Глава 5
Семён.
В коридоре, как вышел от Дока, сразу же связался с Фарой, доложил по всей форме, что живой, иду кататься на лыжах. Она лыжи велела на сегодня отменить, идти в мастерскую пробовать то, что выпарилось из начинки.
Ещё лучше, не смел и надеяться – неспешной рысью двинул к ней, и жизнь моя наконец-то обрела смысл. У меня словно выросли крылья, причём, не только от предстоящего общения с Фарой. С момента возвращения сознания…
Вернее, с мгновенья воскрешения в капсуле регенерации во мне крепло не осознаваемое до поры ощущение, что жизнь с каждым шагом наполняется смыслом. Наверное, это оттого, что впервые в космосе события стали развиваться, как им и положено было по канону – по любимой с детства космической фантастике.
Я, как нормальный герой, погиб от злодейского произвола, меня спасли нормальные инопланетяне, и вот после воскрешения со мной разговаривает мудрый Сидорович…
Хотя это из другой хорошей фантастики, и я всё очень хорошо помню. Вообще, это всё стараниями Воя и Дока больше походило бы на новый день сурка, если бы Фара не задала тот главный вопрос.
То есть не задала, конечно, просто я её так понял – назови мне хоть одну причину, по которой не следует тебя убивать. Если б не она, мне б всё это быстро надоело. Вернее, если б она меня не позвала, я так и влачился за ней, словно больной, как за Иркой весь одиннадцатый класс. Но Фара поставила задачу…
Ира тоже, помнится, ставила задачи, и я сворачивал Эвересты, зажигал Везувии и топил Атлантиды, пока… э… не оказался здесь. Но Фара же совсем не такая! Даже не представляю, как бы её поцеловать, не говоря уж… э… вообще, ни о чём не говоря, просто поцеловать.
Впервые как-то само собой получилось, и в дальнейшем, чем бы я ни был занят, как, наверное, сказал бы Макс, по её команде в моей системе срабатывает аппаратное прерывание нулевого приоритета [int 0000h; «к ноге»].
Буханка эту особенность учитывает и вносит необходимую поправку по времени в зависимости от моего состояния. Или предлагает сначала закончить начатое, например, заправиться и вымыть руки. Ещё в регенерационной капсуле нет связи с искином, а так и оттуда бы подрывался.
Мне кажется, что Буханка меня слегка ревнует к Фаре, очень уж сухо и лаконично передаёт её сообщения, но в целом одобряет наше общение, говорит, оно весьма способствует моей адаптации.
Фара попросила меня – подумать только, попросила! – присматривать за Максом. Не следить, конечно, а постараться сделать так, чтоб ему больше не мыли голову в унитазе.
Она не только за Макса переживает, за всех – экипаж и Буханка для неё неразрывны. Фара выходец из странного мира, где почти не видят различий между человеком и машиной. Судя по её раскосым чёрным глазам, я догадываюсь, от кого произошли чукчи – они тоже одушевляют всё на свете.
А уж как Фара нянчит свои любимые киберсистемы! Хотя вру – Макса она всё-таки выделяет из всех, он тоже сдвинут на искусственном разуме и синтетической душе.
Программист-кибернетик после известного казуса меня избегал, и Фара задачу мне максимально упростила – поставила после обеда с ним в паре драить коридор за штрафные баллы. Кстати, по её настоянию, Буханка мне за пробитие переборки гвоздиком впаяла штрафов на сорок часов хозработ.
Мы с Максом первые минуты сосредоточенно сопели каждый о своём, делая вид, что незнакомы и вообще случайно здесь оказались. Мне эти детские церемонии сразу надоели, и я легко переступив через его гордость. Спросил, когда он отдаст должок.
Макс аж оцепенел на секунду, напряжённо припоминая, что и когда успел мне задолжать. Он бы с большим удовольствием проигнорировал вопрос, но опыт нашего общения говорил за то, что это весьма вероятно осложнениями.
Тоном робота, приговорённого к утилизации, Макс проговорил. – Какой должок?
– Ну, за картошечку, обучалку на выбор, – сказал я как можно небрежнее.
Он открыл чат. – Хорошо, – и сразу его закрыл второпях.
Уточняю человеческим голосом, – что хорошо?
– Я согласен, – снова пришёл текстовый ответ.
Ладно, я терпеливый, спокойно его спрашиваю. – Тебя девочки ведь головой об твёрдое не тукали?
Он смутился! – Специально не тукали.
Сокрушённо вздыхаю. – Значит, мне придётся.
Парень, наконец, соизволил ко мне обернуться.
Говорю. – Ну чего ты вытаращился? Мне терять нечего – Фара пообещала меня угробить. Из-за тебя. Так поверь – я сумею хотя бы перед смертью заставить тебя вежливо разговаривать.
– Перед чьей смертью? – прошептал он.
– Обоих! – отвечаю ему в тон трагическим шёпотом.
– Э… – он всё-таки догадался, что игнорировать меня не получится, и решил просто отделаться, сказал делано небрежно. – Ну, приноси после хозработ треник и полётный скаф в лабу…
– А сейчас? – делаю удивлённые глаза.
– Но мы ведь не можем! – в его голос закралась паника.
– Я всё могу, – говорю со значением, – даже не сомневайся.
– Что тебе на этот раз? – проговорил он тоном робота, обречённого на вечное стояние манекеном в отделе женского белья.
– Ну, сам подумай, – сохраняю серьёзность из последних душевных сил, – обучающие программы для тебя сейчас недоступны. Значит, будешь учить сам.
Макс снова замер, но… в его глазах что-то неуловимо мелькнуло. – И чему тебя учить?
– Э…, – задумчиво морщу лоб, – хочу быть умным, вот!
Он совершенно серьёзно, мне даже показалось, что со скрытым облегчением, заявил. – Отлично! Буханка, зафиксируй наше соглашение.
– Зафиксировано согласие кадет-пилота Семёна на участие в личном экспериментальном проекте программиста Макса по изучению способов увеличения эффективности человеческих мыслительных процессов. Семён, на всё время отработки штрафов ресурсы вашего мозга в полном распоряжении Максима.
– А… – я ещё не всё как следует осознал, но подставу почувствовал ясно.
– А сам виноват, – проворчала Буханка. – Довыпендривался? Будешь знать, как издеваться над слабыми.
* * *
В краткой вводной Макс без нажима и без злорадства дал мне понять, как я попал. Слабым парня я б не назвал, но всё равно жалко его. Он оказался самым из всех нас одиноким, это чувствовалось в каждой фразе.
Он настолько старательно формулировал, обдумывал слова, что мне стало неловко – попросил быть попроще. Он так обрадовался! Тут же на радостях рассказал смешную, по его мнению, историю.
Макс до четырнадцати лет не понимал, что люди бывают намного его глупее. До них не доходил юмор, его били за тупые шутки. Они не понимали простых для Макса слов, его и за это били, чтоб не выделывался. Сверстники просто представить себе не могли, что интеллект вот у этого пацана встречается далеко не у всех взрослых.
Когда Максу исполнилось четырнадцать, ему несказанно повезло – прогресс сделал шаг навстречу, компьютеры появились в пользовании обитателей мигрантского гетто. Родители приобрели чадам подержанный аппарат.
Сначала эксклюзивное право тупить в монитор и тыкать в клаву получили старшие братья, но чем дальше, тем больше времени проводил за компьютером Макс – единственный, кто сам разобрался, куда нужно тыкать, и что после этого будет.
Парень пропал в цифровом пространстве, общение со сверстниками всё больше ограничивалось самым доступным для их понимания оттопыриванием среднего пальца вообще без слов – ему больше не требовались слова.
Он увлёкся программированием, как другие пылкие юноши в его возрасте увлекаются поэзией, только в отличие от большинства Макс родился настоящим поэтом – мастером машинного кода.
Как всякого нормального поэта, его, прежде всего, интересовало, что можно получить от злого реального мира за своё творчество. Но его так и не оставляло то детское удивление, открытие, что люди, родившиеся с одинаковыми в принципе мозгами настолько по-разному ими пользуются.
Попав на Буханку, он подумал, что судьба его могла сложиться иначе, если б не тупость почти всех подряд. Он никого не судил, не злился на людей – считал врагом своим только глупость.
Искин приняла его измышления буквально – как и мне с калибровкой веществ по вкусу, предложила ту самую экспериментальную программу по… ну, вы помните какую. Макс, конечно же, не увидел в предложении ничего необычного и сразу приступил.
Он очень хорошо помнил, как его идеи воспринимали на Земле, поэтому и в космосе не надеялся особо, что все сразу примутся ему помогать. Макс начал программу с себя самого, добился некоторых результатов, потом… э… кое-кто ещё, но это мне знать ни к чему.
И наконец, я сам попросился – вот такой молодец и умница. Я смутился и от безысходности предложил сворачивать вступление и переходить к делу.
– Ладно. Начнём с памяти. Знаешь, как она работает?
– Хорошо работает, ещё никто не жаловался.
– Родной алфавит помнишь?
– Конечно.
– Чётко помнишь?
– Да!
– Назови седьмую и одиннадцатые буквы.
– Что???
– Не злись. Попробуй назвать буквы в обратном порядке.
– Ты издеваешься? Да нахрена это нужно?
– Чтобы ты понял, насколько ты ничего не понимаешь. Вся твоя память, логика, – это цепочки условных рефлексов, ассоциативные связи. Буханка, поставь ему для начала пятнашки.
Искин вывела перед глазами таблицу пять на шесть с закрытыми клетками и отдельно три открытых поля с буквами. Начала объяснять правила игры. Первого штрафного часа мне как раз хватило, чтобы понять, в чём она заключается.
А я ещё жалел эту сволочь! Теперь-то я точно знаю, за что хочу его убить. И убью! Только сначала разберусь в этих пятнашках, а то никак из головы не идут.
