55

Кто бы мог подумать – я снова еду в «Тако белл», теперь с Лав. И это чертовски необычно. У нее округлился животик, и ее потянуло на мексиканский фастфуд. Что тут скажешь? Близнецы! Мы, конечно, не заказываем все меню, как с Форти, а ограничиваемся гордитами и двумя тако с курицей. Еще Лав просит взять газировки, хотя обычно не переносит сахар. Я улыбаюсь и говорю, что здоровое питание может подождать до завтра.

Помню, что женщины обожают диваны, поэтому выбираю соответствующий столик у окна, подальше от того места, где мы обычно встречались с Форти.

Лав насыпает льда в наши стаканы и разбавляет колу лакричной газировкой.

– Так мне больше нравится, – объясняет она.

– Мне тоже. Может, мы здесь и поженимся…

– Ты что, делаешь мне предложение? В «Тако белл»? Без кольца?

Я киваю. Она хохочет и заявляет:

– Ой, сейчас описаюсь.

– На таком маленьком сроке не должна бы, – возражаю я (так пишут в книгах для беременных).

Мы держимся за руки.

– Ну так что, ты согласна?

– Да, – отвечает Лав. – Только, пожалуйста, не скручивай мне кольцо из соломинки. Ладно?

– Договорились.

Мы ждем заказ и обсуждаем, как обставить детскую, где жить после родов, когда всем рассказать о беременности. Я говорю, что хотел бы попробовать написать сценарий и уже даже придумал название – «Обманщики» – и сюжет про литературного негра. Лав хвалит задумку и заявляет, что Форти с первого дня знакомства разглядел во мне писателя.

Мы пялимся на машины, проносящиеся по шоссе Пасифик-Кост, и вспоминаем похороны. Лав говорит, что я произнес потрясную речь, и ей хочется пересмотреть ее сегодня вечером.

– Жутковатое желание, да? – спрашивает она.

– Совсем нет. Смерть – вот что жутко.

Наш заказ готов, я иду за ним к стойке. Там какой-то новый парень, который не знает меня и уже никогда не узнает Форти. Лав набрасывается на гордиту, и начинка валится ей прямо на грудь. Теперь я хохочу так, что чуть в штаны не писаюсь. Беру тако и специально откусываю неаккуратно, чтобы тоже измазаться. Она смеется. Только моя Лав может выглядеть секси с фаршем на футболке.

Выскальзываю из-за стола и подсаживаюсь к ней. Она вся подается мне навстречу, словно цветок к солнцу. Я целую ее. Губы ее трепещут, будто в первый раз, а рука скользит по моей спине, будто мы знаем друг друга вечность.

– Люблю тебя.

– И я тебя, – шепчет она.

Я расплываюсь в улыбке. Если и теперь, после внезапной смерти ее брата и новости о незапланированной беременности, мы так нежны друг с другом, то что же будет потом, когда жизнь наладится… О, блаженство!

– Все, сейчас точно описаюсь, – говорю я и поднимаюсь с дивана.

Проходя мимо парня за прилавком, киваю ему и улыбаюсь (да-да, Форти, я помню про мосты). В туалете не спешу, тщательно мою руки (не то что Эми в тот памятный день), заглядываю в зеркало, но вижу лишь мутное потрескавшееся стекло, изрисованное неприличными надписями. Нажимаю кнопку на сушилке для рук. Не работает.

Если встречусь с владельцем сети «Тако белл», непременно посоветую ему обновить туалеты. Скажу, что мы с женой любим их кухню и ходили бы к ним гораздо чаще, будь туалеты поприличнее. А то позор какой-то!

Толкаю дверь, готовясь рассказать Любви о своей задумке, – и застываю на месте. Ее гордита лежит на тарелке недоеденной, и ее самой нет на диване. Парень за прилавком тоже исчез. С кухни не доносится ни звука, с шоссе пропали все машины. Я покрываюсь холодным потом и вламываюсь в женский туалет. Никого.

У меня звонит телефон. Это Лав. Я не отвечаю – потому что и так знаю, что произошло. У этой сосущей тишины может быть лишь одно объяснение. Ну хорошо, два, но если бы произошла атомная катастрофа, то небо стало бы оранжевым. А оно голубое.

Я включаю воду. Мыло здесь свежее, розовое, не то что в мужском туалете. Интересно, у нас будет мальчик или девочка? Мою руки горячей водой и ополаскиваю холодной. Надо напоследок получить хотя бы тактильное удовольствие. Нажимаю кнопку на сушилке, меня обдает поток жаркого воздуха. Я закрываю глаза и наслаждаюсь теплом. Впитываю его.

Телефон звонит снова. Лав. Ее заставили. Прямо как в книгах Денниса Лихэйна. Но я не злюсь. Я понимаю: это их работа.

Похоже, они настроены очень серьезно: весь периметр очищен. Надо было по-джентльменски отпустить Лав в туалет первой, чтобы ей не пришлось наблюдать эту несмешную комедию.

Толкаю дверь и выхожу. Рассматриваю узор на плитке, чтобы запомнить (мне не скоро придется сюда вернуться), откусываю гордиту и иду к двери. Вот и всё. Распахиваю ее, солнце слепит глаза.

– Руки вверх!

Я повинуюсь.

Коп, стоящий у меня за спиной на крыше, зачитывает мои права. Меня окружают и арестовывают по обвинению в убийстве Джиневры Бек и Пич Сэлинджер. Мне наплевать, меня волнует лишь Лав. И вот она наконец появляется, вся в слезах. Рвется ко мне, но ее не пускают. И если у нее случится выкидыш из-за идиотских правил федеральной системы правосудия Соединенных Штатов Америки, то я убью на хрен всех этих придурков. Всех до одного. Этими вот руками.

Прекраснодушная хрень о доверии и оптимизме, являющаяся главной идеей «Шарлотты и Чарльза», конечно, хороша, но только не тогда, когда твоя беременная жена в измазанной фаршем футболке бьется в истерике на парковке, а ты ничего не можешь сделать, потому что тебя держат копы. И все же я сохраняю спокойствие. Теперь у меня есть семья, которая обо мне позаботится, которая не даст меня в обиду. Мне наймут лучших адвокатов, и этим сволочам придется попотеть, чтобы доказать мою вину, не имея ни одного доказательства.

Я смотрю Лав в глаза и говорю, что люблю ее. Она кивает. «Я тоже». Коп спрашивает, закончили ли мы, и, не дожидаясь ответа, запихивает меня на заднее сиденье.

Я арестован, и это не мелкое нарушение правил дорожного движения, когда просят быть повнимательнее и спрашивают про Нью-Йорк; это не штраф за нарушение правил перехода улицы, влепленный копом-неудачником. Это «обвинение в двух убийствах, подозреваемый взят под стражу, отбой».