Летом 1930 года сухому закону исполнилось десять лет.

Обозреватель из Conning Tower Франклин П. Адамс в своей колонке выразил отношение граждан к злополучному закону:

Растущий экономический кризис сделал обход сухого закона серьезным источником дохода для обеих сторон – как для блюстителей закона, так и для его нарушителей.

Один итальянский эмигрант из огромной семьи (в 1930 году ему было двадцать лет) с любовью вспоминал времена, когда подработка на производстве нелегального алкоголя приносила неплохие деньги. Три ночи в неделю он переносил по пятьдесят стофунтовых мешков сахара на третий этаж дома, где союзники Капоне из банды North Side наладили перегонный бизнес. Поднимаясь по лестнице, он свистел, давая бутлегерам понять, кто идет. Раз в неделю работодатели оставляли на лестнице конверт с $25 или $30, иногда $70, в зависимости от произведенного товара. «Я очень боялся потерять работу, потому что кто-то должен был кормить семью, а отец получал 50 центов в час».

С другой стороны закона процветало взяточничество в самых различных формах. Это были и $5 чаевых, которые постовой Эдвин Ф. МакНиколс получал всякий раз, когда мимо проходил Капоне, и еженедельная выплата начальнику полицейского участка в $3500, как в случае с Зутой. Полицейские руководствовались интуицией в поисках дохода.

Однажды парень, переносивший мешки с сахаром, загружал пятигаллоновые цистерны, которые перевозили на переработку в Сисеро. Цистерны грузили в грузовик Dodge, с предварительно модифицированной подвеской. В тот вечер внимание полицейских привлек изрядно просевший кузов. Они получили вознаграждение на месте.

Вспоминая те времена, Джозеф Рефке говорил, что в воздухе стоял острый запах браги: «Мы все искали, где подзаработать, с учетом, что почти обанкротившийся Чикаго выплачивал заработную плату налоговыми квитанциями».

Некоторые счастливчики получали практически регулярные дополнительные доходы. Когда полицейского Артура Т. Ристиджа перевели на службу в новый район, капитан взял его на прогулку. «Для начала мы зашли в казино, – вспоминал Ристидж. – Капитан позвал владельца и, указав на меня, сказал: позаботься об этом парне. Теперь он здесь работает и будет заходить раз в неделю. Затем мы пошли в следующее заведение, потом в следующее, и, прежде чем закончилась смена, в кармане появилось около тридцати баксов. «Так нужно?» – наивно спросил я начальника. «Ааа, брось, – отмахнулся капитан. – Просто делай что делаешь всегда в рамках службы и не мешай. Только что ты завел хороших друзей!»

Позже Ристиджа перевели в прокуратуру штата. Однажды он зашел в стейк-хаус Turner’s, в подвале которого находилось игорное заведение. У барной стойки он заметил двух парней из банды Джорджа Морана, настолько пьяных, что револьверы калибра 38 были готовы вывалиться из карманов. Ристидж попросил Тернера вызвать Морана, который находился внизу, в казино, и отозвал его в сторону:

– Твои ребята?

– Да, – кивнул Моран в ответ.

– Скажи им, чтобы не держали пушки на виду всего зала. Я из офиса прокурора штата и твой друг, кому нужны лишние проблемы?

Одним щелчком пальцев Моран подозвал боевиков: «Вон. И пистолеты уберите». После с усмешкой повернулся к Ристиджу:

– Правильно, так нужно решать проблемы, а не пригонять сюда два десятка полицейских.

– Я тоже так думаю, – согласился Ристидж, – всем нужно зарабатывать на жизнь, Джордж.

Внутренние отношения между бандами часто носили менее уютный характер. В частности, убийство Лингла было одиннадцатым по счету за последние десять дней, но о большинстве из них почти не упоминалось в прессе.

Санта Болдуин до сих пор помнит шок, который испытала, увидев, как застрелили точильщика ножей и ножниц в Маленькой Сицилии. На беду, он установил в подвале перегонный аппарат, а братья Провенцано (мелкие местные союзники Капоне) выразили недовольство обычным способом.

Однажды человек, переносивший сахар, в своем районе наткнулся на умирающего мужчину. У него отсутствовала почти половина головы, но лицо осталось целым. «Кровь стекала в сточную канаву, – вспоминал переносчик сахара, – я никогда не забуду, как он задыхался от кровавого кашля».

Хаос царил и среди видных преступников. Фрэнк МакЭрлайн вел ужасный образ жизни. Он умудрился попасть под суд по пяти обвинениям одновременно: пьяный дебош, незаконное ношение оружия, беспорядочная стрельба из дробовика, подделка номерных знаков и нанесение телесных повреждений сестре (он укусил девушку за щеку).

28 января 1930 года МакЭрлайна привезли в German Deaconess Hospital. Его левая нога была раздроблена пулей из автомата, лежащего рядом на полу. МакЭрлайн утверждал, что это был несчастный случай. Возможно, стреляла жена МакЭрлайна во время очередной ссоры, но более вероятно, виновником ранения был Джон Оберта, с которым МакЭрлайн враждовал с тех пор, как Джон Салтис перебрался в Висконсин. В любом случае смерть МакЭрлайна была выгодна Оберте. В ночь на 24 февраля МакЭрлайн еще лежал на больничной койке. Дело шло на поправку, нога находилась на растяжке. В палату вломились вооруженные бандиты и начали стрелять, но нерастерявшийся МакЭрлайн выхватил из-под подушки автоматический пистолет (позже полиция предъявила обвинение в незаконном хранении оружия) и открыл ответный огонь. Хотя стрельба была неточной и пули лишь разбили дверной косяк, бандиты удрали. МакЭрлайна зацепили три раза, не нанеся серьезного вреда здоровью. Один из нападавших бросил автоматический пистолет калибра 45.

«Я сам разбрусь», – отвечал МакЭрлайн на все вопросы. Ногу вылечели, раны походили на царапины, поэтому МакЭрлайна выписали вскоре после нападения. Через девять дней, 5 марта, Джона Оберту нашли застреленным тремя автоматными выстрелами в собственном Lincoln. В кармане лежал заряженный револьвер калибра 45. В нескольких ярдах лежал труп водителя, Сэма Малаги. Следствие установило: пистолет, найденный в больничной палате, принадлежал Малаге.

Несмотря на неумолимое приближение катастрофы, летом 1930 года Капоне находился на вершине, его лидерство было неоспоримым. Он не пытался достигнуть соглашения с Мораном, поскольку банда North Side не представляла реальной угрозы.

Капоне прокладывал дорогу в другие области, понимая, что сухому закону осталось недолго жить. Очень важным было прекращение налогового преследования. Достигнув прочного места в экономической и политической городской системе, Капоне стал слишком могущественным, чтобы понести суровое наказание. Бизнес являлся надежным козырем в игре.

Капоне уже давно занимался профсоюзами и решил увеличить темпы. Он выбрал определенные цели для максимизации как финансовой отдачи, так и собственного влияния. В частности, это относилось к транспортным компаниям, игравшим важную роль в большом бизнесе. К другой сфере профсоюзного рэкета относилось строительство, которое приобрело главенствующую роль с учетом намеченной на 1933 год Всемирной выставки в Чикаго. Кроме этого, Капоне манипулировал в вопросах, касающихся коммунального хозяйства, в частности – содержания городских улиц.

Капоне сосредоточил усилия на мэрии, поручив организацию муниципальных работников Дэнни Стэнтону – чиновнику, распределяющему городской бюджет в кабинете Томпсона. Кроме того, с Капоне сотрудничали Роланд В. Либонати в законодательном органе штата (а позже и в Конгрессе США) и Уильям В. Пачелли, бывший представитель штата и олдермен двадцатого округа.

Наряду с активизацией деятельности в этом направлении Капоне продолжал расширять бутлегерский бизнес, постепенно перемещаясь на восток к Нью-Йорку, на юг к Талсе и Хот-Спрингс, а также на запад в Омаху. Низкое качество алкоголя компенсировалось большим объемом. Параллельно осуществлялись поставки из Детройта. Маршруты разработывал Капоне.

Например, отгрузка напитков от производителей G&W, Old Crow и бурбона от Indian Hill (вся продукция производилась на территории США) экспортировалась в Канаду и в Бимини на Багамы, затем контрабандой переправлялась во Флориду, а оттуда по фальшивым накладным прямиком на Иллинойс Сентрал. Документально алкоголь был оформлен как пиломатериалы, однако федералы перехватили поставку благодаря бумагам, захваченным при облавах в клубе Cotton и баре Greyhound Ральфа.

Торговля пивом, вследствие объективной объемности, могла расширяться по двум основным направлениям.

Во-первых, хотя основные территории банд остались неприкосновенными, силовые структуры Капоне объявили себя независимыми и демонстративно вышли из организованного бизнеса. В некоторых случаях, как, например, с Мэттом Колбом из Норд-Веста, силовики Капоне просто заняли чужой район.

Во-вторых, Капоне начал горизонтальное расширение торговли за счет увеличения ассортимента и услуг. Подпольным барам и борделям приходилось покупать в нагрузку соленые снэки, полотенца и постельное белье (которое сдавали в прачечные, находящиеся под контролем Капоне).

Кроме того, появились и совсем новые направления деятельности. Через Мюррея Хэмфриса и Фрэнка Маритота Капоне основал молочную компанию Meadow-moor Dairy. Он с изумленным узнал, что молоко имеет бо́льшую торговую наценку, чем пиво или крепкий алкоголь, а спрос на него куда более стабилен. «Ей богу, – говорил Капоне, – мы всю жизнь занимались не теми делами».

Известность Капоне росла вместе с империей, его имя становилось национальным брендом. Одна из представительниц фонда Дочери Нила, собиравшихся в чикагском храме Медины, жаловалась: «Почему я так и не увидела Аль Капоне, хотя нахожусь в Чикаго? Я здесь уже целых три дня и думала, он будет входить в принимающий комитет…» Пять испанских актеров, режиссер и два французских сценариста остановились в Чикаго по пути в студию MGM. Продюсер нового ганстергского фильма хотел предложить Капоне миллион долларов за эпизодическую роль, но окружной прокурор Лос-Анджелеса Бурон Р. Фиттс пригрозил «повесить на этого продюсера всех собак», если такое случится.

Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Вячеслав Молотов назвал Капоне логической кульминацией капиталистической жадности. Капоне стал персонажем политических карикатур в журнале «Крокодил». Корреспондент французского еженедельника Voilà писал, что его соотечественники видели в Капоне Робин Гуда, сражающегося с «фарисейскими законами пуританской Америки». Британский ежедневник Evening Standard назвал французов «коллективным воплощением Аль Капоне в Европе». На страницах газеты вышел комикс, изображавший премьер-министра Пьера Лаваля и министра иностранных дел Аристида Бриана, развалившихся в креслах и положивших ноги на стол; Бриан лаял в телефон: «Что?! На нашу территорию кто-то лезет? Гоните их».

Корнел Каповичи из города Орадя, Румыния, повесил на крыльцо дома фотографию Капоне. Корнел считал Капоне сыном, которого очень давно не видел. Зарубежный корреспондент Джон Гантер сообщал, что венские газеты считают Капоне настоящим мэром Чикаго.

Капоне был очень популярен на родине. Однажды перед футбольным матчем Северо-западной зоны отряды бойскаутов окружили стадион Dyche и устроили входящему Капоне настоящую овацию. Растроганный Капоне купил всем билеты. Такое поклонение превращалось в нежелательную общественную привычку. На одной из университетских футбольных игр в Сисеро после выкрика «Здесь Аль!» раздалось троекратное «Ура!» (правда, Аль купил билеты только себе и шестерым телохранителям). На другой игре, проходящей в изысканном и аристократичном Элджине, приглашенный комментатор Уильям А. Ран призвал детей подражать стремлению Капоне к успеху и карьере (при этом Ран входил в состав федеральной коллегии присяжных, обвинившей Ральфа в налоговом мошенничестве).

Обожающий популярность Капоне ненавидел прозвище «Лицо со шрамом». В разговоре с издателем Меррилом К. Мейгсом он заявил, что несправедливо лишний раз акцентировать внимание на приобретенном уродстве и стилизовать его как «Аль – Лицо со шрамом» при каждом упоминании. Мейгс пообещал Капоне использовать прозвище только в прямых цитатах. «Капоне прав, – пояснил он коллегам, – я просто никогда не задумывался об этом».

Залогом успешной деятельности Капоне являлся имидж. «Многие в Чикаго, – говорил Капоне, – считают меня кровожадным монстром, о которых пишут в низкопробных сборниках. Они мучают жертвы, отрезают им уши и, улыбаясь, выжигают глаза раскаленной кочергой».

Капоне не питал на свой счет никаких иллюзий: «Я далеко не ангел и никогда не стану примером для молодежи. В жизни возникали ситуации, когда приходилось поступать плохо, но я вовсе не так черен, как меня пытаются изобразить. Я обычный человек, имеющий сердце, и готов помочь любому нуждающемуся. Мне тяжело видеть людей голодными, холодными и беспомощными. Многие бедные семьи в Чикаго считают меня кем-то вроде Санта-Клауса, создавшего столовые, в которых кормятся супом три тысячи бедняков и бездомных в день. Я не кричу о благотворительности, а просто хочу показать, что не самый худший человек в этом мире. Спросите мою жену. Она все знает, а я воспользуюсь шансом послушать со стороны».

На самом деле они часто находились в разлуке, и, возможно, Мэй не знала о большинстве ошибок мужа (хотя сифилис, несомненно, дал повод задуматься). Например, она не подозревала, что до ареста муж посещал Атлантик-Сити или Филадельфию, но это не играло большой роли. После смерти Капоне Мэй говорила: «У общества один взгляд, у меня – совершенно другой. Я дорожу памятью о муже и очень люблю».

В тридцать один год Капоне почти перестал распутничать и проводил время в семейном кругу. В халате и домашних туфлях он играл с Сонни в настольные игры и слушал граммофон.

«Я без ума от музыки, – говорил Капоне. – Музыка помогает забыть все, и я чувствую, что нахожусь в паре кварталов от рая».

Отдавая предпочтение итальянской опере, Капоне любил джаз и популярную музыку. На вечеринку по случаю поединка между Танни и Демпси он пригласил группу Жюля Стайна, автора популярных песен: Three Coins in the Fountain, It Seems to Me I’ve Heard That Song Before и It’s Magic. Когда Капоне и Стайн обсуждали организацию выступления, разговор зашел о Rapsody in Blue Гершвина. Оба согласились, что это великолепная вещь, и Капоне поинтересовался, сможет ли Стайн ее исполнить. «У меня не было причин отказывать, – вспоминал Стайн много лет спустя, – в память врезалась шелковая рубашка Капоне в «рапсодическом» великолепии. На вечеринке он взялся дирижировать, при этом все время не попадал в такт, забегая вперед. Очевидно, Капоне всю жизнь мечтал об этом. К концу выступления в его глазах стояли слезы. Он дал мне $1000 и по $100 остальным участникам группы».

Почему окружающие видели Капоне другим? Общество не воспринимало убийство как способ достижения поставленной цели. На вопрос, что думает человек, убивая другого, Капоне ответил: «Возможно, о пределах допустимой обороны, или как смотрит на него Бог, или о превентивных ударах». Интересно, что он имел в виду – «дружеское» рукопожатие с О’Бэнионом или засаду на Вайса? «Возможно, это убийство человека, который убьет тебя, если увидит первым. Возможно, это защита бизнеса, когда вы зарабатываете, заботясь о жене и ребенке. Я далеко не самый плохой человек. В мире есть парни похуже меня».

Пока Капоне находился в Филадельфии, его люди начали трясти звезд шоу-бизнеса. Мэй Уэст передала $3000, меньшие суммы заплатили киноактеры Уоллес Форд и Уильям Гакстон, исполнитель ковбойских песен Рой Роджерс, комик Лу Хольц и артисты Руди Валле и Гарри Ричман.

Позже Ричман настаивал на другой версии. Он переживал, что его первая жена вышла замуж за Фрэнки Лейка, члена верхушки организации Капоне. Ричман полагал, что Капоне может ему навредить. Неизвестно почему, но из его смехотворной теории выходило, что бандиты рефлексивно убивают прежних мужей и любовников своих женщин. Объяснение Ричмана выглядело идиотским.

Когда менеджер Скандалов Джорджа Уайта объявил, что Капоне хочет посетить гримерку Ричмана, артист впал в панику. В дверь раздался стук: перед ним стоял владыка темного мира Соединенных Штатов, человек, чье имя уважали страшные гангстерские лидеры Парижа, Лондона и Рима. «Прежде чем я успел упасть в обморок, – вспоминал Ричман, – Капоне обнял меня и произнес: «Ричман, вы неотразимы!»

Впоследствии, когда уличные хулиганы ограбили Ричмана, Капоне приказал вернуть обратно деньги и драгоценности и пообещал, что любой, кто осмелится досадить актеру, ответит «вашему покорному слуге Аль Капоне».

Джордж Джессель вспоминал подобную историю. Однажды Капоне пригласил его на ужин. «Обед с Капоне, – писал позднее Джессель, – был очень важен, поскольку в то время в Чикаго с известных актеров вымогали деньги практически по любому поводу». Во время обеда Капоне поинтересовался, кого из актеров Джессель считает выдающимися. Джессель включил в список приятеля Эдди Кантора, и Капоне пригласил артиста на Палм-Айленд. Предполагая, что состоится сборный спектакль, Кантор сразу вошел в роль. Капоне опешил, так как приглашал Кантора, чтобы выразить глубокое уважение.

Капоне покровительствовал Этель Бэрримор. Когда в Чикаго проходили гастроли спектакля Kingdom of God, Этель заметила, что в зрительном зале присутствует Капоне. Бэрримор играла монахиню, которая на протяжении трех актов молилась за матерей-одиночек, сирот и умирающих. Этель видела, что у Капоне, держащего за руку Мэй, из глаз катились слезы. «Другим актерам в Чикаго угрожали, – писала она в автобиографии, – мне никогда. Очевидно, известные люди распорядились, чтобы меня не трогали».

Капоне считал ее великой актрисой.

В 1927 году Джек МакГурн предупредил комика Джо Э. Льюиса не отказываться от нового контракта с кабаре Green Mill. Хотя заведение принадлежало Капоне, у МакГурна был свой интерес. Тем не менее Льюис согласился на более выгодное предложение конкурентов. В ноябре в его номер в отеле ворвались три боевика. Пока двое били Льюиса по голове прикладами, третий разрезал ему челюсть ножом и нанес двенадцать ударов. Льюис выжил, хотя выздоравливал долго и мучительно. Были основания сомневаться в утверждении Льюиса, что бандитов отправил МакГурн. Позже артист с гордостью вспоминал, что Капоне сказал после выздоровления: «Почему, черт побери, вы не пришли раньше, как только возникли проблемы? Я бы все исправил». Капоне хотел помочь Льюису открыть собственный клуб.

Журналист и сценарист Бен Хехт в автобиографии вспоминает, как двое джентльменов Капоне однажды нанесли ему визит по поводу сценария фильма «Лицо со шрамом». Они хотели узнать, является ли Капоне центром повествования.

– Боже мой, конечно, нет, – ответил Хехт, – я не знаком с Капоне.

– Тогда почему же именно «Лицо со шрамом»? – задали вопрос джентльмены. – Все будут думать, что фильм про Капоне!

– Аль – один из самых известных и увлекательных людей нашего времени. Если мы назовем картину «Лицо со шрамом», все захотят ее посмотреть, предположив, что фильм о Капоне, хотя это совсем не так. Считайте, это тоже часть рэкета, которую мы называем showmanship.

Хехт писал, что визитеры ушли, удовлетворенные его объяснением.

Фильм, основанный на бестселлере У. Р. Барнетта, прославил Капоне. Главную роль сыграл Пол Муни. В качестве прототипа «Лица со шрамом» выступил Тони Камонте (в 1920 году настоящий Камонте руководил Five Points, под псевдонимом Джо Блэк), работающий на Джонни Лово. Из штаб-квартиры на двадцать второй улице киношный Камонте воевал против соперника О’Хары с северной стороны. Говорят, люди Капоне следили за созданием фильма, требуя, чтобы герой не слишком напоминал босса. В частности, шрам на щеке в виде буквы Х был получен Камонте на войне.

Даже если джентльмены, посетившие Хехта, не читали книгу, то, вероятно, прочитали сценарий и купились на заверения автора. Если бы фильм действительно разгневал Капоне, Хехт вряд ли бы остался в живых после выхода картины в прокат.

Каковы бы ни были переплетения правды и вымысла, один из описанных случаев имел место лишь в фантазиях пресс-секретаря несравненной Клары Боу. В ноябре 1930 года Боу оказалась втянута в нелепые разбирательства в нецелевой растрате денежных средств бывшей секретаршей и приятельницей актрисы Дейзи Де Во. В газете Los Angeles Herald-Examiner появилась статья, из которой следовало, что Капоне тайком приехал в город, чтобы лично посмотреть на девушку «Это» во время съемочного процесса в студии Paramount, и съемочная группа встретила его безумными аплодисментами. Paramount отрицала присутствие Капоне на съемках. Полиция Лос-Анджелеса заявила, что в тот момент Капоне был далеко от Калифорнии.

Независимо от истинности этих историй (могла ли Этель Бэрримор разглядеть слезы на щеках Капоне под светом театральных прожекторов?), они свидетельствуют об уникальной позиции Капоне в обществе. Люди, которые сами были знаменитостями, хвастались связями с Капоне и считали его восхищение убедительным подтверждением таланта. Как бы ни интерпретировали различные поступки и высказывания Капоне, энтузиазм актеров свидетельствовал о небывалой популярности Капоне.

Даже хорошие парни, боровшиеся с Капоне, отдавали должное его славе.

Элмер Ирей, Фрэнк Уилсон и Элиот Несс рассказали собственные истории. Они написали прекрасные книги, но не смогли устоять перед соблазном приукрасить жизнь Капоне, сделав ее полной борьбы, тягот, лишений и рыцарского героизма.

Во всем мире Капоне проклинали как самого смертоносного гангстера в истории, поэтому то, что он предпочитал действовать тихо, плохо смотрелось в рамках литературного произведения. Поэтому авторы пользовались репутацией Капоне как очень опасного противника (это совершенно справедливо в отношении бандитов, с которыми Капоне был в дурных отношениях), чтобы скрыть, что Капоне ни разу не принимал радикальных мер против федеральных агентов.

Вот что писали Ирей и Уилсон о тайном агенте, помогавшем им.

Информатор по имени Эдвард Дж. О’Хара служил адвокатом в Сент-Луисе. Самым значимым его клиентом был Оуэн П. Смит, изобретатель механического зайца, благодаря которому существуют собачьи бега. Они контролировали собачьи гонки по всей стране.

В 1923 году, не без помощи О’Хары, с таможенного склада было украдено виски, принадлежащее Джорджу Ремусу, королю бутлегеров начала 1920 годов, на сумму около $200 000. Федералы вычислили О’Хара. Его приговорили к году лишения свободы, но выпустили по апелляции. На повторных слушаниях Ремус отказался давать показания, поскольку О’Хара компенсировал ущерб путем предоставления доли в собачьих гонках.

После смерти Смита в 1927 году О’Хара остался единственным человеком, полностью заправлявшим этим прибыльным бизнесом. Будучи владельцем собственного клубного питомника в Хоторне, он связался с Капоне с предложением разветвления сети по всей стране. О’Хара презирал бандитов и полагал, что может использовать гангстеров, не становясь одним из них. К 1930 году он решил перейти на другую сторону. По словам репортера из Сент-Луиса Джона Роджерса, его сын, Эдвард Буч, мечтал поступить в военно-морскую академию Аннаполиса, и О’Хара считал – связь с правительством может помочь. О’Хара назвали лучшим правительственным стукачом того времени, и Фрэнк Уилсон рассчитывал с его помощью загнать Капоне в угол.

К числу тайных осведомителей относился и Майкл Ф. Мэлоун, один из оперативников налогового управления, имеющий опыт подобной работы. Это был «черный ирландец» из Джерси-Сити, ростом пять футов восемь дюймов, весом двести фунтов. Уилсон назвал его «величайшим тайным агентом» (кстати, и Ирей, и Уилсон заявили о своей неоценимой роли в инициировании секретной миссии Мэлоуна).

Финансируемый чикагской Тайной шестеркой Мэлоун зависал в Филадельфии и Бруклине, собирая текущие сплетни и слухи о действующих бандах. Он остановился в отеле Lexington под именем Майкла Лепито и проводил время в местном лобби-баре в надежде привлечь внимание криминальных кругов. В состоявшейся случайной беседе Мэлоун намекнул, что он беглый мошенник, наследивший в Бруклине и Филадельфии, и предъявил письмо от филадельфийских друзей (которое сам и написал). Вскоре его начали приглашать поучаствовать в карточных играх и вечеринках, на которых Мэлоун собирал внутреннюю информацию, постоянно подвергаясь риску разоблачения (по мнению Ирея и Уилсона, под угрозой смерти).

Безусловно, Ирей и Уилсон не передергивали фактов о Мэлоуне, но преувеличивали опасность до полного несоответствия действительности. Очевидно, несколько звонков в Филадельфию и Бруклин провалили бы легенду Мэлоуна. Почему они не были сделаны?

Если никто не проверил историю Мэлоуна, значит, Лепито не нуждался в проверке, поскольку был слишком далек от настоящей бандитской обоймы. Полицейского или федерального агента, затесавшегося к гангстерам, могли убить отморозки-одиночки, но не организованные бандиты. Зачем убивать? Он не присутствовал на внутренних совещаниях, не видел и не слышал ничего лишнего.

Мэлон слонялся по гостинице Lexington, стараясь втереться в доверие к людям Капоне и внимательно прислушиваясь к разговорам.

Этой книжной правде явно не хватало драматической составляющей, поэтому, когда Мэлоун отправился на вечеринку в ресторан New Florence, на другой стороне улицы Мичиган, Айри и Уилсон были сильно обеспокоены его безопасностью. «Мы знали, что Капоне – большой любитель закатывать вечеринки перед устранением людей, отвернувшихся от него», – писал Айри. Уилсон «обливался холодным потом», пока Мэлон не позвонил ему по окончании приема.

Ради чего стоило идти на подобный риск? Уилсон получил информацию от Эда О’Хары, что Капоне выписал «четырех сицилийских мафиози-убийц из Бруклина», чтобы убить его, Пэта Роше, прокурора Джорджа Джонсона и местного агента Налогового управления Артура Мэддена. В версии Ирея Уилсон узнал о предстоящей акции не от О’Хары, а от Мэлоуна, который предупредил о пяти наемных киллерах ради убийства Уилсона, Мэддена и… Ирея.

Репортер Tribune Джон Ботиджер добавил некоторые косвенные подтверждения. Он написал, что «тайный человек правительства» (вероятно, имелся в виду Мэлоун) узнал о гангстерской встрече на высшем уровне, на которой Капоне изложил план убийства и впервые сообщил соратникам о переговорах с Оперативником номером один. Последняя деталь заслуживает внимания и подтверждает частичную достоверность информации, поскольку Капоне был единственным человеком в высшей бандитской обойме, который знал об Оперативнике.

К чести Пэта Роше, он не верил этим страшилкам. Разумеется, когда в ходе проверки в Чикаго не обнаружили никаких следов мифических наемников, из отеля Lexington пошли слухи, что благоразумные люди переубедили Капоне.

Эта история имеет более правдоподобное объяснение. Возможно, Мэлоуна просто проверяли. Шесть лет назад он участвовал в аресте Вилли Хейни, и Вилли узнал Мэлоуна. Возможно, кто-то видел Мэлоуна в городе раньше, до того как он стал Лепито. Маловероятно, что Капоне планировал убить прокурора и федеральных агентов, но еще сомнительнее, что кто-то из высшего гангстерского эшелона организации (эти люди всегда проявляли величайшую осторожность) проболтался о подобных, совершенно секретных планах (не говоря о переговорах с Оперативником номером один) мелким членам банды. Как мог аутсайдер Мэлоун подслушать подобную информацию? Если бандиты разоблачили Мэлоуна, почему бы не накормить его рассказами о наемниках и не заставить полицию гоняться за фантомами? Не исключено, эта комбинация непреднамеренно заманила в ловушку Эда О’Хару, который, возможно, слышал часть разговора, распространяемого в интересах Лепито.

Элиот Несс и Неприкасаемые включились в дело. Водитель Джордж Мейер рассказывал: Нессу иногда сдавали адреса второстепенных складов, чтобы отвлечь внимание, по крайней мере временно, от более важных точек. Другой наблюдатель видел в подобных облавах явную показуху. Несмотря на это, команда Неприкасаемых уничтожила и конфисковала немало алкогольных активов Капоне.

В своей книге «Неприкасаемые» Несс хвастался, что в результате его набегов «Чикаго быстро высыхал» и «стал сухим, как пресловутая кость». По словам Несса, он «вытащил Капоне из бутлегерского бизнеса». Мягко говоря, Несс выдавал желаемое за действительное, несколько преувеличив свою роль. Его группа не повлияла на ниспровержение Капоне. Правительство не смогло осудить Капоне по единственному обвинению, для которого Неприкасаемые собирали доказательства: сговор с целью нарушения сухого закона.

Несс и его люди отличились безупречной эффективностью и неподкупностью.

Капоне попытался противостоять обычным способом, но cкоро осознал, что ему нечего противопоставить Неприкасаемым. Когда один из парней с годовым жалованьем в $2800 отказался от $1000 в неделю, эмиссар Капоне жалобно вздохнул: «Все в Чикаго хорошо ладят друг с другом. Почему вы не хотите?»

Несс не ограничился описанием хорошо исполняемой работы и выдающихся результатов. В его книге постоянно упоминается об угрозе: «Капоне должен был раздавить нас, чтобы выжить». При этом Несс утверждал, что Капоне никогда не планировал физического устранения федералов или подстав другого рода. Фрэнк Уилсон писал о предупреждении, которое получил от Капоне: за ним и женой пристально следили в гостинице Sheridan Plaza. Уилсон переехал в гостиницу Palmer House. В дальнейшем Капоне не выходил на Уилсона.

Однажды Несс столкнулся с боевиком мафии. Хулиган-одиночка преследовал его машину. Когда Несс прижал автомобиль к обочине, бандит остался сидеть с ошеломленным видом. Нессу даже не пришлось вынимать оружие. В следующий раз Несс поймал боевика, слоняющегося вокруг дома его невесты. В ходе «физического разъяснения ошибочности поведения» Несс обнаружил, что плечевая кобура парня пуста: «террорист» забыл оружие в машине.

За время деятельности Неприкасаемых погиб только один человек, связанный с ними, водитель Несса, отсидевший за незначительное нарушение. Убийство не имело отношения к организованной преступности, и полиция быстро арестовала преступника, который затем повесился в камере.

Нездоровый ажиотаж после убийства Лингла говорил, что общество не чувствовало себя в безопасности. Несс поспешил успокоить страхи невесты: «Нам не о чем беспокоиться. Никто не осмелится стрелять в федерального агента». Это было чистой правдой. Пол У. Робски, входивший в группу Неприкасаемых, оставался федеральным агентом, пока не ушел в отставку в 1951 году, поступив охранником в авиакомпанию. «Естественно, мы носили оружие, – вспоминал Робски, – но никогда им не пользовались в 1930–1931 годы, поскольку Капоне обязал своих парней на пивоварнях не выступать против федералов. В случае облавы следовало сдаться или убежать. У Капоне хватало проблем. Он прекрасно понимал, что на место одного офицера придет множество новых».

Страсть к напыщенному героизму доходила до абсурда.

Федералы исключительно хорошо делали свое дело, но в описаниях работы никогда не встречались упоминания о вооруженных стычках с бандитами. Фрэнк Уилсон занимался финансовой аналитикой, именно его усидчивая деятельность, а не чья-то безудержная смелость, помогла законно ухватить Капоне.

К лету 1930 года люди Уилсона исследовали доказуемый доход Капоне в течение двух лет. Как сказал Уилсон Ирею, Капоне действовал практически без ошибок, из примерно миллиона чеков, которые изучила специальная разведывательная служба, только два выходили на Капоне. Оба были выписаны на мизерные суммы.

Как-то вечером, когда все остальные члены рабочей группы отправились по домам, Уилсон решил еще раз изучить изъятые записи: возможно, они что-то упустили.

Специальная разведывательная служба ютилась в каморке в здании Старой почтовой службы, где едва разместились четыре шкафа и два стола. Около часа ночи осоловевший от усталости Уилсон собрался уходить. Убирая документы, с которыми работал, он случайно захлопнул ящик. Замок автоматически щелкнул, а Уилсон не смог найти ключ.

Менее въедливый и педантичный сотрудник позволил бы бумагам пролежать до утра, но Уилсон заглянул в соседнюю комнатку, где стоял шаткий незапирающийся шкаф. Чтобы освободить место, он вынул охапку пыльных документов, обнаружив у задней стенки тяжелый пакет в коричневой бумаге. Уилсон разрезал упаковку. Внутри находились три записные книжки, обычно используемые для бухгалтерских записей.

Первая оказалась совершенно безобидной. После взгляда на вторую усталость Уилсона как рукой сняло. Столбцы, озаглавленные «Бердкейдж», «Очко», «Крэпс», «Фаро», «Рулетка» и «Скачки», а также проставленные в них цифры указывали, что в книге велись записи о кассовых чеках, связанных с крупномасштабными азартными играми. У Уилсона возникла надежда, что записи могут вывести на Капоне.

Записи охватывали период с 1924 по 1926 год и содержали умопомрачительные суммы. За двадцать два месяца прибыль этого совместного предприятия составила $587 721 и 95 центов. Через каждые несколько страниц бухгалтер подводил итоги и расписывал распределение полученных средств. На одной из страниц за декабрь 1924 года Уилсон увидел, что общая сумма средств, имеющихся в распоряжении заведения, составляла $31 443. Затем к ней было добавлено $17 500 и вычтено $6256 в колонке «Скачки». При резервировании $10 000 на новом счете общий доход составил $32 687, причем он делился по частям. На раздел «Город» (очевидно, местный получатель денег) приходилось 20 %, или $6 537 и 42 цента; далее следовали разделы «Ральф» (Уилсон надеялся, что имелся в виду Ральф Капоне) и «Пит» (позднее выяснилось, что это игровой брокер Капоне Пит Пенович), которым следовало 5 %, или по $1634 и 35 центов. Четыре платежа по $5720 и 22 цента, 17 % каждый, отходили «Фрэнку», «Лу», «Д», и «Д и А». Скорее всего, это означало Джек (Гузик) и Аль. Вверху страницы было написано крупными буквами: «Фрэнк заплатил $17 500 Алю». Это соответствовало $17 500 дополнительного дохода (Пит Пенович позже дал показания, что эта сумма была одной из неудачных ставок Капоне на скачках). Кроме того, надпись связывала с операцией некоего Аля.

Утром Уилсон выяснил, что эта записная книжка была захвачена в ходе облавы на Hawthorne Smoke Shop, принадлежащий Капоне, сразу после убийства МакСвиггина. Блокнот побывал в руках Пэта Роша, но он не увидел потенциала записей. Как заявил полицейский в отставке, Артур Ристидж: «Это была куча мусора, который мы отбросили в сторону. Если бы знать, какая бомба находится у нас в руках! Федералы смогли бы упечь этих парней на веки вечные!» Рош сдал все бумаги в администрацию прокурора штата, где записная книжка осталась собирать пыль, забытая всеми.

Главной задачей Уилсона было напрямую связать найденную бухгалтерию и Капоне. Записи вели три человека, причем почерк одного отличался особой аккуратностью. Налоговики собрали образцы почерка всех (бандитов, и не только), связанных с организацией Капоне. Они изучили выборные бюллетени, документы об освобождении под залог, банковские счета и многое другое. Бинго выпал в виде депозитной квитанции банка Сисеро. Она была подписана неким Лесли Адельбертом Шамуэем, или, как его называли, Лью. Информатор доложил Уилсону, что «Шамуэй – совершенный джентльмен, воспитанный, тихий и безобидный человек, не причастный к рэкету». Налоговики установили, что Шамуэй исчез из Чикаго.

В феврале 1931 года Эд О’Хара сообщил Уилсону, что Шамуэй переехал в Майами, где работает кассиром то ли на конных, то ли на собачьих бегах. Уилсон нашел Шамуэя в кинологическом клубе Biscayne Bay. Шамуэй сделал вид, что ничего не знает. «Вы ошибаетесь, мистер Уилсон, – сказал он, сдерживая дрожь. – Я не знаю Аля Капоне». Человеку, сумевшему сломать Фреда Райса, не составило особого труда разобраться с этим джентльменом.

Уилсон пообещал Шамуэю прислать федерального маршала, который достанет его даже из-под земли. Если Шамуэй даст показания, правительство обеспечит полную защиту. «Лью, если будете сотрудничать, миссис Шамуэй не останется вдовой».

То, что рассказал Шамуэй, вывело Уилсона на преподобного Генри Гувера, который засвидетельствовал, что Капоне обладал правом собственности на подпольное казино напротив отеля Hawthorne.

Некоторые говорили, что эту идею подбросил судье Лейлу юрист, сотрудничавший с Tribune Чарльз Ратбун. Газетчик Уолтер Спирко утверждал: «его склонили к этому газеты; он всегда играл на публику». Никто не представлял, что судья Джон Х. Лейл додумался выдавать ордера на арест за бродяжничество всех, вошедших в пресловутый список врагов общества. Лейл приехал в Чикаго из Теннесси в 1900 году в восемнадцать лет. Перепробовав множество занятий, включая профессиональный бокс, он стал адвокатом. Лейл служил в легислатуре Иллинойса, затем в мэрии Чикаго, а в 1924 году победил на выборах в муниципальный суд.

По свидетельству коллег, ему не хватало разумной судебной корректности. Конечно, многие из коллег были нечисты на руку (чего нельзя сказать о Лейле), но тем не менее они оказались правы. Лейл упорно устанавливал неконституционно высокий залог, сокращаемый по апелляции: его $100 000, как правило, превращались в $5000. Он громил преступников не хуже прокурора. Особенно доставалось Капоне, Лейл призывал как можно быстрее посадить его на электрический стул, забывая указать хоть какие-то обвинения. Он выдавал ордера на арест и обыск любым офицерам полиции по первому требованию, без указания причин, и очень любил принимать личное участие в облавах. Четыре раза главный судья переводил Лейла с уголовных дел на гражданские, где он соблюдал рамки приличия, но общественность обожала его несгибаемую жестокость по отношению к известным преступникам, хотя этот подход не приносил большей эффективности, чем умелое лавирование его коллег. Сочетание общественного давления и газетных публикаций возвращало Лейла обратно в уголовный суд.

При вдумчивом рассмотрении, взимание штрафов за бродяжничество с миллионеров не было полностью безумным шагом. Любой прокурор мог подтвердить, что с юридической точки зрения в этом нет нарушения закона. Казалось, стоит попробовать.

Один из самых первых ордеров, которые Лейл «запустил в оборот» в сентябре 1930 года, был выдан на имя Капоне. Аль обдумывал, не сдаться ли властям добровольно. С другой стороны, Лейл мог не согласиться с выходом под залог, а у Капоне были две причины держаться подальше от судьи.

Во-первых, он планировал следующее убийство. Когда Капоне был в Филадельфии, Джо Айелло, мечтающий о возмездии, стал главой Unione Siciliana. По слухам, Айелло снова вошел в сговор с Мораном, до недавнего времени находившимся в Миннесоте, а теперь в округе Лейк, к северу от города. Не представляя смертельной угрозы или серьезной конкуренции, Айелло, тем не менее, хронически раздражал Капоне.

Операция была разработана в классическом стиле.

Айелло был уверен в собственной безопасности.

Он скрывался в квартире партнера по итало-американской компании. Паскаль Престоджакомо (которого обычно звали Пэтси Престо) проживал в доме 205 на улице Колмар. Шпионы Капоне быстро нашли Айелло. Примерно за десять дней до убийства два приличных молодых человека (один назвался Моррисом Френдом) сняли квартиру на противоположной стороне улицы Колмар в доме 202. Окна квартиры выходили на входную дверь жилища Пэтси Престо. Рядом с домом располагалась аллея. Парень, назвавшийся Генри Джейкобсоном, снял квартиру на третьем этаже дома 4518 по улице Уэст-Энд, куда выходила тыльная сторона дома Престо. Окна квартиры смотрели на аллею.

Джо Айелло не показывал носа на улицу. Наблюдатели не смыкали глаз двадцать четыре часа в сутки. В четверг вечером у дома остановилось заказное такси. В половине девятого водитель Джеймс Руан стоял около машины, когда на пороге появились Айелло и Престо. В кармане у Айелло был билет на поезд в Браунсвиль, штат Техас. В этот момент из дома на противоположной стороне улицы началась стрельба.

Присевший на корточки Руан не получил ни царапины; Престо нырнул обратно в дом и остался цел и невредим, несколько автоматных очередей изуродовали стены, разбили окна и покалечили тысячедолларовую кушетку в гостиной. Шатающийся Айелло, попытался обойти угол здания, но был встречен очередью из дома на Уэст-Энд. Он умер, получив более тридцати ранений. Хотя некоторые жители видели боевиков, выбегающих из квартиры на Уэст-Энд, полиция никого не нашла. Арестов не последовало.

Вторая причина, по которой Капоне не мог сесть за решетку даже на короткое время, требующееся на поиск более покладистого судьи, носила политический характер. Лейл решил помешать мэру Томпсону баллотироваться на четвертый срок. Капоне палец о палец не ударил, чтобы помочь Лейлу. В конце декабря, до того как Лейл официально выдвинул свою кандидатуру, Капоне отправился во Флориду, где был вне зоны досягаемости ордера на арест за бродяжничество.

В начале ноября Капоне попытался достигнуть компромисса. Он отправил Майкла Дж. Гальвина из профсоюза водителей к Джону П. МакГорти, главному судье Чикагского уголовного суда, с предложением. Капоне пообещал убраться из профсоюзного рэкета, если ему дадут возможность свободно заниматься пивной деятельностью и перестанут устраивать облавы. МакГурти назвал предложение Капоне исключительно наглым.

Федеральные агенты не были подотчетны МакГурти, поэтому судья просто отклонил предложение Капоне.

Капоне стремился расстроить планы Лейла. Он не присутствовал на свадьбе Мафальды и Джона Дж. Мариотта, младшего брата Фрэнка Даймонда Мариотта, 14 декабря 1930 года. Говорили, что молодожены были едва знакомы и не особенно радовались браку, заключенному из необходимости сплотить две семьи. Однако девятнадцатилетняя Мафальда утверждала, что любит Джона с детства.

После свадебной церемонии гости отправились в клуб Ральфа Cotton, а члены семей и самые близкие друзья перебрались в соседнюю квартиру для более близкого приема. Для них приготовили свадебный торт стоимостью $2100 в виде яхты девять футов в длину, четыре в высоту и три в ширину с надписью «Гонолулу» и обледенелым глазурным форштевнем. На медовый месяц молодожены отправились на Кубу, так как по возвращении в страну у Джона, родившегося в Италии, были проблемы с процессом натурализации из-за ложных деклараций.

Капоне принял верное решение не присутствовать на празднике. Церемонию прервала полиция, пытаясь обнаружить бродягу в соответствии с ордером, выданным Лейлом. Полицейские задержали пятерых гостей с оружием. Позже Капоне подарил паре дом и $50 000. По другим сведениям, сумма составляла $75 000.

Ходили разные слухи, но Капоне и члены семьи не обсуждали этот вопрос публично.