45

– Маргарет! – Она отступает на шаг, все еще держась за дверную ручку, и снова зовет прислугу. Я смотрю, как на ее лице проступает осознание, что ей не ответят.

– У Маргарет выходной. Приготовить вам кофе могу и я. Мне не трудно. – Я улыбаюсь, желая, чтобы она успокоилась, но она слишком взбудоражена.

– Какого черта вы здесь делаете? Где Бекки?

– Бекки? Временная помощница? – Я сохраняю спокойствие, хотя она повысила на меня голос, а это уже оскорбление. – Она закончила работу в пятницу. Я позвонила в агентство и сообщила, что мы в ней больше не нуждаемся.

Ей не нравится, что я сижу в ее кресле, и я это вижу. Ее взгляд бегает по всему кабинету, несомненно, она прикидывает, что я успела разнюхать.

– Может, закроете дверь и присядете? – предлагаю я, и что-то в моем тоне заставляет ее подчиниться.

По крайней мере, дверь она закрывает, но потом начинает оглядываться с таким видом, словно понятия не имеет, где ей сесть. И явно ждет, что я освобожу ей место. Но я лишь киваю в сторону стула, который обычно занимала сама.

Она смотрит на меня, окидывает беглым взглядом мое лицо, волосы, одежду. Кажется, даже мои туфли интересуют ее.

– Вы неважно выглядите, Кристина, – наконец произносит она.

– Неужели? Никогда не чувствовала себя лучше. Вы были правы, Мина, смена обстановки принесла мне огромную пользу.

Она с любопытством изучает мою одежду. Я так и знала, что она ее удивит.

– Вам не нравится? Я столько времени потратила, решая, что надеть.

Возможно, вот она, причина ее беспокойства. Бледно-розовая шелковая блузка с крошечными золочеными пуговками. Точно такая же, как раньше носила она сама. И серый костюм с белой отстрочкой – тоже давний и любимый. От Армани. Нет, Армани на мне ей не нравится. Как и туфли, похожие на ее запасные, которые она держала у себя в офисе. Многочисленные пары разных цветов. Она изо всех сил скрывает злость, но я-то вижу, что она готова вырваться на поверхность. Закинув ногу на ногу, Мина улыбается мне.

– Прошу прощения, Кристина. Я была застигнута врасплох, когда вошла и увидела вас здесь.

Я улыбаюсь ей в ответ.

– Так как ваши дела? На самом деле? – она спрашивает так, будто ей не все равно. Тянет время. Думает, что скоро за ней приедет водитель.

– Прекрасно, спасибо, Мина, но, должна заметить, вы выглядите усталой.

– Да, так и есть. Вчера поздно легла. Вообще-то, мне предстоит напряженный день, так что… Может, перехватим по-быстрому кофе, выясним, как у нас дела, и потом я организую машину, чтобы отвезти вас домой?

– Да уж, еще как поздно! Домой вы вернулись лишь за полночь. Потом еще работали здесь, в кабинете, прежде чем ушли наверх. К тому времени как вы наконец погасили у себя свет, был четвертый час. Так что неудивительно, что сегодня утром вы чувствуете усталость. Таблетку принимали? На меня от них тоже нападала вялость.

По ее спине словно проводят ледяным пальцем: она вдруг понимает, что я следила за ней. Открывает рот, чтобы заговорить, но мне достаточно лишь приложить палец к собственным губам, и она передумывает.

– Помните моего барристера? Мистера Андерсона? Как он был хорош! Вы выбрали для меня отличного юриста. «Преследование корыстных целей более чем очевидно во времена, в которые мы все живем…» Помните его заключительную речь в мою защиту? Я – да.

«С какой легкостью мы в итоге забываем, что среди нас есть люди, которые живут, не стремясь поставить себя на первое место. Кристина Бутчер – одна из них. Обычная женщина скромного происхождения, она тихо и смиренно ведет жизнь, достойную подражания. Это трагедия… трагедия, которая заключается в том, что настолько порядочная и отзывчивая женщина очутилась здесь, в суде. Это и есть воспрепятствование осуществлению правосудия».

Она делает вдох, собираясь перебить меня, но я качаю головой, и она лишь судорожно глотает. А я продолжаю:

– «Если бы только в этом мире было больше таких людей, как Кристина Бутчер! Порядочная и достойная женщина, она попала под град обвинений и лживых домыслов только потому, что выполняла свою работу». И вправду было некрасиво с вашей стороны ставить меня в такое положение, Мина. Вы эксплуатировали мою преданность.

Я внимательно наблюдаю за ней. Она облизывает губы. У нее пересохло во рту. Она ждет, когда я объясню, чего хочу, но я помню: молчание – это власть. Помню, как она пользовалась им, вынуждая людей, в том числе и меня, заполнять паузы хоть чем-нибудь, нести чушь, выставлять себя на посмешище, в то время как сама сидела и наблюдала. И я молчу, только меряю ее взглядом, как делала она, когда увидела впервые сегодня утром. Если она еще и не напугана, то, по крайней мере, уже выбита из колеи.

Мы обе слушаем, как тикают часы, отсчитывая секунды и минуты молчания. Она оборачивается, чтобы узнать время. И тогда я вижу его. Страх. Однажды я с ним уже сталкивалась, но не с таким, как сейчас. Интересно, если подойти к ней и наклониться, удастся ли мне уловить тот же едкий и кислый оттенок запаха, какой мне уже случалось ощущать раньше?

Наверное, она испугалась, что я поступлю с ней так же, как с циферблатом часов, который я скрыла из виду, замотав липкой лентой. Очень может быть, мысленно отзываюсь я.

– Должно быть, сейчас около половины одиннадцатого, – говорю я. – Если судить по тому, как лежат тени в комнате, но, с другой стороны, сегодня пасмурно, так что или половина одиннадцатого, или что-нибудь вроде того. Не имеет значения. Время. Надо сбросить цепи его рабства. Как сделала я. Я больше не ношу часы. И сразу почувствовала себя свободной. Но у вас, конечно, все иначе. Вам никогда не приходилось по-настоящему беспокоиться о времени. Я всегда следила, чтобы вам его хватало с избытком.

Боится ли она сейчас, что ее время истекает? Я улыбаюсь, подхожу к ней и протягиваю руку.

– А это я лучше заберу. Сами знаете, как небрежно вы с ними обращаетесь.

Помедлив всего мгновение, она отдает мне мобильник. Она думала, я не видела, как она своими элегантными пальцами пыталась включить его в кармане, позвать на помощь. Проверяю мобильник: ничего у нее не вышло, пальцы оказались недостаточно ловкими. Я меняю пароль. Теперь телефон для нее бесполезен.

– Итак, что насчет кофе? – спрашиваю я.

– Как вы сюда попали?

Меня вновь поражает ее тон – высокомерный, негодующий. Недальновидный. Пропустив ее вопрос мимо ушей, я кладу мобильный к себе в карман.

– Я отменила ваш деловой обед и настроила на вашей электронной почте автоответчик с сообщением «отсутствует в офисе». Известила, кого следовало, что мы позвоним позже на неделе, чтобы заново назначить встречи. Давайте выпьем кофе в кухне. Там теплее.

Я замечаю, как она опирается на обе руки, чтобы подняться со стула. Да, ее руки дрожат.

– Где Маргарет? – снова спрашивает она, и я задумываюсь, зачем: то ли беспокоится за экономку, то ли боится за себя. Второе – вне всяких сомнений.

– Думаю, она дома. Мы поговорили вчера вечером. Она так обрадовалась, узнав, что я возвращаюсь. Вы же знаете, она терпеть не может что-либо менять. Честно говоря, временную помощницу она считала рохлей, потому и была счастлива услышать, что мой «длинный отпуск» подошел к концу. Только после вас. – Я следую за ней к двери и пропускаю вперед.

Я иду за ней на кухню, оглядываясь по сторонам. За время моего отсутствия в доме, похоже, ничто не изменилось. Мы проходим через застекленную террасу, и я вспоминаю, как мы с Дэйвом обедали здесь, глядя в сад.

– Вы знали, что Дэйв попал в больницу? – спрашиваю я.

Она поворачивает голову, и я вижу знакомый изгиб ее скулы.

– Конечно.

– Это все из-за суда. От необходимости лгать в суде ради вас.

– Вовсе нет, Кристина, это неправда. Отец Дэйва перенес инфаркт точно в таком же возрасте. Странно, что вы этого не знали. – Так бы и отвесила ей пощечину. – Да, печально, но суд тут ни при чем.

– Я отправлю ему цветы и письмо от вашего имени. Пусть его родные знают, что вы думаете о них.

– Очень предусмотрительно с вашей стороны, но мы уже обо всем позаботились.

Я догоняю ее, иду прямо по пятам. Она и вправду слишком худа. Лопатки движутся у нее под свитером, эти ее крылья дьявола.

В кухне сумрачно, я включаю свет и сажусь за стол.

– Вы ведь не откажетесь приготовить кофе? Мне надо сделать несколько звонков.

Она несет чайник к раковине, наполняет его, а я не спускаю с нее глаз. Не доверяю ей. И это печально. Когда теряешь к кому-то доверие. Замечаю, как она медлит возле плиты, уже поставив чайник на конфорку. Значит, ее знобит. Это хорошо. А может, она просто не знает, где хранится кофе? Но в конце концов она отходит от плиты, достает из буфета кофе и высыпает три ложки в маленькую кофеварку. Похоже, она старается угодить мне – добавляет сахара в сахарницу, находит серебряные щипчики, свой любимый молочник. У нее всегда было столько красивых вещиц, и я замечаю среди них фруктовый нож с перламутровой рукояткой, который впервые увидела у нее на кухне в Ноттинг-Хилл. Может, она заодно почистит нам какой-нибудь фрукт?

Я достаю ее телефон, набираю пароль, уверенная, что она его не сменила. Водитель – Кит. А вот и он.

– Доброе утро, Кит.

Мина оборачивается на звук моего голоса, бросается вперед, но она так мала, что я легко останавливаю ее одной рукой, и она спотыкается. Мое прикосновение удивляет ее так же, как и меня.

– Это Кристина Бутчер. Помощница Мины. – Он слышит обо мне впервые, и я просвещаю его: – Господи, да нет же. Никакая я не новенькая. Мы с Миной проработали вместе много лет, я просто была в длинном отпуске, вот и все. Бекки заменяла меня, пока я отсутствовала. В общем, Кит, я звоню, чтобы сообщить: сегодня Мина решила поработать из дома. Извините, что не предупредила заранее, но я сама об этом только что узнала. – Он уже в пути. – Очень жаль. На вашем месте я бы сразу повернула домой, пока она не передумала. Вы же ее знаете.

Как быстро ко мне вернулось мое прежнее, деятельное «я». Эта спокойная, авторитетная уверенность. Едва услышав, как я говорю по телефону, я изумилась: с какой стати мне вообще вздумалось сомневаться, что я на своем месте?

– Я тоже буду ждать знакомства с вами. До скорой встречи.

Вижу, как она трясущимися руками наливает кипяток в кофейник.

– Осторожнее! – предупреждаю я. – А то обожжетесь.

Она переносит поднос на обеденный стол.

– Так чего же вы хотите, Кристина?

– Так чего же вы хотите, Кристина? – эхом повторяю я.

Тщеславна она неимоверно. Наблюдая, как она ходит по кухне, я замечаю, что она поглядывает на собственное отражение в любой зеркальной поверхности, какие только попадаются, – во всем, что есть здесь хромированного и сияющего. Не может удержаться.

– Вы помните, Мина, как проводили собеседование со мной, принимая на работу? Это было в вашей лондонской кухне. Вы варили мне кофе, а я сидела за столом и смотрела на вас. У меня осталось столько впечатлений. Раньше я никогда не бывала в таких местах, не видела комнат, которые выглядят идеально. Это было чудесно. Вы так по-доброму отнеслись ко мне. Я чувствовала себя как дома, где мне рады. Знаете, я ведь страшно нервничала, а вы помогли мне успокоиться.

– Это я помню, – подтверждает она и разливает кофе. Но потом медлит, и я вижу, что она забыла, какой именно кофе я пью.

– С молоком и без сахара.

– Ну конечно, – говорит она.

Ну конечно. Мне нравится звучание этих слов, когда их произносит она. Добавив молока, она подает мне чашку.

– Так вы нервничали, Кристина? Я ничего такого не заметила. Помню только, подумала, что вы ведете себя довольно сдержанно, не в обиду вам будь сказано. И это мне в вас понравилось. Я расценила это как цельность натуры. Как признак, что вам не свойственно изливать чувства. – Она берет свою чашку и смотрит на меня поверх нее своими голубыми глазами.

Я отвожу взгляд. Она пытается смягчить меня.

– Неужели вам здесь не одиноко? – Это такая свобода – иметь возможность задать все вопросы, на которые я не отваживалась раньше. Спросить о том, над чем ломала голову долгие годы. – Я вот о чем: мы ведь вряд ли услышим, как ваш муж открывает дверь своим ключом, верно? Но я видела в вашем ежедневнике, что в следующие выходные приезжают погостить ваши друзья, так что, наверное, к тому времени он объявится.

– Мы заключили соглашение. Оно устраивает нас обоих. Не такая уж это и редкость. У него своя жизнь, у меня – моя.

Я помню, что сказала про нее родная мать: «сердечко у нее холодное».

– Соглашение? Полагаю, как с наемным работником. Которым можно распоряжаться. А дети? Вы и с ними заключили соглашение?

Ее руки лежат на столе, и память на миг переносит меня в зал суда, где я наблюдала, как ее длинные пальцы порхают по клавишам или неподвижно лежат на коленях. Я успокаивалась, видя, как спокойна она. Как она владеет собой. Теперь же ее пальцы вздрагивают, ногти постукивают по столу. Меня это раздражает, я накрываю ее руки своей ладонью, останавливаю ее пальцы.

– Можно мне сказать, Кристина? – спрашивает она, выдергивая свою руку из-под моей.

– Сделайте одолжение.

– Присяжные признали меня невиновной, как и вас. Я не преступница, Кристина. И вы тоже. Ни вас, ни Дэйва, ни меня не объявили виновными. Но то, что вы делаете сейчас, – преступление. Вы вторглись в мой дом. Вы держите меня здесь против моей воли. – Ее глаза искрятся. Неужели от слез? Судя по голосу, она в отчаянии. – «Я доверила бы Кристине собственную жизнь. И жизнь моих детей. Я очень привязана к Кристине – ей я доверяю». Все это правда от первого до последнего слова, Кристина.

Она поспешила.

– Вы кое-что упустили, Мина. Из того, что сказали тогда. «Примерно в то же время она допустила немало других ошибок, и еще одному моему секретарю, Саре, пришлось устранять последствия. Для Кристины что-нибудь напутать – в порядке вещей».

– Но вы ведь наверняка понимаете, что на самом деле я так не считала. Так мне велел сказать Дуглас Рокуэлл. У меня не было выбора. Я всегда доверяла вам, Кристина, но то, что вы совершаете сейчас, – ошибка. Мы могли бы сделать вид, что этого не было. Вы ведь не преступница. Это не про вас.

А вот и нет.