Забавно, но именно Дини О’Бэниону приписывается фраза: «За один месяц в Чикаго продается пива на тридцать миллионов долларов. Из этих денег один миллион уходит к полицейским, политикам и федеральным агентам по надзору. Никто, находясь в здравом уме, не откажется от такой ежемесячной доли».

Что можно сказать о психическом здоровье людей, которые ставили под угрозу доход $30 миллионов, не говоря о жизнях, чтобы присвоить чуть больший кусок от общей доли? При этом у них не было возможности потратить деньги достаточно быстро, чтобы изменить судьбу. Эти доходы никогда не являлись реальными деньгами. Впрочем, прибыль, о которой идет речь, была не больше, чем та, за которой гонятся современные рейдеры и короли рынка мусорных облигаций.

Похоже, что эго подобных личностей может идти даже наперекор собственным интересам.

А как еще можно объяснить то, что сказал Дини О’Бэнион?

Как и вечный ребенок Билл Томпсон, О’Бэнион сохранял привлекательность, вызывающую неизменную симпатию со стороны окружающих. Из-за случайной детской травмы его правая нога была на четыре дюйма короче левой. Несмотря на подпрыгивающую походку, лишний вес, узкие ладони с изящными пальцами, О’Бэнион сохранил прекрасные боксерские навыки, приобретенные в юности при ограблениях уличных пьяниц. Из-за широких плеч, короткой шеи и круглого лица казалось, он не тянет на средний рост.

Ведя разговор, О’Бэнион имел привычку отклонять голову в сторону. Он никогда не был жестоким. Даже врагов О’Бэнион называл славными ребятами.

Он смотрел на мир с улыбкой, которая из-за холодных голубых глаз казалась застывшей ухмылкой.

Привычка пожимать всем руки, постоянные похлопывания собеседника по спине вызывали дружеское расположение, но вторая рука всегда оставалась свободной, чтобы выхватить револьвер, спрятанный в одном из карманов.

Как и Анна Торрио, жена О’Бэниона считала семейную жизнь идеальной, а поведение мужа безупречным, без каких-либо намеков на профессиональную дикость. Они познакомились на рождественском балу: Виола Каниф вернулась в Чикаго из школы в Айове. Дини и Виола поженились 5 февраля 1921 года, когда ей исполнилось восемнадцать лет (О’Бэниону к тому времени было двадцать девять). Хотя О’Бэнион владел собственным домом в Норд-Сайде на Ридж-стрит, 6081, молодожены поселились в большой квартире по Норд-Пайн Гроу-авеню, 3600. Дини никогда не курил, пил умеренно, а вечера предпочитал проводить дома, за пением под аккомпанемент фортепиано (инструмент стоил $14 000). «Он не был человеком, готовым бегать по ночным шоу для того, чтобы меня развлечь, – рассказывала Виола репортеру после смерти мужа. – Его редко приглашали на вечеринки друзья, все знали, насколько он любит находиться дома, а если такое и случалось, Дини никогда не уходил, не предупредив, куда направляется».

Он получал истинное удовольствие от работы, в которой причудливо переплетались манеры деликатного продавца цветочного магазина с одной стороны и дикие наклонности – с другой. О’Бэнион обожал цветы и с любовью ухаживал за ними.

Когда вместе с Гвоздем Мортоном О’Бэнион заинтересовался цветочным магнатом Чикаго Биллом Скофилдом, то купил долю в его бизнесе, а не выбил силой.

Позже Билл Скофилд оплакивал смерть обоих, особенно О’Бэниона, которого называл «самым славным парнем из всех, что когда-либо жили на этой земле».

Хотя у Дини появился еще один магазин, на севере, в Девоне, О’Бэнион выбрал штаб-квартирой Норд-Стейт, 738, напротив собора Холи-Нейм в богемной части Чикаго. С покупателями он был очень вежлив и принимал чеки, выписанные незнакомцами, словно клиент оказывал услугу.

Скофилд стал официальным флористом гангстерских похорон, что было чрезвычайно прибыльным бизнесом – букеты в несколько сотен долларов считались оскорблением: неписаный этикет требовал заказов на тысячи, даже если погибший и не имел больших успехов.

Вне магазина О’Бэнион порой допускал настолько странные шутки, что репортер написал: «о самом по-детски непосредственном гангстере, с которым пришлось иметь дело Торрио и Капоне». Импульсивные поступки О’Бэниона выглядели добрыми и забавными. Однажды, жарким летним днем, он заметил двух полицейских, стоящих напротив пивоварни Malt-Maid и явно ведущих негласное наблюдение.

«Здесь слишком жарко, – поприветствовал их Дини, – зайдите, выпейте по бокалу пива, заодно и обсудите ваши дела». Некоторые из его порывов заслуживали похвалы. Однажды Дини увидел плохо одетую девушку, которую задержали за поездку в товарном вагоне.

О’Бэнион прямо на месте организовал сбор средств для покупки ей одежды. Иногда его поведение было просто безрассудным. Один из ранних «сейфовых» налетов (как правило, неудачных) провалился отчасти из-за того, что ночной сторож в 3.30 утра обнаружил юных медвежатников, задорно горланящих популярную песенку, сидя на мусорном баке. Взломщиков нисколько не заботило, что они привлекают внимание.

Так же легко О’Бэнион мог превратиться и в убийцу. Полицейская прослушка перехватила звонок в цветочный магазин, что двое полицейских задержали грузовик с пивом Торрио (дело происходило до ссоры с Джоном). У перевозчиков было только $250, а полиция потребовала $300 за пропуск. «Триста долларов? – взревел О’Бэнион. – Этим бомжам в форме? Я пристрелю их за половину суммы!» Встревоженный купленный «слухач» дал знать о случившемся людям Торрио, и через некоторое время О’Бэниону снова позвонили: «Слушай, Дини, я только что разговаривал с Джоном, копы получили три сотни. Не нужно неприятностей».

Чарльз Дион О’Бэнион родился 8 июля 1892 года в Авроре, примерно в двадцати пяти милях к западу от Чикаго. Его отец, Чарльз Х. О’Бэнион, был фермером, а затем переквалифицировался в маляра-штукатура. В середине девяностых Чарльз перевез семью в Мароа – деревню в ста пятидесяти милях к югу от города. Соседи запомнили его как парикмахера. Чарльз-старший рассказывал о работе в нефтяной промышленности, расстраиваясь, когда сыну приходилось врать, чтобы избежать насмешек.

Одноклассники в Мароа считали, Дион «вечно переполнен дьявольским весельем», это беспокойное качество порой переходило все разумные границы. Он мог выбить коробку с завтраком из рук одноклассника и давиться от смеха, наблюдая, как содержимое валяется в грязи. Другие видели в нем «настоящего смельчака, которому всегда хотелось сделать что-то лучше остальных». Дини свалился с высоких ходуль, забраться на которые не рискнул ни один одноклассник, и сломал руку.

Его мать Эмма умерла от туберкулеза в тридцать лет. Позже О’Бэнион поставил на могиле простой красивый камень с портретом, именем, датами жизни и смерти и словом «Мама». Через три года после смерти, когда Дини исполнилось девять лет, Чарльз перевез его с младшей сестрой Рут в Чикаго. Старший брат Флойд тогда уже служил во флоте.

У О’Бэниона сохранились самые приятные воспоминания о жизни в Мароа. В период процветания он поручил местному банкиру следить за поступлением в больницы Чикаго жителей деревни и ежедневно отправлять цветы. О’Бэнион направил ребенка-инвалида в клинику Мэйо и продолжал оказывать поддержку до смерти. Хотя благодеяния Дини были обширными, они носили своеобразный и импульсивный характер. Он давал деньги, оплачивал еду и одежду людям, по его мнению, заслуживающим сочувствия, но при этом презирал официальные благотворительные организации: «Мои деньги напрямую идут тем, кто в них нуждается».

Жизнь в Мароа казалась О’Бэниону сущим раем по сравнению с Чикаго. Семья сняла квартиру на пересечении улиц Честнат и Уэллс, в районе Норд-Сайда, называемом местными жителями «маленький ад». Позже отец рассказывал, что Дини отслужил четыре года в качестве послушника в соборе Святого Имени у священника Уильяма О’Брайена, однако жители Мароа были уверены: никто из О’Бэнионов не посещал эту церковь. Они оказались правы. Преподобный Д. Л. МакДональд крестил мальчика 29 января 1905 года, в двенадцать лет, а первое причастие он получил 11 июня, за месяц до тринадцатилетия. Дини бросил школу после шестого класса, а служить при алтаре могли только учащиеся.

Религия не впечатлила О’Бэниона.

После окончания школы стал торговать газетами и присоединился к малолетней банде воров и грабителей с Маркет-Стрит. В шестнадцать лет Дини начал работать официантом в ресторане МакГоверна и повышал доходы мелкими ограблениями загулявших клиентов. В 1909 году за кражу со взломом оказался в Брайдуэлле, исправительной колонии Чикаго. В 1911 году снова оказался в тюрьме за разбойное нападение.

Дини провел за решеткой около года жизни.

Он стал телохранителем, участвуя в разборках между чикагскими газетами под началом Макса Анненберга. В 1917 году О’Бэнион познакомился с Чарльзом Райзером, который обучил его азам взламывания сейфов. Дини перешел в империю Херста в 1919 году, под руководство Мозеса Л. Анненберга, брата Макса и отца Уолтера Анненберга, посла США в Великобритании во времена Рональда Рейгана и великого филантропа, унаследовавшего TV Guide и Racing Form.

Введение сухого закона спасло О’Бэниона от финансовых неурядиц, сделало богатым, но нисколько не поменяло природной сущности. В 1924 году его бравую команду застали за выгрузкой со склада 1750 бочек довоенного бурбона «Кентукки», но ни владелец, ни полиция не стали вмешиваться, получив хорошие деньги, и до суда дело так и не дошло.

Следующим вечером, 20 января, состоялась воскресная премьера новой комедии «Давать и брать» в театре Ла-Саль. В числе зрителей находился Дэйви Миллер, рефери профессионального бокса, по совместительству – партнер своего брата Херши, лидера вест-сайдской банды, – по игровому бизнесу, рэкету и бутлегерству. Дэйви был на премьере с младшим братом Максом и его женой (жена Дэйви простудилась и осталась дома).

О’Бэнион заметил Миллеров в фойе. Неизвестно, присутствовал на премьере или просто проходил мимо, но, конечно, Дини не следил за Миллерами. С О’Бэнионом были Хейми Вайс и человек-загадка Джулиус Шварц по прозвищу Янки. Бывший боксер, сбежавший в Чикаго из Нью-Йорка, занялся бутлегерством и стал верным партнером Миллеров, особенно Дэйви. За несколько недель до этой встречи Дэйви обвинил Шварца в обмане его друга в алкогольной сделке. Дейви отказался общаться с Шварцем, публично разорвав отношения.

О’Бэнион всегда был на короткой ноге с Миллерами, приятелями близкого, к сожалению, погибшего друга Гвоздя Мортона. Если бы Гвоздь был жив, встреча никогда бы не переросла в ссору.

Увидев Миллеров, Шварц пожаловался на несправедливое отношение и, возможно, даже попытался убедить нового покровителя, что Дэйви обливал его грязью.

Миллеры обменялись дружескими приветствиями с О’Бэнионом и Вайсом, проигнорировав Шварца. В свою очередь, О’Бэнион воспринял это как личное оскорбление. Позже Дэйви рассказывал брату Херши: «О’Бэнион подошел ко мне, отвел в сторонку и спросил, что я имею против Янки.

– В нем нет ничего хорошего, не желаю иметь с ним ничего общего, – ответил Дэйви и направился к Максу, который остановил такси.

– Он ничуть не хуже тебя, ты —… (далее следовало слово, которое не напечатали бы приличные газеты).

– Это взбесило меня, – продолжал рассказ Дэйви. – Я мог бы положить здесь всех троих, но это неподходящее место!

О’Бэнион попытался толкнуть Дэйви, тот отбил руку обидчика, О’Бэнион выхватил пистолет и выстрелил в живот Дэйви. На звук выстрела обернулся Макс и кинулся на О’Бэниона. Тот снова выстрелил, и пуля, попав в пряжку ремня, опрокинула Макса на землю. В поднявшейся суматохе О’Бэнион и спутники растворились в толпе.

В больнице на вопрос полицейского «Кто стрелял?» он пробормотал стандартную бандитскую формулу: «Неважно, я сам об этом позабочусь». Врачи, готовящие Дэйви к операции, утверждали, что пациент рассказал обо всем Херши, который, наплевав на понятия, мог передать информацию дежурному полицейского управления.

Дейви выкарабкался, восстановился и отказался подавать в суд.

Возможно, версия Херши была чушью. Журналисты решили, что О’Бэнион считал себя обманутым Миллерами на $60 000 в какой-то бутлегерской сделке. О’Бэнион опроверг эти слухи. Он даже отрицал, что начал ссору: «Если бы я хотел разобраться с Миллером, предпочел бы темный переулок в Сауз-Сайде». Дини утверждал, Миллер первым набросился на него с револьвером. По другой версии, Янки Шварц услышал тем вечером какое-то пренебрежительное замечание Дэйви и воскликнул, обращаясь к О’Бэниону: «Эй, слышал, как тебя назвали?»

Единственными благоразумными словами О’Бэниона были: «Жаль, что так произошло. Я проявил горячность и глупость».

Капоне и Торрио, вернувшегося весной из Италии, испугала выходка О’Бэниона, любая из версий была правдоподобной. О’Бэнион был способен пристрелить человека на глазах тысячи свидетелей за мимолетное оскорбление или подозрение в обмане на $60 000.

И с таким человеком Капоне и Торрио приходилось иметь дело!

Спустя два дня на него расставили сети. О’Бэнион попытался украсть двести пятьдесят один ящик виски стоимостью около $30 000. В это время рядом оказался детектив Уильям О’Коннер с отрядом.

На следующий день, при предъявлении обвинения, О’Бэнион и Вайс вышли под залог в $40 000 и $35 000 соответственно.

О’Бэнион не останавливался и распускался все больше.

В феврале он убил человека по совершенно непонятным причинам. Янки Шварц представил ему некоего Джона Даффи, известного как Доэрти, прожженного пьяницу из Филадельфии. Даффи пытался связаться с Миллерами, его не приняли. Даффи рассказал, что Миллеры предложили ему $10 000 долларов за убийство О’Бэниона.

Даффи жил с Мэйбелл Эксли, девушкой из фермы в Охайо, с которой познакомился в борделе Луисвилля.

20 февраля 1924 года в ходе ссоры с приятелем Уильямом Энгелькейем случайным выстрелом Даффи убил Эксли. Мгновенно протрезвев, Даффи и Энгелькей кинулись за помощью к О’Бэниону.

О’Бэнион пообещал позаботиться о Даффи и назначил встречу возле клуба Four Deuces, куда следом поплелся и Энгелькей. Он видел, как Даффи и О’Бэнион встретились и куда-то уехали. Комбинация была направлена, чтобы лишний раз поставить Капоне под удар: после того как полиция обнаружила тело Даффи в сугробе на дороге в Джолиет, Энгелькей рассказал, где в последний раз видел жертву.

Капоне явился в участок в сопровождении адвоката. «Я уважаемый бизнесмен, – заявил он с возмущением, порожденным редким чувством полной невиновности. – Во-первых, я не владею Four Deuces и не имею никакого отношения к заведению. Мой мебельный магазин примыкает к этому месту, и теперь, безо всякой причины, кто-то пытается втянуть меня во что-то непонятное. Во-вторых, я никогда не встречался с Даффи и Энгелькейем, а О’Бэниона не видел три недели!»

Энгелькей, резонно зачисливший себя в число возможных покойников после того, как полиция выбила подноготную всей истории, охотно ухватился за шанс остаться в живых на очной ставке с О’Бэнионом: «Это не тот человек, который садился в седан с Даффи ночью, после убийства Мейбелл Эксли. Нет, там был другой».

Почему О’Бэнион убил Даффи? Может быть, решил, что отчаявшийся пьяница попытался убить его и заработать очки у Миллеров. Возможно, Даффи сказал что-то не так. Поступки О’Бэниона не поддавались разумному объяснению. Какова бы ни была причина, бессмысленное убийство и беспричинная мерзость втягивания в историю Four Deuces придали Капоне уверенность, что с О’Бэнионом пора разобраться раз и навсегда.

Пока на это не было времени – Капоне был занят завоеванием Сисеро. Только личный авторитет Торрио мог разрешить настоящую проблему, поскольку в ней были замешаны первые и номинально близкие союзники Торрио, братья Джанна. Именно они нарушали условия соглашения об объединении, и, как следствие, О’Бэнион и братья Дженна были готовы убить друг друга.

Журналисты назвали братьев Джанна «сворой бродячих котов».

Они господствовали в Маленькой Италии до сухого закона, а на запрете сколотили целое состояние. Они приобрели федеральную лицензию на торговлю техническим спиртом и занялись незаконной переработкой денатурата до состояния, пригодного к употреблению. Братья арендовали трехэтажный склад на Тейлор, 1022, заодно используя его как штаб-квартиру. Спрос на продукцию был колоссальным, она разлеталась молниеносно.

Генри Спигнола, адвокат, владелец гаража и местный политик, сестра которого вышла замуж за Анджело Джанна в 1925 году, придумал более интересное решение. Братья Джанна, финансируемые Торрио, установили самогонные аппараты в сотнях (а в конечном счете в тысячах) квартир, домов и комнат по всей Маленькой Италии.

«Вскоре, – говорил Говард Браун, в девятнадцать лет работавший курьером, – вы могли просто пройтись по Тейлор-стрит и опьянеть до чертиков от одних испарений». «В среднем каждая семья, участвующая в этом бизнесе, – пояснял репортер, – получала $15 в день. Для бедных сицилийцев это было настоящим спасением. Глава семьи за такие деньги попыхивал трубкой, присматривал за перегонной установкой и чесал спину».

Репортер был не до конца прав. Кустари покупали дрожжи и сахар, готовили брагу, а затем запускали процесс под угрозой, что дом взлетит на воздух в случае невнимательного отношения. Блестящая идея Спигнолы заключалась в децентрализации процесса. Джанна поставляли каждой семье все необходимое: оборудование, сусло, дрожжи и сахар и показывали хитрые способы подключения к газу и водопроводу. Последнее делалось не только ради экономии денежных средств: повышенное использование ресурсов могло помочь вычислять места производства, и любой полицейский, обнаруживший очередную точку, требовал от бутлегеров повышения «налоговых ставок».

На пике деятельности братья Джанна платили пяти начальникам участков, приблизительно четыремстам уличным полицейским, нескольким отрядам центрального детективного бюро и представителям прокуратуры штата. Полицейские так часто наведывались на склад, что соседи стали называть его полицейским участком.

Братья ежемесячно получали список номеров местных полицейских блях, чтобы вычислять пришлых аутсайдеров. Если партия товара перехватывалась за пределами участка, Джанна подавали жалобу, после чего груз сопровождался своим полицейским конвоем по чужому району. Рядовые полицейские получали от $15 до $125 в месяц. Это равнялось годовой премии за выдающуюся честность и добропорядочность.

Ежемесячные бонусы начальников участков составляли $500.

Общий объем производства в скором времени превысил спрос и на территории братьев, и у постоянных заказчиков. Пришлось расширять клиентскую базу, продвигаясь к востоку и северу от реки, предлагая продукцию клиентам О’Бэниона. Безусловно, большая часть сивухи проигрывала товару О’Бэниона по вкусу, но Джанна легко преодолели этот недостаток, снизив стоимость до $3 за галлон, в то время как напитки конкурента поставлялись по цене от $6 до $9.

О’Бэнион, естественно, не мог согласиться с таким положением. Хотя его основной бизнес заключался в пивных поставках (пивные помои Джанна не представляли конкуренции), О’Бэнион сначала пожаловался Торрио на братьев. Торрио нашел аргументы, обуздавшие Джанна, и очередного витка бутлегерских войн удалось избежать, несмотря на многочисленные нарушения оговоренных территорий влияния и мелкие стычки. Если Торрио не занимался этим вопросом, за дело брался Капоне, крепко держащий «бродячих кошек» за горло.

Ни Торрио, ни Капоне не видели причин потакать жадности братьев и вносить изменения в сложившийся порядок, хотя видели в Джанна такую же жестокость и непредсказуемость, как и в О’Бэнионе. В течение года у Капоне возникали проблемы с братьями, решить которые возможно, только прибегая к убийствам, но сейчас их поддерживал Майк Мерло.

Девятилетнего Мерло привезли в Америку из Сицилии в 1889 году. Он сменил Энтони Д’Андреа, возглавив чикагское отделение Unione Siciliana. Торрио был гангстером мыслящего типа, а Мерло ведал социальными вопросами по линии профсоюзов (один из его сыновей стал директором детского спортивного комплекса, удержал многих подростков от уголовщины). Успех Мерло в среде чикагских итальянцев объяснялся явной заботой об их благополучии.

С одной стороны, используя политическое влияние, он практически санкционировал эксплуатацию итальянцев братьями Джанна, с другой – стремился улучшить участь соотечественников. Отвергая насилие, он настаивал исключительно на мирных решениях и был категорически против открытого столкновения между Джанна и О’Бэнионом. В Маленькой Италии слово Мерло чтилось как непреложный закон.

Противостояние продолжалось до весны 1924 года. Торрио, вернувшийся из Италии ко времени выборов в Сисеро, одобрил все достижения Капоне, в том числе усилия по сохранению мира. Даже после того, как О’Бэнион угнал грузовик с выпивкой Джанна, Торрио (и Мерло) удерживали братьев от возмездия, хотя Торрио задавался вопросом, как долго это будет продолжаться. Внезапно О’Бэнион нанес ему визит, что казалось для всех чудом.

О’Бэнион заявил, что устал. Братья Джанна были чокнутыми. Кто знает, что случится дальше? И ради чего? У О’Бэниона есть цель, он обожает Колорадо после посещения ранчо Луи Альтери и хочет заняться бутлегерством в этом штате. Вот если бы Торрио выкупил у него пивоварню Sieben, скажем, за $500 000, он бы с удовольствием убрался из Чикаго…

Получив требуемую сумму, О’Бэнион договорился с Торрио встретиться ранним утром в понедельник, 19 мая 1924 года. На этот день планировалась переброска крупной партии, и Торрио решил заверить оптовых покупателей О’Бэниона, что будет продолжать поставки, которые они смогут распространять по всему Норд-Сайду.

Пивоварня Sieben занимала территорию на Норд Ларраби-стрит, 1464–1475. Федеральные агенты нагрянули в нее летом, но пивоварня работала по лицензии на изготовление безалкогольного пива, то есть вполне легально. Они обнаружили в складских помещениях настоящее пиво.

Официальный владелец пивоварни Джордж Франк заявил, что сожалеет о случившемся, но не подумал останавливать производство, когда лицензию отозвали.

Начальник городской полиции Коллинз узнал, что Sieben продолжает работать, и решил провести секретную молниеносную облаву. К сожалению, ему пришлось посвятить в план операции несколько коллег. Один из них сообщил дату и время облавы О’Бэниону, который и заключил поспешную сделку с ничего не подозревающим Торрио.

Коллинз вместе с новым окружным начальником, капитаном Майклом Циммером, возглавили несколько отрядов полицейских и в 5 утра арестовали вооруженных бандитов, патрулировавших район на машинах. Внутри пивоварни обнаружили четыре грузовика со ста сорока четырьмя бочками и двадцатью полубочками; еще один грузовик стоял под погрузкой, рядом находилось триста бочек. В общей сложности тем утром в пивоварне Sieben насчитали 128 500 галлонов пива. Коллинз лично сорвал значки с груди двух патрульных, отвечающих за контроль пивоварни, а за компанию отправил за решетку и третьего, хотя тот не был при исполнении.

В общей сложности рейдеры упаковали тринадцать грузовиков, шесть седанов, целый арсенал оружия и тридцать одного бутлегера, включая Торрио и О’Бэниона. Кроме того, нашлась маленькая записная книжка, принадлежащая Джорджу Райли Джейкобсу, родственнику Анны Джейкобс Торрио. В ней были имена шести сержантов полиции, осуществляющих охрану принадлежащей Торрио пивоварни в Манхэттене с указанием суммы выплат: $40 – дневное дежурство, $30 – ночное с полуночи до утра и $25 – вечернее. Там была запись, что Джейкобс перевел Торрио в Милан 7 февраля $3000.

Капоне счастливо пропустил эту операцию, скрываясь до тех пор, пока все свидетели убийства Джо Ховарда, совершенного одиннадцатью днями раньше, не были вычислены и должным образом запуганы.

Коллинз передал дело федеральным властям, а не Кроу, рассчитывая нанести удар по прокурору штата. Он крайне вежливо объяснил Кроу, что федералы любезно согласились сотрудничать.

В полицейском участке Торрио, молчаливый и угрюмый, назвался привычным псевдонимом Фрэнк Лэнгли. О’Бэнион казался удивительно бодрым. Весело насвистывая, он вошел в камеру. По дороге сунул уборщику $20, чтобы тот принес завтрак на всех. О’Бэнион не расстраивался: это было его первое нарушение сухого закона, которое, по сути, означало только смехотворный штраф.

У Торрио все было иначе. После предъявления обвинения он заплатил залог $7500 за себя и еще $5000 за таинственного Джеймса Кейси, которым оказался демократический политик Дэниел Дж. О’Коннор, занимающийся выборной кампанией самого Уильяма МакАды, громогласного защитника сухого закона, кандидата в президенты от демократов на выборах 1924 года. Торрио надеялся на помощь О’Коннора, прежде чем полиция или репортеры раскроют его псевдоним. Отпущенный под залог Торрио оставил своих людей ожидать прибытия привлекаемых в таких случаях поручителей – Айка Родерика и Билли Скидмора (Луис Коуэн в то время на Торрио еще не работал).

Угрюмость Торрио была вполне понятна, поскольку делом занялись федералы.

Он попытался предложить помощнику окружного прокурора США Уильяму Ф. Воу $50 000, чтобы тот отказался от обвинения или отложил рассмотрение дела на восемь месяцев, но это оказалось бесполезным. Его первая судимость в Западном Хаммонде означала, что во второй раз Джонни Торрио придется отправиться в тюрьму.

Три дня спустя было найдено тело четырнадцатилетнего Бобби Фрэнкса. Дело Леопольда-Лэба заставило Чикаго забыть об облаве на пивоварне Sieben.