Чарли Уэбстер

«…«Джозефина III» была построена на Клайде и спущена на воду в 1936 году. После долгой службы на линии в Северной Атлантике корабль был продан одной южной судовладельческой фирме и переименован в «Царицу Аргентины». Захваченное в 1974 году при попытке прорыва блокады, судно было поставлено на прикол. В 1982 году его продали на металлолом и отправили в Ньюпорт, однако во время шторма буксировочный трос лопнул, и «Царицу Аргентины» выбросило на берег в Розилли…»

«Обломки кораблей на Говере», Валлийское туристическое бюро

– Итак, прежде чем я только начну работать над тобой, – сказала Токката, – чьи данные должны сейчас прийти по факсу?

Особого смысла лгать не было – это все равно выяснится в ближайшее время.

– Вы знаете этого человека как Чарльза Уэбстера.

– Уэбстер, санитар из «Гибер-теха»?

Я молча кивнул, и Джонси с Токкатой переглянулись. Они были удивлены, а может быть, потрясены, а может быть, и то и другое. Я почувствовал, как у меня начинает распухать глаз, в который Токката сегодня уже врезала дважды, но удержался от желания его потрогать.

Загудел факс, и мы молча ждали, когда из устройства выползет бумага. Не дав мне взглянуть на нее, Джонси ее схватила и протянула Токкате.

– Как только эти кретины из службы безопасности «Гибер-теха» могли это пропустить? – спросила Токката. – Они открыли лазутчику «Истинного сна» доступ в самое сердце своей компании.

– Становится смешно, – заметила Джонси.

– Да, очень смешно, – согласилась Токката, и обе молча уставились на меня.

– Кривой, ты можешь заполнить пустую паузу? – наконец спросила Токката. – Рассказав нам, почему ты занимаешься Чарльзом Уэбстером. Как ты понял, что он не тот, за кого себя выдавал. Мы тебя внимательно слушаем.

У меня возникло такое ощущение, будто я стою перед матерью Фаллопией, которая устраивает разнос за какой-то глупый розыгрыш, устроенный в Приюте. Однако я понимал одно: я не могу признаться в том, что увидел все это во сне.

– Потому что, – начал я, – Бригитта сказала, что была замужем за каким-то Чарли, и я хотел выяснить… хотел выяснить… – Думай, думай же! – Завещание.

– Завещание?

– Да, завещание. Кому после ее смерти достанутся все ее картины.

Токката уставилась на меня своим единственным немигающим глазом. Ее тяжелый взгляд подобно густому сиропу стекал у меня по затылку и скапливался под мышками.

– Ты что, ее душеприказчик, да?

– Это у меня такое увлечение, – сказал я, – как в той телепередаче, где разыскивают родственников тех, кто оставил наследство.

– «Охотники за наследниками»?

– Она самая, «Охотники за наследниками».

– Ты снова лжешь, – сказала Токката, – но я ума не приложу, почему. Ты говоришь, Бригитта была замужем за Уэбстером?

– Да, – подтвердил я, побагровев словно свекла.

Пока я, запинаясь, мямлил, отчаянно стараясь выпутаться из этой передряги, Джонси достала личное дело Бригитты.

– Если они и были женаты, – сказала она, – это нигде не зафиксировано, что, возможно, указывает на то, что и Бригитта также состояла в «Кампании за истинный сон». Должно быть, этот Уэбстер был крепким парнем, раз не выдал ее, а Хук наверняка изрядно потрудился над тем, чтобы превратить его в лунатика.

– Хук – просто чудовище, – согласилась Токката. – Никто из тех, кого я только знала, не мог устоять от продолжительного натиска в Пространстве сна.

Я рассудил, что также знаю это, через общую память, которую делил с Уэбстером: Бригитта также принадлежала к «Истинному сну», и Уэбстер ее не выдал, а она, вместо того чтобы уносить ноги из сектора, осталась в этой убогой дыре на краю цивилизации, ежеминутно опасаясь разоблачения, в ожидании дальнейших инструкций, которые могли никогда не поступить, храня верность любимому делу.

Вероятно, рассчитывая на то, что это может пригодиться.

– Ну хорошо, – сказала Джонси, оборачиваясь к Токкате, – но как нам быть?

Пососав губу, Токката постучала пальцем по пришедшему факсу.

– Вероятно, копию этого отправили в службу безопасности «Гибер-теха», – сказала она, – однако, в отличие от нас, там не знают о связи Уэбстера с Бригиттой.

– Нужно проверить ее комнату, – предложила Джонси, – на тот случай, если там остались какие-либо инкриминирующие улики.

Смысл ее слов дошел до меня не сразу. Я вынужден был попросить Джонси повторить их еще раз.

– Я говорю, – недовольно произнесла та, – что нужно проверить комнату Бригитты. Возможно, там окажется что-нибудь любопытное.

Там окажется не просто что-нибудь любопытное. Там окажется Бригитта, в точности такая, какой я ее оставил: чистая, опрятная и накормленная, вне всякого сомнения, получившая прибежище.

– Кривой, ты имеешь что-нибудь против?

Я постарался изобразить человека, который не будет в ближайшее время уничтожен в профессиональном, юридическом и социальном плане.

– Я? Абсолютно ничего.

– Я никак не могу определить, что ты собой представляешь, – сказала Токката, пристально разглядывая меня, склонив голову набок. – Почти все Послушники, которые к нам приходят, или бывшие военные, выгоревшие на службе, смотрящие куда-то далеко в пустоту, или простодушные идиоты, полные восторженного энтузиазма, или жалкие неудачники, которые могли бы написать себе на лбу «Убейте меня прямо сейчас». Ты не относишься ни к одной из этих категорий. Но я не могу понять, то ли ты умный, выдающий себя за тупицу, то ли тупица, выдающий себя за умного, то ли просто случайно попал в Зиму и теперь бредешь без определенных мыслей и целей.

– Я могу проголосовать за третий вариант? – спросил я, стремясь разрядить обстановку.

– Но твердо известно одно, – добавила Токката, не обращая на меня внимания. – С тебя глаз нельзя спускать.

– А, – сказал я; мой единственный план – удрать, как только ко мне повернутся спиной, правда, детали пока что еще не были проработаны, – оказался разбит вдребезги. – Можно задать один вопрос?

– Вопрос? – удивилась Токката. – Разумеется – точнее, нет. Молчи и делай, что говорят, иначе я осуществлю свою угрозу насчет вырывания языка. Не надейся, что я забыла.

Меньше чем через минуту я в усиливающийся снегопад вез Джонси в «Сиддонс». Токката предпочла остаться в Консульстве. Надвигающийся буран сгустил сумерки, и сердитый мрак неба лишь кое-где разрывался желтовато-оранжевым светом фонарей. Я находился в пятнадцати минутах от ареста, и никакие разговоры не снимут с меня обвинения, которые неизбежно последуют.

– После стольких лет вместе, – заговорила Джонси, наконец найдя, что сказать, когда мы проезжали мимо чугунных ворот музея, – ты мог бы посвятить меня в свои тайны. Это только доказывает, что даже когда ты уверен в том, что знаешь человека, на самом деле ты его совершенно не знаешь.

– Можно хотя бы на время отдохнуть от всех этих выдуманных историй? – спросил я.

– Даже не надейся. Во-первых, единственный путь через Зиму – это последовательность, а во‐вторых, я не пойду на попятную из долгого и счастливого воображаемого союза только потому, что дорога стала ухабистой.

Налетел порыв шквального ветра, и Снегоход содрогнулся до самого маленького своего винтика. Я непроизвольно прикрыл дроссельные заслонки, уменьшая скорость до черепашьей, и увеличил частоту работы щеток стеклоочистителя.

– Мерзкая погода, – пробормотал я, стараясь отвлечь мысли от приближающегося разоблачения Бригитты. – Настоящий буран.

– Никакой это не буран, – возразила Джонси, – а просто кристаллизованная вода и небольшой ветер. Вот когда открываешь дверь и понимаешь, что, если выйти на улицу, тебя будет ждать неминуемая смерть, это буран.

Мы медленно продвигались вперед, погода непрерывно ухудшалась, и когда мы наконец добрались до «Сиддонс», видимость упала меньше чем до десяти ярдов.

– А вот это уже буран?

– Нет, – сказала Джонси, – однако мы предпримем меры предосторожности, как если бы это был буран. Ты идешь первым.

Разломив световую палочку, я пристегнул ее к куртке и, обойдя Снегоход сзади, схватил конец стального троса, намотанного на барабан, закрепленный у заднего входа, после чего пристегнул к нему карабин у себя на ремне. Надев очки, я открыл дверь, впуская внутрь ветер и снег. Помедлив, я выбрался наружу, однако терять время было нельзя; отпустив борт Снегохода, я шагнул в ослепляющую пустоту.

Это действие я неоднократно отрабатывал в специальной камере, заполненной дымом – в Академии имелась такая размером с два футбольных поля, – однако в реальности все оказалось совсем другим: громкий шум и гонимый ветром снег многократно увеличили враждебность стихии, чего я не ожидал, и, несмотря на то что видимость в дымовой камере отсутствовала, в ней не было дезориентирующего эффекта постоянно двигающегося вокруг снега. Вытянув перед собой руку, я двинулся в том направлении, где, хотелось верить, находится «Сиддонс».

Мне потребовалось тридцать два с половиной шага, чтобы добраться до одной из скульптур, украшающих вход. Вблизи я рассмотрел, что это спящая нимфа, и, сместившись вправо, отыскал дверь, после чего закрепил трос к массивному кольцу, вмонтированному в кирпичную кладку. Дважды дернув за трос, я дождался, когда из бурлящей пустоты появится Джонси, и как только мы вошли внутрь, я плотно закрыл входную дверь, отгораживаясь от бурана. Шум и ветер резко оборвались, и снежинки, освобожденные от порожденной ветром активности, кружась, плавно опустились на пол.

Открыв внутреннюю дверь, мы увидели привратника Ллойда и двух похожих на мертвецов зимсонников с одеялами и кружками с горячим шоколадом. Вот только ждали они не нас.

– О, – сказал Ллойд, – Уортинг. Спасибо за клиентуру. Очень признателен.

– Клиентуру?

Ллойд указал на дверь в Зимнюю гостиную, и я увидел там нескольких зимсонников, греющихся у камина. Среди них был Шаман Боб, слабо помахавший мне рукой. Должно быть, зимсонники покинули «Уинкарнис», как только я рассказал им про сон с синим «Бьюиком».

– Сколько?

– Из тридцати двух, покинувших гостиницу, зарегистрировались восемь, – ответил Ллойд, – и, судя по тому, что творится на улице, больше можно никого не ждать. Не в обиду будет сказано, но это было жестоко, сэр. Никак от вас такого не ожидал.

Для меня это также явилось полной неожиданностью.

– Я никак не думал, что они двинутся в путь в такую погоду.

Однако Джонси была не в том настроении, чтобы тратить время на пустой треп.

– Мы здесь по делам Консульской службы, мистер Ллойд. Нам нужно подняться наверх.

Она направилась к многокабинному подъемнику. Я подумал было о том, чтобы подождать ее в фойе, но у меня по-прежнему не было никакого плана действий – помимо того, чтобы угнать Снегоход и умчаться навстречу бурану; опять же, детали еще не были полностью проработаны. Быть может, мне удастся прорваться за счет наглости.

– Ты темная лошадка, – сказала Джонси, пока лифт медленно тащил нас вверх, зловеще булькая трубами. – Ты только что этично избавился от двадцати четырех зимсонников. Ты счастлив?

– Нет, наоборот. Но я полагал, что все их ненавидят?

– Мы действительно их ненавидим, – подтвердила Джонси, – точнее, говорим, что ненавидим. Но жизнь есть жизнь, и эта братия хочет лишь проспать долгие годы в относительном счастье. Никакого преступления в этом нет, тут лишь вопрос в психологии сна. Как тебе удалось заставить их двинуться в путь?

– Я сказал Шаману Бобу о том, что в «Сиддонс» плещется сон про синий «Бьюик», порожденный «Активным управлением».

Обернувшись, Джонси уставилась на меня, насупив брови.

– Кто сказал, что сон про «Бьюик» порожден «Активным управлением»?

– Не знаю, – пробормотал я, запоздало осознав, что сболтнул лишнее. – Услышал от кого-то.

Джонси еще долго смотрела на меня, и ее поведение изменилось.

– Не знаю, Кривой, лжешь ты или говоришь правду. Но если в «Сиддонс» разгуливают сны, порожденные «Активным управлением», это меняет всё.

– Меняет?

– Да, – подтвердила она, – меняет. «Активное управление» может быть инициировано только «Гибер-техом» с помощью Сомнографа, и проводить эксперименты по управлению сновидениями в «Сиддонс» могут только для того, чтобы… в общем, ничего хорошего в этом нет.

Мы сошли с подъемника на девятом этаже и направились по коридору, освещенному лишь тусклым светом, просачивающимся сквозь световые шахты, а за стенами Дормиториума тяжело кряхтел и вздыхал буран.

Джонси отперла дверь в комнату Бригитты и шагнула внутрь, водя по сторонам лучом фонарика. Я остался в коридоре, борясь с тошнотой. К этому времени я уже смирился с тем, что Бригитту обнаружат, и учащенное сердцебиение сменилось полной подавленностью.

Джонси высунула голову в дверь.

– Помоги мне осмотреть комнату, – сказала она. – Я не вижу здесь ничего необычного.

– Ничего необычного? – изумился я и поспешно добавил, уже не таким удивленным тоном: – Ничего необычного?

– Ничего. А что я, по-твоему, должна была здесь найти?

– Ничего, – ответил я, гадая, то ли Бригитта сбежала, то ли ее забрал Ллойд, то ли – самое вероятное – она просто была галлюцинацией, порожденной наркозом.

Сбитый с толку, я прошел в комнату.

– Так, обожди-ка минуточку, – остановила меня Джонси. – Я солгала, сказав, что здесь нет ничего необычного. Здесь есть Бригитта. И она живая, но без большого пальца. Не соблаговолишь объяснить, в чем дело?

Внезапно наступила отвратительная, гнетущая тишина. Бригитта сидела на кровати, тупо озираясь по сторонам. Еда закончилась, на кровати лежало несколько рисунков. Со своего места я не смог рассмотреть, что на них изображено. Возможно, новые детали моего – наших снов. Не знаю. Это не имело значения. Теперь не имело.

– Боже милосердный! – воскликнул я, неумело изображая изумление. – Это… просто невероятно! Должно быть… не знаю… она выбралась из ямы позади «Сиддонс».

– О, пожалуйста, не надо, – остановила меня Джонси. – Разве ты не видишь, что игра закончена? Ты только делаешь еще хуже, если такое возможно – а такое невозможно.

– Однажды нечто похожее произошло в Приюте, – сказал я, повинуясь неудержимому желанию отпираться до конца. – С сестрой Менструарией. Ей врезали недостаточно сильно. Заявилась вся в рыбьих головах и обрывках мокрых газет – кстати, то же самое случилось и с Кармен Мирандой.

Это замечание было сделано случайно, поскольку у меня не было четкой стратегии и я просто лихорадочно заигрывал с Джонси, смутно надеясь на то, что провидение вызволит меня из нынешнего тупика.

Что, в общем-то, и произошло.

– С Кармен Мирандой? – озабоченно встрепенулась Джонси.

– Ну да, – подтвердил я, перехватывая инициативу. – Ты сказала, что уложила ее, однако я видел ее бредущей по дороге. Она была в вечернем платье, на голове шляпа, украшенная фруктами.

– Да, она звезда, – задумчиво пробормотала Джонси. – Когда ты ее встретил?

– Сегодня утром.

– Ну, – сказала Джонси, глядя в окно, где мало что было видно помимо кружащихся снежных хлопьев, – возможно, у нее включился инстинкт возвращения домой. А теперь отдай мне значок и «Колотушку».

– Послушай, – сказал я, протягивая ей значок и оружие, – если мы говорим о том, как нужно делать дело: да, я был уверен, что отправил Бригитту на покой, но поскольку Миранда также до сих пор жива, подобные вещи случаются. К тому же какие у тебя есть доказательства того, что я имею какое-либо отношение ко всему этому?

– Так, дай-ка посмотреть, – сказала Джонси. – Начнем с того, что ты невероятно плохой лжец. Невероятно. Все твое вранье видно как на ладони. Во-вторых, ты… нет, причины со второй по седьмую мы пропустим, поскольку достаточно будет одной только восьмой: вот что нарисовала Бригитта.

Она протянула мне один рисунок. На нем был изображен я, вместе с Бригиттой, здесь, в ванной ее квартиры. Бригитта нарисовала его по памяти, но он был словно с натуры. На рисунке было изображено, как я мою Бригитте голову, а она сидит в ванне голая, – затем я сообразил, что длинные черные волосы – это дохлый номер, и отрезал их. На этом рисунке взгляд у Бригитты не был отсутствующим: она была чем-то огорчена. Возможно, именно это чувство она сейчас испытывала глубоко внутри.

Я почувствовал, как у меня глаза наполняются слезами: мне стало очевидно, какими неуклюжими и бесполезными были мои попытки спасти Бригитту. Я оберегал ее всего девятнадцать часов и семнадцать минут.

Даже не целые сутки.

– Можешь это объяснить? – спросила Джонси, снова показывая мне рисунок.

– Все совсем не так, как кажется.

– Да?

– Да.

– А знаешь, как это кажется мне? – сказала Джонси. – Мне кажется, что кто-то удовлетворяет потребности другого человека. Который не может ухаживать за собой сам. Мне это кажется состраданием, Кривой. А ты что скажешь?

– Что?

– Состраданием. Что, у тебя большое сердце?

– Да, – подтвердил я, удивленный ее пониманием, – ты все правильно поняла. Это сострадание.

– Я тебя люблю, Чарли, – сказала Бригитта.

– Она не умерла, – вздохнул я. – Я не смог ее убить, потому что она по-прежнему здесь. Это не коллапс нервной системы, вызванный «морфеноксом» – которым, вынужден признаться, снабдил ее я, – это состояние перемещенного сознания. Бригитта способна обрабатывать свои воспоминания.

– Вижу, – задумчиво промолвила Джонси, разглядывая рисунки. – И мне не впервые приходится видеть такое.

– Я тебя люблю, Чарли.

– Я должен ей ответить, иначе она будет повторять так до бесконечности, – сказал я. – Я тебя люблю, Бригитта.

Успокоившись, Бригитта снова начала рисовать. Джонси посмотрела на меня, затем перевела взгляд на Бригитту.

– И долго ты намеревался держать ее?

– Не знаю, – пожал плечами я. – Наверное, до Весеннего пробуждения. На самом деле четкого плана у меня не было – только цель. Зимой события развиваются быстро, – добавил я, вспоминая то, что говорил мне Логан, – и нужно мыслить на ходу, чтобы заранее составленный план не встал на пути к цели. Я арестован?

– Арестован, – подтвердила Джонси, – для того чтобы оставаться под нашей защитой.

– Это так важно?

– Это имеет решающее значение. Я не знаю ни одного лунатика-Шалуна, способного делать то, что умеет делать Бригитта. Достопочтимая Гуднайт будет крайне заинтересована.

– Вот почему мы отвезем Бригитту в «Гибер-тех»?

– Нет, вот почему мы не отвезем ее в «Гибер-тех».

– Ты собираешься ее пристукнуть?

– Нет, мы этого не делаем.

– А как же твои шестьдесят три лунатика, отправленные на покой? Как же Блестящая Диадема и Эдди Танджирс?

– Дым и зеркала, Кривой. В Трясине всё на поверку не так, как кажется. Ллойд знает о Бригги? Поставим вопрос так: он пытался тебя шантажировать?

– Нет.

– В таком случае, будем считать, что не знает. Кто-нибудь еще знает?

Я молча покачал головой.

– Пусть так остается и впредь. Накорми ее, чтобы она вела себя тихо, и ничего не говори и не делай, пока я тут посмотрю, что к чему.

Достав из кармана куртки две пачки печенья, Джонси протянула их мне, и я покормил Бригитту, пока она обыскивала комнату. На это ей потребовалось полчаса, и обыск получился доскональным. Если бы у Бригитты была голова на плечах, она не оставила бы в комнате ничего, что могло связать ее с Уэбстером. У нее была голова на плечах, но, как и Чарльз, она не смогла избавиться от единственной общей фотографии. Джонси обнаружила ее под заворотом занавесок; шов был распорот и заменен «липучкой».

– Есть! – воскликнула Джонси, показывая мне фотографию.

Это был моментальный снимок, из моего сна, тот самый, который много лет назад сделал на берегу фотограф. Бригитта отчитала Чарльза за то, что тот его сохранил, но и сама не нашла в себе силы его уничтожить. Я тупо уставился на фотографию, снова стараясь увязать реальность с воображением.

– Это пляж Розилли на полуострове Говер, – сказал я, сглотнув комок поднимающегося внутри недоумения. – Фотография была сделана, когда Бригитта и Чарльз проводили там вместе выходные, укрывшись в квартире над гаражом в доме ее матери в Оксуиче. Они щедро вкушали взаимную любовь, а по дороге домой остановились на причале Мамблс, чтобы отведать моллюсков и лепешек из красных водорослей под звуки музыки из радиоприемника. Бригитта и Чарльз признались друг другу в любви, и они говорили искренне: учащенное сердцебиение, эйфория единения.

– Откуда тебе все это известно? – удивилась Джонси.

Я не поднимал голову, борясь с накатывающимся отчаянием.

– Я не знаю, откуда мне это известно, – сказал я, – не знаю, то ли моментальная фотография мне приснилась, то ли я помещаю ее в свою память сейчас, то ли… мне снится то, что я не могу знать. Посмотри сюда.

Я указал на висящую на стене картину, написанную Бригиттой, ту, на которой был изображен пляж на Говере, с остовом судна и огромным оранжево-красным зонтиком от солнца, под которым сидели двое.

– Мне приснилось, что я был там как Чарльз, вместе с Бригиттой, в точности так же, как ты видишь на картине. Но затем детали сна стали явью, и я уже не могу сказать, я способен видеть то, что произошло с другими людьми, или же латаю дыры в своей памяти тем, что подвернулось под руку.

Я поймал себя на том, что меня трясет; мне хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, и неважно, как. Роско Смоллз предпочел Холодный выход, когда его позвал синий «Бьюик». Он не был ни отчаянным храбрецом, ни жалким трусом. Он просто хотел выйти из игры, любым способом.

Джонси попросила меня вкратце описать свои сны, что я и сделал.

– Итак, давай уточним следующее, – сказала она, когда я закончил. – Ты встретил Дона Гектора во сне с синим «Бьюиком»?

– Я был Доном Гектором, сидящим в синем «Бьюике». У него что-то хрипело в груди, зрение ослабло, по всей левой стороне разлилось онемение. По-французски он говорил свободнее, чем по-английски, и он обретал утешение там, куда приезжал на своем «Бьюике»: под раскидистым дубом, у ствола которого навалили высокую кучу камней. Когда за Доном Гектором пришли, он ответил, что никто от него ничего не добьется, даже если попытается проникнуть в его сны. Он отказался только от синего «Бьюика» и сказал, что оставит кошмарный ужас – сотни отрубленных рук, призванных оберегать его от тех, кто попытается влезть в его сознание.

– Мерзко. Что-нибудь еще?

– Да. Дон Гектор отдал валик Уэбстеру.

– Валик? Уэбстеру отдали валик?

Я кивнул.

– И ты это знаешь, потому что…

– Потому что мне это приснилось.

– Сукин сын! – выругалась Джонси, прислоняясь к дверному косяку. – Мы полагали, что сон про синий «Бьюик» – обычный кошмар, который снится тем, кто получает по ставке «Бета». Не имеющий отношения к реальности. Но ты говоришь, что во сне еще была аватар миссис Несбит, голосом Достопочтимой Гуднайт требовавшая разыскать валик?

– Да, – подтвердил я. – Что все это значит?

– Это значит, – пробормотала Джонси, – что валика у них до сих пор нет. – Секунду-другую она смотрела на меня. – В какой комнате ты остановился?

Я указал в противоположный конец Дормиториума.

– В 901-й.

– Кто твои соседи?

– С одной стороны от меня жил Моуди – до тех пор, пока его не пристукнули. Комната с другой стороны пустует.

– Долго она пустовать не будет. Мы поставим туда большую коробку, ящик или…

– …чемодан?

– Точно, – подхватила Джонси, – чемодан подойдет. Вот что мы сделаем: ты никому не говоришь то, что сейчас рассказал мне, никому, кроме Токкаты. Понятно?

– Я ничего не понимаю, но я согласен.

– Хорошо.

Убрав в карман моментальный снимок Бригитты и Чарльза, Джонси сняла трубку, набрала номер Консульства и попросила соединить ее со Старшим консулом.

– Это Джонси, – после небольшой паузы сказала она. – Сон про синий «Бьюик» активен, Кривой был третьим Доном Гектором, и главное: валик отдали Уэбстеру, и эти мерзавцы из «Гибер-теха» до сих пор им не завладели.

Какое-то время Джонси молча слушала, затем посмотрела на меня.

– Потому что Кривому это приснилось – и еще много чего.

Последовала пауза. Джонси сказала, что мы вернемся через полчаса, положила трубку и повернулась ко мне.

– Мы уезжаем немедленно, – возбужденно произнесла она.

– А Бригитта?

– Я знаю одно надежное место, где можно будет ее спрятать; мы забросим ее туда по дороге. Поздравляю: ты только что перешел из обузы в нечто полезное.

– Потому что предоставил прибежище Бригитте?

– Потому что увидел нужный сон. Потому что побывал в Пространстве сна, потому что Аврора мнит, будто прибрала тебя к своим рукам, потому что ты постараешься, чтобы она и дальше так думала. Но у тебя ничего не получится, потому что отныне ты на нашей стороне.

– Какая это сторона?

– Правая. Как только вернемся в Консульство, мы тебе все расскажем.

– Вы объясните, почему мне снятся эти сны?

– Я же сказала: всё.