21
Мнимые числа

«ЕСТЬ ОСНОВАНИЯ ПОЛАГАТЬ, что Бонни Рэй Шелби и бывший заключенный Инфинити Джеймс Клайд передвигаются на черном „Додже-Чарджере“ две тысячи двенадцатого года, принадлежащем Малкольму „Медведю“ Джонсону, бессменному телохранителю мисс Шелби, который вчера стал жертвой нападения на заправке. На сегодняшний день врачи оценивают его состояние как серьезное, хотя, по сообщениям полиции, он все еще не может ответить на вопросы следователей.

По неподтвержденным данным, сегодня утром Шелби и Клайд сбежали с места аварии в городе Гаймон, штат Оклахома, но свидетель происшествия записал номер транспортного средства и позднее подтвердил, что в машине передвигались мужчина и женщина, по описанию похожие на певицу и ее спутника.

В довершение ко всему машина, взятая в прокат мистером Клайдом двадцать шестого февраля, не была возвращена в оговоренный срок, и компания, которой принадлежит автомобиль, заявила о его краже. Список обвинений, предъявляемых бывшему заключенному, а возможно, и Бонни Рэй Шелби, продолжает расти».

В автобусе была занята в лучшем случае половина сидений, и мы выбрали себе места слева ближе к концу салона. Нам даже ждать не пришлось: автобус с рычанием подъехал к остановке через десять минут после того, как мы купили билеты у усталой кассирши, которая без проблем приняла оплату наличными и не стала спрашивать у нас документы, хотя сказала, что их нужно будет предъявить на входе в автобус вместе с билетами. Впервые в жизни я порадовалась, что меня зовут Бонита и что именно так я записана в водительском удостоверении. У Финна было довольно запоминающееся имя, но он купил билет, представившись Финном Клайдом, что сразу же сделало его неузнаваемым, поскольку в новостях его называли исключительно полным именем, как какого-нибудь Джона Уилкса Бута, Ли Харви Освальда или Джона Уэйна Гейси. Было четыре утра, усталый водитель взял у нас билеты и, не глядя на нас, молча оторвал контрольные купоны.

Я надела очки, купленные в «Волмарте», – они были одной из немногих вещей, оставшихся у меня после второго похода за покупками, если не считать косметики, – а Финн прихватил две бейсболки с логотипом компании, через офис которой мы выбрались при помощи неожиданно дружелюбного уборщика. Старик решил нам помочь, когда увидел маленькую татуировку на руке Финна. Финн объяснил мне, что это символ тюремного братства, еще одна наколка, которую сразу узнает любой бывший уголовник.

Возможно, уборщик не стал бы нам помогать, если бы увидел, как мой спутник стащил кепки с полки. Но Финн спрятал их под куртку и уже по пути к заправке заявил, что, если нас поймают в этих бейсболках, компания будет только рада бесплатной рекламе.

В очках и кепке я чувствовала себя в относительной безопасности, но, едва Финн опустился на сиденье рядом со мной, я сжала его руку в своей. Напускная храбрость улетучилась, как и адреналин, прилив которого я испытала на сцене. Взгляд Финна, его жадные поцелуи, наш побег от полиции – все это погрузило меня в состояние эйфории, но теперь она схлынула. Мы сидели молча, держась за руки, пока автобус не тронулся, выезжая на шоссе и оставляя позади заправку и наше недавнее фиаско.

Мне снова стало страшно. Хотелось спрятаться от реальности. Слишком часто с нами что-то происходило. Эта череда невероятных поворотов судьбы вызывала у меня смесь шока и восторга, и я давно не чувствовала себя настолько живой, но реальность казалась все безумнее.

У нас заканчивалось время. Нужно было успеть в Лос-Анджелес, чтобы одним своим появлением развеять все слухи. Тогда нас оставят в покое. Все это закончится. Но меня пугала не нехватка времени. Когда мы доберемся до Лос-Анджелеса и опровергнем выдумки обезумевших СМИ… Что, если наши отношения тоже закончатся? И сколько еще машин мы бросим по пути? Какого хрена мы вообще творим?

– Какого хрена мы творим, а? – вздохнул Финн, так точно озвучив мои мысли, что я вздрогнула и уставилась на него. А потом засмеялась.

Несколько человек обернулись в нашу сторону, и Финн, выругавшись, повалил меня к себе на колени. Я уткнулась лицом в его бедро и подождала, пока приступ почти истерического смеха пройдет.

Финн склонился надо мной и уперся лбом в спинку сиденья впереди, образовав что-то наподобие кокона, внутри которого мы могли поговорить, не боясь, что нас подслушают.

– Зачем ты это сделала, Бонни? Зачем вышла петь? Тебе так хотелось внимания, что ты не удержалась? – Он говорил мягко, но озадаченно, словно никак не мог меня понять.

Внутри меня тотчас забулькали пузырьки смеха, несмотря на пропасть непонимания, разделявшую нас. Я так хотела, чтобы Финн понял меня. Мне это было необходимо. Я потеряю его, если не смогу объяснить.

– Мне хотелось спеть для тебя, – сказала я. – Мне нужно было рассказать тебе о своих чувствах так, чтобы ты поверил. А когда я пою, ты слушаешь намного внимательнее.

– Но это было безрассудно. Ты же понимаешь.

От этого упрека у меня защипало глаза. Значит, он злился на меня все это время, но я не знала почему.

– Я думала, что тебе понравилось. Ты… ты поцеловал меня.

– Я поцеловал тебя, потому что это было прекрасно, и ты… – произнес он громким шепотом, – ты вызываешь у меня… какие-то сумасшедшие чувства. Отчаянные, невозможные. Ты заставляешь меня испытывать все эти чувства, и порой я не могу устоять перед ними. Не могу устоять перед тобой.

Я протянула руку к его лицу, выражение которого скрывала темнота. Мне хотелось прогнать его злость. Я провела кончиками пальцев по переносице Финна, разгладила морщинку между бровей, скользнула по подбородку.

– Для этого я и пою, Финн, – шепнула я в ответ. – Чтобы чувствовать. Музыка настоящая, живая. В моей жизни больше ничего настоящего и не осталось. Кроме тебя. Хотя порой мне кажется, что я тебя выдумала. – Я вернулась к мыслям, которые пришли мне в голову в парке, когда я отправилась в туалет прихорашиваться. Образ трехсоткилограммовой женщины стоял у меня перед глазами.

– Ты знаешь, что в математике действительное определяется как все, что не является мнимым? – Голос Финна превратился в мягкую вибрацию на кончиках моих пальцев, которые наконец нашли его губы.

– Что?

– Когда математики придумали мнимые числа, приняли этот термин и дали определение, им пришлось также найти название всему, что не мнимое. С тех пор все не мнимые числа стали называть действительными.

– А мнимое число – это какое?

– Квадратный корень из минус одного.

– И все?

– Любое число, которое получено путем извлечения корня из отрицательного числа, является мнимым. Квадратный корень из минус четырех – это два-и, из минус ста – десять-и.

– А бесконечность – это воображаемое число?

– Нет.

– Значит, действительное?

– Нет. Это вообще не число. Это понятие, которое передает идею беспредельности, недостижимости.

– Я так и знала! Вот видишь, ты просто продукт моего воображения.

Финн засмеялся – совсем тихо, так, что услышала только я.

– Действительное число – это значение на оси координат. Но оно не обязательно указывает на что-то существующее в действительности. Почти все известные числа являются действительными. Целые, рациональные, иррациональные.

– А бесконечность измерить нельзя. – Похоже, я начала понимать.

– Да. – Финн поймал мои пальцы, щекотавшие его губы. – Нет такой точки, которая означала бы бесконечность.

– Но все-таки бесконечность существует.

– Существует, но не в реальности. – Похоже, Финну нравилось играть словами.

– Ненавижу математику, – пробормотала я. Но улыбнулась, когда он наклонился ко мне и поцеловал в губы, показывая, что прощает меня. И я почувствовала, что очень-очень люблю математику.

– Математика прекрасна, – произнес Финн.

– И нереальна, – добавила я, просто чтобы продолжить спор.

– Она не всегда осязаема, как и многие другие замечательные явления. Например, любовь неосязаема. И терпение. И доброта, и прощение, и все остальные добродетели.

– Я несколько лет пыталась найти что-то настоящее, – призналась я, жалуясь, как ребенок. – Но реальность почти всегда уродлива. Красоту поймать сложнее. Вот, например, закат. Он красив и вызывает бурю эмоций. Настоящих эмоций. Но они исчезают, как только солнце сядет. И тебе уже кажется, что закат нереален. – Я вздохнула, не зная, удалось ли мне донести свою мысль. – То же самое с успехом и славой. Всю жизнь думаешь, что они нереальны. А потом вдруг оказывается, что реальны. Ты богат и знаменит. Но по ощущениям ничего не изменилось, поэтому тебе кажется, что все это ненастоящее. И ты продолжаешь искать. Но проходит немного времени… и ты начинаешь мириться с уродливым. Оно повсюду. И ты пытаешься получить хоть какое-то удовольствие. Уродливые вещи тоже могут доставлять удовольствие. По крайней мере, оно настоящее, – настойчиво продолжала я. – Но с каждым разом получить удовольствие все сложнее, и ты все глубже зарываешься в это дерьмо, с головы до ног обмазанный уродством. – В груди начала подниматься волна отчаяния, и Финн, похоже, тоже это почувствовал, потому что поцеловал меня в лоб, потом в веки и в губы, уговаривая сделать перерыв.

– Я понимаю, Бонни Рэй, – сказал Финн, глядя мне в глаза. – Думаешь, я этого не знал? В тюрьме полно уродливых вещей, они окружали меня целых пять лет. Порой мне кажется, что я никогда не сумею окончательно смыть с себя их вонь.

– То, что я чувствую к тебе, Финн… Я никогда раньше ничего подобного не испытывала. Это не просто настоящее, это лучше. Может, суть всей нашей жизни в том, чтобы не дать настоящему убедить нас в том, что ничего другого не существует.

Финн не ответил, и я не знала, сумела ли до него достучаться. Но мне нужно было, чтобы он поверил мне. В моем сердце бушевал шторм, и я посмотрела не него, умоляя услышать меня.

– Может, я больше не стану искать настоящее, – прошептала я.

Глаза Финна блестели в темноте, черты его лица мягко освещала луна, озарявшая мир за окном своим сиянием.

– Зачем мне настоящее, если я нашла Бесконечность?

Через два часа автобус сделал остановку в городе Галлап, штат Нью-Мексико, но мы не стали выходить. Когда он снова тронулся, мы немного поспали. Учитывая, как редко нам удавалось отдыхать всю прошедшую неделю, мы легко отключились под убаюкивающее гудение двигателя. Натянув козырьки бейсболок на лицо, мы поменялись местами, чтобы Финн мог прислониться к окошку, а я – положить голову ему на плечо.

В следующий раз автобус остановился уже в Аризоне, в городе Флагстафф, примерно через три часа. Почти половина поездки была позади. Мы снова решили не выходить: чем меньше внимания мы привлекаем, тем лучше. Пока мы ждали отправления автобуса, я покопалась в сумочке и достала маркер, которым подписала купюру для уборщика.

– Какой нормальный человек вообще носит маркер в сумке? – покачал головой Финн.

– Это профессиональное, Клайд. Я из дома без маркера не выхожу.

– Ты хотя бы здесь автографы не раздавай, ладно? Нам еще несколько часов ехать, и уже стало светло. Так что никаких автограф-сессий и концертов для военнослужащих. – С нами в автобусе ехали несколько солдат, и я уже успела обратить на это внимание Финна, рассказав заодно о своем участии в благотворительном проекте в поддержку американских военнослужащих.

– Придержи коней, Инфинити, – усмехнулась я. – Дай-ка мне правую руку.

Финн послушался. Я сняла колпачок маркера зубами и осторожно добавила еще одну точку к его татуировке. «Клетка» по-прежнему состояла из четырех точек, но вместо одного человека внутри теперь было двое. В смысле – две точки. Финн посмотрел на мои художества и перевел взгляд на меня, вопросительно приподняв брови.

– Ты больше не один. И я тоже. Наверное, мы все еще в клетке… И это моя вина. Но, по крайней мере, мы вместе. – К горлу подкатил ком, и я отвернулась. Ох уж эта женская сентиментальность.

– А ты знала, что два – тоже неприкосновенное число? – спросил Финн через несколько долгих минут, глядя на свою руку.

– Правда?

Он медленно кивнул и провел пальцем по точкам, которых теперь было шесть.

– А шесть называют совершенным числом. Сумма всех его делителей – один, два и три – равна шести. Как и произведение.

– То есть ты хочешь сказать, что вместе мы совершенны и неприкосновенны?

Финн резко поднял глаза, и мне ужасно захотелось, чтобы мы оказались где-нибудь не здесь. Я потянулась к нему и поцеловала. Мне необходимо было прикоснуться к его губам хоть на мгновение. Но я сразу отстранилась, не желая привлекать внимание других пассажиров. Финн забрал у меня маркер, перевернул мою правую руку ладонью вверх и нарисовал на запястье знак бесконечности – плавную черную восьмерку длиной в три сантиметра.

– Я думаю, ты всегда была совершенной и неприкосновенной. Но теперь ты моя. И я тебя никому не отдам. – Его голос прозвучал тихо, но глаза свирепо сверкнули. Мне показалось, что, говоря это, он пытался убедить самого себя.

Прошло почти одиннадцать часов после нашего побега из Альбукерке, когда автобус, вздрагивая, шипя и поскрипывая, остановился возле огромного казино на Фримонт-стрит в центре исторической части города к северу от Лас-Вегас-Стрип. Фримонт-стрит все еще выглядела гламурно и сияла неоновыми огнями, но, если приглядеться, можно было заметить, что чулки у этой красотки рваные, а пудра уже давно не скрывает возраст.

Автобус сделал еще две остановки, и Финн уговорил миниатюрную латиноамериканку, сидевшую перед нами, сходить за сэндвичами и водой для нас и для себя в обмен на внушительную сдачу. Сами мы ни разу не выходили из автобуса за всю поездку, пользуясь встроенным туалетом (фу!), и теперь, спускаясь по ступенькам, я почувствовала, как сильно затекли ноги. Я привыкла путешествовать на автобусе, но тот, на котором я ездила с гастролями, был намного комфортнее рейсового «Грейхаунда», пропахшего выхлопами, куревом и потом. А нам еще предстояло пересесть на автобус до Лос-Анджелеса. Я едва не застонала, вспомнив об этом, и с горечью подумала о миллионах долларов, которые заработала за последние несколько лет.

Билеты до Лос-Анджелеса мы купили сразу, ужасно боясь не успеть – именно теперь, когда мы были так близки к цели. Мы добрались до Вегаса, куда направлялись изначально. Еще совсем немного, и все это безумие должно закончиться.

Автобус, на котором мы приехали, далее менял курс, но был другой, который отправлялся в Лос-Анджелес в восемь вечера. Было три часа дня. И я должна была найти платье, достойное церемонии вручения «Оскара», и смокинг, достойный Инфинити Клайда. Непростая задача, учитывая, что я старалась не привлекать внимания, одетая в пыльные джинсы и бейсболку, с дурацкими очками на носу. Финн распустил волосы, разгладил их руками и снова собрал в хвост. Казалось, долгая дорога никак на нем не отразилась. Финн оставался Финном – высоким, светловолосым и красивым. Посмотрев на него, мне захотелось одновременно улыбаться и плакать.

Он заметил мой взгляд и поймал меня за подбородок.

– Ты что?

– Опять чувствую себя Хэнком Шелби. В смысле грубой и страшненькой. Мне нужно чудесное преображение, но, боюсь, на этот раз «Волмарт» меня не спасет.

– Самое трудное позади, Бонни Рэй. Это же Вегас, город тусовщиков. Мы бы нашли здесь платье даже с завязанными глазами. У нас пять часов, а до магазинов рукой подать. Не плачь, Хэнк, купим тебе красивое платье. – Он подмигнул мне, и я улыбнулась, хотя Финн понятия не имел, во что ввязывается. Я решила, что объяснять нет смысла.

Я еще никогда не была на церемонии вручения «Оскара», но в моей копилке имелись «Грэмми» и премия Ассоциации кантри-музыки. Я прекрасно помнила сверкающие вспышки фотокамер, лица, накрашенные в три слоя, сияющую кожу, ожерелья за миллионы долларов и дизайнерские платья. Я едва не поморщилась при мысли о том, что придется пойти на «Оскар» в расшитом блестками коктейльном платье, как на школьный бал. Я представляла, чего хочу, но не знала, сумею ли найти именно то, что нужно. И платье должно идеально сесть по фигуре. Как и костюм для Финна, что еще труднее. Он был крупнее большинства парней, и, хотя я была в восторге от его нестандартного телосложения, это здорово усложняло задачу.

Я не хотела бродить по улицам в поисках подходящих магазинов. Для этого я слишком устала. Поэтому мы с Финном зашли в один из отелей, уселись на стулья в фойе, и я начала гуглить магазины одежды как сумасшедшая. Все крупные заведения я отмела сразу, решив, что мне понадобится помощь профессионалов, на которую там рассчитывать не приходится. Отвергла я и бутики в отелях, потому что сейчас они были мне не по карману и к тому же славились домашней атмосферой. Я, в красных ковбойских сапогах и розовой куртке поверх черного топика, привлекла бы слишком много внимания.

Мне снова пришлось сдержать подступающие слезы. Я чувствовала себя уродиной, а «Гугл» ничем не мог помочь. Мне был нужен женский совет. У меня возникла куча вопросов. Но я была уверена, что женщины, стоявшие возле игровых автоматов у нас за спиной, ничем мне не помогут.

Я в отчаянии огляделась, и мой взгляд упал на стойку консьержа. За ней стоял стройный мужчина с блестящими, красиво уложенными волосами и щегольским галстуком-бабочкой, одетый в безупречный костюм. Консьерж деловито смахивал пылинки со стойки. Я велела Финну никуда не уходить и направилась к суетливому служащему отеля, надеясь, что он любит моду и не любит сплетни. Я сама чуть не рассмеялась при этой мысли. Таких людей не существует. Одно невозможно без другого. Мода и сплетни неразлучны, как Бонни и Клайд. Моя стилистка знала все обо всех и считала своим долгом рассказать мне. Я часто думала о том, что она рассказывает про меня.

Консьерж заметил меня. Его взгляд скользнул по моей дурацкой бейсболке, и я сняла ее, пытаясь немного распушить волосы, которые под кепкой просто прилипли к голове. Черт! Очки, впрочем, я снимать не стала. Не время для тщеславия. Я поставила сумочку на стойку, и глаза мужчины слегка расширились. Сливочно-желтая кожа выглядела дорого, и во взгляде консьержа мелькнуло одобрение. Если верить бейджику, его звали Пьер. Я не поверила. С другой стороны, всякое бывает. В конце концов, меня саму зовут Бонита.

– Мне нужно платье уровня «Оскара». Изящное, в пол, безо всякой мишуры, четвертого размера. Сегодня. Прямо сейчас. Еще мне нужен костюм для моего спутника, который не придется перешивать, – добавила я, растягивая слова.

Когда я нервничала, мой акцент всегда становился заметнее, выдавая во мне уроженку Теннесси.

Глаза Пьера еще больше расширились, когда он бросил взгляд мне за плечо и увидел сидящего на стуле Финна.

– Вот для этого Тора? – ахнул он.

Я рассмеялась. Финн действительно напоминал Тора.

– Да, для Тора.

– Какой бюджет, милая? – заговорщическим тоном спросил консьерж. О да, этот человек наверняка сумеет мне помочь.

– Две тысячи на платье. Тысяча на костюм. Еще пятьсот на обувь, носки, белье и так далее. Пару сотен на украшения, разумеется, из фальшивых камней, но подделка должна быть убедительной. И чтобы все это осталось между нами.

Пьер сложил губы трубочкой и задумчиво постучал по ним пальцем с аккуратным маникюром. Потом взял телефон и набрал номер. Он повторил в трубку все мои требования, даже про «Тора», и спросил:

– Справишься? – Несколько секунд он слушал, а потом сказал: – Я пришлю их к тебе.