15

С тех пор прошло больше трех лет. Все это время я без продыху работал. Когда запустили новую систему здравоохранения, я, вопреки своим страхам, не растерял, но приобрел пациентов. Думаю, этому отчасти способствовала моя связь с Айресами, ибо мое имя мелькало в местных газетах и многие, подобно оксфордским переселенцам, сочли меня важной фигурой. Говорят, ныне я популярен, мою методу считают практичной. Я обитаю все в том же старом доме доктора Гилла в верхнем конце Хай-стрит, он по-прежнему вполне подходит холостяку. Однако поселок быстро растет, появилось много новых молодых семей, и амбулатория моя выглядит все более несовременной. С Грэмом и Сили мы поговариваем о том, чтобы объединить наши практики и создать новехонький лечебный центр, который выстроит Морис Бабб.

К сожалению, Родерик так и не оправился. Я питал надежду, что потеря сестры наконец-то избавит его от помрачения – каких еще опасностей ждать от Хандредс-Холла? Но смерть Каролины возымела обратное действие. Во всех трагедиях он винит себя и, похоже, зациклился на том, что должен понести наказание. Родерик столько раз себя поджигал, ошпаривал кипятком и всячески истязал, что его постоянно глушат успокоительным, и от него осталась лишь тень былого юноши. Когда есть возможность, я его навещаю. Теперь это гораздо легче: после того как семейные финансы окончательно истощились, он уже не мог оставаться в весьма дорогостоящей частной клинике доктора Уоррена. Ныне он пациент окружной психбольницы и обитает в палате на одиннадцать человек.

Муниципальные коттеджи на краю парка возымели такой успех, что в прошлом году к ним прибавилась еще дюжина, и это не конец планов. Я бываю в них довольно часто, поскольку среди жильцов много моих пациентов. Домики весьма уютны, на задних дворах разбиты цветники и огороды, устроены качели и детские горки. Единственное новшество – деревянный забор, сменивший сетчатую изгородь. О том просили сами жители – дескать, от вида особняка «мороз по коже». Байки о призраке Хандредс-Холла еще живы, но в основном циркулируют среди подростков и новоселов, которые лично Айресов не знали. Самая расхожая байка гласит: в доме обитает дух служанки, которую истязал жестокий хозяин, и она убилась до смерти, выпрыгнув или выпав из окна верхнего этажа. Девица часто бродит по парку и надрывно рыдает.

Однажды я столкнулся с Бетти. Какие-то ее родственники проживали в одном из коттеджей. Было это месяца через три после смерти Каролины. Я вылезал из машины, когда из садовой калитки вышли парень с девушкой; я прикрыл дверцу, давая им пройти, но девушка остановилась и сказала:

– Не узнаете, доктор Фарадей?

Если б не широко расставленные серые глаза и мелкие кривые зубы, я бы ее не узнал, ей-богу: дешевое, но по моде расклешенное летнее платье, блеклые волосы высветлены и кудрявятся в перманенте, на губах помада, щеки нарумянены. Росту в ней не прибавилось, но тщедушность ее исчезла, либо она придумала способ выглядеть фигуристее. Думаю, ей было почти шестнадцать. По-прежнему живет с родителями, мамаша все «таскается с мужиками», рассказала Бетти; наконец-то получила место на велосипедной фабрике, какое давно хотела. Работа муторная, но девчонки там «потешные»; по вечерам и в выходные часто ходит на танцы в Ковентри. Рассказывая, Бетти висла на руке своего кавалера. Выглядела она года на двадцать два, двадцать три – ни дать ни взять ровесница Родерика.

Она все болтала, однако ни словом не обмолвилась о дознании и смерти Каролины, и я уж подумал, что сия мрачная интермедия не оставила в ней никакого следа. Но тут хозяева дома окликнули ее кавалера, и веселость Бетти слегка угасла.

– Не страшно приближаться к Хандредс-Холлу? – тихо спросил я.

Бетти вспыхнула и покачала головой:

– Нет, но в дом и за тыщу фунтов не войду! И так все время снится.

– Правда?

Мне дом не снился.

– Сны не страшные. – Она сморщила нос. – Чудны́е. Будто миссис Айрес хочет отдать мне свои украшения – брошки и все такое. А я почему-то не беру, и она плачет… Бедная миссис Айрес. Она была такая добрая. И мисс Каролина тоже. Нечестно, что с ними такое случилось, да?

Нечестно, согласился я. Мы грустно помолчали, говорить было не о чем. Наверное, со стороны мы выглядели вполне заурядно, хотя были единственными, кто уцелел в том ужасном крушении.

Тут пригарцевал ее ухажер, и Бетти вновь стала развязной. Она пожала мне руку, потом уцепилась за кавалера, и они зашагали к автобусной остановке. Когда минут через двадцать я вернулся к машине, парочка все еще дурачилась на скамейке: парень усадил Бетти себе на колени, она болтала ногами и хохотала.

До сих пор Хандредс-Холл не продан. Ни у кого не нашлось денег или желания его приобрести. Какое-то время ходили разговоры, что его превратят в окружной педагогический центр. Потом один бирмингемский делец вроде бы хотел перестроить его в отель. Затем все слухи сошли на нет и сейчас почти не возникают. Наверное, людей отталкивает вид имения: сады безнадежно заросли, террасы поглощены сорняками; баловники мелом изрисовали стены, камнями повыбивали окна, и теперь дом похож на засевшего в дебрях смертельно раненного зверя.

Я в нем бываю, когда выдается свободная минутка. Замки так и не сменили, а ключи у меня сохранились. Иногда я вижу, что кто-то – бродяга или самочинный переселенец – пытался проникнуть в дом; однако двери в нем крепки, а репутация его отпугивает непрошеных гостей. Да и красть-то нечего – от вещей, которые не успела распродать Каролина, избавились ее тетка и дядя.

Нижние комнаты я держу запертыми. Последнее время меня беспокоит третий этаж: от непогоды прохудилась сланцевая крыша, в детской семейство ласточек свило гнездо. Я расставил там ведра и заколотил разбитые окна. Иногда я прохожу по всему дому, смахивая пыль и мышиный помет. В зале потолок еще держится, но это лишь вопрос времени, чтобы разбухшая штукатурка обвалилась. Спальня Каролины все больше блекнет. В комнате Родерика даже сейчас слегка тянет гарью… Несмотря на все это, дом сохраняет свою прелесть. В чем-то он даже красивее прежнего, ибо отсутствие ковров, мебели и шумных жильцов позволяет насладиться его симметричными линиями, изумительной чередой тени и света, спокойной анфиладой комнат. Я будто вижу дом глазами его создателя, когда лепнина была целехонька, а стены и потолки безукоризненно чисты. В такие мгновенья ничто не напоминает об Айресах. Дом их словно отринул, точно пружинистый дерн, что не держит следов.

Я ничуть не приблизился к пониманию того, что произошло здесь три года назад. Пару раз я говорил об этом с Сили. Он твердо стоит на своей прежней рациональной позиции: по сути, Хандредс-Холл побит историей и погиб из-за неспособности угнаться за быстро меняющимся миром. На взгляд Сили, отставшие от времени Айресы просто предпочли отступить в самоубийство и безумие. Вероятно, во всей Англии именно так исчезают старые аристократические семьи, говорит он.

Теория его весьма убедительна, но все же порою мне неспокойно. Я вспоминаю добродушного беднягу Плута, загадочные прожоги на стенах и потолке в комнате Родерика, три кровавые капельки, проступившие на шелковой блузке миссис Айрес. Я думаю о Каролине. Представляю ее за миг до смерти на залитой лунным светом площадке. Думаю о ее вскрике – Ты!

Я не пытался напомнить Сили его другую, более странную теорию: дом поглотил некий мрачный зародыш, ненасытное призрачное существо, «маленький незнакомец», выпестованный растревоженным подсознанием кого-то из тех, кто был связан с Хандредс-Холлом. Однако в свои одинокие посещения дома я ловлю себя на том, что я насторожен.

Иногда я ощущаю чье-то присутствие или краем глаза улавливаю какое-то движение, и тогда сердце екает от страха и ожидания: вот сейчас секрет раскроется, я увижу и узнаю то, что увидела и узнала Каролина.

Если Хандредс-Холл обитаем, мне призрак не показывается. Бывает, я резко обернусь – и в треснувшем оконном стекле увижу перекошенное недоумением и тоской чье-то лицо, но затем разочарованно понимаю, что вглядываюсь в собственное отражение.