В четверть четвёртого Люк сидел в своей комнате и искал информацию о вермонтских адвокатах, специализирующихся на законе «О добросовестных практиках взыскания долгов». Пока что никто не спрашивал его, почему он так интересуется этой темой. И никто не спрашивал его о невидимке Герберта Уэллса. Люк считал, что мог бы проверить, мониторят ли его – например, ввести в «Гугле»: как покончить жизнь самоубийством, – но затем решил, что это безумие. Зачем будить спящую собаку? И поскольку это бы не сильно повлияло на его нынешнюю жизнь, лучше было не рисковать.

В дверь кто-то постучал. Она открылась до того, как он успел сказать «войдите». Это была санитар. Высокая, с тёмными волосами, на именной табличке было сказано: ПРИСЦИЛЛА.

– На глазную штуку? – спросил Люк, выключая ноутбук.

– Да. Пойдём. – Ни улыбки, ни весёлости. После Глэдис это было облегчением.

Они прошли к лифту, затем спустились на уровень «В».

– Насколько глубокое это место? – спросил Люк.

Присцилла взглянула на него.

– Не твоё дело.

– Я просто хотел поддержать раз…

– Не стоит. Просто заткнись.

Люк замолчал.

В старой доброй комнате «В-17» вместо Зика был техник с табличкой БРЭНДОН. Вместе с ним присутствовали ещё двое мужчин в костюмах: один с айпадом, второй с доской-планшетом. У них не было именных табличек, поэтому Люк решил, что они доктора. Один из них был очень высоким и с таким брюхом, что утёр бы нос Гарри Кроссу. Он шагнул вперёд и протянул руку.

– Здравствуй, Люк. Я доктор Хендрикс, глава медицинской службы.

Люк просто посмотрел на протянутую руку, не испытывая ни малейшего желания пожать её. Он усваивал новые варианты поведения. Это было интересно, но довольно страшно.

 Доктор Хендрикс издал странный «и-а» смешок, сначала вдохнув, а потом выдохнув.

– Это нормально, совершенно нормально. Это доктор Эванс, глава офтальмологической службы. – Он опять хохотнул на вдохе-выдохе, от чего Люк подумал, что «офтальмологическая служба» – это такой врачебный юмор.

Доктор Эванс, невысокий мужчина с пышными усами, не засмеялся, и даже не улыбнулся. Он даже не протянул руку.

– Значит, ты один из наших новобранцев. Добро пожаловать. Пожалуйста, присаживайся.

Люк сел. Сидеть в кресле было определённо лучше, чем стоять склонившись над ним с выставленной голой задницей. К тому же, он был почти уверен, что это за штука; раньше ему уже проверяли зрение. В фильмах какой-нибудь гений-ботан всегда носит толстенные очки, но у Люка зрение было пока что единица. Он чувствовал себя более-менее спокойно, пока Хендрикс не подошёл со шприцом, при виде которого у Люка упало сердце.

– Не волнуйся, просто ещё один быстрый укол. – Хендрикс опять гоготнул, показав кривые зубы. – Много уколов, прямо как в армии.

– Разумеется, ведь я же призывник, – сказал Люк.

– Верно, абсолютно верно. Не двигайся.

Люк принял укол без возражений. Не было никакой вспышки тепла, но потом начало происходить что-то ещё. Что-то скверное. Когда Присцилла наклонилась, чтобы заклеить пластырем место укола, он начал задыхаться. – Я не могу… – Глотать, хотел сказать он, но не смог. У него сдавило горло.

– Всё в порядке, – сказал Хендрикс. – Это пройдёт. – Это прозвучало успокаивающе, но другой доктор приближался с трубкой, которую, очевидно, собирался засунуть Люку в горло, если возникнет такая необходимость. Хендрикс опустил руку на его плечо. – Дай ему пару секунд.

Люк безнадёжно смотрел на них, по его подбородку стекала слюна. Он был уверен, что их лица будут последним, что он увидит… а потом горло отпустило. Он громко, со свистом, втянул воздух.

– Видишь? – сказал Хендрикс. – Всё хорошо. Интубация не нужна, Джим.

– Что… что вы сделали со мной.

– Совершенно ничего. С тобой всё в порядке.

Доктор Эванс передал пластиковую трубку Брэндону и занял место Хендрикса. Он посветил фонариком в глаза Люка, а потом взял маленькую линейку и измерил расстояние между ними. – Корректирующие линзы?

– Я хочу знать, что это было! Я не мог дышать. Не мог глотать!

– С тобой всё в порядке, – сказал Эванс. – Теперь можешь. Цвет возвращаются к норме. А теперь ответь: ты носишь линзы?

– Нет, – сказал Люк.

– Хорошо. Пожалуйста, посмотри прямо.

Люк посмотрел на стену. Ощущение, что он забыл, как дышать, пропало. Брэндон опустил белый экран, затем приглушил свет.

– Продолжай смотреть прямо, – сказал доктор Эванс. – Если отвлечёшься в сторону, Брэндон наградит тебя пощёчиной. Если отвлечёшься ещё раз, он ударит тебя током – напряжение маленькое, но очень болезненное. Ты понял?

– Да, – ответил Люк. Он сглотнул. Теперь всё было в порядке, горло пришло в норму, но сердце продолжало учащённо биться. – А АМА знает об этом?

– Лучше заткнись, – сказал Брэндон.

Кажется, «заткнись» – это любимое слово в этих стенах, подумал Люк. Он сказал себе, что всё позади и теперь это обычная проверка зрения; другие дети прошли через неё и остались целы, но он продолжал глотать, проверяя, что снова может делать это. Они покажут таблицу для зрения, он прочитает её и всё закончится.

– Смотри прямо, – протянул Эванс. – Глаза на экран и никуда больше.

Включилась музыка, скрипки заиграли что-то из классики. Должно быть, для успокоения, предположил Люк.

– Прис, включи проектор, – сказал Эванс.

Вместо таблицы в центре экрана появилось синее пятно, слегка пульсирующее, что было похоже не сердцебиение. Поверх него появилось красное пятно, заставив Люка подумать об ЭАЛе: «Извини, Дэйв». Следующим появилось зелёное пятно. Красное и зелёное синхронно пульсировали вместе с синим, затем все три начали мигать. Затем к ним добавилось ещё по одному, затем по два, а затем по дюжине. Вскоре весь экран был покрыт сотнями цветных мигающих точек.

– Смотри на экран, – протянул Эванс. – На экрааан. И никуда больше.

– Значит, если я не вижу их сам, вы показываете их на экране? Что-то вроде стимуляции? Это не…

– Заткнись, – сказала Присцилла.

Теперь точки начали кружиться. Они вихрем летали друг за другом, некоторые кружились по спирали, другие собирались вместе, третьи образовывали круги, которые поднимались вверх, вниз и пересекались между собой. Скрипки ускорились и классическое звучание превратилось во что-то, вроде сельской кадрили. Теперь точки не просто двигались, они превратились в электронный рекламный щит, как на Таймс-Сквер, с погасшими светодиодами, от которого может стать хреново. Он почувствовал, что ему сейчас станет хреново. Он подумал о Гарри Кроссе, блюющем через сетчатое ограждение, и понял, что окажется на его месте, если будет продолжать смотреть на эти бешено кружащиеся цветные точки, а блевать ему не хотелось, потому что всё окажется на его коленях, это…

Брэндон отвесил ему пощёчину, крепкую и жирную. Звук был такой, будто одновременно вблизи и вдалеке хлопнула маленькая петарда.

– Смотри на экран, приятель.

Что-то тёплое потекло по его верхней губе. Сукин сын попал не только по щеке, но и по носу, подумал Люк, но это было не так уж важно. Эти кружащиеся точки вторгались в его голову, захватывали мозг, как энцефалит или менингит. Как заболевание, каким они, собственно, и были.

– Ладно Прис, выключай, – сказал Эванс, но она, должно быть, не услышала, потому что точки никуда не делись. Они расширялись и съёживались, и каждый раз становились всё больше: шире, а затем уже, шире и уже. Они становились трёхмерными, вылетая на него с экрана, и возвращаясь назад, вперёд и назад…

 Ему показалось, что Брэндон что-то сказал о Присцилле, но, кажется, он услышал это у себя в голове. А ещё кто-то громко кричал. Может, он сам?

– Молодец, Люк, хороший мальчик. – Голос Эванса доносился откуда-то издалека. Будто из стратосферы. А, может, с обратной стороны луны.

Появилось больше цветных точек. Теперь они были не только на экране, они были на стенах, кружились на потолке, повсюду вокруг него, и внутри него. В последние секунды перед тем, как он потерял сознание, Люку пришла мысль, что они буквально заменяют ему мозг. Он увидел свои руки, парящие среди точек света, увидел, как они скачут и бегают по его коже, и понял, что мечется в кресле из стороны в сторону.

Он хотел сказать «У меня припадок, вы убиваете меня», но из его рта вырвался лишь жалкий булькающий звук. Затем точки пропали, он упал с кресла и погрузился в темноту, что было облегчением. Боже, какое же облегчение.