По мере проведения времени в маленьком южном городке, Тим Джеймисон погружался в умиротворяющую рутину. Он не собирался оставаться в Дюпре до конца своих дней, но, по крайней мере, мог задержаться до Рождества (возможно, с крошечной искусственной ёлкой в своей крошечной квартире над гаражом) и даже до следующего лета. Этот город не был культурным оазисом, и он понимал, почему дети страстно пытались сбежать от его монотонной скуки, хотя сам Тим наслаждался ею. Он был уверен, что со временем его отношение переменится, но пока что получал удовольствие.

Подъём в шесть вечера; ужин в «Бевс» – иногда в одиночку, иногда в компании кого-нибудь из помощников; патрулирование в ближайшие семь часов; завтрак в «Бевс»; работа на автопогрузчике в «Дюпре Сторадж энд Вэрхаузинг» до одиннадцати; сэндвич и кола или сладкий чай на обед в тени железнодорожного депо; возвращение к миссис Баркетт; сон до шести. В выходные он иногда спал по двенадцать часов подряд. Читал юридические триллеры Джона Гришема и всю серию «Песнь Льда и Пламени». Ему очень нравился Тирион Ланнистер. Тим знал о существовании ТВ-сериала, основанного на книгах Мартина, но не чувствовал необходимости смотреть его – воображение способно было нарисовать любых драконов.

Будучи полицейским, он хорошо ознакомился с ночной стороной Сарасоты, настолько же отличающейся от беззаботных дней Дюпре, как мистер Хайд от доктора Джекилла. Ночная сторона часто была отвратительной, иногда опасной, и хотя он никогда не опускался до использования мерзкого полицейского жаргона в отношении мёртвых наркоманов или избитых проституток – ЖСЛН: жертв среди людей нет, – десять лет в полиции сделали его циничным. Иногда он приходил с этим ощущением домой (часто, если уж на чистоту), которое стало частью кислоты, разъедающей его брак. Это же ощущение, как он полагал, отводило любые мысли о том, чтобы завести ребёнка. Слишком много плохого творилось вокруг. Слишком много всего, что могло обернуться бедой. И аллигатор на поле для гольфа – наименьшее из всего этого.

Когда он взялся за работу ночным стучащим, он не думал, что у городка с населением в пятьдесят четыре сотни человек (большая часть из которых проживала на сельских окраинах) может быть ночная жизнь, но у Дюпре она была, и Тиму она пришлась по вкусу. Люди, с которыми он встречался ночью, фактически были лучшей частью работы.

Например, миссис Гулсби, с которой он обменивался взмахом руки и тихим приветствием почти каждую ночь, начиная с первой смены. Она сидела на крылечном диване-качалке, медленно покачиваясь вперёд и назад, и потягивая из чашки то, что могло быть виски, содовой или ромашковым чаем. Иногда она всё ещё сидела там, когда он возвращался обратно. Фрэнк Поттер, один из помощников шерифа, с которым он иногда ужинал в «Бевс», сказал ему, что миссис Джи год назад осталась без мужа. Фура Венделла Гулсби слетела с дороги во время снежной бури в Висконсине.

– Ей нет и пятидесяти, но Вен и Эдди были женаты очень, очень долго, – сказал Фрэнк. – Скрепили союз, когда ещё оба были недостаточно взрослыми, чтобы голосовать или купить выпивку. Как в песне Чака Берри о свадьбе подростков. Обычно такие браки не держатся долго, но их продержался.

Также Тим познакомился с Сиротой Энни, бездомной женщиной, которая часто ночевала на матрасе под открытым небом в переулке между офисом шерифа и бакалейным магазином. У неё также имелась маленькая палатка в поле позади депо, в которой она спала в дождливую погоду.

– Её зовут Энни Ледо, – ответил Билл Уиклоу на вопрос Тима. Билл был самым возрастным из помощников шерифа, работал на полставки и казалось знал всех жителей города. – Она ночует в этом переулке уже много лет. Предпочитает там, нежели в палатке.

– А что она делает с приходом холодов? – спросил Тим.

– Отправляется в Йемасси. Чаще всего её отвозит Ронни Гибсон. Они, кажется, родственники, тройные кузины или что-то в это роде. Там есть приют для бездомных. Энни говорит, что не ночует в нём без нужды, потому что там полно сумасшедших. А я ей отвечаю: кто бы говорил, подруга.

Каждую ночь Тим проверял её в переулке, а один раз, после смены на складе, сходил посмотреть на палатку, главным образом из простого любопытства. Перед входом в землю были воткнуты три бамбуковые палки с флагами: звёздно-полосатый, флаг конфедератов и третий, который Тим не узнал.

– Это флаг Гайаны, – сказала она в ответ на его вопрос. – Нашла в мусорном баке позади «Зонис». Ничего такой, да?

Она сидела в мягком кресле, покрытом прозрачной клеёнкой, и вязала шарф, который был настолько длинным, что сгодился бы гиганту из книг Джорджа Р. Р. Мартина. Она была достаточно дружелюбной, не проявляла ни единого признака того, что коллега Тима из Сарасоты называл «параноидным синдромом бездомного», но любила слушать ночные разговорные передачи на радио WMDK, и порой её диалог уходил куда-то в сторону, касаясь таких тем, как летающие тарелки, заместители и одержимость демонами.

Однажды ночью, когда он нашёл её в переулке, лежащей на надувном матрасе и слушающей маленький радиоприёмник, он спросил, почему она ночует в переулке, а не в довольно приличной палатке. Сирота Энни – возрастом около шестидесяти или около восьмидесяти – посмотрела на него так, будто он был чем-то недоволен.

– Здесь я рядом с по-ли-ци-ей. Вы знаете, что там позади депо и хранилищ, мистер Джей?

– Кажется, лес.

– Лес и болота. Мили топей, грязи и валежника, которые тянутся до самой Джорджии. Там водятся всякие твари и некоторые плохие люди. Когда поливает и мне приходится оставаться в палатке, я говорю себе, что вряд ли кто-то выйдет оттуда в грозу, но всё равно сплю плохо. У меня есть нож, и я держу его под рукой, но не думаю, что он поможет против какой-нибудь болотной крысы

Энни была худой, почти тощей, поэтому Тим начал приносить ей маленькие угощенья из «Бевс» перед короткой сменой погрузки и разгрузки на складе. Иногда это был пакетик варёного арахиса или шкварки «Макс», иногда – «лунный» пирог или вишнёвый. Один раз это была банка огурчиков «Виклз», которую она схватила и крепко прижала между своих тощих грудей, смеясь от радости.

– «Виклз»! Не ела их с тех пор, как Гектор был щенком! Почему вы так добры ко мне, мистер Джей?

– Не знаю, – ответил Тим. – Думаю, вы мне просто нравитесь, Энни. Можно мне один?

Она протянула ему банку.

– Кончено. Всё равно вам придётся открыть её – мои руки сильно болят из-за артрита. – Она протянула их, показывая настолько скрюченные пальцы, что они были похожи на коряги. – Я всё ещё могу шить и вязать, но Бог его знает, надолго ли это.

Он открыл банку, слегка поморщился от сильного запаха уксуса, и выудил один огурчик, который был покрыт чем-то, что по мнению Тима, могло быть формальдегидом.

– Дайте сюда! Дайте сюда!

Он протянул ей банку и съел огурец.

– Господи, Энни, мой рот может навсегда отняться.

Она засмеялась, обнажив несколько оставшихся зубов.

– Лучше есть их с хлебом и маслом, и с холодненькой «Эр-Си». Или с пивом, но я больше не пью.

– Что это вы вяжете? Шарф?

– Господь не придёт в своём собственном одеянии, – сказала Энни. – А теперь идите, мистер Джей, и исполняйте свой долг. Остерегайтесь людей в чёрных машинах. Джордж Оллман всё время говорит о них по радио. Вы ведь знаете, откуда они берутся? – Она хитро посмотрела на него. Возможно, она шутила. Или нет. С Сиротой Энни нельзя было сказать наверняка.

  Ещё одним обитателем ночной стороны Дюпре был Корбетт Дентон. Он был городским парикмахером, прозванным в округе Барабанщиком за какой-то подростковый «подвиг», о котором никто толком ничего не знал, кроме того, что его на месяц отстранили от занятий в местной школе. Возможно, он и был шальным в молодые годы, но то время осталось далеко позади. Сейчас Барабанщику было около шестидесяти или перевалило за шестьдесят, он был полноват, с лысиной и страдал бессонницей. Когда ему не спалось, он сидел на крыльце своей парикмахерской и смотрел на пустую главную улицу Дюпре. Пустую, если не считать Тима. Обычно они перекидывались парой стандартных фраз, как и положено знакомым, – о погоде, бейсболе, ежегодной городской ярмарке, – но однажды ночью Дентон сказал то, что встревожило Тима.

– Знаешь, Джеймисон, вся эта жизнь, которую мы проживаем, – не настоящая. Это просто игра теней и я, например, буду рад, когда свет погаснет. В темноте все тени исчезают.

Тим присел на ступеньку под вывеской, спираль которой была выключена на ночь. Он снял очки, протёр их рубашкой и снова одел.

– Позвольте сказать, что я думаю.

Барабанщик Дентон щелчком отправил окурок в сточную канаву, где тот разлетелся вспышкой искр.

– Валяй. Между полуночью и четырьмя утра все должны высказываться совершенно свободно. Таково моё мнение.

– Вы говорите так, будто страдаете от депрессии.

Барабанщик рассмеялся.

– Буду звать тебя Шерлок.

– Вам нужно сходить к доктору Роперу. У него должны быть таблетки, которые вернут вам настроение. Моя бывшая принимала такие. Хотя, вероятно, она чувствовала себя гораздо лучше, когда перемывала мне кости. – Он улыбнулся, чтобы показать, что это была шутка, но Барабанщик Дентон не улыбнулся в ответ, а просто поднялся на ноги.

– Я знаю об этих таблетках, Джеймисон. Они как алкоголь или травка. Или как экстази, который подростки принимают в наши дни, когда идут отрываться, или как они это называют. Всё это заставляет тебя ненадолго поверить, что мир кругом – реален. Что, всё имеет значение. Но это не так.

– Да ладно, – тихо произнёс Тим. – Не может быть.

– А я считаю, что только так и есть, – сказал парикмахер и направился в сторону лестницы, ведущей в его квартиру над парикмахерской. Его походка была медленной и неуклюжей.

Тим с тревогой посмотрел ему вслед. Он подумал, что Барабанщик Дентон был одним из тех, кто может однажды в дождливую ночь наложить на себя руки. И забрать с собой собаку, если она у него есть. Как какой-нибудь египетский фараон. Он решил рассказать об этом шерифу Джону, затем подумал о Венди Галликсон, которая всё ещё косо поглядывала на него. Меньше всего ему хотелось, чтобы она или кто-нибудь из помощников подумал, что он пытается выслужиться. Он больше не был полицейским, теперь он просто ночной стучащий. Лучше не заморачиваться.

Но он не перестал думать о Барабанщике Дентоне.