12

В свой следующий визит я застал в доме Барретта, который по приказу Каролины выдрал из стены переговорную трубу, источник беспокойства. Как я и предполагал, местами оплетка сносилась, и резина под ней напрочь сгнила; сложенная кольцами труба выглядела жалко и безобидно, точно мумифицированная змея. Однако ее исчезновение приободрило миссис Бэйзли и Бетти: понемногу их лица утратили испуганное выражение, в котором они застыли со дня «несчастного случая с миссис Айрес». Сама миссис Айрес решительно шла на поправку. Порезы совершенно зажили. Все дни она проводила в малой гостиной, где читала или дремала в кресле. В ней еще была заметна легкая отрешенность, напоминавшая о пережитом потрясении, но я относил это на счет веронала, который она продолжала принимать на ночь и который, по моему мнению, за недолгое время не мог причинить ей вреда. Я сожалел, что Каролине приходится много времени проводить подле матери, ибо это снижало возможность повидаться с ней наедине. Но вместе с тем я был рад, что в ней поубавилось озабоченности и раздраженности. Казалось, после визита в клинику она примирилась с потерей брата и, к моему великому облегчению, больше не заговаривала о полтергейсте и привидениях.

Хотя загадочные происшествия тоже прекратились – никаких звонков, стуков, шагов и прочих странностей. Дом, по выражению Каролины, «вел себя хорошо». Близился конец марта, один тихий день сменял другой, и я уже стал думать, что странное заклятье тревожности, нависшее над домом, миновало свой пик и, подобно лихорадке, себя изжило.

В конце месяца погода изменилась. Резко похолодало, небо затянулось тучами, выпал снег. После прошлогодней невероятно слякотной зимы он был в новинку, однако изрядно досаждал мне и коллегам – даже с цепями на покрышках «руби» буксовала. На неделю с лишним парк Хандредс-Холла стал совершенно непроезжим, и я, боясь в нем застрять, совершал утомительные объезды. Тем не менее я исхитрялся довольно часто заглядывать к Айресам – оставлял машину у восточных ворот и к дому шел пешком. Конечно, главной моей целью было повидать Каролину, отрезанную от внешнего мира, и проведать миссис Айрес, но и сами пешие прогулки доставляли немалое удовольствие. Вырвавшись из плена заснеженной аллеи, я каждый раз замирал в восхищении: на ослепительно-белом фоне краснокирпичный дом в яркой зелени плюща и ледяном кружеве, скрывавшем его изъяны, выглядел великолепно. Не бубнил генератор, не рычали механизмы на ферме, не гремела стройка, работы на которой приостановил снег. Тишину нарушал только мягкий скрип моих шагов, который я старался еще больше приглушить, дабы не разрушить чары в заколдованном королевстве и замке Спящей красавицы, недавно упомянутой Каролиной. Укрыв стеклянный купол, снег слегка изменил даже интерьер дома: в вестибюле стало еще сумрачнее, а холодный, отраженный побелевшей землей свет из окон создавал в нем причудливые тени.

Самым тихим из заснеженных дней стал вторник, шестое апреля. Я приехал после обеда, рассчитывая, что Каролина, как обычно, сидит с матерью, но миссис Айрес пребывала в обществе Бетти. Устроив между собой столик, они играли в щербатые шашки. В камине потрескивал основательный огонь, в комнате было тепло и душно. Каролина ушла на ферму, сообщила миссис Айрес, вернется примерно через час. Угодно мне подождать? Я огорчился, но сказал, что подожду, поскольку располагал временем до вечернего приема. Бетти пошла приготовить мне чай, а я занял ее место за шашечной доской.

Миссис Айрес играла рассеянно, зевая шашку за шашкой. Через пару партий мы убрали доску, освобождая место для чайного подноса, после чего возникло неловкое молчание. Я не знал, о чем говорить, поскольку за последнее время миссис Айрес утратила интерес к местным сплетням. Все же я поведал несколько историй, которые она вежливо выслушала, но если и отвечала, то рассеянно и как-то замедленно, словно прислушиваясь к более захватывающему разговору в соседней комнате. Наконец мой небогатый запас историй иссяк. Я подошел к французскому окну и посмотрел на сверкающий белизной пейзаж. Миссис Айрес зябко потерла руки и, поймав мой взгляд, сказала:

– Боюсь, вам со мной скучно, доктор. Вы уж извините. Вот что получается, если долго сидишь взаперти. Может, прогуляемся в сад? Глядишь, встретим Каролину.

Предложение меня удивило, но я был рад покинуть душную комнату и сам сходил за одеждой для миссис Айрес. Удостоверившись, что она тепло укутана, я надел пальто и шляпу, и через парадную дверь мы вышли на улицу. С минуту глаза наши привыкали к белизне дня, потом миссис Айрес подхватила меня под руку, и мы, обогнув дом, медленно побрели через лужайку.

Снег, с виду мягкий, точно вспененный шелк, под ногами рассыпчато хрустел. Кое-где его испещряли росчерки птичьих следов, а потом стали попадаться отпечатки крупнее, оставленные собачьими и лисьими лапами. Через пару минут они привели нас к старым хозяйственным постройкам. Здесь впечатление заколдованности было еще сильнее: часы, в мрачной диккенсовской шутке замершие на без двадцати девять, конюшня, двери которой аккуратно заперты на засов, нетронутый инвентарь, густо окутанный паутиной и пылью; казалось, заглянешь внутрь – и увидишь стойла со спящими лошадьми, тоже в густой паутине. Из приоткрытой двери гаража выглядывал капот семейного «роллс-ройса». За постройками шли буйные заросли кустов, где лисьи следы терялись. Неспешная прогулка привела нас к арке в кирпичной стене, за которой простирались старые огороды.

Летом я бывал здесь с Каролиной. В оскуделой жизни семейства огороды стали почти бесполезны и выглядели самой печальной и заброшенной частью парка. Барретт засадил пару грядок, но остальные площади, некогда любовно ухоженные, оставались нетронутыми и зарастали сорняками с тех пор, как их последний раз вскопали под овощи для расквартированных военных. Сквозь стеклянные крыши теплиц пробивалась ежевика. Гаревые дорожки заросли крапивой. Там и сям стояли огромные свинцовые чаши-цветники на тонких ножках; некоторые пьяно покосились – за многие жаркие лета свинец поплыл.

Мы тихо брели по заброшенным огородам.

– Какая жалость! – Миссис Айрес обмахивала с растений снежную оборку и озиралась, словно желая запечатлеть унылую картину. – Мой муж любил эти огороды. Они спланированы в виде спирали – каждый виток меньше предыдущего. Полковник говорил, это похоже на завитки морской раковины. Порой он был такой выдумщик!

Через узкий проход без калитки мы вошли в самый маленький огород, отведенный под лекарственные травы. В центре декоративного пруда я увидел солнечные часы. Наверное, в пруду еще водится рыба, сказала миссис Айрес, и мы подошли взглянуть. Вода замерзла, но под нажимом тонкий лед прогибался, и тогда со дна струйкой поднимались серебристые пузырьки, точно стальные шарики в детской головоломке. Потом в темноте мелькнула золотистая молния.

– Рыба, – тихо обрадовалась миссис Айрес. – А вон еще, видите? Бедняжки, они не задохнутся? Кажется, надо пробивать лунки. Каролина знает, а я вот не помню.

Порывшись в своем скаутском опыте, я сказал, что дырочку можно растопить. У края пруда я сел на корточки, подышал на ладони и приложил их ко льду. Миссис Айрес понаблюдала за мной, затем изящно поддернула подол и примостилась рядом. Лед обжигал. Занемевшие мокрые руки казались резиновыми; я вновь поднес их ко рту и, скривившись, потряс пальцами.

– Вы, мужчины, прямо как дети, – улыбнулась миссис Айрес.

– Так говорят все женщины, – рассмеялся я. – Любопытно почему?

– Потому что это истинная правда. Женщины созданы для боли. Если б мужчины испытали родовые муки…

Она не договорила, улыбка ее угасла. Я опять подышал на руки; задравшийся рукав открыл мои часы. Миссис Айрес скользнула по ним взглядом и уже другим тоном сказала:

– Наверное, Каролина вернулась. Вы же хотите ее увидеть?

– Мне приятно побыть с вами, – учтиво ответил я.

– Не хочу вас задерживать.

Что-то уловив в ее голосе, я посмотрел на нее и понял, что, несмотря на все наши с Каролиной предосторожности, она прекрасно знает, как обстоят дела. Слегка смутившись, я отвернулся и вновь приложил ладони ко льду, потом опять согрел их дыханием и так несколько раз, пока лед не подался и в двух неровных промоинах не открылась чайного цвета вода.

– Извольте, – сказал я, довольный собой. – Теперь рыба может передразнивать эскимосов – ловить мух и прочее. Идем дальше?

Стряхнув воду с пальцев, я протянул руку, но миссис Айрес ее не приняла.

– Я рада за вас с Каролиной, – тихо сказала она, оставаясь на корточках. – Хотя поначалу расстроилась. Когда вы стали вхожи в наш дом, я поняла, что между вами может возникнуть симпатия, и мне это не понравилось. Я старомодна, а вы не вполне та партия, какую я ей прочила. Надеюсь, вы ничего не заметили.

– Думаю, заметил, – помолчав, признался я.

– Тогда прошу прощенья.

Я пожал плечами:

– Разве теперь это имеет значение?

– Вы намерены жениться?

– Да.

– Много о ней думаете?

– Очень. Я много думаю обо всех вас. Надеюсь, вы это знаете. Однажды вы обмолвились, что боитесь быть… брошенной. Когда мы с Каролиной поженимся, я стану заботиться не только о ней, но и о вас, доме и… Родерике. В последнее время вам сильно досталось. Но теперь, когда вам лучше, когда вы стали спокойнее, почти прежней…

Она молчала, и я рискнул продолжить:

– То, что произошло в детской, было так странно. Ужас! Я очень рад, что все это закончилось.

Лицо ее сморщилось в улыбке, загадочной и терпеливой. Миссис Айрес встала, аккуратно стряхнув снег с замшевых перчаток.

– Ох, какой же вы наивный, доктор!

Это было сказано так спокойно, с такой мягкой снисходительностью, что я чуть не рассмеялся. Однако лицо ее сохраняло странное выражение, и я почему-то слегка испугался. Я торопливо встал, но при этом неловко наступил на по́лу своего пальто и едва не грохнулся. Миссис Айрес пошла вперед. Поравнявшись с ней, я коснулся ее руки:

– Что вы имели в виду?

Она молча отвернулась.

– Ведь ничего не было… Неужели вы и сейчас думаете, что… Сьюзен…

– Сьюзен… – прошептала миссис Айрес, глядя в сторону. – Она всегда со мной, повсюду меня сопровождает. Вот и сейчас она здесь, с нами.

На секунду я сумел себя убедить, что она говорит фигурально, – мол, дочь всегда в ее мыслях и сердце. Но тут она ко мне повернулась, и я ужаснулся ее лицу, в котором читались невероятная одинокость, затравленность и страх.

– Господи, почему вы раньше ничего не говорили?

– Чтобы вы меня осмотрели и назначили лечение, сказав, что я грежу?

– Миссис Айрес, дорогая, но вы же и впрямь грезите! Как вы не понимаете! – Я взял ее за руки. – Оглядитесь! Здесь никого нет. Все это лишь в вашем воображении! Сьюзен умерла. Вы это знаете, правда?

– Конечно знаю, – надменно ответила она. – Как же не знать? Моя лапушка умерла… Но теперь вернулась.

Я сжал ее пальцы:

– Разве это возможно? Что за мысли! Вы же разумная женщина! Как она приходит? Говорите! Вы ее видите?

– Нет, пока не видела. Я ее чувствую.

– Чувствуете…

– Она смотрит на меня. Я чувствую ее взгляд. Ведь это она смотрит, правда? Взгляд сильный, точно пальцы; он может коснуться, нажать, ущипнуть…

– Умоляю, перестаньте!

– Я слышу ее голос. Без всяких труб и телефонов. Она со мной разговаривает.

– Разговаривает?..

– Шепотом. – Миссис Айрес наклонила голову, будто прислушиваясь, и вскинула руку. – Вот и сейчас она шепчет.

В ее напряженной позе было что-то невероятно жуткое.

– И что говорит? – растерялся я.

Взгляд ее померк.

– Всегда одно и то же: «где ты? почему не приходишь? я жду».

На мгновенье слова ее будто возникли в парном облачке дыхания, а затем исчезли, съеденные тишиной.

Я замер, не зная, что делать. Минуту назад здесь было так уютно, а теперь казалось, что огороженный клочок земли, из которого единственный узкий выход вел в такое же тесное замкнутое пространство, полнится угрозой. Я уже сказал, что день выдался необычный. Ни ветерка, ни птичьего посвиста, но если б в зябком прозрачном воздухе хоть ветка шевельнулась, хоть что-то прошелестело, я бы непременно заметил. Все было неподвижно, но казалось, будто рядом что-то есть и подкрадывается по белому хрусткому снегу. Мало того, возникло странное ощущение, что оно слегка знакомо, и его робкое приближение следовало бы назвать возвращением. Спина моя напряглась в ожидании шлепка, как в детской игре «салочки». Я выпустил руки миссис Айрес и резко обернулся.

Огород был пуст, снег испятнан лишь нашими следами. Сердце мое колотилось, руки дрожали. Я снял шляпу и отер взмокший лоб. Холодный воздух обжигал влажные щеки и губы.

Нахлобучивая шляпу, я вдруг услышал, как миссис Айрес тихо охнула. Я взглянул на нее: рукой в перчатке она держалась за грудь, лицо ее сморщилось и покраснело.

– Что? Что случилось? – спросил я, но она лишь молча помотала головой.

Видя ее искаженное болью лицо, я подумал о сердечном приступе, а потому, отбросив ее руку, развязал на ней шарф и расстегнул пальто, под которым открылись кофта и шелковая блузка цвета слоновой кости. И вот тут произошло невероятное: я увидел, как на шелке проступили и расплылись, точно чернила на промокашке, невесть откуда взявшиеся три алые капельки. Я оттянул ворот блузки: на коже набухали кровью свежие царапины.

– Что вы сделали? – ужаснулся я. – Как вы умудрились? – В поисках броши или булавки я оглядел кофту, потом ощупал перчатки. Ничего не было. – Чем это вы?

– Моя девочка так хочет, чтобы я была с ней, – опустив взгляд, прошептала миссис Айрес. – К сожалению, она… не всегда ласкова.

Когда я понял, о чем она говорит, меня замутило. Я отпрянул, но потом, осененный догадкой, сдернул с нее перчатки и грубо засучил рукава ее пальто и кофты. На бледных запястьях розовели зажившие порезы, а рядом с ними виднелись новые царапины и странный блеклый синяк, будто оставленный злыми пальчиками, которые защемили да еще провернули кожу.

Перчатки упали на снег. Дрожащей рукой я их поднял и натянул на пальцы миссис Айрес, а потом взял ее за локоть:

– Я отведу вас домой.

– Хотите увести от нее? Знаете, это бесполезно.

– Прекратите! – Я ее встряхнул. – Слышите? Ради бога, замолчите!

Она безвольно качнулась в моих руках, и меня окатило непонятным стыдом, мешавшим взглянуть ей в лицо. Я взял ее за руку, она послушно последовала за мной. Выбравшись из путаницы огородов, мы миновали замершие часы на конюшне, одолели лужайки и вошли в дом. Я сразу отвел ее наверх и лишь в тепле комнаты снял с нее пальто, шапочку и заснеженные боты, а потом усадил в кресло у камина.

Я оглядел комнату, и все предметы – угли в очаге, кочерги, каминные щипцы, стеклянные бокалы, зеркала – вдруг показались опасными, острыми, способными поранить. Я дернул звонок, вызывая Бетти, и лишь потом вспомнил, что Каролина обрезала провод. Выйдя на площадку, я орал в тишину, пока не явилась служанка.

– Не пугайся, – сказал я, опережая все вопросы. – Просто побудь с миссис Айрес. – Я усадил Бетти в кресло. – Сиди здесь, подай, если что понадобится, а я пока…

Честно говоря, я не знал, что теперь делать. В голову лезли мысли о заснеженных дорогах и уединенности имения. Если б в доме была миссис Бэйзли, я бы чувствовал себя спокойнее. Но с одной Бетти в помощницах… Даже саквояж мой остался в машине – ни инструментов, ни лекарств. Ежась под взглядами женщин, я уже паниковал.

И тут внизу раздались шаги по мраморному полу вестибюля. Будто гора с плеч свалилась, когда я выскочил в коридор и увидел поднимавшуюся по лестнице Каролину. На ходу она размотала шарф и стянула берет, отчего ее русые волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Я окликнул ее. Она вздрогнула, посмотрела вверх и зашагала быстрее.

– Что случилось?

– Ваша мать… Погодите…

Я вернулся в спальню и, взяв миссис Айрес за руку, заговорил с ней, как с ребенком или беспомощным инвалидом:

– На минутку я отлучусь, надо поговорить с Каролиной. Дверь оставлю открытой, и вы сразу меня позовете, если что-нибудь вас испугает. Вы поняли?

Она не ответила, вид у нее был усталый. Я многозначительно посмотрел на Бетти, вышел в коридор и увлек Каролину в ее комнату. Не закрывая дверь, я остановился на пороге.

– Что произошло? – спросила Каролина.

Я приложил палец к губам:

– Тише… Каролина, дорогая, ваша мать… Господи боже мой, я ошибся, ужасно ошибся… Казалось, она идет на поправку. Правда же? Но вот сейчас она сказала… О господи! Вы не заметили в ней перемен с тех пор, как я был у вас последний раз? Может, она особенно сильно тревожилась, нервничала, чего-то боялась?

Каролина опешила. Заметив, что я беспрестанно поглядываю на спальню миссис Айрес, она спросила:

– В чем дело? Могу я к ней зайти?

Я взял ее за плечи:

– Послушайте… Кажется, она повредилась.

– Как это – повредилась?

– Она… себя ранит.

Вкратце я рассказал о том, что произошло в огородах.

– Ваша мать измучена, ей страшно! Говорит, Сьюзен всегда подле нее и причиняет ей боль. Я видел царапину, вот здесь, у ключицы. Не знаю, чем она поранилась. На руках ее новые порезы и синяки. Вы их видели? Наверное, заметили, да?

– Порезы и синяки? – пыталась взять в толк Каролина. – Не знаю… У нее нежная кожа, чуть что – синяк… От веронала она неуклюжа…

– Дело не в том. Простите, милая… она… сошла с ума.

Лицо Каролины было непроницаемо. Она шагнула в коридор:

– Я пойду к ней.

Я потянул ее обратно:

– Погодите…

С неожиданной злостью она стряхнула мою руку:

– Вы же обещали! Ведь я давно предупреждала: в доме неладно! Вы посмеялись! Сказали, если делать, как вы говорите, мать поправится. Я с нее глаз не спускала. Целыми днями сидела рядом. Заставляла глотать эти мерзкие пилюли. Вы обещали!

– Простите. Я старался как мог. Все оказалось серьезнее, чем я предполагал. Нам бы только сегодня ее устеречь.

– А что завтра и дальше?

– Обычным лечением тут не обойтись. Обещаю, я сам все устрою. Нынче вечером договорюсь, а завтра ее заберу.

Каролина не поняла.

– Куда заберете? – Она раздраженно тряхнула головой. – Что это значит?

– Здесь ей оставаться нельзя.

– То есть… как Родди?

– Боюсь, это единственный выход.

Каролина прижала ладонь ко лбу, щека ее подергивалась. Я думал, она заплачет, но услышал безрадостный лающий смех:

– Боже мой! Скоро ли придет мой черед?

Я взял ее за руку:

– Не говорите так.

Она передвинула мои пальцы на свое запястье, где бился пульс:

– Я не шучу. Скажите, вы же врач! Сколько мне осталось?

Я ее встряхнул:

– Полагаю, не много, если ваша мать будет здесь и произойдет несчастье. Вот о чем я беспокоюсь. Посмотрите, в каком вы состоянии. Вдвоем с Бетти вам не справиться. Это единственное решение.

– Единственное решение… Снова лечебница.

– Да.

– Нам не осилить.

– Я помогу, найду способ. Раз мы женаты…

– Мы еще не женаты. Господи! – Она стиснула руки. – Вы не боитесь?

– Чего?

– Родовой порчи Айресов.

– Каролина!

– Ведь станут судачить. Я знаю, о Родерике уже говорят.

– Полагаю, мы выше досужей болтовни.

– Конечно, вам-то все равно! – чуть ли не зло проговорила она.

– Что вы хотите сказать? – удивился я.

Каролина смутилась.

– Мать ужаснулась бы тому, что вы хотите сделать. Конечно, если б была в себе. Неужели не понимаете? Когда в детстве мы болели, она пикнуть нам не позволяла. Говорила, семьи вроде нашей… несут особую ответственность и должны быть примером. Дескать, что в нас проку, если мы не лучше и не мужественнее обычных людей. Позор уже то, что вы увезли брата. Вряд ли она позволит так же поступить с собой.

– К сожалению, выбора у нее нет, – мрачно сказал я. – Я опять позову Грэма. Если при нем она будет себя вести как нынче, никаких сомнений не возникнет.

– Она бы предпочла умереть.

– Если оставить ее здесь, она погибнет! Не хочу показаться жестоким, но меня больше волнует другое: это убьет вас. Чего я не допущу. Я раскаиваюсь, что медлил с Родериком. Ошибки я не повторю. Если б была возможность, я бы забрал ее прямо сейчас.

Я посмотрел за окно. Снежный покров еще подсвечивал день, но небо уже стало цинково-серым. Я всерьез прикидывал реальность того, чтобы немедленно увезти миссис Айрес.

– Пожалуй, выйдет. Я дам ей снотворное. Вдвоем мы управимся. Конечно, снег помеха, но нам бы только добраться до Хаттона…

– Окружная психушка? – испугалась Каролина.

– Всего на ночь, пока я все устрою. Есть пара частных клиник, которые, думаю, ее примут, но их надо уведомить хотя бы за день. Сейчас с нее нельзя спускать глаз, вот в чем сложность.

На лице Каролины, наконец-то осознавшей, насколько все серьезно, отразился ужас.

– Вы так говорите, будто она опасна.

– Полагаю, опасна для себя.

– Если б раньше вы дали ее увезти, ничего бы этого не случилось. А теперь вы хотите сбагрить ее в дурдом, словно уличную сумасшедшую!

– Мне жаль, Каролина, но я сам все видел и слышал. Неужели вы думаете, я оставлю все как есть и брошу ее в помрачении, лишь бы не задеть какую-то… сословную гордость?

Каролина спрятала лицо в ковшике рук, придавив пальцами уголки глаз. Секунду она молчала, а потом глубоко выдохнула, словно приняв какое-то решение, и уронила руки.

– Нет, так я не думаю, – сказала она. – Но я не позволю у всех на глазах везти ее в Хаттон. Она мне не простит. Можете забрать ее завтра, но без огласки. К тому времени я… свыкнусь.

Я слегка опешил, ибо столь определенной и решительной видел ее лишь до гибели Плута.

– Ладно, – сказал я. – Но тогда я останусь здесь на ночь.

– Это лишнее.

– Мне будет спокойнее. В восемь у меня дежурство, но в кои-то веки его можно пропустить. Скажу, возникла непредвиденная ситуация. Господи, ведь так оно и есть! – Я посмотрел на часы. – Проведу вечерний прием и вернусь.

– Лучше не надо, – покачала головой Каролина.

– Всю ночь ваша мать должна быть под наблюдением.

– Неужели я сама не справлюсь? Со мной ей ничто не грозит.

Я уже собрался ответить, но тут во мне звякнул некий тревожный колокольчик, и я вдруг вспомнил разговор с Сили. В душе опять встрепенулось гадкое подозрение. Это невозможно, нелепо… Однако невозможные нелепости здесь происходили. Может, в том вина Каролины? Что, если она безотчетно породила некое темное злое создание, которое успешно осаждает дом? Можно ли еще на ночь оставить миссис Айрес беззащитной?

Удивленная моим замешательством, Каролина ждала ответа. Ясные карие глаза ее затуманились подозрением.

– Хорошо, – сказал я, стряхнув наваждение. – Пусть она будет с вами. Об одном прошу: не оставляйте ее одну. И сразу звоните мне, если хоть что-нибудь случится.

Каролина обещала. На секунду я привлек ее к себе, а затем повел в комнату миссис Айрес. Сгустились сумерки, хозяйка и служанка сидели в тех же позах. Я щелкнул выключателем, но вспомнил о молчавшем генераторе; угольком из камина я зажег лампы и задернул шторы. В комнате сразу стало уютнее. Каролина подошла к миссис Айрес и поправила ей седую прядь.

– Доктор Фарадей сказал, ты нездорова, – смущенно проговорила она. – Тебе вправду неможется?

Миссис Айрес обернула к ней усталое лицо:

– Наверное, раз доктор говорит.

– Я побуду с тобой. Чем займемся? Хочешь, я тебе почитаю?

Усаживаясь в кресло, Каролина поймала мой взгляд и кивнула. Мы с Бетти сошли вниз; я спросил, не замечала ли она перемен в хозяйке, каких-нибудь новых порезов и царапин на ее теле.

Служанка помотала головой.

– Миссис Айрес опять хуже? – испуганно спросила она. – Что, снова начинается?

– Ничего не начинается. Я знаю твои мысли и прошу помалкивать. Не гоношись… – Жаргонное словечко само выскочило. – Ничего похожего на то, что было раньше. Просто будь к ней внимательна, не теряйся и делай, что скажут. И вот еще что… – Я взял ее за руку. – Приглядывай за мисс Каролиной, хорошо? Я на тебя полагаюсь. Звони мне, если что-то покажется неладным.

Бетти сжала губы и кивнула, будто повзрослев.

На улице похолодало, темневшее небо лишило снег ослепительного блеска; энергичная трусца по аллее помогла сохранить тепло, но в выстуженной машине меня зазнобило. Слава богу, мотор завелся с первой попытки, и я не скоро, но благополучно добрался в Лидкот. Меня жутко колотило, когда я вошел в дом и встал к печке, прислушиваясь к голосам за стенкой – пациенты собирались на вечерний прием. Дрожь в руках унялась лишь после того, как в умывальнике я подержал их под струей воды, горячей, как кипяток.

Возня с обычными зимними хворями помогла мне прийти в себя. Закончив прием, я тотчас набрал Хандредс-Холл; Каролина заверила, что у них все хорошо, ее чистый сильный голос еще больше меня успокоил.

Потом я сделал еще два звонка.

Сначала я позвонил отставной сиделке, которую знал по госпиталю в Регби; время от времени она принимала на постой моих частных пациентов. Более привычная к физическим немочам, нежели к душевным расстройствам, она была женщина сметливая и, выслушав мой сдержанный рассказ, отозвалась, что охотно приютит миссис Айрес на день-другой, дабы я успел подготовить ей надлежащий уход. Если не занесет дороги, завтра мы будем у нее, сказал я, после чего мы сговорились о цене.

Со вторым звонком я помешкал, ибо хотел просто обсудить ситуацию, а для этого, по справедливости, следовало бы обратиться к Грэму. Однако в результате я позвонил Сили. Он единственный знал все детали. Я почувствовал громадное облегчение, когда, памятуя о телефонистке, без имен, но достаточно ясно обрисовал положение дел и услышал, как посерьезнел мой обычно веселый коллега.

– Скверная новость, – сказал он. – Дело швах, как вы и предполагали.

– Вы не считаете, что я форсирую события?

– Отнюдь! Судя по вашему рассказу, надо поспешать.

– Вот только маловато фактов физического вреда.

– Да на кой они? Умственное расстройство весьма явно. Скажем прямо: кому охота предпринимать подобный шаг в отношении этаких людей, особенно когда имеются… всякие нюансы. Но какой выбор? Дать возможность галлюцинациям развиваться и крепнуть? Если хотите, завтра я съезжу с вами и поддержу вас.

– Нет-нет, я возьму Грэма. Я хотел просто удостовериться… Погодите, не вешайте трубку. Тут еще одно… Помните наш последний разговор?

Помолчав, Сили спросил:

– В смысле, треп насчет Майерса?

– Треп? Знаете… у меня ощущение опасности… Я…

Сили слушал и, не дождавшись окончания фразы, твердо сказал:

– Вы сделали все, что могли. Хватит дергать себя всяким вздором. Помните, что я говорил: здесь требуется внимание. Вот и все. В последнюю минуту наш пациент может заартачиться. Но вы даете ему то, чего в глубине души он сам страстно желает. Не берите в голову и хорошенько выспитесь.

На его месте я бы говорил в точности то же самое. Все еще не вполне убежденный, я пошел наверх, где плеснул себе выпить, выкурил сигарету и без всякого аппетита заглотнул ужин, после чего уныло потащился в Лемингтон.

На дежурстве я был рассеян, и, когда незадолго до полуночи отправился домой, меня все еще терзали сомнения. Словно под магнетическим воздействием мыслей о Каролине и ее матери, я ненароком пропустил поворот на Лидкот и очнулся, лишь поняв, что нахожусь в миле от Хандредс-Холла. Таинственная белизна заснеженного пейзажа только добавила тревоги. В черной машине я чувствовал себя приметным, как бельмо на глазу. Я уж было собрался ехать к Айресам, но сообразил: ничего хорошего в том, чтобы в этакую пору всполошить весь дом. Я развернулся и напоследок бросил взгляд через отбеленные поля, надеясь отыскать огонек или какой-нибудь невероятный знак того, что в Хандредс-Холле все хорошо.

Телефон зазвонил, когда я, невыспавшийся после дурно проведенной ночи, садился к завтраку. В раннем звонке ничего странного не было – с утра пациенты частенько просили добавить их в список визитов. Но уже взвинченный мыслями о предстоящем тяжелом дне, я замер, напряженно прислушиваясь к голосу домработницы, снявшей трубку. Почти сразу она возникла на пороге, озадаченная и встревоженная:

– Извините, доктор, кто-то хочет с вами поговорить, не пойму кто. Вроде бы звонят из Хандредс-Холла…

Бросив нож с вилкой, я ринулся на площадку.

– Каролина? – задыхаясь, проговорил я в трубку. – Это вы?

– Доктор?

Из-за снегопадов связь была плохая, но я расслышал, что по-детски писклявый голос, искаженный слезами и паникой, принадлежит не Каролине.

– Доктор, вы сможете приехать? То есть приезжайте! У нас тут…

Наконец я сообразил: звонит Бетти. Казалось, слова ее вперемежку со всхлипами прилетают с другого конца света.

– У нас… – повторила она, – несчастье…

Сердце мое сжалось.

– Несчастье? С кем? С Каролиной? Что произошло?

– Ох, доктор…

– Господи, я тебя еле слышу! Что случилось?

Внезапно прозвучала ясная фраза:

– Не велено говорить!

И вот тут я понял: дело плохо.

– Хорошо, сейчас приеду!

Слетев по лестнице, я схватил саквояж, пальто и шляпу. Следом спустилась встревоженная миссис Раш. Она привыкла к срочным вызовам на трудные роды и всякое другое, но, полагаю, еще не видела меня столь заполошным.

– Скоро появятся пациенты! – крикнул я. – Пусть ждут, или заглянут вечером, или идут к другому врачу, как хотят!

– Я передам, – сказала миссис Раш, протягивая чашку. – Доктор, вы же не поели, хоть чаю выпейте!

Я глотнул обжигающий чай и стремглав бросился к машине.

Ночью опять шел снег, не сильный, но и его хватило для очередных дорожных каверз. Естественно, я гнал, и машину несколько раз занесло, несмотря на цепи. Слава богу, снег многих удержал дома, встречных машин было мало, иначе я бы добавил бед к уже незадавшемуся дню. То и дело я поглядывал на часы, проклиная вскачь несущиеся минуты. Еще никогда я не чувствовал так каждый ярд пути, достававшийся потом и кровью. У парковых ворот машину пришлось оставить и пехом пуститься по скользкой аллее. Ноги тотчас замерзли, поскольку впопыхах я обулся в легкие туфли, которые мгновенно промокли. На полпути я сильно подвернул лодыжку, после чего ковылял, превозмогая боль.

Шмыгая носом, Бетти топталась на крыльце; по ее виду я сразу понял, что дела хуже некуда. Когда я взобрался на ступеньки, она закрыла огрубелыми руками лицо и расплакалась.

– Куда идти? – крикнул я, раздраженный ее беспомощностью.

Не в силах ответить, Бетти лишь мотнула головой. Дом был тих. Я взглянул на лестницу:

– Наверх? Говори же? – Я тряхнул служанку за плечо. – Где Каролина? Где миссис Айрес?

Бетти ткнула рукой вглубь дома. Сердце мое колотилось в горле, когда я быстро прошагал к малой гостиной и распахнул ее приотворенную дверь.

Каролина сидела на диване.

– Слава богу! – выдохнул я, подкошенный облегчением. – Я думал… сам не знаю, что я думал…

Выглядела она очень странно: лицо ее, даже не бледное, а серое, было абсолютно спокойно; при моем появлении оно лишь чуть дрогнуло, – мол, ну кто там еще?

Я взял ее за руку:

– Что случилось? Где миссис Айрес?

– Наверху.

– Одна?

Я дернулся к двери, но Каролина меня удержала:

– Слишком поздно.

По капле чудовищная история вышла на свет.

Следуя моим указаниям, Каролина неотступно была с матерью. Сначала она вслух читала, а потом, когда миссис Айрес задремала, отложила книгу и велела Бетти принести шитье. Дружелюбные посиделки продолжались до семи часов, после чего миссис Айрес наведалась в уборную, куда сопровождать ее было не вполне уместно. Ополоснувшись, она стала выглядеть «гораздо веселее» и даже захотела к ужину переодеться в платье понаряднее. Как обычно, ужинали в малой гостиной. Миссис Айрес поела с аппетитом. Растревоженная мною, Каролина очень внимательно следила за матерью, но та выглядела «вполне обычно», то есть была «притихшей, усталой и рассеянной, но ничуть не взволнованной». После ужина они послушали музыкальную программу, которой их угостил трескучий радиоприемник. В девять Бетти подала какао, и до половины одиннадцатого они читали и шили. Лишь тогда, рассказывала Каролина, миссис Айрес слегка обеспокоилась. Она подошла к окну и, отдернув штору, посмотрела на заснеженную лужайку. Потом наклонила голову и спросила:

– Ты слышишь?

Но Каролина ничего не услышала. Миссис Айрес стояла у окна, пока сквозняк не прогнал ее обратно к камину. Приступ беспокойства явно миновал: голос ее был ровен, говорила она о всяких мелочах и вновь выглядела «как всегда».

Миссис Айрес казалась столь безмятежной, что Каролине даже было конфузно всю ночь ее караулить. Та сама расстроилась, видя, что дочь умащивается в неудобном кресле, тогда как она раскинулась в постели.

– Так велел доктор Фарадей, – сказала Каролина, и миссис Айрес улыбнулась:

– Ты прямо как мужняя жена.

– Перестань, мама! – смутилась Каролина. – Что за глупости!

Веронал подействовал быстро – уже через три-четыре минуты миссис Айрес спала. На цыпочках Каролина проверила, хорошо ли она укрыта, и, прикрутив лампу, вновь кое-как устроилась на своем некомфортном ложе. У нее имелись термос с чаем и роман, а потому первые два часа пролетели незаметно. Потом глаза устали, и она, выкурив сигарету, просто разглядывала спящую мать, но от безделья ее одолели мрачные мысли. Каролина представила, что будет завтра: явимся мы с Грэмом и заберем миссис Айрес… Моя тревога и увещеванья не медлить ее испугали, но теперь она засомневалась в моих словах. Возникли прежние мысли о том, что в доме обитает нечто, желавшее им зла. Сквозь сумрак глядя на расслабленную мать, она говорила себе: «Он ошибся. Наверняка ошибся. Утром я ему все выскажу. Я не позволю ее забрать. Это чересчур жестоко. Я… сама ее увезу. Завтра же мы уедем. В этом доме ей плохо. Я увезу ее, и она поправится. И Родерика заберу!..»

Мысли пульсировали в голове, будто разгоряченный движок. Каролина посмотрела на часы: было около пяти – ночь миновала свою мертвую точку и качнулась к рассвету. Хотелось в туалет, а еще ополоснуть горевшее лицо. Убедившись, что мать крепко спит, она прошла в ванную, глянув на закрытую дверь в комнату Бетти. Чай в термосе закончился, а глаза еще саднило, и Каролина решила успокоиться очередной сигаретой. Пачка в кармане кофты оказалась пустой, однако она помнила, что в ее прикроватной тумбочке есть еще одна; матушкина спальня хорошо просматривалась из ее комнаты на другой стороне площадки, а потому она зашла к себе и, сев на постель, закурила. Потом скинула туфли, забросила ноги на кровать и, привалившись спиной к подушке, поставила пепельницу себе на колени. В рассказе Каролина неоднократно подчеркнула, что дверь ее спальни была настежь открыта и она видела изножье материной постели, маячившее в потемках. В мертвой тишине дома она даже слышала ровное матушкино дыхание…

А потом вдруг перед ней оказалась Бетти с подносом. Второй поднос с завтраком для миссис Айрес стоял на площадке, и Бетти спрашивала, что с ним делать.

– Что? – просипела Каролина. Очнувшись от глубочайшего сна, она не могла сообразить, почему одетая, но до костей продрогшая полулежит на кровати, а на ее коленях опрокинувшаяся пепельница. Каролина села и растерла лицо. – Отнеси ей завтрак, что за вопросы? Но если она спит, не буди. Оставь поднос возле кровати.

– В том-то и дело, мисс, – сказала Бетти. – Я постучала, но мадам не ответила – наверное, еще спит. А войти нельзя, дверь заперта.

Вот тут Каролина совсем проснулась. Часы показывали начало девятого, сквозь шторы пробивался неестественно-яркий свет снежного утра. Чувствуя противную разбитость от недосыпа, Каролина поспешила к спальне миссис Айрес. Бетти не соврала – дверь была заперта; Каролина постучала, сначала легонько, потом громче, и, не получив ответа, забеспокоилась.

– Мама! – позвала она. – Ты еще спишь?

Никакого ответа. Каролина поманила Бетти – мол, что-нибудь слышишь? Та прислушалась и покачала головой.

– Наверное, разоспалась, – сказала Каролина. – Однако ж дверь… Когда ты встала, она была закрыта?

– Да, мисс.

– Но я же помню… точно помню… обе двери были открыты. У нас есть запасной ключ?

– Кажется, нет, мисс.

– Так я и думала… О господи, зачем я ушла!

Каролину уже трясло, во всю мочь она забарабанила в дверь. Вновь тишина. После этого Каролина пошла путем самой миссис Айрес, когда та столкнулась с необъяснимо запертой дверью – присела на корточки и заглянула в замочную скважину. Отсутствие ключа в личине ее приободрило. Значит, в комнате никого нет, подумала она. Наверное, мать заперла дверь, а ключ взяла с собой. Но зачем? Объяснить невозможно. Каролина выпрямилась и с показной уверенностью сказала:

– Думаю, там ее нет. Наверное, она где-то в доме. В малой гостиной ты смотрела?

– Да, мисс. Я разжигала камин.

– Вряд ли она пошла в библиотеку. И наверху ей делать нечего, ведь так?..

Они уставились друг на друга, вспомнив недавнее ужасное происшествие.

– Пожалуй, я все-таки взгляну, – наконец сказала Каролина. – Жди здесь. Хотя нет… Проверь все комнаты на этом этаже, а затем посмотри внизу. Может, с ней что-то случилось.

Они разошлись на поиски. На третьем этаже Каролина дотошно подергала каждую дверь, окликая мать. Сумрачные коридоры ее не пугали. Как и мне, детская предстала ей унылой, но совершенно пустой и безжизненной. К спальне миссис Айрес они с Бетти вернулись ни с чем. Служанка проверила каждую комнату и даже смотрела в окна – не вышла ли хозяйка на улицу. Однако на свежем снегу следов не было, пальто мадам висело на вешалке, а сухие боты стояли на полке.

Каролина нервно покусывала кончики пальцев. Она снова подергала ручку двери, постучала и окликнула мать. Безрезультатно.

– Дело плохо, – сказала она. – Значит, все-таки она вышла на улицу. Наверное, еще до снегопада, потому и следов нет.

– Без пальто и бот? – ужаснулась Бетти.

Они вновь переглянулись и поспешили к парадной двери. Щурясь от ослепительной белизны дня, Каролина и Бетти торопливо зашагали вдоль южной террасы и растерянно остановились возле ступеней к лужайке, укрытой девственным снежным покрывалом. Каролина повернулась к саду и, ковшиком приложив ладони ко рту, крикнула:

– Мама! Где ты, мама?

– Миссис Айрес! – подхватила Бетти. – Мадам!

Они прислушались, но ответа не было.

– Надо посмотреть в огородах. – Каролина зашагала дальше. – Вчера она там была с доктором Фарадеем. Вдруг ей взбрело снова туда наведаться?

И тут взгляд ее зацепился за легкий изъян в белоснежном одеяле. В снегу посверкивал маленький металлический предмет, похожий на монету. Каролина осторожно приблизилась и поняла свою ошибку: то, что она приняла за вставший на ребро шиллинг, было овальной головкой длинного ключа. Вмиг стало ясно, что это ключ от комнаты миссис Айрес, но было невозможно объяснить, как он оказался на снежной целине. Возникла дикая мысль, что его выронила птица, и Каролина зашарила взглядом, ища сороку или ворону. Но увидела окна материной спальни. Одно было закрыто и зашторено. Другое распахнуто навстречу морозному воздуху. Сердце Каролины замерло. Значит, мать заперлась изнутри и выбросила ключ в окно. Значит, она в комнате, но не хотела, чтобы ее быстро нашли. Каролина догадалась почему.

Она неуклюже побежала по хрусткому снегу (как вскоре побегу я), хватаясь за испуганную Бетти, которую потом увлекла в дом и потащила к лестнице. Ключ холодил пальцы, точно сосулька. Руки так дрожали, что ключ не входил в скважину, и омертвевшее сердце Каролины отчаянно скакнуло: она ошиблась, ключ вовсе не от маминой комнаты…

Но вот замок щелкнул. Каролина повернула ручку и толкнула дверь, которая приоткрылась лишь на пару дюймов, словно что-то тяжелое не давало ей распахнуться.

– Да помоги же! – страшно прохрипела Каролина, и Бетти вместе с ней навалилась на дверь.

Они просунули головы в образовавшуюся щель и вскрикнули. Возле самого порога обмякшая миссис Айрес неловко сидела на пятках, голова ее свесилась, будто в полуобмороке, седые пряди закрывали лицо. От очередного толчка двери голова ее безвольно завалилась набок, и тогда стало ясно, что произошло.

Она удавилась кушаком халата, перекинутым через медный крючок на двери.

Несколько ужасных минут Каролина и Бетти пытались вынуть ее из петли, растереть и привести в чувство. Под ее весом пояс туго затянулся, развязать его было невозможно. Бетти сбегала на кухню за хозяйственными ножницами, столь тупыми, что плетеный шелковый кушак пришлось перепиливать, а потом буквально выдирать из распухшего горла. Висельники являют собой жуткое зрелище, и раздутое почерневшее лицо миссис Айрес выглядело кошмарно. Было ясно, что она мертва несколько часов – тело уже остыло, – но Каролина, по рассказу Бетти, трясла ее и обращалась к ней не ласково и печально, но с шутливой строгостью призывала не валять дурака и немедленно очнуться.

– Она не понимала, что говорит, сэр. – Сидя за кухонным столом, Бетти утирала глаза. – Все трясла ее да трясла. Потом я говорю: надо бы уложить ее на кровать. И вот мы подняли мадам… – Бетти закрыла лицо. – Ох, страсть-то! Она выскальзывала из рук, и каждый раз мисс Каролина просила ее не глупить, словно журила за какую-то оплошность… вроде запропастившихся очков. Потом мы ее уложили, на белой подушке она выглядела еще страшнее, а мисс Каролина будто ничего этого не видит. Я говорю: может, кого-нибудь позвать, мисс? Может, доктора Фарадея? Да, отвечает, позвони доктору, он ей поможет. Я кинулась к двери, а она мне вдогонку, но уже как-то иначе: смотри не говори ему, что случилось! По телефону нельзя! Мама не хотела бы огласки. Скажи, несчастье… Видать, она задумалась над своими словами. Когда я вернулась, она тихонько сидела на краешке кровати. Потом взглянула на меня и говорит: она умерла, Бетти. Будто я не знаю. Да, говорю, мисс, горе-то какое. И мы обе замолчали, чего тут скажешь-то… А потом я задергалась, шибко задергалась. Все тянула мисс Каролину за руку, она встала, а сама будто во сне. Мы вышли, и я заперла дверь. Казалось, некрасиво, что мы бросаем миссис Айрес одну-одинешеньку. Она всегда была такая хорошая, такая добрая… И тут я вспомнила, как совсем недавно мы стояли перед ее дверью, гадали, куда она подевалась, в замочную скважину заглядывали, а все это время она там… Ох! – Бетти опять расплакалась. – Почему же она такой ужас с собой сотворила, доктор Фарадей? Почему?

К тому времени я провел в доме целый час и уже побывал в спальне миссис Айрес. С ключом в руке я стоял перед комнатой и собирался с духом, представляя, как Каролина толкала дверь, которой что-то мешало… Почерневшее распухшее лицо покойницы заставило содрогнуться, но, оказалось, это еще не самое страшное. Когда я распахнул халат, чтобы осмотреть тело, я увидел, что грудь и руки сплошь покрыты синяками и ссадинами. Одни были недавние, другие чуть видимые. Большинство из них являли собой обычные царапины и щипки, но некоторые ужасали своим сходством с укусами. Запекшаяся кровь свидетельствовала о том, что они появились незадолго до смерти – иными словами, в тот относительно короткий промежуток от ухода Каролины в пять утра до появления Бетти с подносом в восемь. Невозможно представить, какой отчаянный ужас пережила миссис Айрес за эти три страшных часа. Под действием веронала она должна была всю ночь крепко спать, однако почему-то проснулась, расчетливо заперла дверь и избавилась от ключа, а затем систематически истязала себя до смерти.

Я вдруг вспомнил наш разговор в огороде и неожиданно возникшие три кровавые капли. Моя девочка не всегда ласкова… Возможно ли? Да? Или что-нибудь еще хуже? Что, если желанием увидеть дочь она приманила некую иную темную силу?

Думать о том было невыносимо. Я задернул труп одеялом. Как и Бетти, меня снедало виноватое желание убраться из комнаты, где таится кошмар.

Заперев дверь, я спустился в малую гостиную. Каролина безучастно сидела на диване; в чашках остывал приготовленный Бетти чай, а сама она сомнамбулически бродила в кухню и обратно, исполняя рутинные обязанности по дому. Я попросил ее сварить крепкий кофе и, выпив чашку, поплелся к телефону.

Мои звонки стали кошмарным эхом вчерашнего вечера. Сначала я позвонил в окружную больницу и договорился, чтобы увезли тело. Потом, еще неохотнее, набрал полицейский участок и в общих чертах сообщил о происшествии; сержант сказал, что приедет снять показания. Затем я сделал третий, последний звонок. Сили.

Он только что закончил утренний прием. На линии трещало, но я был рад помехам, потому что, услышав его голос, секунду не мог произнести ни слова. Наконец я выговорил:

– Это Фарадей. Звоню из того дома. Насчет нашего пациента. Боюсь, он нас обыграл.

– Что? – Сначала Сили не расслышал или не понял, но потом охнул: – Черт! Поверить не могу! Как?

– Скверно. Не по телефону.

– Да, конечно… Господи, вот ужас-то! Вдобавок ко всему еще и это!

– Да. Я вот зачем звоню: помните, я говорил вам о своей знакомой сиделке? Будьте так добры, позвоните ей и скажите, что произошло. Сам я не могу.

– Да-да, конечно.

Я дал ему номер, и еще пару минут мы поговорили.

– Ужасный удар для семьи… для того, что от нее осталось, – сказал Сили. – Для вас тоже. Сочувствую вам, Фарадей.

– Это моя вина. – Из-за помех он недослышал, и я повторил: – Надо было сразу ее забрать. Я упустил шанс.

– Что? Бог с вами! Мы все с этим сталкивались. Если уж пациент вбил себе в голову, вряд ли кто его остановит. Вы же знаете, он всегда исхитрится. Успокойтесь, старина.

– Пожалуй, вы правы.

Но я сам себе не верил. Повесив наушник на рупор, я посмотрел на дверь спальни миссис Айрес, видневшуюся сквозь балясины, малодушно отвел взгляд и поплелся прочь.

В гостиной я подсел к Каролине и взял ее за руку. Пальцы ее были холодны и безжизненны, точно у воскового манекена. Я нежно поднес их к губам; она никак не откликнулась, но лишь наклонила голову, словно к чему-то прислушиваясь. Я тоже напряг слух. В этой позе мы оба застыли, но вокруг стояла абсолютная тишина. Не слышалось даже тиканья часов. Жизнь в доме словно замерла.

Каролина посмотрела мне в глаза и негромко сказала:

– Слышите? Наконец-то дом затих. Что бы это ни было, оно получило все, что хотело. Знаете, что самое ужасное? Чего я никогда ему не прощу? Оно сделало меня своей помощницей.