Глава 24

Я остановилась у светлого двухэтажного дома и снова сверилась с листочком. Нет, адрес верный, но вместо черного готического сооружения с пиками остроконечных крыш и свисающими паутинами серых занавесей я увидела практически пряничный домик с замечательным палисадником и добродушнейшей псиной, которая развалилась на зеленой лужайке с таким видом, будто в нее только что впихнули предыдущего весьма упитанного клиента.

Я не удержалась и погладила громадного, но флегматичного пса и подошла к двери. Звонка не было, зато висел старомодный молоточек. Им я и постучала, затем еще… и еще… Но открывать мне не спешили. Оглянулась на собаку и заподозрила, что та сожрала не клиента, а как раз хозяйку, ибо странно, что та так ругалась по телефону, а сама не открывает.

Я пожала плечами и, черкнув на бумажке с адресом записку для ведьмы, воткнула ее в щель между дверью и косяком. Погладила пса и пошла обратно к автобусной остановке: настроение было так себе. И дело не в том, что я ехала на другой конец города, чтобы поцеловать запертую дверь, мне было ужасно больно даже думать о проведенных в доме Лаврентьева днях… Но и не думать о них я не могла. Мысли постоянно возвращались к Марго и ее ужасно обаятельному папе, а память добавляла красок, от которых удавиться хотелось.

Ну почему меня угораздило влюбиться не в Павла, а во Льва? И чем он меня покорил, до сих пор не понимаю. Высокомерный, категоричный… красивый. А как целуется! Эй, Корнеева, не о том думаешь! Ах да. А еще он несправедливый, совершенно не понимает простых вещей и так страстно обнимает… Да чтоб тебя!

Я больна! Я проклята! Я не знаю, что делать, даже ведьма меня бросила. Может, посмотрела в окно и решила не связываться? Не знаю. Эх, и чего мне так не везет? Сглаз пятого уровня? Надо залезть в инет и почитать, может, есть лекарство от любви… Тьфу ты, е-мае! От сглаза!

Вернулась в общагу и продолжила работу над дипломом.

– Привет, Буня! – Я поморщилась: ненавижу, когда меня так называют. Но заглянувшему в комнату Толику было все равно, парня интересовали лишь чувства Люси. – Я в больницу. Люся просила принести ей чистое белье.

Я застыла, не веря ушам. Что просила? Толика? То, что подруга дала такое поручение не мне, настораживало. Видимо, после того как Люся выпишется, мне все же придется искать себе жилье. Пока я помогала Толе собирать одежду – то есть сама ее искала, – парень сел за комп и, просматривая мой диплом, то и дело восклицал:

– Но как? И тут тоже все восстановили… Не понимаю! Хочу познакомиться с этим кудесником. Я тут погуглил про этого твоего Лаврентьева, чуть со стула не упал, когда узнал, кто ко мне пришел тогда. Люба, а можешь передать мое резюме? Вот бы к ним на стажировку… Ну пожа-а-алуйста!

– Нет, – резко отрубила я, но вспомнила про Павла. С сомнением протянула: – Хотя, в принципе можно попробовать. Но ничего не обещаю.

– И не надо, – подскочил Толя и бросился из комнаты. Из коридора донеслось: – Главное передай! Я ща…

Я вздохнула и, сложив одежду подруги в пакет, вернулась к диплому. Но работать не удавалось. Прибежал Толик, положил передо мной тонкую папочку и, цапнув приготовленный пакет, выскочил обратно. Я же задумчиво полистала резюме, покрутила сотовый и, не решившись набрать номер Павла, положила телефон на стол. Позвонить заму Лаврентьева означало для меня примерно то же, что позвонить самому Льву.

И боязно, и распирало от желания воспользоваться поводом и узнать, как там… Марго, конечно! Я страшно переживала за девочку, ведь ей пришлось пережить такую трагедию. Или не звонить? У них семья. Я тяжело вздохнула. Даже если есть маленький шанс, что ребенок останется с родителями, нужно его использовать – так нас учили. Никто и никогда не заменит маму. Надо порадоваться, что Маргарита обретет ее после стольких лет, но счастья у меня эта мысль не вызывала. Становилось лишь тревожнее.

Я убеждала себя в том, что Светлана справится, найдет дорожку к сердцу дочери, и они станут счастливы, но все во мне сопротивлялось даже предположению. И хоть я честно признавалась себе, что недолюбливаю женщину из-за ревности, все равно сердце было не на месте. Вспоминала, как Света смотрела на детей, как хотела запихать собаку в багажник, и нервничала все сильнее. Может, сдаться и позвонить Марго? Я хоть услышу ее голос и…

Сжала челюсти: да, мне сразу станет легче, а ей? Я бросила ребенка, убежала, не попрощавшись, – наверняка Марго так думает. Да так и есть, чего уж! Я так сильно расстроилась, так обиделась на ее отца, что даже не нашла в себе сил обнять на прощание подопечную. Какой я после этого профессионал? Всхлипнув, отложила телефон, который только-только взяла в руки, и, вытерев слезу, попыталась сосредоточиться на дипломе. Сглаз пятого уровня, Корнеева! Это всего лишь сглаз пятого уровня. Терпи, и все пройдет. Или не пройдет… А, черт!

Не в силах усидеть на месте, подскочила и пошла на кухню. В светлой комнате в это время было тихо и пусто, лишь мерно капала вода из крана. Я приготовила чай и, прикусив пакет с печеньем, отнесла все в комнату Люси. Открыла браузер, и пальцы словно сами набрали название компании Лаврентьева. Я просто посмотрю и все.

Подавившись, прыснула на клавиатуру и, залив все вокруг сладким чаем, не смогла сдержать смеха: день безумного офисного работника?! Я захохотала так, что зазвенели чашки на полке. Марго изумительна! Она сильнее, чем я надеялась, она мужественнее, чем я думала, она… Марго просто чудо! Я ее обожаю. Как и отца… А-а-а! Корнеева, дай себе пощечину.

Я искренне обрадовалась, что Марго не плачет в комнате, а находит веселье в этом мире, но и не могла не понимать, что подобные «акции непослушания» – крик о помощи, попытка привлечь к себе внимание. И если Маргарита третировала у себя дома нянь, чтобы на нее обратил внимание отец, то подобный жест – это крик для меня. И совесть принялась грызть меня с удвоенной силой.

Не в силах сдержать порыв бросить все и, плюнув на гордость, бежать к девочке и ее отцу, я схватилась за телефон и позвонила ректору.

– Добрый день, Геннадий Степанович. У меня все готово к защите! – Это было далеко не так, но если я себе не устрою личный Армагеддон, то сдамся. Я вернусь в дом Лаврентьевых, вырву у красотки-Светланы клок волос и прокляну ее так, что… Зажмурилась и выпалила: – Готова защитить хоть завтра!

И выдохнула: ну вот, пути отступления нет. Я физически не успею подготовиться до завтра, просто сойду с ума, пытаясь сделать это, зато о Льве и его маленькой дочурке думать перестану.

Как я была глупа! Я поняла, что это не действует, сразу, как приступила к распечатке диплома. Никуда мысли о Лаврентьеве не делись – ни-ку-да! Даже казалось, что их стало больше. Я видела Льва в каждом мужчине со стальными глазами, вздрагивала от звучания мужского голоса, умирала каждую минуту, когда понимала, что это снова не он. Я пропала. Я сошла с ума. Я не могу без него.

Хорошо, что ректор не поверил моим словам и дал мне на подготовку неделю, а то бы я лишилась всего на свете, а не просто любви… Впрочем, какая разница, чего я еще лишусь, если мое сердце вырезали из груди? Я дышала, ела, говорила лишь на автомате. Не ощущала вкусов и запахов… Нет, ощущала! Мне везде мерещился парфюм Льва. Я принюхивалась к людям, как собака, и едва сдерживалась, чтобы не заскулить, не обнаружив запаха Лаврентьева. Дни шли, а я даже счет им не вела – зачем счет, если он не о днях, которые я провела бы в доме Льва, не свались мне на голову мама Марго?

– Ты плохо выглядишь, – на очередной консультации заметил Геннадий Степанович. – Заболела? – И лекторским тоном заявил: – Если это от недосыпа и нервов, то какой из тебя психолог? Посмотри на себя! А ну марш спать, Корнеева! У тебя завтра защита, а ты привидение напоминаешь. Комиссия тебя в профиль не заметит. И чтобы поела как следует.

– Но Геннадий Степанович, – жалобно простонала я, ужасаясь даже мысли о том, что придется вернуться в пустующую комнату Люськи, которая пользовалась возможностью отсрочить защиту и помучить Толика и не вылезала из больницы, – мы еще не все обсудили. Вот допустим, я могу ошибаться в своем представлении индивида в концепции бихевиоризма…

– Так, стоп, Корнеева, – не выдержал ректор. – Если увижу тебя до назначенного часа, прокляну!

– Поздно, – несчастно улыбнулась я. – До вас постарались.

Геннадий Степанович покачал головой.

– Если ты о пожаре, – хмыкнул ректор, – то пожарные уже нашли причину. Твой сосед настолько лишился мозгов, что напихал ваты в неработающую розетку со своей стороны, а сверху замазал асбестом! Когда там коротнуло, пожар переметнулся в твою комнату. Это просто случайность. Кстати, ремонт подходит к концу, но тебе комната уже наверняка не понадобится. Я уверен, что ты защитишься на «отлично», и твоя практика в Крыму дело практически решенное.

Меня бы обрадовали его слова. Ректор не разбрасывается такими выражениями, в устах Геннадия Степановича «практически решенное» означало, что ты одной ногой уже там! Да, меня бы очень обрадовало это, если бы не одно «но».

– Что с лицом? – нахмурился ректор. – У тебя кто-то умер?

Да. Умер. Интерес умер. Я, как и прежде, хочу помогать детям, но уехать от Льва дальше, чем на несколько километров, означает окончательную гибель для меня. Я держусь только потому, что дышу одним с ним городом, каждый день пялюсь на сайт его компании, на его фотографию. Зацелованный монитор и залитая слезами и чаем клавиатура не дадут мне солгать. Но сейчас я не могу признаться в этом.

Я и сама проклинаю ректора за то, что устроил меня к Лаврентьевым, но если бы Геннадий Степанович этого не сделал, я бы потеряла больше, чем жизнь. Черт, замкнутый круг какой-то. И самое противно, мне до смерти не хочется из него выбирать и что-то изменять. Неужели это и есть моя «зона комфорта»? Только вот не комфортно мне в ней, ох как не комфортно!

– Иди, Корнеева, – вытолкал меня ректор из кабинета. Сунул в руки папку с дипломом. – Все у тебя хорошо, даже слишком хорошо для обычной студентки. Я бы порекомендовал тебя в аспирантуру, но зная твой психотип, хочу поберечь психическое самочувствие наших преподавателей. Слишком уж ты энергичная, в поля тебя, в леса, к морю…

– На волю, в пампасы, – проворчала я и, сграбастав диплом, глянула на Геннадия Степановича исподлобья. – Если я не защищусь завтра, это будет ваша вина.

– Если ты выживешь до завтра, это будет моя заслуга, – по-доброму рассмеялся ректор. – Корнеева, ты слишком ответственно подходишь к делу, а как известно, любые перегибы – это плохо. Расслабься сегодня, отвлекись, сходи в кино, погуляй с друзьями. Все, свободна!

И захлопнул за мной, сопротивляющейся, дверь. Я разочарованно простонала, услышав, как заскрипел замок. Огляделась: и что делать? Диплом уже выучен наизусть. Да я за эту неделю даже практику для Люськи сделала! Сунула диплом в рюкзак и, вздохнув, поплелась по коридору. Группа студентов у окна разразилась хохотом, я вздрогнула и посмотрела на них так, что они снова рассмеялись.

– Эй, горемычная выпускница, – притянул меня к окну незнакомый парень, – тебе явно нужно отвлечься от диплома. Ну-ка посмотри, что творит эта крошка. Девочка стала миллионником за неделю. Настоящий талант!

Мне сунули в руки планшет, и я приморозилась к месту, узнав на аватарке Марго. Ее инстаграм действительно имел бешеный успех, под каждым постом сотни лайков и комментариев, но я смотрела лишь на сами фотографии. Что это?

– День лысого ежика! – ухохатывался притянувший меня парень и показывал фото почти лысой и очень злой Светланы. – Она ей в маску для волос выдавила крем для депиляции.

– Веселее получилось с пенной ванной, в которой плавали пиявки, – усмехнулась рыжая девушка. – Жаль, что фото заблокировали. Там война в комментах разыгралась.

– Мне больше понравился день погибшего щенка, – задумчиво добавила другая. Поправив съезжающие по переносице очки, она серьезно добавила: – Когда все шикарные меха были испорчены краской из баллончика. И слово «убийца» явно читалось, как бы ни сопротивлялись противники движения зеленых. Девочка будущий мизантроп!

– Вот это и пугает, – похолодела я.

Я и представить не могла, что наша веселая игра приобретет такой размах и жесткость. Это явно война, но воевать с собственной матерью неправильно. Впрочем, это не мое дело. Я уже не няня в этом доме. Если Лаврентьев допускает, чтобы Марго так издевалась над женщиной, значит…

Сердце екнуло. Я помотала головой и, раздвинув студентов, побежала на воздух. Не смей, Люба! Не надейся, не верь. Это больно, это тебя добьет. Лев и раньше попускал дочери все «забавы», хоть они и не были такими жестокими, но добрыми их тоже трудно было назвать. Но вот сочувствия к Светлане, как я ни старалась, выдавить не удалось ни капли. Я лишь пыталась сопротивляться едкому чувству удовлетворения. Что, мамаша, красивая внешность – это еще не все, что нужно для создания счастливой семьи? И тут же себя корила: Света мать Марго! Может, помочь им поладить? Мучаясь и внутренне мечась между решениями, я вышла-таки из университета и наткнулась взглядом на черный «порш». Недовольно цыкнула: вот настойчивый!

Павел встречал меня каждый день, ждал у института, чтобы получить очередной отказ подвезти меня. И, бросив автомобиль, он провожал меня на автобусе до самой общаги. Уже неделю этот ритуал продолжался и порядком меня вымотал. Я уже всучила заму Лаврентьева резюме Толика, уже угостила его кофе – раза три! – в благодарность за помощь и поддержку, но мужчина явно желал большего. А мне не хотелось даже разговаривать с ним.

Конечно, Павел нашел рычаг давления на меня, и я осознавала, что новости из компании Лаврентьева, которыми он потчевал меня, лишь повод оставаться со мной подольше, но ничего не могла с собой поделать. Я позволяла заму Льва провожать меня, чтобы послушать из его уст реальное положение вещей. Павел не юлил, не секретничал. Зная, что я никому ничего не расскажу, он честно делился со мной подозрениями и результатами проверок и расследований, которые они с Лаврентьевым затеяли, чтобы найти затаившегося врага. Кто-то медленно, но верно разрушал достижения Лаврентьева, его репутацию и доверие клиентов и акционеров, и меня это очень беспокоило.

Но вот про личную жизнь Льва Павел ни словом не обмолвился, хотя я, не выдержав, пыталась вызнать у него хоть что-то. Ведь мужчина утверждал, что Света ему как сестра. Но все, что Павел рассказывал, относилось лишь к тому времени, пока за Светой не захлопнулась дверь дома Лаврентьевых. С этого момента, о чем бы я ни спрашивала, Паша упорно отмалчивался. Возможно, женщина больше не звонит ему и не жалуется часами, как раньше, но я и этого не могла выяснить. Зато каждый раз после таких вопросов Павел звал меня на свидание, а я сбегала и скрывалась в общаге. До следующего дня.

И сейчас, уже порядком вымотанная его преследованием, решилась откровенно поговорить. Зло печатая шаги и размахивая рюкзаком так, будто хотела треснуть навязчивого поклонника по голове, я шла прямиком к «поршу», у которого замер мой сталкер. Но сказать ничего не успела.

Павел вдруг опустился на одно колено и, протянув мне коробочку, открыл ее.

– Выходи за меня замуж.

Я остолбенела, а народ вокруг одобрительно загудел: девчонки завизжали, парни зааплодировали.

– Соглашайся! – раздавались со всех сторон крики. – Какой красавчик! И явно богач. Нет, не соглашайся… Отдай его мне!

Я, ощущая, как пылают щеки, желала провалиться сквозь землю. Павел поднялся и шагнул ко мне. Поймал руку и ловким движением надел на безымянный палец изящное колечко.

– В нагрузку к своему сердцу предлагаю тебе детский оздоровительный лагерь в Крыму. Здание я выкупил, осталось все организовать.

Он протянул мне договор покупки, и я растерянно взяла лист. Мой собственный лагерь? Не нужно проходить практику, можно сразу воплотить все идеи и мечты?