Элеонора Медилл Паттерсон, кузина полковника МакКормика и сестра Джозефа Паттерсона, владельца нью-йоркской газеты Daily News, руководила отделением вашингтонской газеты Herald и в конечном итоге купила ее, объединившись с Washington Times.

В начале января 1931 года, подчиняясь внезапному импульсу, Элеонора остановила машину на Палм-Айленд, 93. «Входите, – пригласил Капоне, – позвольте все вам показать. – Элеонора охарактеризовала Капоне как «доброго, гостеприимного хозяина, гордого за свой особняк…»

«У него, – писала Паттерсон, – шея и плечи борца. Это один из потрясающих итальянцев с грудью колесом, ростом около шести футов. Кажется, широкие плечи с трудом помещаются в пиджаке. Мне довелось посмотреть ему в глаза. В них застыл серый лед, проще было заглянуть в глаза тигра».

Он жаловался на несправедливое отношение. «Я не связываюсь с большим бизнесом. Ни один из серьезных бизнесменов не может сказать, что я хотя бы раз в жизни отнял у него доллар, – говорил Капоне. (Наверное, забыл про сеть кинотеатров Balaban and Katz, у которой его люди собирали $1000 долларов в неделю с каждого кинотеатра, угрожая взрывами в зрительных залах газовых гранат.)

Капоне продолжал действовать и на фронте трудового рэкета. Например, ему удалось предотвратить забастовку против одной крупной газеты. Дэнни Серрителла, руководитель группы журналистов, писал, что Капоне урегулировал забастовку против газеты Tribune, устроенную водителями, которым всячески угрожали. Полковник МакКормик все отрицал. На самом деле забастовка действительно готовилась, и Капоне отозвал ее.

– Что я получаю за то, что помогаю? – спросил Капоне. – Меня сживают со свету. Почему бы просто не оставить меня в покое?

– Может быть, просто покинуть страну? – предложила Паттерсон. – Как насчет проживания в Италии?

– Зачем? Моя семья, моя жена, мой ребенок, мой бизнес – все находится в Чикаго. Я не итальянец. Я родился в Нью-Йорке тридцать один год назад.

Паттерсон вспоминала, что ее гипнотизировали руки Капоне: «Огромные и мощные, чтобы справиться почти с каждым, одновременно казались завораживающе мягкими из-за полного спокойствия и прекрасного маникюра». Описывая Капоне, Элеонора продолжала возвращаться к его глазам: «Даже отсутствующий взгляд пронзал меня насквозь. Это были глаза гангстера, как описывают в дешевых бульварных романах. От них веяло холодом, и на несколько мгновений мне стало нехорошо, пришлось бороться с желанием вскочить и бежать сломя голову. Он кликнул прислугу, и через мгновение в кабинет вошел человек в белом фартуке.

«Боже мой, – прошептала я, – жаль, у меня дома нет такой прислуги».

– Скажите, мистер Капоне, – продолжила Паттерсон, освежившись поданным лимонадом, – что вы думаете о сухом законе? Его когда-нибудь отменят?

– Я убежден, это временная мера. Сухой закон не принес ничего, кроме неприятностей для всех. Это худшее, что когда-либо случалось в нашей стране.

Капоне проводил Элеонору до ворот, которые охраняли семь или восемь аккуратно одетых молодых людей спортивного вида. Было заметно, что они постоянно находятся настороже.

– До свидания, мистер Капоне, желаю удачи. – Элеонора пожала ему руку и завела мотор. В последних словах она была совершенно искренна.

Как неоднократно было замечено, женщины испытывают особую симпатию к бандитам. Если не понимаете, почему, обратитесь к доктору Фрейду.

Судебное слушание по давнему федеральному обвинению Капоне в неуважении к суду было назначено в Чикаго на 25 февраля 1931 года. Капоне отправился в Чикаго на четыре дня раньше, чтобы организовать ход выборов в пользу Большого Билла Томпсона против судьи Лейла перед праймеризом 24 февраля. Капоне по-прежнему старался избежать ордера за бродяжничество. Во время кампании Томпсон назвал Лейла «самым чокнутым судьей». Лейл не остался в долгу, обозвав Томпсона «рыдающим бегемотом из джунглей». С помощью Капоне победоносный бегемот получил 296 242 голоса против 228 401 голоса Лейла. «Лейл попытался устроить мне проблемы, – заметил Капоне, – но общество сказало свое слово». Теперь не имело значения, выполнила бы полиция заказ по ордеру Лейла.

На суд Капоне явился в роскошном синем костюме, дополненном белым шелковым платком, короткими серыми гетрами и платиновыми часами с цепочкой. Одна из газет с сарказмом написала, что сотрудники суда, полицейские, а особенно толпы восторженных поклонников смотрели на эту показную роскошь как на должный имидж самого крутого парня города Чикаго. Капоне разглядывал зал, впечатленный белым мрамором, тускло-золотым потолком и преамбулой Конституции над входом. Судья Уилкерсон рассматривал дело без присутствия присяжных. Перед началом суда Капоне беседовал с прессой.

Нет, он не вернется во Флориду, там сейчас слишком плохая погода. Нет, он не будет писать автобиографию – последнее предложение составляло два миллиона долларов, но его это не искушает: «Я не собираюсь заниматься литературным бизнесом, это отберет работу у других пишущих парней». Да, он прочитал одну книгу и не узнал себя: «Думаю, смог бы написать лучше, но это не мой профиль». Нет, он не будет сниматься в кино: «Я не Мэри Пикфорд».

Основной вопрос был в установлении факта болезни Капоне, 12 марта 1929 года, когда он должен был предстать перед коллегией присяжных в день начала судебного процесса. Полицейские Хайалии дали показания, что видели Капоне на скачках 17 января; другие записи и показания свидетельствовали о путешествии на Багамы в начале февраля; стенографист Рут Гаскин отметил, что в день бойни 14 февраля Капоне был совершенно здоров.

Во время перерыва полицейские наконец получили возможность исполнить ордер судьи Лейла на арест за бродяжничество.

К этому времени ордер превратился в потрепанную мятую бумажку, прошедшую через много рук. Два сержанта отвели Капоне в детективное бюро, где шеф детективов угощал его кофе и бутербродами, а Капоне развлекал начальника рассказами, что зарабатывает на жизнь недвижимостью. Судья Фрэнк М. Пэддэн назначил Капоне залог в $10 000 и продлил слушание на неделю. Адвокат Капоне оформил закладные и документы о владении собственностью общей стоимостью $80 000, что было общепринятым трюком большинства бродяг, подобных Капоне. Полиция поспешила вернуть подсудимого в зал федерального суда к окончанию перерыва в половине второго.

Весь день Капоне выслушивал показания свидетелей о своем прекрасном состоянии здоровья в феврале и марте. После слушания полиция сопроводила его обратно в гостиницу Lexington. «Мы не хотим, чтобы Капоне убили в Чикаго», – пояснил глава полиции Алькок. Когда такси, в котором ехал Капоне, остановилось на светофоре, к нему подошел смуглый мужчина. Из едущего следом патрульного автомобиля мгновенно выскочил лейтенант и скрутил нападающего. «Я простой коммивояжер!» – скулил испуганный жулик.

– Вы не можете быть бродягой, – сказал кто-то, обращаясь к Капоне, явившемуся на второе слушание в дорогом сером костюме, – у вас два костюма.

– Я покупаю один в день, – отозвался Капоне.

В дело вступила защита. Молодой, тучный, жалкий на вид доктор Филлипс совершенно растерялся во время перекрестного допроса главного правительственного следователя Джейкоба Гроссмана. Ему пришлось признаться, что заявления из аффидевита, объясняющие неявку Капоне в суд, являются ложными. На самом деле у него не было профессиональной практики в Чикаго на протяжении четырех лет; он работал только год, в должности стажера. На самом деле Капоне провел в постели не шесть недель, как говорилось в аффидевите врача, а две или три недели. Он объяснил, что заявления носили «условный характер».

13 января 1929 года Филлипс позвонил семейному доктору Капоне Дэвиду Оменсу, подчеркнув, что болезнь не слишком серьезная. Как это согласовывалось с показаниями, данными под присягой? «Я не хотел, чтобы доктор Оменс звонил и тревожил семью». Со слов Филлипса получалось, что он находился в офисе, а о состоянии здоровья Капоне ему продиктовал по телефону адвокат из Майами Джон Стоукс. Филлипс не вслушивался, что говорил Стоукс, и невнимательно читал документ перед тем, как подписать. «Я пробежал его глазами, о чем теперь очень сожалею».

Энн Пэган, приходящая медсестра Капоне, и ее коллега Нора Хокинс, ночная медсестра, справились намного лучше. Обе проявили глубокий профессионализм, и перекрестный допрос не сбил их с толку. Из показаний следовало, что Капоне действительно был очень болен в течение двух недель в середине января. Некомпетентность доктора Филлипса выражалась в приверженности к лечению домашними средствами. Капоне обкладывали горчичниками, пока на коже не осталось живого места. По ночам его беспокоили сильные боли в груди, а температура поднималась до 104 градусов по Фаренгейту. «Он сильно кашлял и не мог пошевелить головой». В любом случае, пока они дежурили, о посещении ипподрома не могло быть и речи.

Сказанное медсестрами частично противоречило предмету судебного преследования, но защита не смогла опровергнуть остальные свидетельские показания. Капоне заявил прессе, что сам будет последним свидетелем. Это было глупой бравадой – Капоне не осмелился бы подвергнуться перекрестному допросу. Защита успокоилась.

После обвинительной речи прокурора Гроссмана судья Уилкерсон заметил, что точная дата прогулок Капоне в Хайалию мало что меняет. Если Капоне чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы отправиться на Бимини 2 февраля, то, вне всякого сомнения, был здоров 5 марта, когда Филлипс подписал свидетельство о возврате повестки в коллегию присяжных.

Адвокаты Капоне делали все возможное. Бен Эпштейн утверждал, что коллегии присяжных не требовалось присутствие его подзащитного: после появления на слушаниях Капоне не трогали целую неделю.

Судья пояснил: дело не в том, что Капоне отсрочил явку на восемь дней, а в том, что суд вызывает всех повесткой, которой «нужно следовать беспрекословно и никоим образом нельзя пренебрегать».

Приговор судьи Уилкерсона был однозначен: виновен. «Да, – пробормотал Капоне, – я это предчувствовал». Уилкерсон приговорил Капоне к шести месяцам окружной тюрьмы, где содержались федеральные заключенные, приговоренные к сроку менее года. Выходя из здания суда, Капоне пытался сохранить спокойствие: «Если судья так решил, ему виднее. Ничего нельзя сделать». Капоне, ожидающий решения по поданной апелляции, был отпущен под залог в $5000, однако в делах по проявлению неуважения к суду апелляция редко оборачивалась в пользу обвиняемых. Его поймали на весьма мелком правонарушении.

Судебное слушание по федеральному обвинению Капоне в неуважении к суду закончилось, пришла очередь окружной власти, а именно, Чикаго с ордером Лейла. Теоретически, независимо от количества костюмов, Капоне не имел законного рода деятельности в течение многих лет, что делало его бродягой. Суд продлил слушание дела с 4 марта до 20, а затем до 3 апреля.

В этот день предполагаемый бродяга появился в зале суда в сером однобортном костюме с синим галстуком, сером пальто и серой шляпе. Обвиняющая сторона оказалась в полной неготовности: полицейский, подписавший жалобу о бродяжничестве по просьбе брата, офицера полиции, ничего не имел против Капоне и никогда не видел его в лицо. «Мы не смогли, – признался прокурор Гарри Дитчбурн, – найти ни одного человека, который знал бы о Капоне хоть что-нибудь».

– Неужели нельзя было найти хотя бы одного думающего копа? – судья Пэдден свирепо посмотрел на прокурора.

– Народ штата отклоняет обвинения, – смиренно ответил Дитчбурн.

7 апреля, несмотря на яркую агитационную кампанию, сопровождаемую песней The Sidewalks of New York:

Большой Билл Томпсон проиграл демократу Антону Чермаку 475 613 против 667 529. Это был самый большой разрыв в истории Чикаго. Чермак преобразил муниципальную коррумпированность, придав ей оттенок изобретательной интеллектуальности, обеспечившей работу административной машины на десятки лет вперед.

Тем временем федеральный прокурор Джордж Джонсон сумел создать условия для предъявления первого обвинения Капоне в уклонении от уплаты налогов (вряд ли кто-либо извне знал об этом).

21 февраля 1931 Фрэнк Уилсон сломал маленького джентльмена Лесли Шамуэя, и уже 13 марта федералы поставили кассира перед коллегией присяжных, которая проголосовала выдвинуть обвинения против Капоне в отношении уклонения от уплаты налогов в 1924 году. Приходилось спешить: 15 марта 1930 года истекал установленный шестилетний срок давности (до 1954 года налоговые декларации должны были быть представлены в марте). Правительство надеялось сохранить секретность обвинительного акта до готовности к дальнейшим обвинительным заключениям. Шпионы Капоне сообщили об инициировании пересмотра, и адвокаты немедленно вступили в игру.

Жизнь Капоне шла привычным образом.

По необъяснимым причинам газеты называли сутенера Майка Хейтлера Майк де Пайк. В ночь на 29 апреля 1931 года, в среду, Хейтлер играл в карты в магазине сигар на западе Чикаго Луп с Лоуренсом Мангано, Фрэнки Поупом, парнями из команды Капоне и еще парой мелких гангстеров, которых звали Фриц и Хэнк. Капоне постоянно вытеснял Хейтлера из операций, пока он, как сказал Пэт Рош, «окончательно не подсел на наркоту». В девять часов Майк Де Пайк отвез всех в близлежащий ресторан на Северо-Западном вокзале. Автомобиль принадлежал двадцатитрехлетней Эмили Малчер, его сожительнице. Через пару часов Хейтлер позвонил Эмили – ему понадобился номер телефона из записной книжки. Малчер попросила подождать. Когда она снова подошла к телефону и сказала: «Алло», – неизвестный заорал: «Что тебе надо?!» – и звонок оборвался.

В четверг утром в Баррингтоне, городке, расположенном примерно в тридцати милях к северо-западу от Сисеро, местная жительница Хэтти Гануш увидела пламя в поместье Отиса Спенсера и вызвала полицию. В развалинах нашли обугленное тело, не поддающееся опознанию. Более-менее уцелели только зубы и – неизвестно как – нижнее белье.

Примерно в пятнадцати милях от места трагедии в районе Айтаски полиция нашла автомобиль Малчер. Машина тоже сгорела, на заднем сиденье лежал пустой шестизарядный револьвер. Еще в восьми милях ближе к городу в реке Дес-Плейнс в районе Ривер Гроув обнаружили номерные знаки автомобиля.

Полиция задержала Лоуренса Мангано на три дня и пришла к выводу, что он непричастен к делу. Адвокат Майк Ахерн передал Пэту Рошу, что Капоне готов явиться в полицию для дачи показаний при условии, что его отпустят, если не докажут причастность. На это Рош достаточно жестко заявил, что при необходимости сам придет за Капоне: «Если мы арестуем Капоне, он будет сидеть за решеткой наравне с любыми другими бандитами. В любом случае условия будем диктовать мы».

Никаких обвинений по этому делу не последовало. Ходили слухи, что озлобленный Хейтлер написал прокурору штата Свенсону письмо, в котором подробно изложил детали некоторых операций Капоне, а в руки Капоне попала копия письма.

О письме вспомнили через несколько месяцев. В нем говорилось, что Капоне назвал Джейка Лингла предателем, который «получит по заслугам». Далее в письме шла речь, что Зута был убит Мангано и Фрэнки Рио (имя Дэнни Стэнтона не упоминалось). Письмо было якобы продиктовано неграмотным Хейтлером Эмили Малчер. Малчер дала показания, что письмо действительно продиктовал Хейтлер примерно за восемь месяцев до убийства, но затем уничтожил его. Хейтлер писал, если его убьют, ответственность должны нести Билли Скидмор, Капоне, Джек Гузик и Лоуренс Мангано.

«Я не получал никаких писем подобного рода», – прокомментировал Свенсон. То же самое повторил Рош, добавив: «Хейтлеру и при жизни мало кто верил». «Я ничего не знаю и не хочу знать об этом чертовом деле, – говорил Капоне. – По соображениям брезгливости я много лет не имел никаких дел с Хейтлером. Этот парень имел репутацию профессионального стукача».

Капоне понимал, что его ожидают крупные неприятности. В пятницу днем, 5 июня 1931 года, федеральная коллегия присяжных предъявила ему обвинения по двадцати двум пунктам, из них четыре – за попытку уклонения от исполнения требований закона о подоходном налоге в период 1925–1929 годов. Это было серьезным уголовным преступлением. Среди прочего коллегия выдвинула два обвинения по факту непредставления деклараций в 1928 и 1929 годах (срок исковой давности этих правонарушений составлял три года). На основании ранних обвинительных заключений и записей, изъятых во время рейдов на протяжении многих лет, федералы обвинили Капоне в том, что с 1924 по 1929 год его доход составил $1 038 660 и 84 цента, это означало, что он не уплатил налогов на сумму $215 080 и 48 центов:

«Эти цифры, – пошутила New York Times, – несколько скудные для человека, стоящего на вершине преступного айсберга». Присяжным представили лишь небольшую часть совокупного дохода, состоящую из прибыли, полученной от азартных игр.

Львиная доля, приходящаяся на бутлегерство, бордели и рэкет, осталась в тени.

Через неделю коллегия добавила еще один пункт, обвинив Капоне и еще шестьдесят восемь человек в заговоре с целью нарушения сухого закона. Это обвинительное заключение охватывало период с 1922 по 1931 год и частично отражало работу Элиота Несса и его людей, заключающуюся в дотошном анализе документации и прослушках телефонных разговоров. Они обращали внимание на каждую мелочь, даже что у Мюррея Хэмфриса была собака по кличке Снорки.

Капоне внес залог $50 000. Федералы хотели вызвать в качестве свидетелей Джонни Торрио и Луи Ла Кавуа, с которым Капоне делил депозитный сейф. Позже Кавуа поссорился с Капоне и сбежал от греха подальше в Нью-Йорк. Ситуация складывалась для Капоне далеко не лучшим образом: правительство не проиграло ни одного крупного дела по неуплате налогов.

С другой стороны, у прокуратуры были лишь косвенные улики. Без выкладок Маттингли, которые не могли быть допущены в качестве доказательства, у стороны обвинения не было отправной точки для определения дохода Капоне. В Чикаго даже федеральным присяжным не были чужды страх и алчность. Кроме того, Джордж Джонсон работал в условиях жесткого цейтнота: необходимо было разобраться с Капоне до открытия международной выставки 1933 года и, по возможности, до повторного выдвижения кандидатуры Гувера в президенты в ноябре 1932 года. Вряд ли правительство могло собственными усилиями добиться такого удачного исхода.

Поэтому обе стороны были готовы к сделке. Как только Капоне узнал о первом обвинительном заключении, его адвокаты забросили пробную удочку, пытаясь выяснить, готов ли суд пойти на компромиссное решение в случае признания вины. Джонсон заверял: «Суд… всегда выполняет мои рекомендации», когда он выносит вердикт о виновности и объявляет приговор.

Конечно, следовало поддерживать внешнюю благопристойность, тем более у каждой из сторон были свои претензии. Для формирования общественного мнения обе стороны процесса позиционировали себя бойцами, готовыми сражаться до конца. Еще за день до того, как Капоне признал себя виновным, адвокаты говорили о твердом намерении бороться до конца. Джонсон провозгласил: «Мы не рассчитываем, что Капоне признает вину и получит мягкий приговор. Мы не намерены идти с ним на компромисс».

Даже в решающий день, 16 июня 1931 года, адвокат Майк Ахерн сказал: «…Что касается слухов, что мы договорились с правительством о снисхождении, это грязная ложь. Мы не занимались закулисными играми». В этой ситуации адвокатам умело подыграл и сам Капоне. Уже зная, что признает себя виновным в обмен на соответствующий приговор, Капоне заявил: «Я полностью рассчитываю на гуманность и милосердие суда и уверен, что получу справедливый приговор судьи Уилкерсона».

Все дело заняло не более трех минут. Стоя между двумя адвокатами, одетый в костюм из верблюжьей шерсти, цвет которого пораженные наблюдатели назвали средним между «желчно-серным и цветом перезревшего банана», Капоне трижды пробормотал «виновен», когда секретарь перечислял номера обвинительного акта. Уилкерсон назначил оглашение приговора через две недели, на 30 июня. Капоне выглядел абсолютно беззаботным.

Президент Гувер пришел в восторг, узнав об итогах разбирательства. Его радость разделяли немногие. Если бы Капоне приговорили к максимальному наказанию, ему пришлось провести в тюрьме тридцать два года за неуплату налогов, еще два года за сговор; и уплатить штраф $90 000. Однако ни в одном деле по неуплате налогов обвиняемый, признавший себя виновным, не получил больше трех лет. По первичным оценкам, Капоне мог получить от двух до четырех лет.

По сведениям United Press, срок тюремного заключения Капоне мог составить два года и шесть месяцев. Вскоре Капоне подтвердил, что его приговорят именно к такому сроку. Естественно, все поверили.

Мягкость ожидаемого наказания вызвала ряд нападок в прессе. «Его арестовали, – прокомментировал один журнал, – только по обвинению в уклонении от уплаты налогов. Очень смешно».

Газета News, издававшаяся в городе Сент-Пол, назвала судебный процесс «вскрытым гнойником всей нашей правовой системы». Луисвиллский Courier Journal писал: «подобные процессы не способствуют гордости США, поскольку бандиты, виновные в любой мерзости… признаются виновными лишь в неуплате налогов». Наиболее мудро поступила News, отметившая, «лучше три года или около того за решеткой, чем вообще ничего». Журнал The New Republic не поддерживал эти рассуждения. Такой срок «был бы победой Капоне». Единственная ошибка Капоне – он не сумел договориться с федеральным правительством с теми искусством и изяществом, которые демонстрировал в локальных масштабах. «Нет смысла говорить о какой-то победе над Капоне. Победа в очередной раз одержана над городом Чикаго».

Кроме того, процесс стали рассматривать как личное поражение судьи Уилкерсона, чего он не мог выносить спокойно. Позже прокурор Джонсон догадался, что Уилкерсон не мог смириться с хвастовством Капоне, что он отделается двумя с половиной годами. Уилкерсона коробило общественное мнение, что у Капоне есть «карманный» судья. Он слыл гордым человеком и, пребывая на этой государственной должности с 1922 года, заслуженно считался одним из лучших специалистов своего времени. Ранее Уилкерсон возглавлял комиссию по торговле Иллинойса, имел завидный послужной список, находясь на должности прокурора, а также считался очень успешным адвокатом с обширной гражданской и уголовной практикой. В любом случае никто и никогда не диктовал Джеймсу Уилкерсону условий.

Адвокат Майк Ахерн появился в суде без Капоне 29 июня, накануне вынесения приговора, и попросил отсрочки в связи с тем, что его клиент завязан на гражданские судебные процессы во Флориде. При условии, что Капоне немедленно приступит к отбыванию срока, Уилкерсон отложил вынесение приговора на 30 июля. Со своей стороны Ахерн тонко намекнул, что, в конце концов, обвинение в заговоре носило недоказуемый характер, а обвинения в отношении налоговых нарушений никогда не приводили к тяжким последствиям. На это Уилкерсон зловеще ответил: «Заговор заговору – рознь, как, впрочем, и налоговые нарушения. Ваше мнение на этот счет я выслушаю 30 июля».

Судебный процесс, удерживающий Капоне во Флориде, напоминал цирк. На следующий день после июньского обвинительного заключения Капоне в Чикаго его адвокат из Майами, Винсент Гиблин, получивший постановление о наложении ареста на имущество Палм-Айленд, потребовал от Капоне $50 000 за судебные издержки. Тем же вечером Гиблин заставил шерифа сесть с ним в грузовик и начал вывозить плетеную мебель из застекленной веранды до вступления постановления в законную силу, то есть до полуночи. Как написала Daily News, «некоторые наблюдатели посмели выразить уверенность, что этот арест носил заказной характер с целью уклонения от уплаты налога на имущество».

По слухам, чтобы противостоять таким спекулятивным предположениям, Гиблин, «экс-футболист демонической энергии», ворвался на Палм-Айленд, 93, где, явно играя на публику, «схватил Капоне за воротник рубахи и пообещал ему забить зубы в глотку».

Адвокат Гиблин знал, что теперь Капоне, находясь в собственном доме, не обладает правом защиты собственности от нападения. Капоне не мог и воспользоваться услугами телохранителей, в свое время поразивших Сиси Паттерсон. Но для Капоне, бывшего вышибалы, не составляло труда нокаутировать бывшего футболиста.

Джек Сьюэлл, молодой владелец магазина одежды в Майами, когда-то спарринговал с самим Джином Тунни. Узнав об этом, Капоне попросил Сьюэлла с ним побоксировать. Сьюэлл решил, что тучный курильщик сигар не представляет для него особой угрозы. «Но я сразу понял, – вспоминал позже Сьюэлл, – мне придется нелегко. Капоне был крепким, как гвоздь, сильным, быстрым и обладал хорошей защитой». За дружеским поединком наблюдали четверо зорких охранников.

Капоне согласился выплатить Гиблину $10 000, из которых тот должен был оплатить $1000 как поручитель, а остальную сумму принять авансом, чтобы выступать представителем Капоне во всех дальнейших делах. Ни о каких $50 000 не шло и речи.

Незадолго до того, как Уилкерсон предоставил отсрочку оглашения приговора, Капоне посетил американское дерби в Вашингтон-Парке. С ним была гостья, вдова чемпиона в тяжелом весе, Боба Фитцсиммонса. Соседние места занимали телохранители. Среди зрителей был прокурор Джордж Джонсон, пораженный, что восторженная толпа спела «This Is a Lonesome Town When You’re Not Around» Дюка Эллингтона в честь Капоне.

Пресса считала это победой Капоне. Казалось, поклонники были готовы петь серенады. Но, как сказал Капоне еще в Филадельфии: «Тюрьма – в любом случае дурное место. Не обольщайтесь». Но именно туда ему предстояло отправиться.