альянсов и противоборств… Слушая Луну, поверить, будто в Англии имеется еще один двор, стало куда легче.

Когда воспоминания Луны подошли к концу, Розамунда спросила:

– А давно ли Инвидиана взошла на престол?

Эльфийка изумленно заморгала.

– Что за вопрос? – сказала она. – Целую вечность и еще день тому назад. Я просто не знаю. Мы ведь не смертные, появляющиеся и уходящие в отмеренный срок.

«И в самом деле, – отметил Девен, – рассказывая о пребывании при дворе, она ни разу не упоминала ни дат, ни сроков».

Сестры переглянулись, и Гертруда согласно кивнула.

– Инвидиана, – с чеканною простотой объявила Розамунда, – стала королевой английских дивных в пятнадцатый день января тысяча пятьсот пятьдесят девятого по счету смертных года.

Луна изумленно подняла брови и недоверчиво рассмеялась.

– Не может быть! Это же едва-едва тридцать лет! Я сама состою при Халцедоновом Дворе куда дольше.

– Ой ли? – возразила Гертруда, скептически взглянув на нее поверх кружки с медом.

Эльфийка приоткрыла рот, но не нашлась с ответом.

– Ведь это же день коронации Елизаветы, – сказал Девен, хранивший молчание с тех пор, как все сели.

– Так оно и есть, – подтвердила Розамунда.

Теперь Луна с недоверием воззрилась и на него.

– Но это же невозможно. Я помню…

– Многие помнят, – откликнулась Гертруда. – Да только все их воспоминания никак не связаны с человеческим календарем. Вы совершенно правы, мы не считаем время с этакой точностью. Возможно, кабы считали, куда больше дивных заметили бы перемены. Халцедоновый Двор как таковой существует всего-навсего тридцать один год – ну, может, чуточку дольше, смотря с чего начинать счет. Видар – тот появился раньше… Но все ваши воспоминания о правлении Инвидианы уходят в прошлое не дальше той середины января. Вы позабыли, что было раньше, вот вам и кажется, будто времени прошло много больше.

– Мы с сестрой – одни из немногих, кто помнит, с чего все началось. Еще одним был Фрэнсис. Думаю, она нарочно не позволяла ему забыть, а мы были с ним, когда это случилось. А остальные, кто не забыл, ныне все до единого скачут по Англии с Дикой Охотой.

Невольно округлив серебряные глаза, Луна осторожно отставила кружку в сторону.

– Они называют себя королями.

– Они и были королями, – подтвердила Гертруда. – Королями дивных в том или ином уголке Англии. До тех пор пока на трон не взошла Елизавета, а с нею и Инвидиана. В один день, в одну минуту, она сумела низвергнуть всех разом.

Но Девен не забыл, с чего начался разговор.

– Да, только… в чем смысл? Что связывает меж собой двух королев? Вряд ли для вашего племени все это – обычное дело.

Для его племени разговор с парой брауни и эльфийкой в тайном погребе под волшебным домиком тоже был делом весьма необычным. Мед на столе перед ним остался нетронутым: знает он, что бывает со смертными, вкусившими угощения дивных!

– Мы – порождения магии, – обыденно, будто напоминая, что они – англичане, пояснила Розамунда. – Церемония коронации – тоже своего рода волшебство, превращающее обычного смертного в короля или королеву. Мы с Гертрудой ни дня не сомневались, что этот-то ритуал и помог Инвидиане утвердиться во власти.

– Но ведь она сделала большее, не так ли? – раздался справа от Девена слабый, нетвердый голос Луны. – Потому что заключила некий договор.

Услышав это, Девен похолодел.

– Договор? Что вы хотите сказать?

Казалось, на миг в глазах Луны мелькнула печаль пополам с ужасом.

– Помните, я расспрашивала о смертном по имени Фрэнсис Мерримэн?

Девен настороженно кивнул.

– Все это время он был у меня под самым носом – точно так же, как я у вас. И сегодня ночью… погиб. А перед смертью поведал мне о заключенном моей королевой, Инвидианой, договоре, который равно приносит зло и смертным, и дивным. И умолял меня разорвать его.

– Но ведь условия договора… – начал Девен.

– Должны быть известны обеим сторонам, – закончила за него Розамунда. – Любой из дивных, имеющий в голове хоть унцию политической сметки, знает, что Инвидиана то и дело вмешивается в дела двора смертных и пользуется им, чтобы держать в узде свой народ. И кое-кто из смертных даже знает, что имеет дело с дивными – обычно те, кто увяз в рабстве по самые уши и потому не предаст. Но если Фрэнсис не ошибся… значит, кому-то на той стороне точно известно, что происходит.

Слова так и затрепетали в горле. Ужаснувшись их смыслу, Девен выпустил их на волю, одно за другим:

– Господин главный секретарь… он говорил о неизвестном игроке. И был уверен, что этот игрок – нечасто, время от времени, – но вхож прямо к Ее величеству королеве.

Как это восприняли дивные? Бог весть: Девен не мог оторвать взгляда от собственных рук, стиснутых в кулаки. Предположение, пусть даже высказанное им самим, выглядело невероятным. Чтобы Елизавета знала о существовании дивных, да не просто знала, а вела с ними дела…

– Охотно верю, – прошептала Луна. – Пожалуй, это объясняет даже больше, чем хотелось бы.

В груди Девена вскипел, рванулся наружу бессильный страх пополам с замешательством.

– Но зачем? Зачем было заключать этот договор? Какую пользу, какие выгоды он приносит Елизавете?

Тонких, изящной лепки губ Луны коснулась насмешливая улыбка.

– Сохранение за собой трона. Мы, по приказу Инвидианы, немало для этого сделали. О королеве скоттов вы уже упоминали – Инвидиана от души постаралась избавить вашу королеву от этой угрозы. Как и от прочих политических осложнений. И от Испанской Армады…

Фраза осталась незавершенной, однако Гертруда с радостью пояснила:

– За штормы, не подпустившие испанцев к нашим берегам, скажите спасибо леди Луне!

Казалось, желудок разом ухнул куда-то вниз.

– Я лишь вела переговоры о соглашении, – уточнила Луна. – Сама я вызывать штормы и бури не властна.

Мысли в голове отчаянно забарахтались, силясь вернуться к политическим материям, убраться подальше от магии.

– А ваша королева получила взамен трон.

В какой-то момент после того, как он оказался внизу, черные перья, собранные по пути, выпали из разжатой ладони. Повертев в пальцах обломанный очин одного из них, Луна принялась рисовать им на столешнице невидимые узоры.

– Не только, – задумчиво, рассеянно глядя вдаль, отвечала она. – Елизавета – протестантка.

– Тогда как Мария Тюдор и Мария Стюарт – обе держались католической веры, – согласно кивнула Розамунда.

– Но вам-то какое дело? Ведь вы наверняка не христиане.

– Действительно, не христиане, – подтвердила Луна. – Но христианство может служить оружием против нас. Вы сами тому свидетель.

Да, этого Девен отнюдь не забыл и, если возникнет надобность, собирался воспользоваться этим оружием снова.

– У католиков против нас имеется немало ритуалов, – продолжала эльфийка. – Молитвы, отчитки и тому подобное.

– У англиканской церкви – тоже. А многие приверженцы пуританства вовсе считают ваш род демонами. Не может же это идти вам на пользу.

– Да, но пуритан сравнительно немного, а англиканская церковь возникла недавно, и мало кто следует англиканской вере хоть сколь-нибудь ревностно. Можно сказать, она – компромисс, призванный как можно меньше оскорбить чувства как можно меньшего числа христиан, а ее ритуалы еще не успели набрать истинной силы. Для большинства смертных Книга общих молитв – просто набор пустых словес, внешняя оболочка, лишенная сути – искренней, страстной веры.

Отложив перо, Луна снова обратила взгляд к Девену.

– С течением лет это может измениться. Однако пока что королева-протестантка на английском троне для нас – несомненное благо.

Сердце в груди билось так, что Девен чувствовал собственный пульс на языке. Шахматная доска в голове перестроилась, в схватку вступили фигуры новых цветов. Да, Уолсингему такое и не снилось! А когда обо всем этом услышит Бил…

Если услышит.

По личным убеждениям Уолсингем был протестантом-реформатом, «пуританином», как называли их оппоненты, и только радовался бы освобождению англиканской церкви от пут папистской мишуры. Но кроме этого он был политиком, мыслил реалистично и прекрасно понимал: любая попытка повальной реформации породит бунт, коего Елизавете не пережить. Что же касается Била, тот в своих убеждениях был куда откровеннее и нередко выступал за идеалы пуритан при дворе.

Если Бил только услышит, что Елизавета, величайшая из соглашателей в вопросах веры, заключила договор с королевой малого народца…

Англия и без того ведет войну с католическими силами. Еще одной, на собственной земле, ей не вынести.

Девен перевел взгляд с Розамунды на Гертруду, а за ней и на Луну.

– Так, говорите, ваш Фрэнсис Мерримэн умолял разорвать этот договор?

Луна кивнула. Причины ее колебаний оставались для Девена загадкой – столь непривычны, столь чужды были эти серебряные глаза.

– Он говорил, что это ошибка, что от нее страдают обе стороны. Каковы следствия этого договора, мне неизвестно, но, зная Инвидиану, могу представить, отчего Фрэнсис просил меня с ним покончить.

– Намерены ли вы это сделать?

Вопрос повис в воздухе. Теперь тишину подземелья нарушали лишь звуки дыхания да негромкий треск пламени в очаге. Сестры Медовар, с одинаковой задумчивостью поджав губы, внимательно смотрели на Луну, не отрывавшую взгляда от обломка пера на столе.

Анну Монтроз Девен знал – или же думал, что знает. Эта среброволосая эльфийка была ему совсем незнакома. Чего бы он только ни отдал, лишь бы прочесть ее мысли…

– Я не знаю как, – ровно, без всякого выражения проговорила она.

– Я спрашиваю не об этом. Порядки при вашем дворе мне неизвестны, однако могу предположить две вещи. Во-первых, вмешательство в подобные материи придется вашей королеве не по нутру. Во-вторых, вы у нее не в фаворе, иначе не скрывались бы здесь, босиком, от ее солдат, разыскивающих вас по всему городу. Так готовы ли вы пойти наперекор королеве? Готовы ли попытаться разорвать этот договор?

Луна взглянула на сестер Медовар. На лицах брауни отражалась одинаковая решимость. Каково их мнение на сей счет, сомнений быть не могло.

Однако Девен предлагает ей совершить измену…

«Интересно, терзался ли угрызениями совести Уолсингем, предлагая своим агентам предать тех, кому они якобы служат?» – подумал он.

– Готова, – устало прикрыв глаза, ответила Луна.

Воспоминания:

14–15 января 1559 г.

Несмотря на мороз, улицы Лондона заполонили толпы людей. На юго-западе, на северо-востоке – во всех удаленных от центра частях столицы – мужчины расхаживали пьяным-пьяны, женщины пели песни, на перекрестках улиц островками тепла и света посреди океана стужи пылали огромные костры, повсюду пестрели яркие кляксы знамен и богатых платьев. По всей столице играла музыка, шумели празднества, а если за их завесой многие тревожились да строили тайные планы, пятнать собою всеобщее ликование подобным материям не позволялось.

Больше всего людей собралось в сердце Лондона, вдоль величайшей из кровеносных жил города, тянувшейся с запада на восток. Толпа оказалась столь густой, что никому, кроме юрких малолетних карманных воришек, не упустивших случая выйти на промысел, не удалось бы ступить в ней и шагу. Петти Уэльс, Тауэр-стрит, Марк-лейн, Фенчерч, затем вдоль Грейсчерч-стрит и далее к западу, по Корнхилл, мимо Лиденхолл-маркет, на широкий простор Чипсайда. Здесь ждут своего часа собор Святого Павла и изукрашенная по случаю празднеств огромная арка Ладгейтских ворот. Отсюда процессия двинется по Флит-стрит и по Стрэнду в Вестминстер, и на каждом шагу ее обступали жители Лондона, сошедшиеся посмотреть на свою королеву.

Первых участников процессии, показавшихся из ворот Тауэра, еще раз послужившего временной резиденцией королевы, встретили дружным ревом. К тому времени как перед толпой появился открытый паланкин, из коего махала рукой подданным стройная женщина, разодетая в золото и серебро, рев сделался нестерпимым.

Процессия медленно двинулась загодя выбранным путем, представляя в назначенных местах пышные живые картины, являвшие взорам подданных славу и добродетель новой правительницы. Сама королева тоже отнюдь не довольствовалась ролью пассивной зрительницы и ничуть не боялась стужи. Когда из-за рева толпы не было слышно ни слова, она просто велела повторять живые картины еще и еще, кричала в ответ толпе, приветствуя верных подданных, на миг удостаивая незнакомцев неслыханной чести – монаршего внимания. Это-то – обещание скорых перемен да эфемерная красота, которая вскоре поблекнет, обнажая сокрытую за нею сталь – и принесло ей всеобщую любовь.

Лишь к вечеру, изнуренная, однако сияющая наперекор перенесенным мытарствам, достигла она Вестминстера. Для жителей Лондона ночь прошла в безудержном пьянстве, для вестминстерских же чиновников – в хлопотах и суете.

На следующее утро, когда королева вновь двинулась в путь, примеру ее последовала незримая тень.

В багряных одеждах, вдоль длинной дорожки из синей ткани, одна из некоронованных дам проследовала из Вестминстер-холла в Аббатство.

Внизу, в непроглядной тьме, шагая подземными коридорами, вторая некоронованная дама прошла от Лондонского Тауэра в зал под Кэндлуик-стрит.

В Вестминстерском Аббатстве гремели пышные, звучные коронационные речи. Шаг за шагом обычная женщина превращалась в королеву. А в нескольких милях отсюда, в подземных покоях и коридорах Халцедонового Чертога, на этот день опустевших, речам смертных царедворцев вторило эхо потустороннего, неземного гласа дивной, отрекшейся от одного имени, дабы принять другое.

В руке ее тускло поблескивал меч.

Председательствующий епископ произнес традиционную формулу, и рыжеволосой женщине вручили символы самодержавной власти. Ни сопутствующие речи, ни гомон толпы никак не могли бы достичь Халцедонового Чертога, однако дело тут было не в громкости. Сегодня Аббатство и подземный дворец звучали заодно, в унисон.

Под гром фанфар на рыжую голову, одна за другой, были возложены три короны.

Едва Халцедоновый Чертог огласился трубным ревом, меч сверкнул в воздухе и ударил по камню, свисавшему с потолка подземелья.

Хмельные лондонские гуляки услышали этот звук, но подумали, что и он – тоже часть празднества, что сей жуткий, победный звон издан колоколом, бьющим час коронации их королевы. Действительно, вскоре над городом зазвенели колокола. Начавшийся в Вестминстере, их звон покатился к восточному краю столицы, но этот удар достиг слуха лондонцев первым и отозвался в ушах и сердцах явственней, глубже всех остальных. Над Лондоном словно бы прозвучал голос монаршей воли.

Горожане, собравшиеся в этот час на Кэндлуик-стрит, умолкли и в благоговейном ужасе пали на колени, ничуть не заботясь о том, что почести их адресованы всего-навсего валуну, наполовину ушедшему в землю на южной стороне улицы. Источенная непогодой, шершавая глыба известняка могла бы показаться совсем неприметной… если не знать ее истории.

Трижды камень издал гулкий, протяжный звон, трижды клинок меча ударил по нему снизу, трижды на голову королевы возлагали короны. На третьем ударе меч пронзил камень до самой сердцевины.

Все смертные англичане славили восхождение на престол Елизаветы, первой носящей имя сие милостью Божией королевы Англии, Франции и Ирландии, Заступницы Веры и прочая, и прочая, и прочая; приход же к власти Инвидианы, Повелительницы Лощин и Полых Холмов, поверг всех дивных Англии в трепет.

Дюжина дивных королей, разом лишившихся власти, возопила в гневе.

По слухам, наполовину ушедший в почву Кэндлуик-стрит Лондонский камень был древней памятной вехой, поставленной в этом месте самим Брутом Троянским, мифическим основателем Британии. Этот-то камень, над коим приносилось немало священных клятв, полузабытый символ власти (именно по нему сто лет назад, утверждая свое господство над Лондоном, ударил мечом мятежный Джек Кэд) и скрепил договор меж двумя женщинами.

Меж Елизаветой и Инвидианой.

Между великим светилом и порожденной им великой тенью.

Назад: Акт второй

Дальше: Акт четвертый