d’Рим. Фонтан Треви

Рядом с площадкой – большой фонтан, дети лезут в него, словно вместо воды там льется лимонад. Родители следом: «Не лезь в фонтан», «Отойди от фонтана, я кому сказала». Дети лезут из любопытства, родители – остудить нервы.

– Прямо «Сладкая жизнь», – вспомнила я фонтан Треви.

– Или «Римские каникулы», – поняла меня психолог, с которой мы стояли рядом.

– Который из них ваш?

– У меня нет детей. Я много лет работаю психологом, но своих детей иметь не могу.

– Извините.

– Ничего. Я уже привыкла. И вы меня извините, что часто даю советы, хотя с радостью променяла бы все свои знания на бессонные ночи, кричащего малыша и мокрые пеленки. Все до единого.

– Я вас понимаю.

– Это вряд ли, потому что у вас есть ребенок.

Какие-то из родителей не выдержали и уже полезли за своими в акваторию, что еще ярче напомнило мне римский фонтан. Нептун на колеснице в сопровождении тритонов и гиппокампов. По бокам от морского владыки обеспокоенные статуи раздобревших мам, одна из них олицетворяла здоровье, другая – изобилие.

Пробраться к фонтану днем практически нереально. Детей так много, что своего найти будет непросто. Можно долго ждать, пока освободится место у края фонтана.

– В Италии везде конкуренция, даже среди творцов, поэтому надо пользоваться моментом. Раньше на месте фонтана был стадион и рыночная площадь, соревнования атлетов постепенно сменились битвой за клиента среди торговцев, еще позже – соперничеством двух именитых скульпторов. Противостояние баловня судьбы Бернини и трудяги Борромини стало уже настоящей легендой. Один построил церковь, другой – фонтан, – не спеша выдавал мне местные тайны Борис, пока мы пробирались к воде.

– Каждый считал другого антискульптором, – улыбнулась я.

– Это мягко сказано, у них что ни памятник, так противостояние.

– А дворец кто построил? Только не говори, что Микеланджело.

– Луиджи Ванвителли.

– Такое впечатление, что во дворце кран забыли закрыть.

Борис рассмеялся, потом добавил:

– Имперские привычки – все акведуки заканчивать фонтанами.

– Хорошая привычка. Такое впечатление, что вода вытекает из стен дворца.

– А, это… это все поэты, – пренебрежительно бросил Борис. – В Палаццо Поли княгиня Зинаида Волконская когда-то держала литературный салон. Гоголь здесь впервые читал «Ревизора».

– Ты хочешь сказать, поэты льют воду?

– Ой, я не хотел тебя обидеть. Я вижу, ты стихи пишешь?

– А кто их не пишет?

– Я не пишу.

– Ты тоже пишешь, только красками.

– Почитаешь мне что-нибудь? – наконец они протолкнулись к мраморному берегу фонтана.

– Может, не стоит?

– Давай. Будет что вспомнить.

Я скучаю, скучаю дико, – начала играться с водой Анна, будто ребенок, который в стеснении не знал, чем ему занять руки.

брызнула водой Борису в лицо вместе с последней строчкой Анна, замечая, как у него угасает внимание к стиху.

– Неплохо! Трогательно… влажно, – вытер лицо Борис. – Чувствуется, что скучала сильно.

– Ревнуешь?

– Конечно.

– Я же говорила, не стоит.

– Так кому было посвящение?

– Городу.

– Да, ладно.

– Честно, – не хотела ворошить прошлое Анна. – Человек исчезает, а город остается.

– Руки касались током…

– Меня там током просто ударило. Прямо в отеле.

– Ну, все, надоело слушать это вранье, – зачерпнул из фонтана в ладони Борис и окатил Анну. Он попал прямо в самое яблочко. Платье ее намокло, и голая грудь восторженно уставилась сквозь мокрую ткань на хулигана. Тут же Борис прижал Анну к себе, чтобы больше никто не увидел сокровища.

Мы с ним любили приходить сюда на закате. Вода прозрачна и чиста, если только какой-нибудь придурок не бросит туда краситель (однажды фонтан стал ярко-красным, словно Нептуну пустили кровь.) Народу значительно меньше, особенно тех, кто, стоя спиной к фонтану, бросает в него монетку через плечо, лишь бы вернуться еще. Дно блестит золотом монет. Теперь понятно, почему детей манит сюда как магнитом. Официально монеты имеют право собирать только коммунальные службы. По словам Бориса – «около миллиона евро в год. А чтобы увеличить доход, ловкие итальянцы создали приложение к основной примете. Теперь две монеты, брошенные в фонтан, обеспечат свидание, а три – любовь с первого взгляда, четыре – свадьбу». И действительно, девушки в буквальном смысле удобряли фонтан мелочью.

– И ты тоже? – спросил Борис меня, когда я достала из сумочки мелочь, чтобы проверить доброту фонтана.

– А как же? Я очень хочу вернуться сюда еще раз.

– Каждый считал другого антискульптором, – усмехнулся Борис.

Сначала мы пили вино, потом друг друга, а когда губы наши устали, из каких-то волшебных, судя по цене, трубочек пили воду прямо из фонтана. Как объяснила продавщица, «теперь вас благословил фонтан, и вы будете неразлучны».

«Надо быть щедрее. Видимо, мало я бросила. Хватило только на этот фонтан, – каждый раз иронизировала я. – Да и трубочки оказались фуфло».

Иногда малышка включала сирену для проверки моего терпения. «Что тебе еще надо, что ты истеришь?» Хотя истерила уже я сама, а она улыбалась, улыбка убивала всякую злость. Я добрела. «Главным было не раздобреть совсем». «Смешно ты кричишь, она не понимает». Уложив наконец ее, усыпив детство, позвоночник творчески откинулся на диван. Я взяла пульт, на экране какой-то усатый дядька объяснял прелести ветрянки. Говорил он бодро, но сон был сильнее.

Утро выглядело ребенком, который только что проснулся. Дитя улыбалось и освещало комнату, его заразительный свет смеялся, и эхо отдавалось во всех уголках квартиры. Те требовали уборки, напоминая об этом кучками пыли, словно бакенбардами, которые давно пора сбрить. Надо было вставать и приниматься за субботу. Суббота. Готовить не хотелось, хотелось влюбиться, выйти замуж и пойти в ресторан. В итоге позавтракали и пошли на прогулку.

Разницы между выходными и буднями не было. Дни были похожи один на другой, я перестала придавать значения тому, как они называются. Погода есть – хорошо, погода портится – жизнь налаживается.

Когда я уставала от разговоров, бесед, ограничивалась беседкой. Сидела там с Риммой, благо площадка находилась далеко, Римка не будет клянчить. Она видела площадки за километр. Рядом пруд с лодочками. Больше никого, можно было помолчать. Но молчание длилось недолго:

– Смотрю я на этих девушек с колясками, – подкатила ко мне сзади со своей коляской миловидная женщина. – С виду все такие счастливые, мужья всем помогают, бабушки – ангелы, так и летают целыми днями вокруг, бдят, дети – цветы, мозг не выносят. Только где же они такие в жизни? Я раньше думала, что я одна такая несчастная, что только у меня муж не помогает, пьет, плюет на нас с сыном. Иногда так хочется просто поплакать, поговорить, выпить с кем-нибудь. Может, выпьем? – достала она бутылку пива.

– А что, уже пятница? – не знала я, что ответить.

– Нет, конец понедельника.

– Я пас.

– Ну, как хочешь, – открыла она бутылку мастерски и сделала большой глоток.

– У меня сын. Как воспитать его так, чтобы всем было хорошо. А то все хозяйство на мне. Сейчас он маленький, учу его постоянно убираться за собой, муж-то приходит поздно. Живу – как с двумя детьми.

– Сочувствую, – улыбнулась я девушке.

– Ксюха, – протянула она руку.

– Аня, – пожали мы друг другу ладони.

– Моя тоже не слезала с рук и орала практически всегда, когда не спала! И бог с ним, что сама я почти не могла спать от этих оров, жизнь проносилась, как скоростной поезд. Я уже забыла как страшный сон все эти истерики, болезни и бессонные ночи, будто нажала delete. В этом дурдоме меня спасала только заставка: огромное синее озеро, розовый горизонт, только меня не хватает. А потом бац! Чистое небо, плеск волн, шум ветерка в кронах сосен, волшебный воздух, я его вдыхаю и не могу надышаться. Господи, какое же это счастье, когда ребенок вырос!

Деревья бросили тень на нашу беседку, на сизый пруд, заслонили солнце, тени тополей продолжали расти, пока не накрыло совсем. «Так и с детьми. Они вырастут, и мы окажемся в их тени», – подумала я, взяла в охапку Римку, подняла и обняла. «Наобниматься вдоволь, пока не выросла».

Сейчас я ярче, чем прежде, поняла, что дочь – это реальность, все остальное – компьютерная игра. У многих было все ровно наоборот, они были преданы интернету, который их постоянно предавал, унося своими картинками все дальше от реальности. В три года с Риммой стало интересно:

– Смотри, какие на небе облака.

– А что они делают?

– Плывут.

– Как они могут, там же нет воды?

Иногда она закатывала сценки со своими куклами, растила их, кормила, воспитывала, а когда куклы ей надоедали, бралась за меня. Я, как все взрослые, плохо поддавалась воспитанию и все время боролась за ощущение естественности в отношениях, не идти на поводу у собственной дочери. Каприз так каприз, ор так ор. Ничего не поделаешь, кризис трех лет, каждый через это должен пройти, чтобы стать человеком, тем более – женщиной.

– Похоже на кризис трех лет.

– А что за кризис?

– Когда ребенок плачет, как тебе кажется, без повода, а повод на самом деле есть. К примеру, он думал, что мама положит кашу в зеленую тарелку, а она положила в белую. Все. Проблема. Потому что он не понимает, почему маме так сложно положить кашу в зеленую тарелку, а ей кажется, что ребенок над ней издевается. То же самое и во всех кризисах среднего возраста. Она думала, что он купит ей красные цветы, он купил желтые, он думал, что она наденет черное платье, она надела – белое. Все. Праздник испорчен. Она думала, что он подарит ей сережки, он подарил автономную зарядку для телефона. Она уныло пытается улыбаться, он не понимает, в чем дело. Вроде полезную вещь купил, но сегодня она оказалась самой что ни на есть бесполезной. Он думал, что она пойдет направо, а она пошла налево. Мы все время придумываем, как должны себя вести близкие люди. А они ведут себя совсем в другую сторону. Обижаемся, злимся, ссоримся до тех пор, пока не перестанем загонять всех в свою примитивную матрицу.

Я встретились с Борисом на пешеходном мосту Святого Ангела через Тибр. Ярко светило солнце, но для Рима было довольно прохладно, даже холодно. Декабрь морозно намекнул, что надо обниматься чаще. Мы обнялись крепко за все три месяца, что не виделись. Ангелы смотрели на нас со всем своим мраморным безразличием.

– Тепло, – произнесла я еще пылающими от поцелуев губами. – Прямо жар по всему телу. Ты не устал? – мои руки продолжали обнимать его.

– Нет. С чего вдруг?

– Я повисла на тебе и не хочу слезать, – подняла я голову к небу. Над головой висел ангел с колонной в руках. Он повернул голову в сторону, будто не хотел видеть, что будет с нами, там, внизу, если он выпустит колонну из рук.

– Ну, обычай еще с шестнадцатого века.

– Какой обычай?

– Вешать на мосту тела казненных преступников.

– И преступниц?

«Откуда он все знает? Откуда? Или опять сверхчувствительность?» – промелькнуло у меня в голове.

– Наверняка.

– Какое приятное наказание, – наконец оторвалась я от Бориса и двинулась вперед к замку Святого Ангела. – Теперь я понимаю, с чего слетелось на мост столько ангелов.

– Да, да. Спасти души, – поспешил за мной Борис.

– А в замке, видимо, жил самый главный?

– Ага, он спас Рим от чумы. Его звали Миша. Архангел Михаил. Однажды он увидел ангела, в этот же день эпидемия закончилась. Вообще в этом здании много чего было: и семейный склеп и тюрьма.

– Какое многофункциональное здание, – заметила Анна, приближаясь к полукруглой стене замка. – Прямо голова кругом.

– В свое время среди заключенных были Джордано Бруно, Галилей.

– А все-таки она вертится. Мне кажется, они говорили о женщине.

– Кто бы спорил.

– Или лучше так. А все-таки она круглая! Круглая … – вот и вертится, – засмеялась Анна и прокрутилась вокруг своей оси.

– Дура? Нет, это не про тебя.

– А что там сейчас?

– Музей. Картины, скульптуры, оружие.

– Оружие?

– Да, хочешь зайдем?

– Нет, времени жалко.

– А если двигаться дальше по улице Примирения, то можно увидеть место гробницы основателя Рима, Ромула. Теперь там церковь Святой-Марии-за-Мостом.

– Прямо за мостом?

– Прямо за мостом – Ватикан.

– Это я помню.

Борис никогда не расспрашивал меня о моих делах, если я сама не начинала рассказывать что-то. Это было удобно. Это было толерантно по отношению к моему личному пространству. Он знал, что скоро я сама его открою, ему останется только вытереть обувь о коврик и войти.

Через некоторое время мы вышли на большую площадь.

– Ты знаешь, что это за часы? – спросил Борис, когда мы зашли в тень обелиска.

– А, наверное, самые солнечные в мире? – вышли мы снова на солнце. – В Риме солнце даром.

– А может, и самые точные. Площадь Святого Петра, – включил гида Борис. – Сердце Ватикана, оно спокойно, несмотря на египетский обелиск, который вонзил в него Цезарь. Время лечит. По сути, это было самоубийство, тремя годами позже Калигула поплатился жизнью за расточительство. Заговорщики нанесли ему более тридцати ножевых ранений.

– Выходит, Калигула их здесь потерял.

– Похоже, даже отняли. Гоп-стоп средь бела дня, пошел в Колизее в туалет. Мужик, часы снимай! Только тихо, без глупостей. А как Цезарь мог без глупостей? Чувствовал мужик, что времени у него не так много.

– А мы терять не будем, надо поторопиться, не хочу торчать в очереди. Я хочу наверх, на купол, – я взяла Бориса за руку и потянула за собой.

На площади было многолюдно. Сверху за нами приглядывали апостолы. Они, в свою очередь, посмотрели на нас как на мучеников, потому что очередь уже была длиннее, чем всякое ожидание.

Мы встали в хвост на улице, медленно продвигаясь под крышу, под покровительство собора. Рядом со входом дежурили гвардейцы. Они несли службу в форме желто-синих арлекинов, с черным беретом на голове и короткой саблей на поясе.

– Симпатичная охрана! – указал на солдат Борис. – Из Швейцарии.

– Я бы даже сказала «сказочная»! Красивая у них форма и смешная.

– А вот содержание суровое, хотя по лицам не скажешь. Кстати, по слухам форму для армии придумал сам Микеланджело.

– Он еще и портным успел побывать. А что у них с содержанием?

– Чуть больше тысячи евро в месяц. Жениться нельзя.

– Да, с такой зарплатой куда уж жениться. Нет, для Италии еще ничего, но на швейцарскую жену точно не хватит. Они что, как монахи живут?

– Не монахи. Монахам хоть можно бороду и усы носить, а этим нет. А с женитьбой действительно все сложно, надо дослужиться до капрала, тогда можешь заводить семью по решению армии.

– Еще скажи по приказу.

– Нет, я серьезно. Причем жена должна быть католичкой.

– Повезло итальянкам, – улыбнулась Анна.

Тем Калигуловским временем очередь двигалась быстро, и скоро Борис купил входные билеты. Сначала лифт, потом лестница, через несколько ничего не значащих фраз и предложений мы по ступенькам поднялись под купол собора.

– Вау, – вышли на смотровую орбиту собора Святого Петра.

Внизу пустовали Ватиканские сады, аккуратно нарезанное на кусочки религиозное угодье.

– Там никого.

– Пускают только по личному разрешению папы римского. А вот и герб Ватикана.

– Симпатичный. Похож на бородатого мужика с косичками из-под короны.

Борис рассмеялся и покачал головой в знак согласия.

Оставив сады, мы медленно двинулись вокруг купола. С другой стороны открылась площадь с солнечными часами.

– Я нашла часы, которые потерял Калигула. Отсюда они действительно как на ладони, даже как на руке. А улицы – это ремешки часов. Смотри, мы поднялись выше апостолов. На несколько минут стали ближе к Богу, чем они, – запела в голосе Анны Сикстинская капелла. По оде ее радости было слышно, что Рим она любила искренне, как ребенок – мать.

Апостолы, как и прежде, смотрели вниз на толпу. Толпа жаждала зрелищ, которые оставили в стенах Ватиканской галереи Леонардо да Винчи, Тициан, Караваджо, Рафаэль и другие гении.

Спустившись с небес, мы решили зайти внутрь собора.

– Красиво! Нет, концептуально, – засмеялась я. – Микеланджело? – вглядывалась она в изящную мифологию мозаики.

– Он самый.

– Тоже ангел Миша.

– Точно, я даже не думал никогда об этом, – улыбнулся Борис.

– А я до сих пор не знаю, о чем ты все время думаешь.

– Видимо, не о том, раз не замечаю очевидное.

– Как говорила одна моя знакомая – «Зачем мне видеть очевидное, когда я могу чувствовать невероятное», – поцеловала я Бориса в щеку и вдохнула запах его лица. Пахло мужеством. Легкая щетина и отголосок какой-то приятной воды, может быть, даже артезианской.

– Неплохая идея…

– Да, мне тоже нравится, – не дала я ему закончить мысль.

– Микеланджело не может не нравиться.

– Кругом он.

– Правда, доводили до ума другие, – тихо произнес Борис.

– Чувствуется, старались слишком, как всякие прилежные ученики.

– Знали бы они, как перестарались. Народ сюда так и тянет со всей планеты каким-то историческим магнитом.

– Народу много, это факт. Но вот почему? За себя ответить не могу. Может, ты знаешь, почему меня так тянет именно сюда, в Рим?

– Не знаю, возможно, ты, как все эти люди, пришедшие сюда, пытаешься найти место в своей вселенной капризов и стихий, хочешь открыть какую-то свою тайну, определить вектор собственного пути к личному счастью или узнать его у римских апостолов, патрициев и художников. Хотя на мученицу ты не похожа. Может быть, это просто исповедь, которая выражается очарованием и впечатлением.

– Про исповедь было хорошо. Красиво.

– Ну не всех же подавать на алтарь жестокой смерти, пусть даже созрели плоды исторического момента. Эта честь предоставляется избранным.

– Почему именно это красивое место вобрало в себя столько зла, столько красоты и святости?

– Что здесь ни сотвори, все прекрасно: и жизнь, и смерть, и созерцание.