В то время как Торрио находился в Италии – Капоне активно укреплял позиции, избегая конфликтов с другими бандами. В частности, не конфронтировал с О’Бэнионом. (Капоне созрел для этого позже, когда Дини день ото дня становился все более диким.)

Обычно гангстеры старались избегать фотокорреспондентов, надеясь затруднить опознание.

Первые дни в Сисеро Аль Браун рефлекторно закрывал лицо перед камерами (в менее публичных местах не стеснялся чувствительно пнуть надоедливого репортера). Один из фотографов вспоминал инцидент около полицейского участка, произошедший в 1922 году, когда полиция задержала Капоне за какую-то мелочь. «Капоне и несколько парней, – рассказывал Энтони Ч. Берарди, – с яростью расшвыривали репортеров, а полицейские, периодически лишавшиеся доходов из-за давления журналистов, смотрели и забавлялись».

Капоне стал влиятельной персоной и не боялся популярности. Берарди разъяснил ему суть светских отношений: «Зачем быть грубым? Ты знаменитость и веди себя соответственно. Фотографии, где ты прикрываешь лицо, не нужны».

Позже, во Флориде, когда Капоне совершенно не хотелось быть предметом обсуждения в прессе, он снова прикрывал лицо перед камерами.

Капоне сплотил и расширил пригородную империю, основанную вместе с Торрио.

Он по-прежнему применял любые методы для обеспечения контроля, однако подход к пресечению нарушений изменился. Рассмотрим очевидную разницу между событиями в Форест-Вью и Сисеро.

Ветераны Первой мировой войны обосновали Форест как своеобразный памятник павшим товарищам и прекрасное место для семейного проживания вдали от города. Чикагский адвокат Джозеф У. Носек после посещения клиента решил объединить эти фермерские участки, расположившиеся примерно в миле на юг и в двух к западу от Сисеро в сельское поселение. К этому проекту присоединились и члены Американского легиона. Носек стал председателем местного суда, его брат – главой управления, а начальником полиции назначили некого Уильяма Диллона. Он назвался ветераном войны, но ходили слухи, что Диллон был уголовником, помилованным губернатором Смоллом.

Вскоре Диллон сообщил Носеку, что два брата по фамилии Капоне предлагают построить в Форест Вью отель и клуб. Носек был в восторге. Как он объяснял позже: «Я не знал, кто такие братья Капоне, и предложение казалось полезным для нашей деревни».

Увидев людей, появившихся в деревне, Носек понял, что за клуб и отель имелись в виду, и сказал Диллону выдворить их. На следующий день Ральф Капоне пригрозил бросить Носека в сточную яму. Носек не принял всерьез Ральфа и предположил, что этот приземистый, угрюмый человек просто шутит. Он ошибался.

Люди, знающие Ральфа, давали ему следующую характеристику: «Это чертов сукин сын: грубый, агрессивный – больной, словом!»

В четыре утра вооруженные бандиты ворвались в дом Носека и потащили его в помещение сельского управления, где ожидали еще семеро вооруженных людей, которые весьма убедительно доказали, что собираются пристрелить председателя магистрата. Носека несколько раз ударили по голове рукоятками револьверов, а когда он свалился на пол, обливаясь кровью, стали пинать ногами. «Мне не стыдно признаться, – говорил позже Носек, – я встал на колени и взмолился о пощаде».

Носеку предложили немедленно покинуть Форест Вью. После этого люди Капоне избили и выгнали еще около двадцати смутьянов. На следующих выборах победу одержал более покладистый кандидат, и Капоне построил в Форест Вью самый большой из своих пригородных борделей Maple Inn, более известный как Частокол – за размер и мрачный декор. С легкой руки газетчиков, Форест Вью вскоре стал известен как Капонвиль (в случае с Tribune – Капонивилль).

Капоне в буквальном смысле терроризировал Форест Вью, не прилагая никаких усилий к примирению с местными жителями. Его откровенно ненавидели.

По-другому обстояли дела в Сисеро. Для установления тотального контроля Капоне действовал такими же варварскими методами, но затем понял: гораздо проще купить чиновников. Он всячески пытался снискать расположение местного населения. В Сисеро многие воспринимали Капоне как настоящего героя.

В начале 1924 года он основал штаб-квартиру в Hawthorn Hotel, на 22-й улице, здание 4823, в двух кварталах к западу от восточной границы Сисеро (с западной стороны от главной артерии Север-Юг, Сисеро-авеню). Штаб занимал первый этаж трехэтажного здания из коричневого кирпича, с стальными ставнями. Посетители проходили коридор длиной двадцать пять футов, находящийся под постоянным наблюдением охранников, причем стулья, стойка регистрации и сигарный киоск находились под углом к основному проходу.

В расположенном рядом Anton Hotel Капоне развернул игорный бизнес в табачном магазине Hawthorne Smoke Shop, следующими заведениями стали Subway (на восточном углу 22-й улицы) и шесть заведений с модным названием Radio, в пределах нескольких кварталов. Это была удобная защита от случайных федеральных облав: если утром закрывалось одно, после обеда открывалось следующее.

Капоне и Торрио не пытались контролировать все игорные заведения. Например, клуб Ship, приносящий стабильный доход (Сауз-Сисеро авеню, 2131), принадлежал четырем другим владельцам, но вскоре Торрио и Капоне присоединились к ним, «откусив» у O’Бэниона.

Самые крупные игры в городе (возможно, и во всей стране) проходили в заведении Лаутербаха, где на карточный стол или рулетку могли бросить $100 000, но при этом клуб оставался независимым.

В 1924 году, по оценкам правительства, доход от игорного клуба превышал $300 000. Торрио и Капоне взимали c владельцев от 25 % до 50 % прибыли за услуги по протекции, в каждом клубе находился специальный наблюдатель. Это было не вымогательство, а работа: Капоне и Торрио гарантировали защиту владельцам клубов, потому что владели городским правительством Сисеро.

Этот мастерский ход придумал не Капоне, он только ухватился за идею и энергично реализовал. У истоков находился Эдвард Г. Ковалинка, уроженец Сисеро, бывший продавец содовой, ударившийся в политику. После того как он поднялся до главы избирательного участка, а затем и округа, губернатор Смолл назначил Ковалинку членом Комитета Республиканской партии.

Выборы 1923 года в Чикаго обеспокоили Ковалинку. Администрация Сисеро уже давно была глубоко коррумпированной и вполне комфортно жила по двухпартийным порядкам: например, республиканец Джозеф Клена был бессменным председателем сельского совета с 1917 года. Однако, последовав примеру Девера, демократы Сисеро захотели реформ. Они потребовали формирования отдельного избирательного списка для выборов 1 апреля 1924 года. Ковалинка понял, его партии потребуется помощь: весь избирательный аппарат страны, по сути, принадлежал демократам, а председатель избирательной комиссии Энтони Чарнецкий не допустил к участию в выборах 3063 республиканца; наблюдателей на выборах, чиновников и судей он лишал должностей и заменял своими людьми.

Эд Фогель направил Ковалинку к Луи Ла Кавуа, одному из владельцев клуба Ship, который, в свою очередь, вывел его на Капоне. Капоне мгновенно ухватился за открывающиеся возможности: без сомнения, он мог содействовать переизбранию Клена!

Капоне координировал действия с братьями О’Доннеллами и позаимствовал немного боевиков О’Бэниона, который стал партнером Торрио и Капоне по пивоварне Mid-City.

То, что газеты позже назвали: «беспрецедентным беззаконием в истории политических выборов округа Кук», началось накануне, в понедельник вечером, когда боевики вторглись в офис Уильяма К. Плаума, кандидата в члены администрации от демократов, избили его и расстреляли стены кабинета.

На следующий день по меньшей мере двенадцать семиместных легковых автомобилей с боевиками принялись патрулировать улицы города. Вооруженные головорезы позволяли избирателям бросать только «правильные» республиканские бюллетени. Полицейский, дежуривший на одном избирательном участке Сисеро, Энтон Бикан, пытавшийся вмешаться в подобные выборы, мгновенно очутился в больнице. Оппозиционеры и наиболее активно сопротивляющиеся граждане подвергались нападениям или удерживались до закрытия избирательных участков.

Жалобы возмущенных избирателей поступили к окружному судье Эдмунду К. Ярецки. Потрясенный – и не в последнюю очередь потому, что был демократом, – он договорился с мэром Девером обойти закон, запрещающий полиции Чикаго выполнять обязанности за пределами города: полицейские отправились в Сисеро как «специальные агенты окружного суда».

Силы в составе семидесяти патрульных в форме, девяти полицейских и пяти детективных машин так и не вышли на улицы Сисеро до позднего вечера и не смогли обеспечить безопасность ни для демократов, ни для самой демократии. За час до закрытия избирательных участков около десяти боевиков ворвались в один из них, выгнали оттуда семьдесят пять граждан, разыскивая полицейского, по слухам, присутствующего на участке.

На этом участке Клен выиграл со счетом 7878 против 6993. На остальных избирательных участках оказались похожие результаты.

В день выборов произошло еще одно знаменательное событие – люди Ярецки убили старшего брата Аль Капоне, Фрэнка. Отряд детективов под командованием сержанта Уильяма Кьюсака заметил около бильярдной на углу Сисеро-стрит и 22-й улицы Фрэнка Капоне, его двоюродного брата Чарли Фисчетти и еще одного боевика. Выйдя из патрульной машины, вооруженные детективы направились к компании.

По мнению некоторых (возможно, и не беспристрастных свидетелей), гангстеры не стреляли. По данным полиции, Фрэнк Капоне выстрелил первым: как показало следствие, в его револьвере не хватало трех патронов, а сами детективы поклялись, что дело обстояло именно так. Скорее всего, они говорили правду. В те дни детективные полицейские автомобили были похожи на семиместные гангстерские авто и не обладали никакими отличительными признаками, указывающими на принадлежность к бюро. Сами детективы носили гражданскую одежду.

Эта неопределенность является единственным разумным объяснением странной стрельбы. Фрэнк и товарищи, не встретившие в тот день полицейского сопротивления, с высокой вероятностью приняли вооруженных людей за какую-нибудь банду или линчевателей. Скорее всего, они рассуждали именно так, когда открыли огонь.

Фрэнк промахнулся, а сержанты Филлип Дж. МакГлинн и Лайл Гроган открыли ответный огонь, МакГлинн попал Фрэнку в сердце. Чарли Фисчетти хотел убежать, но сдался Кьюсаку с напарниками, бросившимся в погоню. Третий бандит кинулся на юг, отстреливаясь из двух револьверов одновременно, и скрылся в сгущающейся тьме. Прошел слух, что это был сам Аль Капоне, но позже полиция опознала Дэвида Хэдлайна, тоже раненного.

Как обычно, Капоне перестал бриться до похорон Фрэнка. Только на цветы было потрачено более $20 000. Поставку организовал О’Бэнион – почти официальный флорист чикагской мафии. Цветы заполонили всю лужайку. Гроб был обит серебром и атласом; пышная похоронная процессия двигалась медленно и долго.

Капоне распорядился закрыть все салуны Сисеро на два часа. Это был самый засушливый период в истории города.

Может показаться, что действия Капоне в Сисеро были такими же жесткими, как и в Форест Вью. Однако внимание, которое он уделял контролю, свидетельствует о реальных переменах. После выборов Джозеф Клена получил все, что хотел, и даже больше, но, похоже, забыл, на каких условиях и с кем заключил сделку. Он нес всякий вздор о необходимости очистить город от бандитов и игнорировал распоряжения Капоне. В ответ Капоне просто приехал к мэрии Сисеро и вызвал новоиспеченного отца города на улицу, который вышел в сопровождении полицейского. Не обращая внимания на слугу закона, Капоне спустил Клена с лестницы мэрии (полицейский предусмотрительно отошел в сторонку). В другой раз городской совет решил провести несколько поправок, которые не совпадали с интересами Капоне. Его люди сорвали совет, выволокли председателя и избили.

Неуправляемые вспышки ярости Капоне не прекратились, но и не приводили к серьезным инцидентам: он стал больше задумываться о последствиях. Капоне объяснил дружественно настроенному журналисту, что попросту не может позволить людям, которых купил, полную независимость.

Раньше Капоне мог убить, чтобы пресечь неповиновение, теперь предпочитал действовать менее радикально: «Люди получат урок, но никто серьезно не пострадает».

С тех пор Капоне оказывал содействие Клену, не дисциплинировал новый городской совет, старался соблюдать интересы отцов города, не допуская распространения публичных и игорных домов в жилых кварталах. Что касается уличной преступности, то Капоне, по словам Клена, сделал улицы «образцом соблюдения порядка и закона» (если не считать 18-й поправки). Пятый по величине город штата Иллинойс имел в штате лишь три смены из семнадцати полицейских. В месяц в среднем фиксировалось около трех грабежей и восьми краж, совершаемых смелыми и отчаянными одиночками, позволившими игнорировать порядки, установленные Капоне.

Следуя девизу Торрио, Капоне всегда пытался предотвратить неприятности, а если они случались, предпочитал тихий подкуп и убедительные угрозы проявлению рефлексивной жестокости. Он боролся с людьми, считающими иначе, как это случилось с Робертом Сент-Джоном.

В 1922 году Джон основал в Сисеро газету Tribune и принялся обвинять Капоне и коррумпированную администрацию города, обвиняя во взятии откатов при заключении договоров на строительные работы.

Затем Сент-Джон принялся писать бесконечные статьи о борделях, принадлежащих Капоне к югу от города, рядом с гоночной трассой Хоторн в Стикни (эти рассказы явно рассчитывались на разжигание страстей добропорядочных горожан).

Капоне и Клена перераспределили городскую рекламу, приносящую приличный доход, чтобы она вся доставалась конкурирующей газете Life.

Для этого лишь стоило намекнуть рекламодателям о возможности повышения налоговых рисков и внезапного появления целого моря знаков «Стоянка запрещена» перед магазинами. Параллельно Капоне, действуя через посредников, неоднократно интересовался у Сент-Джона, сколько он хочет за газету.

Наконец, после очередной особенно едкой статьи брат Аль Капоне, Ральф, послал газетчику гонца, который высказал Сент-Джону недовольство. Услышав отказ, Ральф взорвался. Спустя пару дней, рано утром, около Сент-Джона, переходящего улицу к офису, остановился большой автомобиль, из которого выскочили сумасшедший Ральф с подручными, принявшимися избивать газетчика (Ральф играл роль руководителя). В качестве аргумента бандиты использовали револьверные рукоятки и изобретение банды – кусок мыла, завернутый в носок. Сент-Джон, свернувшись калачиком, остался лежать на асфальте, прикрывая руками голову. Один из ударов пробил череп, и Сент-Джон потерял сознание.

Двое полицейских в форме, которых он заметил еще до начала акции, не сделали ни шагу: полисмены Сисеро были людьми грамотными.

После выписки из больницы Сент-Джон отправился оплатить счет за лечение, однако кассир сказал, что все оплачено богато одетым незнакомцем в синем костюме с бриллиантовой булавкой в галстуке.

Сент-Джон направился в полицейский участок и обратился к своему другу, начальнику полиции Теодору Свободе – заявить под присягой на незаконные действия Ральфа Капоне, которого знал в лицо, и двух неизвестных Джонов Доу и добиться ордера на арест. Свобода пытался отговорить его от бесполезного и, вероятно, опасного поступка. «Ты знаешь, Аля, – сказал Свобода, – знаешь его отношение к семье и друзьям. Предъявленных обвинений может хватить на то, чтобы засадить Ральфа за решетку до конца жизни. Можешь ли ты хоть на минуту допустить, что Аль это позволит?»

Сент-Джон продолжал настаивать и пообещал вернуться на следующий день – уточнить, принято ли его заявление. В ответ Свобода попросил Сент-Джона подождать в кабинете на втором этаже. Скоро дверь открылась, и перед газетчиком предстал сам Капоне.

«Войдя в комнату, он улыбнулся и протянул руку, – писал Сент-Джон почти тридцать лет спустя. – Капоне явно желал уладить дело, не поднимая шума, и втереться в доверие.

– Я – хороший парень, – начал Капоне, – что бы про меня ни говорили. Да, я занимаюсь рэкетом, как и все. Но большинство из рэкетиров наносят людям вред, это не путь Капоне. И знаешь почему? Возьмем, к примеру, клуб Ship. Это большое дело, влекущее много накладных расходов. Но как мне его рекламировать? Не могу же я купить ежедневную страницу в чикагской Tribune «Приходите в Ship. Это лучшее казино в стране!». Когда вы, ребята, размещаете свои статьи и заметки на главной странице – я получаю рекламу бесплатно».

Капоне осознавал: журналисты тоже хотят заработать кусок хлеба, и разоблачения разного рода были их, так сказать, рэкетом. Он закурил сигару и смахнул воображаемую пыль с брючных стрелок, напоминающих бритвы. В галстуке поблескивала бриллиантовая заколка.

– Теперь, – продолжил Капоне, – про маленькую неприятность, произошедшую между тобой и Ральфом. – Этого не должно было случиться, но ребята обиделись. Я сказал им: «Оставьте парня в покое, они промолчали. Мальчики пили всю ночь. Большая глупость с их стороны! Сколько раз я предупреждал: мы бизнесмены, а не пьяницы. Ребята были пьяны и забыли мои слова. Следовательно, допустили ошибку, но я всегда должен исправить ошибки. Боже, как я ненавижу людей, которые совершают идиотские поступки… – Капоне вынул свернутые в рулон купюры и начал отсчитывать деньги.

– Это – в счет потерянного времени, это – за испорченную одежду, это – на непредвиденные расходы…»

Сент-Джон потерял счет после седьмой сотни. «Я был, – писал он, – достаточно молод, чтобы еще не разочароваться в драматических жестах, поэтому, не говоря ни слова, резко повернулся и вышел, хлопнув дверью с силой, на какую только был способен. Спустя годы я жалел, что не смог увидеть лицо «мистера А. Капоне, антиквара», после того как покинул кабинет».

Вероятно, Сент-Джон увидел бы лишь что-то вроде исследовательского интереса. Капоне хотел достигнуть соглашения, потому что сотрудничество – путь наименьшего сопротивления.

На самом деле Капоне уже завладел контрольным пакетом акций газеты Сент-Джона. У Сент-Джона и его ассоциированного помощника было по 49 % акций, а остальные 2 % принадлежали третьему лицу, поскольку государственное законодательство требовало наличия трех корпоративных директоров. Пока Сент-Джон находился в больнице, ассоциированный помощник и третье лицо с готовностью продали посреднику Капоне свои доли.

Вернувшись из Италии, Торрио понял, что не зря доверил Капоне управление империей. Она процветала. Помимо собственных салунов и казино в ней успешно существовали и заведения местного уровня, владельцами которых ни Торрио, ни Капоне официально не являлись. Сто двадцать – а по другим данным, сто шестьдесят пять салунов, были разбросаны по территории около шести квадратных миль и работали на полную мощность.

Капоне сколотил целое состояние. Основываясь на весьма несистематических записях инспекционных проверок и не имея точных данных о количестве заведений, историки давали весьма разные оценки доходов. «Частокол» приносил не менее $5000 в неделю, и это прибыль только одного заведения.

Правительственные финансовые документы называли сумму в $123 101 и 89 центов (за 1924 год по всему Сисеро), это было смехотворно мало, но зафиксированно официально. В 1924 году Капоне приобрел за $12 500 автомобиль McFarland, сделанный по индивидуальному заказу (в то время четырехдверный Maxwell стоил $1335, а купе Chevy – $680), обменяв на старый Lincoln и оплатив разницу в $4500 наличными.

Торрио настолько обрадовался росту протеже, что сделал Капоне партнером из расчета 50 на 50. Подчиненные Капоне любили босса, восхищались и повиновались.

Капоне не вел себя как лидер бойскаутов. Ходили слухи, что молодой мускулистый экс-вышибала был не прочь поднять нарушителя дисциплины за уши, словно кролика, и, кинув на пол, попинать ногами не слишком сильно сопротивляющееся тело. С другой стороны, Капоне справедливо относился к подчиненным и никогда не жадничал. Его водитель Джордж Мейер, которому уже за восемьдесят, до сих пор помнит, как в первый раз повез Капоне на ипподром:

– Сколько у тебя денег, малыш? – спросил Капоне, когда они приехали. Услышав, что у Мейера около $80 долларов, Капоне бросил на сиденье четыре или пять скомканных cтодолларовых купюр. – Вернешься к 6 часам, – сказал водителю и зашагал прочь.

Капоне умел демонстрировать доверие к подчиненным. Посреднические функции между Сент-Джоном и сетью по продаже его газеты выполнял Луи Коуэн – тощий карлик, ответственный за городские ларьки, торгующие прессой. Капоне разглядел в нем потенциал и назначил поручителем при выдаче кредитов на многоквартирные дома на сумму в $500 000. Путем хитрых манипуляций Капоне отстранил Сент-Джона от издательства газеты Tribune в Сисеро и заменил его Коуэном. Коуэн молился на Капоне.

«Преступный мир мало отличается от обычного, – писал репортер Джесси Джордж Мюррей, который встречался с Капоне незадолго до смерти. – В нем также существуют рабочие и выходные дни, реализуются возможности и выстраиваются личные отношения. Люди Капоне знали, что могут на него положиться».

Ярким примером был Джек Гузик. Немного людей могли терпеть его рядом. «Я страстно ненавидел этого человека, – рассказывал Джордж Мейер, которому иногда приходилось возить и Гузика. – Казалось, все, съеденное за прошедшую неделю, можно было увидеть на его жилете. Кроме всего прочего, от Гузика отвратительно пахло». Отбросив внешнее впечатление, личные данные и изысканные манеры, Капоне решил, что Джек Гузик способен приносить пользу. Со временем этот жирный экс-сутенер стал его бизнес-менеджером.

Какое бы отвращение Гузик ни вызывал, самые радикальные ненавистники испытали сочувствие, когда ранним вечером 8 мая 1924 года он, пошатываясь, вернулся в Four Deuces с разбитым в кровь лицом.

– Кто это сделал? – спросил Капоне.

Джозеф Л. Ховард считался «мелочью», несмотря на подозрение в трех убийствах. Некоторые полагали, Гузик отказал ему в выдаче кредита, другие думали, в деле была замешана подружка Ховарда. Что бы ни стало причиной конфликта, произошедшего в майский вечер, Ховард отмолотил маленького жирдяя, и, истекая кровью, Гузик поковылял в Four Deuces.

Ближе к половине седьмого вечера Капоне ворвался в салун Генри Джейкобса, в паре кварталов от Four Deuces по улице Уобаш, и подошел к Ховарду, развалившемуся около сигарной стойки.

– Привет, Аль, – приветствовал Ховард, даже не предполагая, что ему могут предъявить претензии за избиение такого слизняка, как Гузик.

– Что ты хотел сказать, ударив моего друга? – Рука Капоне опустилась на плечо Ховарда.

– Убирайся назад к своим шлюхам, грязный даго, – прорычал в ответ Ховард.

Этими словами он подписал смертный приговор, превратив заурядное избиение в убийство. Капоне дернул Говарда, выхватил из кармана пистолет, приставил дуло к щеке и выстрелил. Затем выпустил в беднягу еще пять пуль.

Как и следовало ожидать, посетители салуна Джейкобса не видели и не слышали ничего, что бы могло помочь полиции. Но все-таки Капоне пришлось исчезнуть на месяц, пока друзья не убедились в его безопасности.

Поздним вечером, 11 июня 1924 года, Капоне пришел в полицейский участок на Коттедж-Гроу авеню:

– Я слышал, полиция меня разыскивала, – сказал Капоне, – любопытно узнать зачем.

Его доставили к помощнику прокурора Роберта Кроу, двадцатичетырехлетнему Уильяму Х. МакСвиггину. Капоне заявил, что ничего не знает о Ховарде, а в день убийства находился за городом. Дело осталось нераскрытым.

Это самое важное, со стратегической точки зрения, убийство за всю карьеру Аль Капоне. Через восемь месяцев Капоне стал во главе всего предприятия. Теперь даже самый последний член банды мог сказать: «Если Аль пошел на такое ради свиньи Гузика, что он не сделает для меня?»