30

Нож Агилара был на своем месте, в ножнах на лодыжке. Он кивнул.

– Хорошо, – Эскобар поглядел на Отраву. – Заклей этому ублюдку рот. Я не хочу слышать его воплей.

Рулон скотча, которым заматывали Арнольда, лежал на полу. Отрава поднял его. Колдуэлл дернулся – то ли бежать, то ли драться, Агилар не понял, что именно, да и не важно, – но Меткач, Хайро и Курок удержали его. Он забился у них в руках, но как-то вяло, словно мысленно уже сдался. Ла Кика всадил ствол автомата ему в почки еще пару раз, будто в назидание.

Приблизившись к трясущемуся американцу, Отрава отмотал от рулона длинную полосу скотча, закрыл им рот Колдуэлла, обернул вокруг затылка, а затем сделал еще пару витков для надежности.

– Раздевайся, – приказал Эскобар.

Колдуэлл затряс головой.

– Если не разденешься, мы сами тебя разденем.

Колдуэлл просто стоял, тряся головой. Ухватившись за ворот его футболки, Отрава рывком содрал ее. Курок расстегнул его ремень и сдернул вниз джинсы и трусы Колдуэлла. Отшвырнув прочь его сандалии, стянул штаны и трусы через ноги по одной.

– Сбросьте этого типа с кровати, – распорядился Эскобар. – Она нужна Кайлу.

Колдуэлл снова затряс головой. Отрава скатил труп Арнольда, дав ему брякнуться на пол, а потом отпихнул в сторону.

– Свяжите ему запястья и лодыжки, – продолжал распоряжаться Эскобар.

Остальные толкнули Колдуэлла на кровать. Отрава, снова подхватив скотч, сделал, как велено.

Колдуэлл метался, пытался говорить сквозь скотч, но остальные крепко держали его. Эскобар снова встретился взглядом с Агиларом.

– Коготь Ягуара, пожалуйста.

Наклонившись, Агилар извлек нож из ножен. Перевернув, взялся за клинок и протянул рукоятку Эскобару, но El Patrón покачал головой.

– Ты за главного. Только уж позаботься, чтобы смерть была нескорой и мучительной.

– Я? – спросил Агилар.

– Это проблема? – осведомился Эскобар.

Агилар знал, что он приказы дважды не отдает. И не любит, чтобы его приказы подвергали сомнению. А учитывая, в каком он настроении, запросто прикажет пытать и прикончить Агилара на бис.

– Нет проблем.

– Тогда, пожалуйста, приступай. Медленно и мучительно.

Снова перевернув нож, Агилар взялся за рукоять. Вспомнил, как убивал Монтойю, как тошно ему было причинять боль бывшему другу и как, не утерпев, добил его. А ведь он в тот момент Монтойю ненавидел.

Но Кайл Колдуэлл ничего дурного ему не сделал. Колдуэлл был ему по душе, и чувство это было взаимным. Они делили выпивку, анекдоты и любовь к ножам. Оба были по-своему изувечены, и Агилар чувствовал связывающие их узы.

Колдуэлл беспомощно лежал перед ним, голый и напуганный. Он уже обмочился в кровать.

– Ну? – изрек Эскобар. Он никогда не отличался терпением, и оно было явно на исходе.

– Да, Patron, – ответил Агилар.

Остальные расступились, давая ему дорогу. Между ним и Колдуэллом не стоял никто. Колдуэлл устремил на него поверх скотча влажный, умоляющий взор.

Агилару хотелось ослушаться приказа, но он не осмелился. В каком-то смысле он такой же пленник, как Колдуэлл. Оба вступили в отношения с Эскобаром по собственной воле, без принуждения, и хорошенько погрели на этом руки. А теперь сошлись в этом танце, связанные роком и рукой дона Пабло.

Встретив полный ужаса взгляд Колдуэлла, попытался сказать «Извини» собственным взглядом.

И начал резать.

Сперва лодыжку. Колдуэлл отдернул ноги.

– Держите его, – бросил Агилар, усилием воли заставляя голос звучать ровно и уверенно.

Пара парней схватила Колдуэлла, а еще один взялся за ноги.

– Будет проще, если не будешь дергаться, – сказал Агилар. И снова резанул. Надрезы маленькие и неглубокие. Пускают кровь, но не причиняют серьезного вреда. Эскобар хотел, чтобы Колдуэлл мучился, а не истек кровью слишком быстро.

Колдуэлл лежать спокойно не хотел. Пытался извиваться и метаться, и хотя его держали, Агилару было трудно резать с такой точностью, как хотелось бы. Он порезал обе ноги Колдуэлла в нескольких местах, мало-помалу продвигаясь вверх по бедрам, потом перешел к торсу. И все надеялся, что тот умрет, что его сердце не выдержит и положит этому конец.

Не тут-то было. Колдуэлл скулил и пытался вывернуться. Агилар продолжал резать, причиняя боль, пуская кровь помаленьку. Желудок скрутило, и приходилось то и дело сглатывать жгучую желчь. На кровати образовалось болото из крови, мочи и пота.

Он как раз делал аккуратный надрез у Колдуэлла на груди, когда легшая на плечо ладонь напугала его. Вздрогнув, он чуть не выронил нож, но ухитрился поймать его за клинок, не порезавшись.

За спиной у него стоял Эскобар.

– Дай мне, – потребовал он.

На миг Агилар опешил, не понимая, что он имеет в виду. Потом увидел раскрытую ладонь Эскобара.

– Нож?

– Да, нож. Твой Коготь.

Агилар вложил нож в ладонь Эскобара, уповая, что босс не захочет употребить клинок против него.

– С дороги, – велел Эскобар.

У Агилара будто камень с души свалился. Он выпрямился, чувствуя, как ноют все мышцы, потому что он долго стоял то в три погибели над кроватью, то преклонив колени на полу, и отступил.

Положив левую ладонь на скотч, чтобы удержать голову Колдуэлла на месте, Эскобар правой полоснул его по горлу. Колдуэлл залепетал сквозь скотч, и из раны хлынула кровь. Вытерев клинок дважды о матрас, Эскобар вернул его.

– Мы теряем время, пока открыт пляж. Пошли отсюда.

* * *

Вернувшись в «Фонтенбло», Эскобар взял напрокат по аквабайку для каждого, и пару часов они рассекали прибой, окатывая друг друга брызгами и гоняя взад-вперед вдоль берега. Пара парней подцепили на пляже женщин и взяли их прокатиться. Старания удержать под контролем мощную машину почти позволили Агилару забыть – хоть ненадолго – час, который он провел, полосуя ножом человека, которого считал другом.

Потом Лион повез их в кубинский ресторан в Маленькой Гаване. Там они заняли отдельный кабинет, и во время трапезы представители местной общины – колумбийцы, кубинцы и прочие – приходили засвидетельствовать свое почтение. Некоторые приносили подарки для Эскобара, другие преклоняли головы или колени и целовали его пальцы, будто он был папой римским.

После ужина они вернулись в номер для отдыха и выпивки, а незадолго до полуночи снова загрузились в стретч-лимузин ради поездки в лучший стрип-клуб Майами, как клялся Лион. Парковка была обширной, здание громадным, с лиловой неоновой вывеской, своим заревом воспламенявшей ночные небеса на несколько кварталов окрест.

В лимузине Эскобар выдал каждому по пачке двадцатидолларовых купюр.

– Повеселитесь, ребятишки! Завтра летим домой, но сегодня у нас праздник.

В этом клубе было не так шумно, как в танцевальном вчера вечером, но все же шумно. По залу виднелось множество помостков с группами столов и стульев между ними и обнаженной женщиной на каждом. Плоть была повсюду, куда ни кинь взор; должно быть, работает добрая сотня женщин, прикинул Агилар, и лишь на единицах надето нечто более просвечивающего неглиже, а то и вовсе ничего. Молодая женщина сопроводила их группу к столикам, зарезервированным для них и поставленным поодаль от большинства остальных.

– Есть также комната с шампанским, – сказала она, когда гости расселись. – По шесть сотен с каждого, но все включено.

Что именно подразумевалось под «все включено», было неясно, но Агилар догадывался.

Идя от двери к зарезервированным столикам, он видел и посетителей, и танцовщиц, нарезающих и нюхающих дорожки кокса. Остальных парней мысль о голых женщинах и спиртном радовала, но он их настроений как-то не разделял. Гектары плоти его заинтриговали; давненько не видел он голых женщин. И в то же время возбуждаемая ими похоть казалась поруганием памяти Луизы.

В конце концов он пересек черту, как всегда – шаг за шагом. Смотрел на женщин на подмостках, танцующих, кружащихся; некоторые вытворяли настоящие акробатические номера, прибегая лишь к силе собственных мышц и шесту от подиума до потолка. Потом танец вблизи, потом приватный танец на коленях с полным контактом, заверявшим, что ничего недозволенного нет. За ним последовала интерлюдия в комнате с шампанским, где царила почти непроглядная темень, а общение сводилось к прикосновениям и шепотам.

В отель он взял самую непохожую на Луизу, какую только сыскал – тощую блондинку старше большинства танцовщиц. Она назвалась Трикси; спрашивать ее настоящее имя он не потрудился. По-испански она не говорила вовсе, а по-английски с сильным акцентом; когда он полюбопытствовал, сказала, что родом из какого-то Уэйкросса в Джорджии. Волосы у нее были короткие, подстриженные до уровня подбородка, а чуть пониже поясницы у нее была татуировка в виде бабочки с распахнутыми крыльями.

Когда на полпути через ночь она попросила кокаина, Агилар отправился к Хайро, потом к Меткачу, у которого нашлось немного. В конце концов он заснул, выжатый, как лимон. Когда же проснулся, солнце вовсю лупило сквозь окно, а от Трикси простыл и след вкупе со всеми деньгами из его бумажника.

– Значит, думаю, ты хорошо повеселился, – со смехом заметил Эскобар. Сам он, как обычно, нашел самую юную и обаятельную девушку в клубе и привез с собой, а утром она укатила на вызванном для нее такси с пятью тысячами долларов в своей сумочке. Эскобар дал Агилару несколько сотен, чтобы перекантоваться. Их самолет вылетал из Майами вскоре после полудня, и к пяти они уже приземлились в Боготе.

Назавтра у Агилара было свободное время. Он прогулялся по ранчо, посмотрел, как скот пасется на лугу, посидел на земле в амбаре, слушая, как мыши шебуршат среди стропил.

Позже, в кухне, он столкнулся с Татой.

– Хорошо провели время в Майами? – поинтересовалась она.

– Само собой, – отозвался Агилар.

– Как-то не очень убедительно.

– Это было… не знаю, как описать. Странно.

– Не удивлена, – заметила Тата. – Когда Пабло путешествует со мной, с семьей, он по большей части держится в рамках. Но, конечно, я слыхала истории о том, что бывает, когда меня нет под боком.

– Он заботится о своих людях, – заверил Агилар. – Он принял меры, чтобы мы не скучали и чтобы хорошо питались. Взял в прокат гидроциклы, и мы побаловались в океане. Пляжи прекрасные.

– Да. И женщины.

– Пожалуй.

– Не надо притворяться передо мной, Хосе. Знаю я вас, мужчин, когда семьи нет под боком. А уж Пабло знаю как никого. Эрмильда считает, что он святой, а Хуан думает, будто он бог. Я единственная в семье – а может, и во всем белом свете – вижу его без прикрас.

Тата молода – теперь Агилар узнал, что именно таких Эскобар и предпочитает, – но совсем не похожа на тех, которых он видел с Эскобаром во время поездки. Эти девушки в каком-то смысле более приземленные и знающие что почем. Тата же до встречи с Эскобаром была затворницей из крохотного местечка, а он сделал ее еще большей затворницей. Но она умна и наблюдательна. Она знает его как облупленного, знает, как он строил и защищал свою империю. Она являет странную комбинацию невинности и мудрости не по годам. Агилар не знал, почему Эскобар из всех когда-либо встреченных женщин выбрал себе в невесты именно ее. Во многих отношениях Тата ему ровня. А в других, подозревал Агилар, она куда восприимчивее, чем может помыслить Эскобар, а то и умнее его.

– Некоторые мужчины такие, – возразил Агилар. – Я не говорю, что я ангел. Я делал вещи, которых от себя даже не ожидал. Но у меня… – хотел было сказать «есть черта, которую я не переступлю», но на полуфразе осекся, сообразив, что переступил каждую черту, которую для себя провел. – А, неважно, вы правы. Я такой же плохой, как остальные.

– Нет, – возразила Тата. – Вы – нет. Может, вы и делали вещи, которые считаете неправильными. Каждый человек грешен, как ни крути. Но вы отличаете дурное от праведного, и это ставит вас особняком. Вы редкий человек, Хосе.

Она ни разу не назвала его Ягуаром, хотя к этому времени все уже подхватили прозвище, присвоенное ему Эскобаром. Ему было приятно время от времени слышать свое настоящее имя.

– Как и вы. Воистину редкость. Орхидея посреди терний.

Он не был уверен, но, кажется, она зарделась. Как бы то ни было, она отвернулась и принялась хлопотать в буфете, а он удалился.