Сорок пять

– Крэйг, к тебе посетитель, – окликает меня заглянувший в столовую Смитти, где мы с Джимми, Ноэль и Армелио играем в послеобеденный покер. Джимми играть вообще не умеет, но мы раздаем карты и на него, и он держит их картинками к нам, улыбаясь, когда получает от нас фишки (пуговиц нет, их заперли из-за нашего же разгильдяйства, и мы пользуемся кусочками бумаги), которые или кладет куда попало, или жует.

– Сейчас вернусь, – говорю я.

– Такой занятой парень, – говорит Армелио.

– Ага, строит из себя важного, – говорит Ноэль.

– Я проснулся, а постель в огне! – говорит Джимми.

Мы все поворачиваемся к нему, и я спрашиваю:

– Джимми, у тебя все нормально?

– Моя мама била меня по голове. Била по голове молотком.

– Ого, вот это да! – говорю я, поворачиваясь к Армелио. – Я слышал, что он говорил что-то подобное в приемном отделении. А раньше он это упоминал?

– Нет, дружище, не-а.

– Эй, Джимми, все нормально. – Я кладу руку ему на плечо. Я еле сдерживаюсь, чтобы не заржать: оказывается, ты можешь смеяться над кем-то, но в то же время хотеть ему помочь.

– Она била меня прямо по голове, – не унимается он. – Молотком!

– Да, но сейчас ты здесь, – говорит Ноэль. – Ты в безопасности. Никто тебя не тронет, не ударит ничем.

Джимми кивает. Я по-прежнему держу руку у него на плече и пытаюсь не засмеяться, но все равно не сдерживаюсь, и пара смешков прорывается наружу. Джимми поднимает голову, замечает это – и расплывается в улыбке, а потом и вовсе смеется, хватает свои карты и лупит меня ими по спине.

– И к тебе придет, – сообщает он.

– Да-да, я знаю, что придет.

Я выхожу из комнаты и иду в коридор, в конце которого меня ждет не кто иной, как Аарон с пластинкой, которую я заказывал (у папы такой не оказалось).

– Привет, чувак, – говорит он, слегка смущаясь. Я подхожу ближе, а он прислоняет пластинку к стене. Он, конечно, мудак, но и я, прямо скажем, тоже не подарок, так что я подхожу и обнимаю засранца.

– Привет.

– Ну, это, ты был прав: у отца она была – «Известные египетские исполнители: Третий альбом».

– Спасибо тебе за это. – Я беру пластинку и оглядываю обложку: какой-то похожий на Нила парень сидит на фоне багрового закатного неба, а слева от него веселенькая пальма перекликается с ярко сияющей луной.

– Ага. Ты это, прости меня за все, – говорит он. – Я… э… знаешь, стремные выдались деньки в последнее время.

– Ты прикинь? У меня тоже, – говорю я, глядя ему в глаза.

– Ну еще бы, – улыбается он.

– Ага. Давай так: если будет фигово, ты просто говори: «Ох, Крэйг, у меня выдался стремный день», и я тут же просеку, о чем ты.

– Ну, как оно тут? – спрашивает он.

– Ну, тут есть те, кто облажался очень давно, а есть такие, вроде меня, кто лажает… ну… недавно.

– Тебе выписали другое лекарство?

– Нет, пью то же самое, что и раньше.

– И как, тебе лучше?

– Ага.

– А что изменилось?

– Я собираюсь уйти из школы.

– Что?!

– Хватит с меня. Пойду куда-то еще.

– Куда?

– Пока не знаю. Поговорю с родителями, пойду куда-то, где преподают рисование.

– Ты хочешь заниматься рисованием?

– Ага. Пока я тут был, кое-что нарисовал. И у меня неплохо выходит.

– Но в школе у тебя тоже все в норме.

Я пожимаю плечами и ничего не говорю. Не хочу я ему ничего объяснять: из лучших друзей он разжалован и пусть еще заслужит право вернуться обратно. И знаете что? Я понял, что никому ничего не должен и могу не разговаривать, если не хочу.

– Как у вас с Ниа? – спрашиваю я. Тут главное – не сболтнуть лишнего. – Я получил твое сообщение, ты говорил, что у вас не ладится.

– Да, не срослось у нас. Я сам виноват, психанул из-за того, что она пила таблетки. В общем, мы несколько дней как расстались.

– А почему ты психанул из-за этого?

– Ну, знаешь, мне этого и так хватает. С отцом.

– Он принимает лекарства?

– Он одержим своей книгой, ничего, кроме нее, не видит, все равно что на таблетках сидеть. И мама тоже. Да и я, с травкой… В итоге все домашние постоянно под кайфом, кроме рыбок разве что.

– И ты не хотел, чтобы твоя девушка тоже была такой.

– То, что она накуривается, – это одно. Просто… даже не знаю, как объяснить. Чтобы это понять, надо пробыть с кем-то достаточно долго. Вот представь: у тебя с кем-то отношения, и ты узнаешь, что ей… что она должна каждый день что-то принимать, и ты задумываешься – а видит ли она тебя реального?

– Фигня какая-то, – говорю я. – Кстати, она сюда приходила…

– Да ты что?

– Ага, и дела у нее, мягко говоря, не очень, почти так же хреново, как у меня, но я теперь не вижу в этом ничего плохого. Даже наоборот, так легче общаться с людьми.

– Да? Серьезно?

– Люди совершают ошибки постоянно. Лучше я буду общаться с тем, кто облажался и признался в этом, чем с кем-то идеальным и… ну, знаешь… готовым взорваться в любую минуту.

– Крэйг, прости меня, – говорит, глядя мне в глаза, Аарон и протягивает руку для хлопка. – Прости, что вел себя как последний мудак.

– Ты мудаком и был. – Я хлопаю по его ладони. – Но пластинка это частично искупает, так и быть. Только не вздумай снова начинать.

– Ладно, – кивает он.

Мы стоим минуту неподвижно. Мы так и не сдвинулись с пересечения коридоров рядом со входом в шестой северный. В двух с половиной метрах за Аароном двойная стеклянная дверь, через которую я прошел.

– Ну ладно, – говорит он. – Надеюсь, пластинка понравится. А… тут вообще есть проигрыватель?

– Аарон, тут даже курить можно. Они тут вроде как застряли в прошлом.

– Ладно, звони, не теряйся. И еще раз извини. Я так понимаю, что ты пока зависать не будешь.

– Не знаю. Может, уже никогда не буду.

– Значит, ты попал сюда потому, что чуть не покончил с собой?

– Ага.

– Почему?

– Потому что не мог справиться с настоящими трудностями.

– Не убивай себя, Крэйг, ладно?

– Ладно, чувак, спасибо.

– Не делай этого… не надо.

– Не буду.

– Увидимся, чувак, пока.

Он поворачивается и выходит в открытую для него медсестрами дверь. Он неплохой парень, просто он еще не лежал в шестом северном. Я иду к Смитти – показать пластинку – и оставляю ее на медсестринском посту.