Заблудшая девушка

(Скандал, вдохновивший на роман)

Традиция историй с привидениями полнится отголосками. Обители призраков похожи друг на друга, проклятия действуют единообразно, и всякое готическое повествование чем-то напоминает истории, рассказанные прежде. Работая над «Маленьким незнакомцем», я ловила себя на том, что невольно поверяюсь на оселках жанра и отвешиваю легкие поклоны Диккенсу, По, Ширли Джексон и Генри Джеймсу. Обвисшие желтые обои в одной из комнат Хандредс-Холла – лишь благовоспитанная дань шедевру о душевном расстройстве «Желтые обои», в девятнадцатом веке созданном Шарлоттой Перкинс Гилман. Когда понадобился невозмутимый рассказчик о порой страшных событиях романа, я решила, что на эту роль вполне подойдет неженатый сельский врач, напоминающий ученых холостяков из классических историй о призраках мистера Джеймса.

Однако зародыш «Маленького незнакомца» возник из совсем иного жанра. Его истоком стали мои впечатления от детективного романа Джозефины Тей «Франчайзское дело», написанного в 1948 году; эту книгу я прочла более десятка лет назад, и она в равной степени меня очаровала и растревожила. Дабы прибавить еще один головокружительный виток сему произведению – одному из восьми детективных романов, которые под псевдонимом Тей шотландская писательница Элизабет Макинтош опубликовала в тридцатые и сороковые годы прошлого столетия, – скажу, что его вдохновителем стала знаменитая история о похищении, произошедшая в восемнадцатом веке.

Детали этой истории по праву заслуживают целого романа. В центре событий восемнадцатилетняя лондонская служанка Элизабет Каннинг, которая 1 января 1753 года вышла из дома родственников, тетки и дяди, и направилась к своему хозяину, жившему неподалеку, но до места так и не добралась. Несмотря на яростные усилия родичей и друзей отыскать ее, Каннинг отсутствовала почти месяц. Изнуренная, побитая и явно пережившая ужасное испытание, она объявилась лишь 29 января. По ее словам, в тот вечер в районе Мурфилдс она подверглась нападению двух мужчин, которые шесть часов водили ее по городу, а затем доставили в публичный дом, где некая старуха убеждала ее «ступить на Стезю», то есть стать проституткой. Каннинг отказалась, и тогда злодеи ножом разрезали шнуровку ее корсета, который вместе с чепцом забрали, а саму ее заперли на сеновале, после чего явно о ней забыли. Четыре недели она держалась на хлебных корках и воде, но потом собралась с духом и, разбив окно, совершила побег, вернувшись к матушке.

Ее возвращение произвело фурор в относительно небольшом городе, каким Лондон был в середине восемнадцатого века. В районе Энфилд соседи быстро вычислили дом, ставший узилищем Каннинг, и его хозяйкам – Сюзанне Уэллс по прозвищу Мамаша и Мэри Сквайрес, известной как Цыганка, – тотчас предъявили обвинение в похищении. Однако обе заявили, что девчонку в глаза не видели, у Сквайрес даже имелось хорошее алиби (в вечер похищения она была в Дорсете), а нестыковки в рассказе Каннинг весьма запутывали дело. Каждую сторону поддерживали свои свидетели, за историю ухватились газетчики, и она вызвала чрезвычайно яростную публичную полемику.

Защитники Каннинг, среди которых был романист и мировой судья Генри Филдинг, располагавший ее показаниями под присягой, подчеркивали честность и порядочность девушки. В свою очередь, противники пострадавшей заявляли, что вся история состряпана как алиби, прикрывающее некую темную авантюру. Даже закон колебался. Вначале суд признал Уэллс и Сквайрес виновными: первую приговорили к клеймению и тюремному сроку, вторую – к смертной казни через повешение. Однако пересуд установил, что дело вывернуто шиворот-навыворот, и обвинил саму Каннинг в «злонамеренном порочном клятвопреступлении». Ее выслали в Америку, где она служила домработницей, вышла замуж, родила детей и в 1773 году скончалась в возрасте тридцати восьми лет. Все это время Каннинг упорно держалась своей версии событий, а Уэллс и Сквайрес – своей. Удовлетворительного объяснения месячному отсутствию девушки так и не нашлось, дело навсегда осталось загадкой.

Детали в рассказе Каннинг – похищение в пустынном Мурфилдсе, бордель, отнятый корсет – создают прочную оправу исторического контекста для удивительно живых зарисовок лондонской жизни восемнадцатого века. Однако более широкие, но существенные моменты – подвергшаяся насилию девушка, разъяренная толпа, взрывное столкновение противоречивых заявлений – болтаются в своих рамках, и оттого легко понять, чем они привлекли Тей, великолепную рассказчицу, проявлявшую особый интерес к судебным ошибкам. В своем самом знаменитом романе «Дочь времени» (1951) она пересматривает обстоятельства смерти принцев и выступает в защиту Ричарда III, обеляя невероятно искаженный исторический образ короля. Однако во «Франчайзском деле» писательница идет иным путем и радикально осовременивает свою героиню, приспосабливая ее под тогдашнюю британскую аудиторию. В ее послевоенном беллетристическом изложении Элизабет Каннинг становится Бетти Кейн, пятнадцатилетней девушкой из рабочего класса, жительницей одного из центральных графств, которая после загадочного месячного отсутствия возвращается домой: избитая и ошеломленная, она рассказывает невероятную историю о том, как ее похитили и мучили.

Бетти уверяет, что на остановке ждала автобуса, когда две приличные дамы – одна пожилая, миссис Шарп, и другая помоложе, ее дочь, старая дева Мэрион, – предложили ее подвезти. Они привезли ее в свой дом, накормили едой, в которую было подсыпано снотворное, и стали уговаривать поступить к ним служанкой. Бетти отказалась, и тогда женщины заперли ее в мансарде, где продолжали улещивать, запугивать и бить, но в один прекрасный день ей, вконец измученной, удалось бежать. Поскольку она слыла девушкой честной и, главное, подкрепляла свой рассказ детальным знанием планировки уединенной усадьбы Франчайз, полиция серьезно отнеслась к ее заявлению: мать и дочь Шарп обвинили в похищении человека. Обескураженные женщины обратились за помощью к местному адвокату – тихоне Роберту Блэру. В романе повествование ведется от его лица, сюжет следует за его неустанными попытками обелить семейство Шарп.

Как и дело Каннинг, история Бетти Кейн становится всенародной сенсацией. Ее подхватывает злобная утренняя газетенка, общественное мнение непоколебимо на стороне пострадавшей девицы, обедневших аристократок Шарп величают не иначе как зарвавшейся знатью. Стены усадьбы испещрены надписями «фашистки», оголтелая толпа бьет камнями окна. Роберт пытается опровергнуть показания девушки, чья репутация неуязвима. Лишь в самый последний момент, когда дело доходит до суда, мы узнаем правду о ее исчезновении. Военная сирота, Бетти взревновала горячо любимого сводного брата, объявившего о своей помолвке. История о похищении и заточении была чистой воды выдумкой, предназначенной скрыть то, что в кафе Бетти «подцепила» коммивояжера, с которым под видом его жены укатила в Копенгаген. Отлупила девицу подлинная жена торговца, застукав ее в постели собственного мужа. Невероятно точное знание планировки Франчайза было почерпнуто весьма прозаическим способом: с верхней площадки омнибуса открывался великолепный обзор дома.

Что ж, пересказ истории Элизабет Каннинг кое в чем просто восхитителен. «Франчайзское дело» – изобретательный детективный роман, где есть преступление без трупа, где жертва – само правосудие, а главное оружие – невежество, предвзятость и легкомысленная журналистика. В книге великолепно создана необходимая загадочность, дело против Шарпов выстроено так, что не подкопаешься, а сами они вместе с их спасителем Робертом – любопытные, отделанные персонажи. Все это позволило роману завоевать популярность среди читателей детективной литературы и любовь ее авторов. Он неизменно появляется в списке лучших детективных историй (скажем, в 1990 году роман занял одиннадцатое место среди ста лучших детективных произведений всех времен по версии Ассоциации писателей детективов, а первое место было отдано «Дочери времени»), его неоднократно экранизировали в кино и на телевидении, инсценировали для радио. Впервые я столкнулась с «Франчайзским делом» еще в детстве, когда в субботней телепрограмме увидела фильм, снятый в 1951 году. Много позже, когда память об этой истории поистерлась, моя приятельница, поклонница детективной литературы, дала мне прочесть книгу, которая была частью ее старинной коллекции: издания «Пингвина» с зелеными корешками и «Пана» в старинных суперобложках. Приятельница уверяла, что это лучший из когда-либо написанных детективов.

Книга, захватившая меня с первых страниц, понудила к размышлениям. Затворницы мать и дочь, девушка с невинным личиком и ее странная, но убедительная история о том, как ее заманили в уединенный дом, раздели до исподнего, заперли в мансарде, а потом высекли арапником, – в этом есть что-то весьма необычное, думала я, некий психологический выверт, который до последней страницы заставит теряться в догадках.

В романе почти сразу возникают странности. Шарпы – тяжелые, «неудобные» личности, которых в общине не очень-то любят. Мэрион обратилась за помощью к Роберту именно потому, что ей нужен совет, как она выражается, «человека нашего сорта», – и впрямь, адвокат быстро и уверенно принимает ее сторону благодаря проявлениям светскости, подмеченным в этих женщинах: невзирая на стесненность в средствах (обстановка в доме изящная, но потрепанная), они потчуют его «восхитительным» хересом. И наоборот, Бетти не получает ни единого шанса завоевать адвокатские или наши симпатии. Ее появление в романе в школьной накидке и туфельках на низком каблуке поначалу выглядит интригующим: «обычная девочка, какую не приметишь в строю учеников». Но далее с каждым абзацем возникают сомнения в ее характере. «Она девственница?» – в присутствии пятнадцатилетней героини прямо спрашивает миссис Шарп. А чуть позже нас вместе с Робертом встревожит «безудержное ликование», промелькнувшее на лице Бетти после того, как подтвердилась какая-то мелочь в ее показаниях: «жестокая первобытная радость исказила лицо скромной школьницы, составлявшей гордость учителей и наставников».

Иными словами, если загадка истории восемнадцатого века лишь в том, кто говорит правду – Элизабет Каннинг или ее предполагаемые похитители, – то во «Франчайзском деле» сомнения рассказчика моментально рассеиваются. Здесь загадкой становится сама Бетти, а главными вопросами – зачем ей понадобились ложные обвинения и как она сумела их обосновать. Усилия Роберта добыть факты, скрытые за месячным отсутствием девушки, по мере расширения контекста лишь укрепляют уверенность в ее вине. Скажем, адвокат отправляется на родину Бетти, чтобы больше узнать о ее покойных родителях, и выясняет, что миссис Кейн слыла «плохой матерью и женой», любила «пошалить» с солдатами и в принудительную эвакуацию охотно сбыла дочку с рук. Он посещает дом в «захолустье» грязных улочек, где Бетти скрывалась во время своего исчезновения, и от ее тетки, шумно прихлебывающей чай, узнает, что на летних каникулах развлечения девочки состояли в катанье на автобусе и одиноких походах в кино.

Такие детали, как непутевая мать, нечистота, чай, автобусы, столь же определенно помещают Бетти в ряды рабочего класса, сколь обшарпанная мебель стиля Хепплуайт и великолепный херес относят Шарпов к категории обедневшего дворянства. Пожалуй, это неудивительно для произведения того времени и подобного жанра. В классических британских детективах сильна консервативная жилка, и во «Франчайзском деле» Тей ничуть не скрывает свою нелюбовь к целям, по которым ведет прицельный огонь: французские фильмы, беженцы, профсоюзы, либеральные газеты, ирландские республиканцы, беспечные собачники… Но от враждебности к Бетти, какой проникнут роман, даже оторопь берет. Первоначальная неприязнь Роберта переходит в затаенную ненависть, которую разделяют сочувствующие персонажи, и вскоре авторское отношение к героине приближается к садизму. Мэрион «смакует» мысль о том, что Бетти «измордовали до полусмерти». Невил, младший партнер Роберта, желает «поистязать» ее или хотя бы «раскровянить ей рожу». Сам Роберт намерен «в суде публично ее оголить, сорвав с нее тряпье притворства». Безусловно, это ему по силам. Развязка романа подтверждает циничную правоту среднего класса: с Бетти сорвана личина школьницы, и она предстает маленькой злобной нимфоманкой, под стать своей матери. В финале она получает заслуженную порку, и даже исполнительница наказания инстинктивно чувствует к ней неприязнь: «от этой шлюшки прям с души воротит».

После первого прочтения книга смутила и озадачила. И вновь потрясла меня через несколько лет, когда я собирала материалы сороковых годов для своего романа «Ночной дозор». Однако теперь в жестокости книги замаячил какой-то смысл, она уже казалась менее странной и шальной, и я положила ее в стопку отобранных документов того времени. Я начала понимать, насколько точно Тей приспособила историю Каннинг к послевоенным тревогам консервативного среднего класса, как густо роман пропитан особым страхом перед «проблемой детской и подростковой преступности». Мало кто из его первых читателей слышал о деле Элизабет Каннинг. Однако история Бетти Кейн наверняка напомнила им о другой Элизабет – восемнадцатилетней официантке закусочной Элизабет Джонс, мечтавшей стать стриптизершей. В октябре 1944 года она познакомилась с американским дезертиром; шесть дней они куролесили, воровали и грабили, а закончилось все убийством таксиста. Над этим делом, которое получило известность как «Убийство с ямочкой на подбородке» (у таксиста была такая ямочка), Джордж Оруэлл размышляет в эссе «Упадок английского убийства», написанном в 1946 году. На его взгляд, данное дело ясно отражает тенденцию к тому, что ныне убийство становится результатом морального распада и духовного убожества, тогда как в процветающие времена отравителей вроде доктора Криппена и миссис Мэйбрик оно было частью рассчитанного движения к респектабельности. «Да, – пишет Оруэлл, – вся эта бессмысленная история с ее атмосферой танцзалов, кинотеатров, дешевых духов, вымышленных имен и угнанных машин весьма типична для военного времени». Он также подмечает, что «оскотинивание как результат войны», видимо, добавило ярости в общественное негодование, выплеснувшееся после того, как Джонс получила тюремный срок, а ее подельника повесили. (Стены ее дома в Ните пестрели надписями «Вздернуть ее!» и рисунками виселицы с болтающейся человеческой фигурой.)

Мне кажется, распаленная войной жестокость в преступлениях Джонс и общественном отклике на них нашла свое отражение во «Франчайзском деле». Подобно Элизабет Джонс, Бетти Кейн пребывает в лихорадочном возбуждении, ибо воплощает собой средоточие гендерных, сексуальных и классовых проблем, сильно взбаламученных войной. В романе пятнадцатилетняя Бетти представлена опасной пороговой личностью, способной сойти за школьницу, если на ней ученическая форма, и за шлюху, если подкрасится помадой. (Джонс производила подобное впечатление: «Она миловидна и в школе пользовалась успехом», – записала в своем дневнике удивленная Вера Ходжсон, после того как в газетах появилась статья о преступнице и ее фото.) Для Бетти время ее исчезновения тоже пороговое: она избавилась от надзора школы, но еще не подчинилась установлениям работы. Ее свобода чрезвычайно вредна хотя бы потому, что пока она бесцельно тратит время, катаясь в автобусах и шляясь по киношкам; отчаянно нуждающийся в слугах Франчайз буквально разваливается на части, а Мэрион недопустимо гробится в домашней работе. «Постыдно, когда такая женщина расходует свою жизненную энергию на рутину», – цедит Невил. Автор подразумевает, что рутина – полноправный удел Бетти, и лихо это использует в ее выдумке: дескать, Шарпы улещивали ее на службу у них. В мнимом заточении в мансарде девица получает «кучу простыней», которые нужно подшить. «Нет работы – нет еды», – уведомляет злобная миссис Шарп. Но для этой послевоенной девицы служба домработницей сродни ужасу из сказки братьев Гримм и отвратительна ей, как целомудренной Элизабет Каннинг из восемнадцатого века мерзка проституция.

В сороковые годы внезапно возникла реальная проблема с наймом служанок: военные тяготы и общие перемены в женской занятости увели работниц из домов знати, ибо служба от сих до сих на фабриках и в конторах сулила большее жалованье и независимость. Франчайз являет собой макет обветшалых особняков вроде Аппарка в Суссексе, о котором в своих дневниках пишет историк архитектуры Джеймс Лиз-Милн: после войны там «не имелось слуг вообще» и его аристократические владельцы потчевали гостей обедами в цокольном этаже, а семидесятипятилетняя леди Мэссингберд, хозяйка Ганби-Холла в Линкольншире, по утрам, «стоя на четвереньках», собственноручно драила лестницу. Думаю, трудно недооценить воздействие подобного на людей, которые воспринимали слуг как должное и чье ощущение собственного «я» было неразрывно связано с возможностью приказывать. Им, еще не оправившимся от послевоенных выборов, в результате которых правительство Черчилля было сброшено, а к власти пришли социалисты, Британия конца сороковых казалась непостижимой и враждебной. Лиз-Милн цитирует Иэна Анструтера, который в августе 1947 года вернулся из Вашингтона и был поражен тем, что «впервые в истории Британии высший класс никому не нужен»: «Нынче аристократом быть невыгодно». Популярные писатели, похоже, с ним согласились. В романе Барбары Нобл «Дорин» (1946) представитель среднего класса Джеффри Осборн говорит своей бездетной жене Хелен: «Наш вид вымирает, мы стерилизованные особи»; в «Частном предприятии» (1947) Анджелы Тиркелл некогда милые обитатели Барсетшира превращаются в «самодовольных невежественных уродов», новое лейбористское правительство замышляет «уморить верхушку среднего класса», а обнищавшие сквайры с тоской вспоминают об утраченных былых удобствах.

Вот на такой почти апокалипсической смеси из утрат, неистовой злобы и опасностей покоится консервативная программа «Франчайзского дела». Для Тей – Бетти Кейн воплощает все самое плохое в послевоенной жизни, и неудивительно, что страсти, разожженные ею в романе, несоразмерны с ее авторским присутствием. Наверное, нет ничего странного и в том, что после прочтения книги Тей надолго засела в моей голове. Я поймала себя на том, что все еще думаю о ней, даже закончив «Ночной дозор», в котором затронула влияние войны на сексуальность и отношения полов. Я задумывала еще один роман о сороковых годах, в котором собиралась исследовать трансформацию классовых отношений за десять лет, и мне казалось, что история Бетти Кейн может послужить отправной точкой. Ведь если взглянуть беспристрастно, ее жизнь достойна сожаления: равнодушная мать, сиротское детство, «невероятный красавчик» сводный брат Лесли, чья помолвка ее так огорчает, а вдобавок ко всему раннее созревание, благодаря которому в пятнадцать лет она «снимает» женатого мужчину и выдает себя за его жену. Желчный взгляд нетерпимой Тей не желает признать эти горькие факты, но мне всегда было интересно, что сказала бы сама Бетти, если б ей позволили заговорить своим голосом. В какой-то момент я серьезно подумывала о том, чтобы написать книгу, которая переплелась бы с «Франчайзским делом» и рассказала его предысторию. Потом я решила наново переписать этот роман. В конце концов, он и сам – пересказ древней истории, в которой автор весьма своевольно обошелся с прототипом из восемнадцатого века. Что, если Мэрион с матерью вправду похитили Бетти, раздели до исподнего и отходили арапником? – слегка неуемно фантазировала я. Какая книга из этого выйдет?

Однако я думала не столько о самой Бетти, сколько об угрозе, какую она, по воле Тей, олицетворяет. Роман «Франчайзское дело» являет собой сгусток фобий, в чем-то он даже истерическое произведение. Сейчас мне кажется, что где-то в этой истерии и скрывался зародыш моей очередной книги. Я бесконечно прокручивала в голове эту историю, и наконец в ее ткани протерлась дырочка, сквозь которую просочился новый, совершенно самостоятельный текст. Я увидела обветшалый сельский дом, роскошнее Франчайза, но такой же уединенный. В моем воображении возникло увядающее знатное семейство, которое в конце сороковых могло бы жить в таком доме: стареющая миссис Айрес, пленница ускользающего былого стиля жизни, ее почти безнадежно незамужняя дочь и израненный на войне сын. Озорно подмигнув Тей, я снабдила их юной служанкой по имени Бетти и мягким другом – доктором Фарадеем, который запутается в хитросплетениях их истории, набравшей жути и преобразившей его. В довершение я подселила к ним нечто вроде призрака. Его присутствие в доме сомнений не вызывало, хоть я и сама еще не знала, как он себя проявит. Мне казалось, что лишь некое сверхъестественное существо сумеет нагнать такого же страху, каким пропитан роман Тей, и посеять панику в представителях среднего класса послевоенной Британии.

В результате «Маленький незнакомец» получился не таким, как я его задумывала, – это совсем иной роман, по-своему напряженный и будоражащий. Но мне кажется, что под гладью его слов всегда будет проскальзывать легкая тень «Франчайзского дела», как сквозь текст романа Тей маячит история Элизабет Каннинг.