Глава 3. Бои имперского значения

Ходнев поспешил к окну и принялся всматриваться в ночь, силясь понять, кто же к ним пожаловал в столь неурочный час. Приближающийся отряд явно был большим, но пока было трудно определить его реальную численность. Было понятно только одно — приближается до батальона неизвестных военных с совершенно непонятными пока целями. Это могли быть и части, которые обещал прислать генерал Иванов, а могли быть и мятежники.

— Ни зги не видать! — чертыхнулся генерал. — Сафонов, дайте приказ занять круговую оборону в здании. И рупор мне.

Зазвучали команды, сразу же возникла упорядоченная уставом суета, нижние чины спешно занимали позиции у окон, перекрывали подходы к входным дверям, устанавливали пулеметы на угрожаемых направлениях, в общем, делали все то, что и должны делать солдаты в подобных ситуациях, руководимые умелыми и решительными командирами.

Ходнев, прикрываясь за спешно сооруженной баррикадой, выстрелил из нагана в небо и прокричал в рупор:

— Требую остановиться и прислать представителя! В противном случае открываем огонь на поражение!

Сафонов выглянул через край баррикады и пробормотал:

— Эх, вжарить бы по ним из пулемета, пока они вот так в колонне. Сейчас рассыпятся и выцеливай их потом…

Генерал покосился на него.

— Сафонов, умерьте свою кровожадность. Это может быть часть, из числа тех, которые обещал прислать генерал Иванов в поддержку нам.

— Хорошо если так.

Штабс-капитан спорить с начальством не стал, но явно остался при своем мнении. Впрочем, и у самого Ходнева были очень большие сомнения в том, что этот отряд действительно прислан им в помощь, поскольку само направление подхода со стороны Адмиралтейства и открытый переход через Дворцовую площадь ввиду захваченного мятежниками Зимнего дворца могло означать либо соучастие в мятеже, либо откровенную дурость командира этого отряда. Но, поскольку Дмитрий Иванович за годы службы повидал достаточно дурости среди офицеров и генералов, он никак не мог исключать и такой вариант. Именно поэтому он сейчас томился в ожидании реакции на свои слова.

Между тем, колонна приближалась, явно не собираясь останавливаться. Однако обгоняя идущих вперед выдвинулся офицер и закричал, размахивая руками:

— Не стреляйте! У нас приказ спешно укрепить оборону Главного Штаба!

Ходнев нахмурился.

— Я требую остановки колонны до выяснения обстоятельств. Иначе мы открываем огонь без предупреждения!

— Не стреляйте! Мы свои!

Офицер продолжал кричать и размахивать руками, колонна продолжала идти и не было никаких признаков того, что все они собираются выполнять требование остановиться. Тогда Ходнев отдал короткий приказ:

— Очередь поверх голов.

Рядом загрохотал "Льюис", однако колонна вместо остановки вдруг рассыпалась и открыла огонь по зданию Главного штаба.

Увидев такой поворот событий, Ходнев приказал бить на поражение. "Льюис" опустил ствол и ударил кинжальным огнем. Его стрельбу подхватили и вот по площади забили несколько пулеметов и сотня винтовок. Дворцовая площадь для сотен приближавшихся превратилась в кромешный ад. Свистели убийственными осами пули и невидимая коса смерти буквально разметала то, что еще секунды назад было упорядоченным воинским подразделением, пытавшимся действовать согласованно. Фонтанчики снега и каменного крошева мостовой буквально вскипятили участок вокруг мечущихся, падающих, стонущих и выкрикивающих проклятия, ползущих или в панике бегущих в разные стороны.

Впрочем, вскоре стало понятно, что реальный ущерб от огня все же был значительно ниже, чем могло показаться на первый взгляд. Большей части нападавших удалось рассредоточиться и либо залечь прямо на площади, либо спешно отойти под прикрытие ограды Александровского сада, откуда по зданию Главного Штаба была открыта нестройная винтовочная стрельба.

— А если это действительно были свои, ваше превосходительство? — с сомнением рискнул спросить Сафонов.

Ходнев нахмурился и отрезал:

— Не говорите ерунды, штабс-капитан! Свои бы остановились, а эти лишь зубы заговаривались, стремясь сократить расстояние для броска!

Хотя Дмитрий Иванович и демонстрировал твердую уверенность, в глубине души он все же несколько сомневался в правильности своего поступка. Главным образом смущало его то обстоятельство, что приближавшиеся двигались походной колонной, а не пытались атаковать рассыпанным строем, что было бы логично в сложившихся обстоятельствах, тем более что от Александровского сада до угла здания Главного Штаба расстояние было совсем небольшим — всего-то на один рывок. А потому было непонятным, зачем мятежниками (если это конечно мятежники, а не величайшая ошибка генерала Ходнева) понадобился весь этот балаган с движением в колонне по открытому и простреливаемому Дворцовому проезду. Единственным объяснением могло быть желание атаковавших занять здание Главного Штаба без стрельбы, так сказать, хитростью.

"Вот и перехитрили сами себя, — подумал Ходнев, — впрочем, будь на моем месте другой командир, он мог и не принять решение на открытие огня и вполне вероятно запустил бы "подкрепление" внутрь здания".

В любом случае на терзания, сомнения и прочие размышления не было ни времени, ни подходящих случаю обстоятельств. Шел бой, в столице мятеж, а на плечах генерала Ходнева ответственность за оборону здания Главного Штаба. Во всяком случае, пока Император не отдаст ему другой приказ.

Тем временем, пока Ходнев командовал обороной и вел горячий бой, генерал Батюшин воевал исключительно словами, практически не отрывая от уха трубку телефонного аппарата. Абоненты сменялись, но тема всех переговоров была одна и общая — мятеж в столице и ситуация в полках, которые расквартированы в Петрограде.

А ситуация была явно паршивенькой. Большинство офицеров, с которыми удалось переговорить Батюшину, выражали сомнения в том, что вверенные им части выполнят приказ и выступят на подавление мятежа. В казармах шли если еще не митинги, то уже оживленные разговоры, не самым плохим итогом которых было решение о нейтралитете и невмешательстве в происходящие в городе события.

Гораздо лучшей была ситуация в военных училищах, где юнкера требовали выдать им оружие и отправить в бой за Государя Императора. После выступлений Михаила Второго его фигура была весьма популярна среди юнкеров. К тому же, было распространено убеждение, что при Михаиле перед ними открываются большие карьерные перспективы, а если же на Престол взойдет малолетний Алексей, то власть останется у старых пердунов, не принимающих нового и задвигающих молодых офицеров подальше.

Во всяком случае, Батюшин ожидал выступления до восьми рот юнкеров разных училищ. Сила, конечно, не огромная на фоне полуторасоттысячного гарнизона столицы, но в сложившихся обстоятельствах немалая.

Но главным итогом телефонных переговоров Батюшин считал установление взаимопонимания и координации действий с министром внутренних дел Глобачевым, выразившейся во взятии под усиленную полицейскую охрану зданий почты, телеграфа и телефонной станции, а так же распоряжение министра МВД о полном запрете передачи телеграмм из города и строгий контроль за телефонными переговорами в пределах Петрограда. Для усиления полицейского охранения к этим ключевым зданиям столицы спешно выдвигались юнкера Константиновского артиллерийского училища.

Главной же проблемой оставалась полная неизвестность относительно судьбы самого Императора Михаила Второго и Батюшин прекрасно понимал, что если в ближайшие час-два ситуация не прояснится, то контроль над Петроградом будет утрачен бесповоротно.

Припорошивший лед снег бодро хрустел под ногами. Мы шли сквозь тьму мартовской ночи все дальше удаляясь от Дворцового моста и старались рассмотреть хоть что-то под ногами. Несведущему человеку может показаться, что прогулка по замерзшей реке может быть чревата лишь неожиданным падением, однако главная и самая неприятная неожиданность, которая грозила нам, заключалась вовсе не в этом, а в том, что можно было угодить в прорубь, лишь прихваченную ночным льдом, и которую в таком скудном освещении было разглядеть совсем непросто. Во всяком случае, именно об этом меня активно предостерегал идущий рядом Кутепов, который все порывался идти впереди в качестве разведчика.

— Государь, — говорил он, — позвольте я пойду вперед, и если Богу будет угодно, то провалюсь я один. Я смею настаивать, поскольку не могу рисковать жизнью Вашего Величества!

— Нет, Александр Павлович, не позволю. — я покачал головой. — Мы все под Богом ходим, как Ему будет угодно, так и случится. Оставьте свои беспокойства и давайте займемся нашими делами, ведь сейчас каждая минута на вес золота. И раз уж нам с вами довелось устроить ночную прогулку по Неве, так давайте проведем это время с пользой. Судя по затихшей во дворце стрельбе, там уже все кончено, а судьба премьер-министра и главнокомандующего петроградским военным округом нам неизвестна. Посему вам вновь предстоит исполнять должность командующего округом и коменданта Петрограда. Итак, как вы оцениваете ситуацию в городе и что мы должны предпринять в первую очередь?

Кутепов несколько минут шел молча, затем мрачно заговорил:

— Ваше Императорское Величество, позвольте быть откровенным. Ситуация крайне опасная. Город набит ненадежными частями, нижние чины из которых хлынут на улицы не позднее рассвета. Мятежникам не удалось захватить Ваше Величество, это большая удача для нас, которая ставит на мятеже если не крест, то, по крайней мере, очень сильно понижает его шансы на успех. Однако опасность еще не миновала. Откровенно говоря, я не могу поручиться ни за одну часть, в которой Ваше Величество может чувствовать себя в полной безопасности. Риск бунта очень велик и нет гарантий, что кому-то не придет в голову осуществить покушение или арест Вашего Величества. Даже Преображенский запасной полк колеблется, идут разговоры о том, что фронта им все равно не избежать, тем более что многие запятнали себя участием в февральских событиях. И что Алексей может им гарантировать то, что их оставят в Петрограде. Такая же или еще хуже ситуация в других запасных полках и если по состоянию на вечер перед нами была лишь проблема как их вывести из города, то теперь мы почти наверняка столкнемся с вооруженным выступлением этих полков. Замечу, что их анархичность и неорганизованность не даст им выступить единой силой, а значит ждать, что они перейдут под командование мятежников как слаженный военный организм все же не следует. По существу к надежным я бы отнес лишь Георгиевский батальон, юнкеров военных училищ, казаков и прибывшие с фронта части.

Кутепов криво усмехнулся и добавил:

— Если, конечно, они не успели пропитаться столичным духом.

Я уже собрался поделиться с генералом своими идеями на этот счет, но в этот момент из-за Зимнего, где-то со стороны Дворцовой площади раздалась пулеметная очередь, которая мгновенно усилилась и разнообразилась выстрелами из винтовок. Где-то там явно шел нешуточный бой.

— Главный Штаб, — сказал Кутепов прислушиваясь к звукам канонады, — похоже, что мятежники решили и его взять под контроль. Интересно, а Адмиралтейство уже захватили?

— Если я правильно понимаю ситуацию, — покачал головой я, — то Адмиралтейство им захватывать не пришлось, ведь Гвардейский Экипаж был уже там, не так ли?

Генерал напряженно смотрел на меня, так что мне пришлось напомнить:

— Александр Павлович, на Бога надейтесь, а сами не плошайте. Это я к тому, что не забывайте под ноги смотреть. А что касается Адмиралтейства, то это пока мои догадки, хотя я почти уверен, что за заговором и мятежом торчат длинные уши Великого Князя Кирилла Владимировича, поскольку он главный выгодоприобретатель в данной ситуации. Если меня сбросить с шахматной доски, то либо он сам сядет на Престол, либо будет править через Алексея, если карта ляжет так, что самому стать Императором у него не получится.

Кутепов недоверчиво взглянул на меня:

— Кирилл Владимирович? Простите, Ваше Величество, но трудно поверить, что он мог организовать подобный заговор. Не та он фигура и таланты не те.

— Нет-нет, не стоит упрощать, — я покачал головой, — он лишь одна из многих фигур в этом деле, и каждая из этих фигур преследует свои интересы и будет стараться переиграть своих временных партнеров и союзников по мятежу. Уверен, что и мой дядя, Николай Николаевич, приложил к этому руку, и некоторые другие Великие Князья, и многие в Госдуме, да и в армии наверняка не всем нравятся новые порядки. К тому же вряд ли у них было время плести заговоры, а значит в деле те, кто плел заговоры против моего брата. Думаю, что тут не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сделать подобный вывод из сложившейся ситуации. Но мы отвлеклись. Наша первейшая задача — обеспечить верность присяге нижних чинов Преображенского полка и Георгиевского батальона. И решительный удар на упреждение.

— Двинем их на штурм Зимнего?

— Двинем, но не сейчас. Ценность Зимнего дворца в сложившейся ситуации крайне невелика. — я усмехаюсь. — Нет, Александр Павлович, мы поступим куда интереснее…

— Оставьте нас! — вошедший генерал не терпящим возражения тоном выставил за дверь всю охрану, в компании которой премьер-министр провел много томительных минут. Нечволодов с интересом разглядывал пришедшего.

— Генерал Крымов, конечно же, мне следовало догадаться! Какой же заговор без вашего активного участия! Я вижу вам одного прощения Государя явно недостаточно? Все же рветесь на плаху?

Крымов зло зыркнул на узника, однако вопреки ожиданиям Нечволодова, не стал ничего говорить, а просто уселся в кресло, после чего принялся пристально и изучающе разглядывать премьер-министра Российской Империи. Наконец он заговорил.

— Вы знаете, где сейчас Михаил?

Нечволодов усмехнулся:

— Из вашего вопроса, милостивый государь, следует, что сами вы этого, конечно же, не знаете, не так ли?

— Потрудитесь отвечать на мои вопросы, господин Нечволодов, и тогда, быть может, ваша дальнейшая судьба будет не такой уж и печальной.

Они обменялись враждебными взглядами, но ответа Крымов так и не дождался. Пришлось ему продолжать, как будто ничего не случилось.

— Итак, где Михаил?

— Не имею представления, милостивый государь! — премьер явно издевался, наслаждаясь тем, что господин Крымов, похоже, нуждается в нем куда больше, чем сам Крымов или те, кто за ним стоит, нужны самому Невчолодову. — Вы же знаете, что Зимний дворец полон тайных лестниц и подземных ходов. Еще со времен матушки Екатерины Великой монархи могли себе позволить исчезать и появляться самым неожиданным образом! В прежние времена, да простятся мне эти речи, личная жизнь Государей и Государынь Всероссийских протекала весьма бурно и требовала многих неафишируемых возможностей уходить из дворца и возвращаться в него. Откуда же мне знать тайны секретных ходов, посудите сами господин Крымов!

— Издеваетесь? — холодно уточнил генерал.

— Не без этого. — кивнул Александр Дмитриевич.

Крымов смерил его тяжелым взглядом и заявил:

— Напрасно вы лезете в бутылку. Михаила мы возьмем в любом случае. Раствориться в воздухе он не мог, дворец оцеплен, а значит, он где-то во дворце. Если понадобится, мы осмотрим в здании каждый чулан, каждый чердак, каждый подвал, заглянем под каждую кровать, но найдем его, уж будьте покойны. Сейчас идет сплошной обыск, включая помещения госпиталя. Даже если нам придется разбинтовать каждого раненного, мы все равно не дадим ему шанс улизнуть. Так что вариантов у него нет. И имейте в виду, как только мы его найдем, вы перестанете быть нам интересны.

Нечволодов с любопытством посмотрел на генерала.

— И позвольте спросить, зачем я вам нужен? Да, для чего, милостивый государь, вы тут передо мной так распинаетесь, вместе того, чтобы обыскивать все ночные горшки и помойные ведра?

Генерал потемнел лицом, но сдержал гнев, сказав после нескольких мгновений явной борьбы с закипающим в душе бешенством.

— Я уполномочен сделать вам предложение.

— Вот как? Предложение? — Александр Дмитриевич демонстративно уселся в кресле поудобнее и изобразил живейший интерес. — Позвольте осведомиться, от кого предложение? Какой круг лиц вы представляете? Кто вас уполномочил делать предложения премьер-министру Российской Империи?

— Я представляю группу патриотов России. Персоналии пока неважны, достаточно сказать, что в нее входят лица императорской крови, высшие сановники Двора и Империи, высшие руководители армии и промышленности, а так же другие значимые лица. — Крымов наклонился вперед и буквально впился взглядом в премьера. — И эта группа делает вам щедрое предложение. Вы должны подписать обращение от имени премьер-министра, в котором заявляете о том, что Великий Князь Михаил Александрович незаконно занял Престол, узурпировав власть, и в связи с этим вы признаете Государем Всероссийским Алексея Николаевича, настоящего наследника последнего законного Императора Российской Империи Николая Второго. Ну, и призываете всех подданных принять нового Государя и принести ему всенародную верноподданническую присягу.

— Любопытно. — отметил Нечволодов. — И что же за эту измену я должен буду получить, по вашему мнению?

Крымов усмехнулся:

— Ну, пост премьер-министра вам сохранить не удастся, это понятно. Есть желающие и без вас. Но вот пост любого министра или пост главнокомандующего Северным фронтом я могу вам гарантировать. Или, если угодно, пост главы миссии в любой стране мира. И учтите, что предложение действительно только до момента, когда найдем Михаила. Как только он любым способом покинет этот бренный мир, мы обвиним в подлом убийстве Императора именно вас, — и добавил с издевкой, — милостивый государь…

Стремительно идя по коридорам Преображенского полка, я видел, как вытягивались в изумлении лица, как смолкали разговоры, как щелкали при моем приближении каблуки. На одних лицах была надежда, на других растерянность, на третьих безразличие. Были и те, чьи глаза говорили о том, что видеть своего Государя они не очень-то и рады.

Как бы там ни было, но меня никто не пытался остановить и Кутепов с сопровождавшим нас дежурным офицером штабс-капитаном Брауном едва поспевали за мной. Впрочем, Браун успевал еще и выбегать вперед, показывая мне дорогу к кабинету командира полка.

Еще за пару десятков шагов я услышал разговор, явно ведущийся на повышенных тонах. Подойдя ближе, я увидел, что дверь кабинета не плотно прикрыта и сквозь щель доносятся голоса, показавшиеся мне явно знакомыми. Я остановился и сделал знак сопровождающим не нарушать тишину. Теперь слова были хорошо различимы и мне было прекрасно слышно спорящих.

— Князь, да что же это такое в самом-то деле! Какой может быть приказ в таких условиях! Благоволите дать команду на выступление!

— Барон, вы тут проездом и вообще не имеете касательства к петроградскому гарнизону. У меня приказ генерала Иванова, главнокомандующего округом, и я его буду неукоснительно выполнять!

— Полковник! Ваши слова попахивают изменой!

— Ваше превосходительство, вы не имеете права обвинять офицера в измене, только на том основании, что он выполняет приказ вышестоящего начальства!

— Да вы в своем ли уме, полковник? Там идет бой и, возможно, жизнь Императора под угрозой, а вы ищете оправдания своему бездействию! Я отстраняю вас по обвинению в государственной измене и принимаю командование на себя!

— А вы не мой прямой начальник и, следовательно, отстранить меня от командования не имеете права! Я вас сейчас сам под арест отправлю, за попытку подстрекательства к нарушению приказа командования и подстрекательству к мятежу!

Заключив, что дискуссия как раз подошла к своей кульминации, я решительно открыл дверь и вошел в кабинет, где напротив друг друга стояли раскрасневшиеся полковник князь Аргутинский-Долгоруков и генерал-майор барон Маннергейм. Проигнорировав князя, я обратился прямо к генералу.

— Густав Карлович, какими судьбами вы здесь? Давненько мы с вами не встречались. Как поживает ваша 12-я кавалерийская дивизия?

Тот вытянулся и, щелкнув каблуками, доложил:

— Ваше Императорское Величество! Проездом из Гельсингфорса в действующую армию по окончанию лечения. Представляюсь по случаю прибытия в Петроград!

Я кивнул, а затем спросил у обоих.

— У вас была какая-то оживленная дискуссия, которую я имел несчастье прервать. Позвольте полюбопытствовать, о чем был спор, господа?

Аргутинский-Долгоруков стоял ни жив, ни мертв. Смертельная бледность разлилась по его смуглому лицу и губы его слегка подрагивали. Маннергейм кинул на него быстрый презрительный взгляд и взял инициативу на себя.

— Ваше Императорское Величество, мы с князем согласовывали порядок выдвижения Преображенского запасного полка на помощь верным присяге частям, ведущим бой с мятежниками в Зимнем дворце и в здании Главного Штаба.

— Как-то слишком громко вы обсуждали этот порядок выдвижения. Или были какие-то проблемы, князь? — я особо выделил слово "были". — Что скажете?

— Никак нет, Ваше Императорское Величество, никаких проблем с выдвижением не было и нет! Полк готов выступить прямо сейчас!

С любопытством разглядываю полковника. Вот же мерзкий тип, явный болтун и приспособленец, любитель светского общества и столичной жизни. Сколько их еще сидит в теплых кабинетах и занимает ключевые посты в полках Лейб-гвардии? И скольких придется железной метлой отправить на фронт. Хотя и на фронте от таких деятелей толку мало, один вред. Ведь по их вине будут гибнуть солдаты, бездумно отправляемые на вражеские пулеметы своими негодными офицерами. В общем, плачет по этой публике какой-нибудь штрафбат, лесоповал или, как говорится, другие ударные стройки народного хозяйства.

Налюбовавшись уже зеленеющим от страха полковником, я жестко заговорил:

— Полковник князь Аргутинский-Долгоруков, вы были правы, генерал Маннергейм превысил свои полномочия, отстраняя вас от командования полком. Он не имел на это права, не будучи прямым командиром. Однако, полковник, объяснитесь, почему вы отказывались выдвинуть Преображенский запасной полк на помощь Императору, которому вы присягали в верности всего лишь несколько дней назад?

Князь как-то судорожно втянул ртом воздух и залепетал:

— Ваше Императорское Величество, вы не так поняли мои слова, я вовсе не отказывался приходить… на помощь… но генерал Иванов… главнокомандующий и он приказал, а я…

Окончательно запутавшись, полковник замолчал, зависнув в каком-то полуобморочном состоянии.

— Достаточно. — обернувшись приказываю дежурному. — Штабс-капитан Браун, вызовите караул.

Тут буквально выбежал из кабинета, а я продолжил уже глядя прямо на окончательно парализованного полковника.

— Полковник Аргутинский-Долгоруков, я отстраняю вас от командования Преображенским запасным полком. Вы арестованы по обвинению в государственной измене, трусости и небрежении долгом. Ваше дело будет рассмотрено военным трибуналом и приговор будет немедленно приведен в исполнение. Уведите!

Конвой буквально потащил на руках лишившегося чувств князя, а я посмотрел на бледного штабс-капитана Брауна.

— Штабс-капитан Браун! Вам все понятно?

Тот щелкнул каблуками и козырнул.

— Так точно, Ваше Императорское Величество!

— В таком случае, штабс-капитан, вы назначаетесь временным исполняющим дела командира Преображенского запасного полка и поступаете в распоряжение временно исполняющего дела главнокомандующего петроградским военным округом генерала Кутепова. А сейчас постройте полк, я хочу обратиться к преображенцам. Выполняйте!

Браун стремительно вышел, а я обернулся к ожидавшим генералам.

— Дайте мне связь.

Через несколько минут, переговорив с Батюшиным и Глобачевым, и раздав срочные указания, я вновь обратился к присутствующим.

— У нас есть пять-десять минут на выработку стратегии и принятие решений. Прошу к столу, господа генералы.

И уселся в кресло бывшего командира Преображенского полка. Кутепов и Маннергейм быстро заняли места вокруг стола и блиц-военный совет начался.

— Итак, господа, перед нами стоит проблема мятежа в столице и необходимость принятия срочных мер. Ясно, что переломить ситуацию можно либо ценой большой крови и настоящей войны на городских улицах, либо сделав совершенно неожиданной ход, который никак не мог быть спрогнозирован заговорщиками. И такой ход у меня есть.

Я обвел взглядом замерших генералов и бросил на чашу весов истории свой аргумент.

— В условиях войны и внутренней смуты я Высочайше повелеваю создать специальную службу — внутренние войска Российской Империи, подчиненную напрямую Императору. Генерал-майор Маннергейм, приказываю вам сформировать 1-ю Отдельную дивизию особого назначения на базе добровольцев из запасных полков, расквартированных в Петрограде. Записывайте их прямо целыми частями и подразделениями. А офицеров мы временно прикомандируем к вам. Все равно эти запасные полки нужно немедленно распускать.

И глядя на вытянувшиеся лица генералов я, усмехнувшись, добавил.

— Они не хотят на фронт? Так пусть заслужат право остаться в тылу.

Внезапно фиолетовый полумрак сменился ярким желтым светом. Двери распахнулись и в зал с раненными ворвались многочисленные солдаты и начали спешно рыскать по помещению что-то или кого-то выискивая.

— Да что ж вы делаете, ироды! — Галанина просто задохнулась от возмущения. — Немедленно убирайтесь отсюда!

Вошедший вслед за нижними чинами полковник Слащев зло отодвинул в сторону старшую ночной смены сестер милосердия в Николаевском зале и приказал.

— Проверить все без исключения! Искать спрятавшегося узурпатора!

Раненные в зале зароптали, а сестры милосердия кинулись навстречу, пытаясь воспрепятствовать ворвавшимся в зал нижним чинам Лейб-гвардии Финляндского запасного полка устроить поголовный досмотр.

Иван Никитин чувствовал себя последним мерзавцем, заглядывая под койки, щупая вещи, и пытаясь, не прибегая к радикальным мерам, угадать за толстым слоем бинтов, не скрывается ли под ними исчезнувший узурпатор Михаил. Да как тут угадаешь, если не видел его толком никогда? Что толку в том, что полковник Слащев показал им портрет молодого Михаила, висящий в Романовской галерее? Да и не хотел Иван идти обыскивать госпитальные залы, и не только он один не хотел. Приказ вызвал массовое возмущение финляндцев, и если бы не угроза расстрела со стороны Слащева, то никто бы и не пошел. Да скорее бы они самого полковника пустили бы в расход, но тот им вовремя напомнил, что за мятеж полагается смертная казнь и если они не найдут Михаила, а на Престол не взойдет Алексей, то впереди у каждого дознание, военные трибунал и расстрел. Пришлось скрепя сердце идти на усиленные поиски.

Но найти узурпатора в обширных госпитальных залах было ничуть не проще, чем искать иголку в стоге сена, ведь в одном только Николаевском зале было расположено двести коек. И ладно бы просто раненых, но почти поголовно это были раненные мало того что тяжело, так еще и в основном в голову, шею или позвоночник, а значит их никак нельзя было двигать с места, да и вообще как-то активно шевелить.

— Господин полковник! — Галанина бросилась к Слащеву. — Прикажите немедленно прекратить это безобразие! Это нетранспортабельные тяжелые раненные, их нельзя беспокоить! Здесь госпиталь, а ваши люди грязные и разносят заразу с улицы!

Слащев с отчаянием посмотрел на огромный зал уставленный кроватями. Нечего было и думать быстро найти здесь спрятавшегося беглеца, а продолжение обыска может привести к взрыву возмущения не только в среде раненных (и черт бы ним с их возмущением), но и в рядах самих финляндцев. Конечно, ему пока удавалось поддерживать относительную дисциплину, но надолго ли? Но и прекратить поиски совершенно невозможно — если Михаил ускользнет и встанет во главе войск, то вероятнее всего сами же финляндцы возьмут под арест самого Слащева и вместе с Крымовым выдадут царю в обмен на какие-нибудь обещания и гарантии.

Он решительно обернулся к продолжающей что-то говорить Галаниной и сказал:

— Хорошо, допустим. Вы хотите, чтобы мы прекратили? Укажите нам, где находится Великий Князь Михаил Александрович, и мы немедленно покинем госпитальные залы.

Нина Валериановна опешила от такого и замолчала. Великого Князя? А как же присяга, которую они все приносили? И потом — выдать Государя этим мерзавцам? Да они за кого ее принимают? Тем более что нового Императора уже успели полюбить в госпитале. Он, невзирая на крайнюю загруженность, много времени проводил, беседуя с врачами, сестрами и раненными. Он распорядился увеличить штат ночных смен, распорядившись платить дополнительным сестрам жалование из своих средств, и теперь по ночам дежурили не две сестры милосердия на весь Зимний дворец, а по десять на каждый из залов. Он особо повторял, что раненным нужно не только лечение и уход, но и постоянное внимание, возможность поговорить, излить душу, услышать теплые слова. Да и тысячу тяжелораненных не могли нормально быть под присмотром всего лишь двух сестер милосердия.

А еще Государь запретил хождение по госпиталю всякого рода высоких делегаций, ведь прежде и дня не проходило, чтобы по залам, словно на экскурсии, не ходили табунами всякие напыщенные, важные и часто иностранные гости, вместе с фальшивым сочувствием разнося заразу и множа беспокойство тяжелораненных.

И теперь этот неприятный полковник хочет, чтобы она выдала Императора? Да ни за что! Даже если бы он тут и был.

Весь наличный состав Преображенского запасного полка был построен. Уже отзвучали приветствия, уже завершился минимально необходимый церемониал встречи Государя Императора, и теперь солдаты молчали, ожидая собственно то, ради чего их построили здесь прямо среди ночи. Ожидали Высочайшее слово.

Конечно, они уже знали об аресте их командира, но в отличие от кадровых частей Лейб-гвардии, недавно забритым в армию нижним чинам запасных полков командир этого самого полка, где они временно "обучались", вовсе не был таким уж родным отцом-командиром, поэтому ожидать каких-то движений и ропота по этому поводу не приходилось. Скорее это заставляло их быть более осторожными, придерживаясь принципа "если уж полковник пошел под трибунал, то очень уж суров царь-батюшка, остальным нужно поостеречься, не гневить лишний раз и на рожон не лезть".

Я стоял на возвышении и смотрел на них. Честно сказать, поймал себя на мысли, что если запасные батальоны прославленного Преображенского полка выглядят так… как бы это сказать, ну, не очень стройно и презентабельно (и это во время Высочайшей встречи!), то страшно даже предположить, как же выглядят другие запасные полки! Нет, я некоторые из них видел в дневное время во время принесения церемонии присяги, но тогда я не придал этому такого уж значения. А вот теперь, это почему-то бросилась в глаза.

Ну, да ладно. Как говорится, за неимением гербовой бумаги пишем прямо на заборе. Было бы что писать.

— Братцы! В эту тревожную ночь к вам обращаюсь я. В столице мятеж. Некоторые могут сказать, ну, что мятеж? Разве это первый мятеж? Что нам с того? Так скажут некоторые.

Я сделал паузу и услышал абсолютную тишину. Лишь в отдалении шла перестрелка. Преображенцы слушали затаив дыхание. Они явно ожидали от меня каких-то ура-патриотических "взвейтесь да развейтесь", а тут царь-батюшка вдруг заговорил человеческим языком.

— Так скажут некоторые и ошибутся. Мятеж подняли те, кто привык вкусно кушать, когда в деревнях голодают, те, кто сладко спит на перинах, когда солдаты гниют в окопах, те, кто зарабатывает огромные капиталы на войне, пока льется кровь на фронтах. Подняли мятеж ночью, подло решив убить Императора и устранить угрозу своей сладкой преступной жизни. Подняли мятеж спешно, убоявшись того, что лишу я преступной вольницы продажных чиновников, алчных капиталистов, вороватых интендантов. Узнав и убоявшись намерений моих дать простому народу волю, землю и правду. Испугались они и того, что не будет больше русский царь слушать дурных советников, а обратится за советом прямо к народу русскому.

Вновь пауза. Пусть переварят.

— Смотрю я на вас и вижу перед собой народ русский. Призвали вас на службу по всем деревням и весям, по городам и поселениям. Призвали от сохи, от станка, оторвали от важного мирного труда и отправили на фронт. Так ответь мне народ русский — по нраву ли тебе кровопийцы, которые жируют за твой счет, пока ты проливаешь кровь и спасаешь Россию?

Зазвучал приглушенный ропот. Очевидно приятно себя считать народом и неприятно, что тебя любимого угнетают, пока ты кровь "на колчаковских фронтах" проливаешь. Ну и что с того, что ты на фронте никогда не был и как-то совершенно туда не стремишься? Разве это мешает рвануть на себе гимнастерку и с надрывом гневно воскликнуть?

— По нраву ли тебе народ русский, что хотят лишить тебя всего, убив русского царя — защитника народного? Или тебе больше по нраву, чтобы царь русский покарал всех врагов народа, даровав простому труженику все то, что он так давно ждет?

Шум нарастал с каждым моим посылом, но паузы пока были, чтобы я мог кинуть в народ новую фразу. Значит, контакт есть и меня слушают. Ну, так с чего бы им не слушать? Тем более, что приберег я им кое что на сладенькое. Но это чуть позже, а пока…

— Народ мой! Дети мои! Братья мои по оружию! Идет война. Идет страшная и долгая война и нет у нас другого пути, кроме победного. Только победа поднимет державу нашу ввысь, к славе и богатству народному. Только победа даст народу расправить крылья и окинуть хозяйским оком всю ширь земную. Победа даст народу все то, чего он заслуживает спокон веку. И ты, народ русский это понимаешь. Именно потому ты надел солдатскую шинель и проливаешь кровь свою на фронтах! Но ответь мне, народ мой, справедливо ли, что пока ты проливаешь кровь свою, в тылу негодяи разворовывают все, отбирая у простого солдата последнее? Справедливо разве когда депутаты и дельцы наживаются на военных заказах, в то время как народ отдает фронту последнее? Я остановлю это! Отныне все для фронта и все для победы! Вся Россия станет военным лагерем, в котором каждый должен сделать все для нашей победы! До победоносного окончания войны, я распускаю Государственную Думу, приостанавливаю деятельность политических партий и массовых собраний. Война не время для политиканства! Дадим всем любителям пустой болтовни возможность доказать любовь к России и отправим их на фронт!

Последнее заявление было встречено ревом восторга. Никогда еще солдаты не были против того, чтобы всю тыловую сволочь отправить в окопы.

— Вся Россия приложит все силы для победы и для помощи фронту. Но не может быть победы и не может быть устойчивым фронт, если в тылу творятся безобразия, если столицы и глубинка сотрясаются от мятежей и заговоров. Не может быть победным фронт внешний без порядка на фронте внутреннем! Последние дни показали, что для порядка в тылу нужны специальные войска для обеспечения победы в тылу. Посему я Высочайше повелеваю сформировать дивизии внутренних войск, которые будут обеспечивать порядок и безопасность тыла. И вам, проявившим доблесть и верность при усмирении мятежа в столице несколько дней назад, если будет на то ваше желание, предлагается немедленно записаться в новую дивизию внутренних войск под командованием прославленного героя войны генерала Маннергейма! Будьте верными России и обеспечьте победу на фронтах победой в столице и в тылу!

Тут уж шум и крики достигли наивысшей точки, и перешли в слитный рев.