За день до объявления приговора раздумывающий о снисхождении Капоне, в номере гостиницы Lexington, в домашних туфлях и черной шелковой пижаме, встретился с представителями прессы. «Покидая отель, – сказал Капоне, – я прощаюсь с рэкетом. Я решил с этим покончить, – его кулак ударил по столешнице, – полагаю, вернувшись из Ливенуорта, займусь честным бизнесом».

Как насчет слухов, что Джонни Торрио возьмет дело в свои руки, пока Капоне будет отсутствовать? Капоне рассмеялся: «Торрио испытывает те же чувства, что и я. Он не вернется в этот бизнес и за миллион долларов. Он вышел из дела, теперь ухожу и я, не без помощи правительства Соединенных Штатов. У меня есть жена, сын и прекрасная мать, как у любого мужчины на земле. Они болезненно перенесут разлуку, но у них будет муж, отец и сын, на которого больше никто не посмотрит как на нарушителя закона. Вот почему я признаю себя виновным и намереваюсь принять любое наказание, не оспаривая обвинения федералов и не собираясь заставлять правительство тратить деньги на дорогостоящие судебные процессы и апелляции».

Накануне оглашения приговора Капоне чувствовал себя «замечательно, но нервно». «У меня проблемы, но я не жалуюсь на жизнь. Непонятно, почему правительство не судит банкиров, взявших сбережения у тысяч бедных людей и не вернувших обратно ни цента, когда банки лопнули? Разве не хуже отобрать последние доллары, с трудом накопленные семьей, чем продать немного пива?»

Капоне сказал, что не питает никаких обид: «Если правительство Соединенных Штатов считает, что может очистить Чикаго, отправив меня в тюрьму, тогда все в порядке. Буду очень обязан федералам за кусочек территории, который мне выделят. Увидимся завтра в суде!» Казалось, он сожалел только, что пропустит Всемирную ярмарку, которой никогда не видел, но надеялся, Чикаго будет иметь большой успех.

«Это был явный консенсус, – написал следующим утром репортер. – Капоне ожидал приговора на срок от двух до трех лет, вероятнее всего – на два с половиной и смешного штрафа в $10 000».

Журналисты столпились в зале суда, ожидая появления в 10.00 судьи Уилкерсона. «Ничего особенного, – сказал Капоне. – Оглашение приговора не займет много времени, но все равно я немного нервничаю. Я всего лишь человек. Моя семья не будет присутствовать. А теперь оставьте меня на несколько минут одного, парни».

Все изменило вступительное слово Уилкерсона. Он заявил, что Капоне признал вину, основываясь на рекомендации прокурора штата с точки зрения воздействия на приговор. «Однако все должны понимать, – тут судья взорвал настоящую бомбу для прессы, – суд не обязан принимать эти рекомендации или выносить решения в соответствии с ними. Стороны процесса не могут указывать суду на приговор. Ответчик не может заключать никаких соглашений, касающихся вынесения судебного решения по делу».

Соглашение было именно тем, на что рассчитывал Капоне, но, похоже, сделка не состоялась, и положение вещей принимало скверный оборот. «Если ответчик, – сказал судья, – просит снисхождения, он должен быть готов ответить на все вопросы, заданные судом, касающиеся обвинений, по которым признал вину».

Это заняло больше времени, чем полагал Капоне. В первой половине дня Уилкерсону предстояло выслушать еще одно гражданское дело, поэтому он отложил дело Капоне до двух часов.

На возобновленном процессе прокурор Джордж Джонсон выглядел немногим лучше, чем обвиняемый и адвокат Майк Ахерн. Руки Джонсона дрожали, а голос то и дело прерывался. Правительство стремилось избежать опасностей судебного разбирательства и отправить Капоне в тюрьму как можно быстрее.

После предъявления первого обвинения адвокаты вступили в переговоры с правительством. В сделке приняли участие налоговики и генеральный прокурор. Федералы согласились рекомендовать суду, чтобы приговоры по всем обвинениям были вынесены одновременно. «Своими дальнейшими действиями я обязан стороне защиты. Если бы они не поняли, что я дам суду подобные рекомендации, Капоне не признал бы себя виновным». Ахерн согласился с Джонсоном, добавив: при установлении договоренности с его стороны было выдвинуто условие, «чтобы ответчику больше не задавали никаких вопросов». Что касается показаний Капоне, Ахерн сказал судье: «Это предусмотрено как просьба – не задавать ответчику никаких вопросов».

Уилкерсон ответил, что суд выслушает рекомендации, но в конечном итоге не обязан принимать решения в соответствии с ними. Уилкерсон начинал понемногу закипать: «Произошли некоторые вещи, которые я бы назвал по меньшей мере прискорбными. Были сделаны заявления неуважительного характера с целью опорочить правосудие, проводимое усилиями федерального суда. Дошло до того, что в газетах заранее объявили срок наказания. Я не могу оставить подобные разговоры без внимания. Настало время показать обвиняемому, что торговаться с федеральным судом совершенно невозможно».

На следующий день Уилкерсон объявил, что готов учесть признание Капоне виновности в уклонении от уплаты налогов, но также рассматривает обвинение в сговоре с целью нарушения сухого закона.

Уилкерсон распорядился, чтобы Большое жюри изучило обвинение по этому пункту и заменило его на «умышленное нарушение закона Джонса». В последнем случае законодательство предусматривало более суровое наказание. Когда коллегия присяжных попыталась обосновать, почему нельзя обвинить Капоне по закону Джонса, Уилкерсон просто отказался слышать доводы. Уилкерсону было нужно обвинительное заключение, а не теоретический отчет. Капоне отозвал признание вины, касающееся заговора. Уилкерсон назначил слушание по налоговому обвинению на 6 октября 1931 года.

Летом Капоне дал интервью Корнелиусу Вандербильту-младшему в своем офисе в гостинице Lexington.

Капоне сказал, что завидует банкирам: «по сравнению с грабежами, которые устраивают друзья вашего отца, я лишь мелкий игрок». Затем произнес длительный монолог, касающийся экономического, политического и морального упадка Америки, произведя впечатление на своего интервьюера способностью убеждать. По мнению Капоне, единственное лекарство от всех болезней страны заключалось в смене правительства, отправке за решетку всех мэров и полной открытости для общества федеральной власти.

Учитывая положение Капоне, это заявление показалось Вандербильту весьма смелым. «Они пытаются меня напугать, – Капоне демонстративно зевнул. – Федералы прекрасно понимают, что этот город превратится в ад, если меня уберут. Кто еще, кроме меня, может держать в узде мелких рэкетиров, которые досаждают порядочным людям?» Капоне старался выглядеть более уверенным, чем на самом деле. Когда Вандербильт появился в середине судебного разбирательства, Капоне стал отрицать, что давал подобное интервью, назвав его неофициальной деловой встречей.

Почувствовав падение, от Капоне отвернулись некоторые его поклонники. За три дня до суда во время футбольного матча между командами Северо-Западного университета и Университета Небраски-Линкольна его просто освистали. Президент команды Северо-Западного университета поинтересовался, нельзя ли удалить Капоне со стадиона, на что главный распорядитель игры, старый приятель Зуты, ответил, что у этого человека и лиц, его окружающих, такие же билеты, как и у всех остальных зрителей.

Не дожидаясь окончания довольно вялого матча, Капоне двинулся к выходу. Группа детей последовала за ним и начала выкрикивать всякие гадости. Идущий следом Джек МакГурн, повернувшись, нахмурился и погрозил кулаком, но шум толпы стал сильнее, заглушая скандирование преданных сторонников.

Незадолго до начала разбирательства Капоне попытался исправить свое положение двумя проверенными путями.

Во-первых, представитель Капоне навестил Элмера Ирея и предложил $1,5 миллиона, если он поможет избежать тюремного заключения. Во-вторых, Капоне хотел воздействовать непосредственно на присяжных, но Эд О’Хара назначил тайную встречу Фрэнку Уилсону и показал ему список из десяти имен. Эти люди занимали номера от 30 до 39 в списке присяжных еще до того, как делом занялся судья Уилкерсон.

Люди Капоне предлагали им обычный «джентльменский набор», в который входили деньги, обещание политической карьеры и угрозы. Уилсон, Элмер Ирей и Джордж Джонсон передали список Уилкерсону. Он перезвонил на следующий день, когда получил копию полного списка. Уилкерсон подтвердил, что эти люди действительно занимали номера 30–39 в списке присяжных. «Занимайтесь своим делом спокойно, господа, – сказал судья, по воспоминаниям Уилсона. – Остальное предоставьте мне».

Уилкерсон не уведомил сторону защиты и полностью заменил группу присяжных вместе с судьей Джоном Барнсом. Дело перешло к шестидесяти новым присяжным.

Многие новички проявили нервозность: пятьдесят выступили с заявлениями о самоотводе и лишь восемнадцать выразили согласие.

При обсуждении кандидатов с обеими сторонами судья не стал исключать из списка тех, кто знал о Капоне и выдвинутых против него обвинениях. В 1931 году в эту категорию входили все американцы, за исключением отшельников и кататоников. Уилкерсон исключил тех, кто утверждал, что уже вынес личный вердикт.

В результате по тем или иным, не слишком значимым причинам были отклонены шесть кандидатур, и обе стороны исчерпали императивный потенциал. Капоне столкнулся с тем, чего меньше всего хотел: в число присяжных входил лишь один житель Чикаго, другой проживал в Уокигане, а остальные имели о нем весьма смутное представление, сформированное газетными публикациями.

Находясь вне зала суда, присяжные были изолированы в семи комнатах в соседнем отеле. Доставка еды осуществлялась непосредственно в номера ($4 и 60 центов в день за счет правительства). Присяжные не имели права разговаривать по телефону. Единственным способом связи с внешним миром были письма, подвергаемые цензуре. Судебные приставы проверяли газеты и журналы, отсекая все ссылки о Капоне. Таким образом, средства массовой информации не могли осуществлять информационные вбросы, в том числе угрозы. «Если бы я сказал, что не волнуюсь, – признался Капоне репортерам, – я бы солгал».

На следующий день, в среду, 7 октября, слушания продолжились. Джордж Джонсон присутствовал на судебных разбирательствах каждый день, позволив коллегам взвалить на него большую часть дела. Дуайт Грин, выступавший в качестве главного помощника Джонсона, позже применил полученный опыт на должности губернатора Иллинойса. В роли других обвинителей по факту неуважения к суду выступали Джейкоб Гроссман, Самюэль Дж. Клосон и Уильям Дж. Фролих. Первый свидетель обвинения, местный налоговый инспектор Чарльз У. Арндт указал, что в его документах нет и не было налоговых деклараций от Альфонса Капоне за 1924–1929 годы, ни под этим именем, ни под каким-либо другим псевдонимом, пусть даже Снорки.

Преподобный Гувер и два его рейдера, Морган и Брэгг, рассказали о налете в мае 1925 года на подпольное казино напротив отеля Hawthorne, когда в дверях появился Капоне и заявил, что является владельцем клуба.

Наконец место свидетеля занял маленький джентльмен Лесли Шамуэй. Репортеру New York Times Мейеру Бергеру он напомнил «нервного, лысого и суетливого дьячка неопределенного возраста из маленькой деревенской церкви». Шамуэй все время прикрывал рот носовым платком, говорил почти неслышно и постоянно посматривал на Капоне и его мрачного телохранителя Фила Д’Андреа, который сидел позади босса и сверлил свидетеля тяжелым взглядом.

Показания экс-бухгалтера не оказали ожидаемого влияния. Федералы столкнулись с проблемой определения реальных активов Капоне, а подкрепленные изъятыми записями из записной книжки, на которую наткнулся Фрэнк Уилсон, показания Шамуэя могли установить прибыль от азартных игр. Но могло ли обвинение убедить присяжных, сколько именно досталось Капоне? Свидетельство Гувера и его налетчиков о том, что Капоне заявил о правах собственности на подпольное казино, не могло служить доказательством. Зайдя в банк и заявив, что являетесь владельцем, вы не сможете беспрепятственно пройти в хранилище и распорядиться содержимым. Однако, если, заявив о владении банком, предложите сотрудникам выходной и они его возьмут, свидетели вам поверят.

Шамуэй не мог предоставить формальных доказательств права собственности Капоне, но отметил особенности поведения, явно указывающие на это право. Дух высказываний, доступ в задние помещения, куда закрыт вход клиентам, и руководящие указания давали основания понять, что он является хозяином. Шамуэй перевозил прибыль из Subway в безопасный Hawthorne. Сначала его сопровождали двое вооруженных головорезов, но Шамуэй начал возражать: если начнется стрельба на поражение, он будет посредине. Ему позволили носить деньги без охраны. Вскоре Капоне спросил, что он собирается делать в случае попытки ограбления. «Отдам все, не раздумывая», – честно ответил нервный «дьячок». «Кто бы сомневался», – проворчал Капоне в ответ. Кто, кроме босса, посмел бы дать разрешение на столь бесцеремонную сдачу денег, принадлежащих гангстерам?

На третий день, в четверг, 8 октября, появился еще один свидетель, названный в прессе «скрытой дорогой Капоне в Ватерлоо». Обвинение представило суду выводы, сделанные Маттингли.

Защита решительно возражала. Однако были ли возражения достаточно эффективными? «То, что я вижу сейчас, читая стенограмму судебного разбирательства, – говорил Терри МакКарти, один из двух адвокатов, в ходе повторного рассмотрения дела Капоне в 1990 году, – свидетельствует, это были совершенно бездарные адвокаты по уголовным делам. По сегодняшним стандартам, полнейшие дилетанты».

Судья Маршалл, председательствующий на слушании ABA, согласился: «Практика права действительно усложнилась. В то время в юриспруденции были более простые дни».

Стоит заметить, что команда защиты была откровенно неудачной. Высокий, с острыми чертами лица, Майк Ахерн являлся совладельцем выдающегося адвокатского партнерства Nash and Ahern, одного из лучших в Чикаго в рамках уголовного права. Томми Нэш и ранее представлял интересы Капоне в суде, но по причинам, о которых никогда не упоминалось в новостных сообщениях и неизвестным даже сыну Нэша (сегодня он практикующий чикагский адвокат), не присутствовал на этом процессе. Он считался настоящим волшебником в зале, знатоком закулисья и мастером аналитических исследований. Вместо него сторону защиты представлял Альберт Финк – толстенький коротышка в очках с золотой оправой, придававшим ему забавный вид. Он играл персонажную роль, часто восклицая: «О, где моя совесть!» Несмотря на высокую репутацию в адвокатских кругах, ему явно не хватало навыков Нэша как в юридической стратегии, так и в судебной тактике.

Защита слабо возражала против добавления в дело материалов Маттингли с правовой точки зрения. Ахерн справедливо заметил, что в интересах сбора налогов Конгресс призывал граждан «лично обращаться к правительству и достигать с ним взаимовыгодного соглашения до того, как начнутся гражданские или уголовные тяжбы».

Но после этого заявления защита быстро скатилась в бессмысленную дискуссию, которая выглядела по меньшей мере неуместно.

– Человеческая природа избегает налогов, – провозгласил Ахерн. – У нас было бостонское чаепитие…

– И что дальше? – прервал его судья Уилкерсон. – Вы предлагаете устроить еще одну вечеринку по примеру Бостона?

– Нет, сэр, – признал Ахерн. – Я не знаю, что тут у нас.

Затем к делу подключился Финк, утверждая, что Маттингли превысил полномочия и не понимал, что делает: «Он просто должен был освободить Капоне от уголовной ответственности. Но после того, как чиновники Министерства финансов сказали, что сказанное им будет использовано против клиента, пошел дальше и сделал заявления, лишь усугубившие положение. Я хочу спросить адвоката, зачем он это сделал. Я требую проведения перекрестного допроса».

Этим заявлением Финк испортил все дело. Во-первых, если Маттингли действительно хотел «только освободить Капоне от уголовной ответственности», его действия выглядели как недобросовестная попытка найти компромисс, не являющийся законным поводом для предотвращения уголовного преследования. Во-вторых, никакая глупость или неправильность действий в тактике налогового адвоката не позволила бы Капоне сорваться с крючка. Защита должна была настаивать, что Маттингли прав и все его сделанные «без предрассудков» заявления освобождаются от использования в других процессах, касающихся обсуждения налоговой суммы Капоне. Агенты Налогового управления США делали особенный акцент, что не имеют возможности предоставить Капоне какой-либо иммунитет.

Все заявления Капоне или его адвоката, касающиеся азартных игр, бутлегерства или проституции, могли быть использованы в разбирательстве по этим вопросам.

Защита рассматривала это как доходы, полученные из разных источников, поэтому, в рамках навязываемого Конгрессом компромисса, они не могут быть использованы в более позднем судебном преследовании за уклонение от уплаты налогов.

Естественно, этот вопрос был поднят и на исследовательском процессе АВА 1990 года. «Я уверен, – сказал судья Маршалл, – предложение о компромиссе носило добросовестный характер. Согласно действующим федеральным правилам и правилам, существовавшим в то время – добросовестные предложения о компромиссе не принимаются в качестве доказательств». Этот закон вполне логичен. В подобных переговорах по урегулированию граждане могли идти на самооговор, если считали, что это будет менее проблематичным и затратным, чем борьба с проблемой. «Оплатите два доллара», как гласит старая шутка. Судья Маршалл постановил, что исключит все доказательства Маттингли из повторного судебного разбирательства, и дал «задний ход», только когда обвинение возразило, что дело развалится и всю программу повторного процесса придется отменить. На реальном процессе судья Уилкерсон без колебаний принял все материалы Маттингли.

«Остается последний шанс, – простонал Альберт Финк, когда началась процедура присоединения «Письма Маттингли» к материалам дела. – Его уже плотно прибили к кресту. Осталось просто вбить последний гвоздь».

Не желая отказываться от начатого, Финк не стал возражать против «Письма Маттингли», поскольку в нем присутствовали некоторые нюансы, по крайней мере, косвенно указывающие, что у адвоката не все в порядке с головой.

Это была провальная тактика. Если материалы Маттингли добавлялись в дело, группа защиты должна была настаивать, что его заявления не имели надежной опоры. Налогоплательщики и адвокаты по налоговым делам имеют право говорить что угодно в целях достижения взаимовыгодной договоренности. Финку не стоило утверждать, что у адвоката не все в порядке с головой, по причине, что он «делает заявления, которые могут довести Капоне до исправительного учреждения». Не возражая против «Письма», Финк лишь подыграл федералам.

Чикагский налоговый агент, занимающийся вопросами мошенничества, Луи Х. Уилсон (не Фрэнк Дж. Уилсон!), свидетельствовал о подходах к нему Маттингли с предложениями урегулирования вопроса, о предварительных встречах 10 и 16 апреля 1930 года, а также о встрече с участием Капоне 17 апреля. Стенограмма этого заседания была занесена в протокол. Наконец, Луис Уилсон рассказал о встрече с Маттингли 20 сентября, на которой тот представил письмо. Последствия этих показаний имели для Капоне ужасающие последствия.

Вопрос с Маттингли окончательно завершился на следующее утро, в пятницу, 9 октября. Обвинение зачитало присяжным его «Письмо», которое дало что-то вроде отправной точки для оценки активов Капоне. После этого все расходы и поступления денег, которые правительство могло доказать, опирались на эту цифру.

Присяжные услышали, как Капоне рассказывал во Флориде о своих интересах в азартных играх. Жюри стали известны расходы на проживание в Metropole и Lexington ($100 и $500 в неделю, соответственно) и на дополнительную арендную плату в $1 633 на двухдневную вечеринку по случаю поединка Демпси и Танни.

На возражение Ахерна, что расходы во время спортивных соревнований не имеют отношения к вопросу о доходах, судья ответил: «Полагаю, во внимание должны приниматься все израсходованные суммы». Паркер Хендерсон рассказал об отношениях с Капоне и о получении денег для него через Western Union. Сотрудники Western Union назвали точную сумму денежных переводов – $77 550.

Свидетелем выступал Джон Фотре, менеджер Western Union в отеле Lexington. Невысокого роста, худощавый, он выглядел словно профессор, случайно оказавшийся в обществе прислуги. Фотре бегал глазами и демонстрировал крайнюю нервозность, пытаясь обмануть прокурора Грина при ответе на вопрос, знал ли он, что у Джека Гузика есть брат по имени Сэм, который осуществлял денежные переводы, подписываясь настоящим именем. К допросу подключился судья, что привело Фотре в замешательство. «Советую вам хорошенько подумать», – сказал Уилкерсон, объявляя перерыв.

Возможно, менеджер просто не захотел оскорбить таких хороших клиентов. Или просто испугался, хотя ни он, ни какой-либо другой свидетель не обращались за защитой. Согласно одному из рассказов, когда Фрэнк Уилсон упрекнул его в малодушии, Фотре истерически закричал: «Что вы ожидаете, если позволили какому-то громиле сидеть позади Капоне с рукой на рукоятке револьвера?» (вероятно, Фотре имел в виду Фила Д’Андреа).

Поскольку первая половина субботы в то время считалась рабочим временем, заседание суда продолжилось на следующий день. На этот раз изучались повседневные и бытовые расходы Капоне. В Майами его счет за мясо составлял $200–$250 в неделю (стейк из филе стоил 33 цента за фунт); на хлеб и торты у него тратилось $3–$4 в день (средняя цена трехслойного клубничного торта составляла 38 центов). Только в 1928 году он потратил $2100 на озеленение, $859 и 7 центов на китайские ковры и другие половые покрытия; годом ранее на эти же цели было израсходовано $1896 и 97 центов и $2775 в 1925 году (тогда же он заплатил за мебель $21 550). В 1927 году он потратил $2835 на заказные костюмы (максимальная сумма, потраченная на одежду, в 1925 году – $6180) и $869 на рубашки в 1928 году. Ежегодная вечеринка, устраиваемая на день Колумба, обошлась в $3160 в 1926 году, а участие в Кентукки Дерби в текущем году обошлось в $4925.

Стоит отметить, что Капоне тратил не только на себя и семью. Его церковные взносы достигли максимума в $15 600 долларов в 1926 году, вклад в Фонд полицейских вдов и сирот – $58 000 долларов в 1925 году. Телефонный счет Капоне в Майами в 1929 году (во время филадельфийской отсидки) составил $3141 и 50 центов – поразительная цифра для присяжных, чьи счета за телефон составляли в среднем $36 в год. Подрядчик из Майами Курт Отто Кернитцер засвидетельствовал, что за построенные гараж и сауну получил от Мэй $6000 наличными. Стоимость второго гаража и других хозяйственных построек перевалила за $10 000.

Когда в полдень был объявлен перерыв и Капоне вместе с адвокатами и телохранителем поднялись с мест, два агента налоговой полиции силой перехватили Фила Д’Андреа, вытолкнули в вестибюль и отобрали закрепленный на ремне заряженный револьвер. Судья Уилкерсон предъявил телохранителю обвинение без права внесения залога, несмотря на заявление Д’Андреа, что, как муниципальный судебный пристав, он имеет разрешение на оружие. Но это не оправдывало ношение оружия в федеральном суде, тем более что разрешение истекло с приходом администрации Чермака и, по мнению судьи, оказывало психологическое воздействие на свидетелей, искажая результаты процесса.

В понедельник, 12 октября, ошеломленные присяжные продолжили выслушивать подробности гламурной жизни Капоне. Они узнали о пристрастиях к костюмам канареечного цвета, заказных рубашках с монограммами, галстуках и носовых платках, закупаемых оптом, ювелирной роскоши и бриллиантовых пряжках для друзей. Как писал Мейер Бергер, при упоминании шелкового белья «деревенские джентльмены с простыми и небрежными привычками в одежде поджали губы». Капоне присоединился к смеху в зале на этот счет, но, по словам свидетелей, его шрам на лице явно покраснел. По словам Бергера, для сельских присяжных это было чересчур. Простые фермеры не видели пользы в китайских коврах, стильной мебели и креслах-качалках. Один из присяжных постоянно тер лоб, пытаясь осмыслить услышанное.

Когда Альберт Финк заявил протест на основании того, что подобные вещи не имеют отношения к делу, Джейкоб Гроссман резонно ответил: «Я только хочу показать, что Капоне отнюдь не получал громадного наследства, и изложенные факты показывают кое-что из его тайной жизни». «Другими словами, – попытался уточнить Финк, – вы хотите показать, что мой подзащитный сделал себя самостоятельно, как Эндрю Джексон, Авраам Линкольн или Герберт Гувер?» – «Не совсем», – возразил Гроссман.

Во вторник, 13 октября, обвинение, к всеобщему удивлению, прервало разбирательства, так и не вызвав Джона Торрио и Луи Ла Кавуа, ожидавших вне зала.

В центре внимания находился Фред Райс, показания которого легко могли убедить любых присяжных, каким громадным влиянием обладал Капоне в игровом бизнесе Чикаго. В свое время Ральф Капоне провел реорганизацию в этой области, заменив главного менеджера по азартным играм Джимми Монди Пеновичем. Знающие люди были прекрасно осведомлены, что Ральф поступил так по указанию своего брата. Однажды Гузик сказал Райсу, ведущему финансовый учет, что он не должен давать деньги «никому, кроме него лично или человека, пришедшему от его имени. Никому, даже Алю». Это «даже Алю» говорило красноречивее остальных слов. Как и Шамуэй, Райс видел в Капоне полного собственника игорных заведений, которому стоило только щелкнуть пальцами, чтобы открыть или закрыть то или иное казино.

Суду предстояло решить, достаточно ли доказательств представила сторона обвинения, чтобы присяжные вынесли вердикт. Тридцать лет спустя, читая стенограммы процесса, судья Маршалл пришел к выводу, что показания Шамуэя и Райса не носили неоспоримого характера и не имели прямого отношения к делу. Тем не менее судья Уилкерсон без малейших сомнений внес их в протокол заседания. Для подготовки речи защита попросила несколько дней. «Мы не проводили никакой работы в этом направлении, пока признание вины не было отозвано», – утверждал Альберт Финк. Судья дал им время до 10 утра следующего дня – среды, 14 октября.

Адвокаты столкнулись с огромными трудностями, поскольку не разрабатывали линию защиты: все дело строилось на признании Капоне виновности, и, по большому счету, адвокаты не собирались его защищать. «С самого начала процесса адвокаты были настроены на компромисс, – говорил Том Малрой, прокурор повторных судебных слушаний в 1990 году. – В этом и заключалась сложность. Капоне признал себя виновным, и, когда это не сработало, защите предстояло повлиять на решение присяжных».

У адвокатов не было свидетелей, которые могли бы опровергнуть данные о расходах Капоне, получении им крупных денежных переводов или о доказанной прибыли от азартных игр. Говоря точнее, такие свидетели нашлись, но, по словам Малроя, выглядели смехотворно. Ахерн и Финк сумели привлечь ряд букмекеров, которые в один голос клялись, что Капоне был катастрофически невезуч. Один из них, Оскар Гуттер, сказал: «Большую часть времени он потратил впустую», другой, Самюэль Ротшильд, заявил: «Хотя Капоне и мог выиграть отдельные ставки, в моих книгах никогда не регистрировались крупные выигрыши».

«Все это, – говорил Терри МакКарти, один из защитников на повторном процессе, – нельзя было назвать защитой. Тогда, как и сейчас, правила налогообложения предполагали вычет налогов только из суммы выигрышей, но адвокаты умудрились закрепить в умах присяжных, что налоги следует рассчитывать из всех денег, которые находились в распоряжении Капоне».

Дело достигло кульминации 16 октября, когда показания стал давать Пит Пенович, менеджер клуба Subway, где Райс работал кассиром. У дородного Пеновича, с гладко прилизанными черными волосами, были очень маленькими глаза на мясистом лице. «Он оказался намного лучшим свидетелем обвинения, чем могли предположить прокуроры», – сказал Терри МакКарти. Во время перекрестного допроса Пенович объяснил, что сотрудничал с Капоне потому, что он предложил более выгодные условия и протекцию, чем партнеры по независимому предприятию в Сисеро.

Пенович перестал сотрудничать с Капоне, когда его доля была сокращена с 25 % до 5 % и перешел к Фрэнки Поупу, подчинявшемуся непосредственно Ральфу.

В чем был смысл оборонной стратегии в сложившейся ситуации? Том Малрой считал, что защита просто тянула время, возможно, чтобы лишний раз повлиять на присяжных. «Только что-то подобное может объяснить ужасную тактику адвокатов, которые позволили двадцати трем свидетелям привнести совокупный эффект воздействия на жюри детализацией богатых покупок, которые Капоне осуществил за эти годы. Большинство свидетелей даже не были подвергнуты перекрестному допросу. Я не думаю, что адвокаты торопились».

В этот день в качестве зрителя в зале появился Эдвард Г. Робинсон, звезда «Маленького Цезаря», «чтобы дать Капоне несколько советов, как должен себя вести настоящий гангстер», – заметил один репортер.

15 октября, в четверг, в 12.12 начальник тюрьмы округа Кук Дэвид Манипенни включил рубильник, и тридцатилетний Фрэнк Джордан, убивший офицера Энтони Рути, преследовавшего убийцу Джейка Линга, умер на электрическом стуле.

Защита отдыхала до двух часов пополудни. Обсуждая стандартные ходатайства о полной невиновности подзащитного, адвокаты, как увидим дальше, заняли неверную позицию, взяв за основу то, что все обвинения до 1928 года должны быть сняты вследствие истечения трехлетнего срока давности, применяющегося к налоговым преступлениям. Суммировав собранные доказательства, Джейкоб Гроссман обратился к присяжным: «У вас есть высокая привилегия заклеймить обвинительным вердиктом как всю организацию, созданную Капоне, так и лично подсудимого».

Затем наступила очередь Ахерна и Финка подвести итоги. Их речи содержали обычную адвокатскую болтовню, характерную для случаев, когда у защиты нет весомых аргументов. Например, крестовый поход федералов против Капоне напомнил Ахерну знаменитое высказывание Катона о разрушении Карфагена. Лишь обращение к жизненным реалиям придавало речам некоторый смысл.

«Если бы имя подсудимого было не Аль Капоне, – заявил Финк, – мы бы умерли от смеха от всех этих доказательств. Не было приведено ни одного факта, подтверждающего получение подсудимым доходов в 1924 году. Обвинение показало его крупные расходы в 1928 году, но ничего не сказало о твердом доходе. Капоне оплатил мебель чеками, подписанными Гузиком? Она могла быть куплена в кредит. В 1929 году Капоне осуществил попытку уплатить налоги уже через два дня после освобождения из Филадельфии. Каким образом можно признать его виновным в обдуманом намерении обмануть правительство? Федералы подвергли моего подзащитного судебному преследованию просто за то, что его зовут Аль Капоне».

Конечно, главная проблема была не в этом. Присяжные прекрасно понимали, кто такой Капоне, какими делами занимается и за чем стоит. «Не упирайтесь в аргумент, – просил Финк, – что обвиняемый плохой человек. Он может быть кем угодно, но по этой причине подсудимого нельзя признать виновным, если вина не доказана». Но присяжные, как и все остальные, знали, что Капоне заработал очень много денег, не заплатив ни цента налогов.

В этот день судебное заседание посетила еще одна знаменитость, Беа Лилли, гастролирующая в городе со своим шоу. Когда Лилли познакомили с Капоне, она тряслась от страха, заикалась и не была способна произнести что-нибудь вразумительное.

В субботу, 17 октября 1931 года, судебные слушания подошли к концу, и слово впервые взял государственный обвинитель и прокурор Чикаго Джордж Джонсон. Он призвал присяжных опираться на здравый смысл. Откуда взялись денежные переводы через Western Union? Каково происхождение этих денег? Быть может, это были подарки, наследство или страховые выплаты? «Господа присяжные, – сказал прокурор, – делайте выводы».

Что касается обвинений, по которым правительство вело следствие из-за особенностей личности обвиняемого, Джонсон попросил присяжных не относиться к нему как к Аль Капоне.

«Будущие поколения, – сказал Джонсон, – не запомнят это дело из-за имени Альфонса Капоне. Они запомнят процесс, который установит, может ли человек выйти за рамки закона и избежать его». Однако в его словах читался и иной подтекст: «Может ли человек, увильнувший от наказания за убийства, не ответить хотя бы за уклонение от уплаты налогов? Другими словами, помните, это – Аль Капоне».

Присяжные вынесли вердикт к 2.40 пополудни. Учитывая сложность дела, казалось удивительным, что жюри понадобилось лишь восемь часов, при этом один из присяжных имел особое мнение и приговор носил компромиссный характер.

Капоне появился в суде незадолго до 11 вечера, его очень волновало решение присяжных. Первый вердикт, который он услышал по единственному пункту обвинения, касающегося 1924 года, – невиновен. Однако возникшую надежду перечеркнуло решение «виновен в уклонении от уплаты налогов за 1925 год» по первому пункту второго обвинения. Капоне был признан невиновным по остальным трем пунктам. То же самое касалось 1926 и 1927 годов: виновен по первому пункту и невиновен по более-менее похожим трем остальным. Еще более удивительным стал факт, что Капоне признали невиновным в уклонении от уплаты налогов в 1928–1929 годах – его обвинили лишь в умышленном отказе от подачи налоговых деклараций за этот период.

Бредовость приговора заставила прокуроров почесать головы: как Капоне мог быть виновен в непредставлении документов, если не был виновен в уклонении? Он оказался виновным в одном уголовном преступлении в год, но не в трех других, которые имели лишь немного измененные юридические формулировки первого пункта, опираясь на эти же самые доказательства. Обвинению требовалось время, чтобы «переварить» услышанное.

Пятнадцать минут спустя они вернулись в зал. Джонсон объявил, что правительство принимает вынесенный вердикт. Из двадцати трех пунктов, по которым обвинялся Капоне, он был признан виновным по пунктам 1, 5 и 9 второго обвинительного заключения (возможное наказание – до пяти лет лишения свободы плюс штраф $10 000 по каждому пункту) и пунктам 13, 18 (до одного года по каждому пункту плюс $10 000 штрафа). По остальным восемнадцати пунктам из двадцати трех Капоне был признан невиновным.

Тридцать лет спустя на фиктивном повторном слушании дела группа из четырнадцати федеральных присяжных заседателей признала Капоне невиновным по всем пунктам. В чем же заключалась разница? Во-первых, новые адвокаты Капоне придерживались эффективной позиции, утверждающей, что обвинение не могло документировать доход, а подсудимый в самом деле не знал сумму налога и не желал подавать фиктивную информацию. Таким образом, само обвинение носило незаконный характер.

Кроме того, современная команда адвокатов сочла, что методы, используемые стороной обвинения при получении свидетельских показаний от Райса и Шамуэя, по сути, носили принудительный характер. Судья Маршалл, разговаривавший с присяжными сразу после процесса АВА, отмечал: «У них не было реальной уверенности в достоверности показаний этих свидетелей». В 1931 году защита не смогла рассмотреть этого принуждения. Кроме того, как сказал Малрой: «тогда никому не было дела до того, давались ли показания под давлением, это была обычная полицейская практика».

Полагая, что оправдательный приговор, вынесенный в 1990 году судьей Маршаллом, вполне разумен и обоснован, Малрой приводит яркий пример. Если бы реальный суд состоялся сегодня, с Капоне на скамье подсудимых, современный федеральный судья не отправил бы дело на рассмотрение присяжных, поскольку, даже при наличии «Письма Маттингли», обвинение не смогло бы однозначно установить пресловутую «отправную точку», на которой строилось все обвинение. «Конечно, если бы судья Маршалл имел законное право обратиться к присяжным, то, думаю, восторжествовал бы здравый смысл. Современные присяжные знали то, что знали реальные присяжные: Капоне был виновен, однако, с чисто технической точки зрения, обвинению не хватило аргументации в этом деле».

Через неделю, 24 октября 1931 года, Капоне предстал перед судом для вынесения приговора. Он был одет, как и на всем протяжении разбирательства, в одежду приглушенных (по его представлениям) тонов. На нем был костюм с фиолетовым отливом.

Согласно сегодняшним федеральным правилам вынесения приговоров, за одно и то же преступление Капоне мог получать от семи лет и трех месяцев до девяти. В 1931 году судья Уилкерсон зачитал приговор по первому пункту обвинения. Капоне получил максимально допустимые пять лет и штраф в размере $10 000. Это уже не было неожиданностью: Капоне знал, что наверняка получит столько, как Джек Гузик. Судья приговорил Гузика к тем же пяти годам. Теперь Капоне ждал, когда услышит слово «одновременно», что означало единое наказание по всем аналогичным пунктам и, следовательно, пять лет тюрьмы.

Однако, не упомянув о порядке отбывания наказания, судья перешел к 9-му пункту, назначив такой же срок, а затем к оставшимся трем (по одному году за каждый плюс максимальный штраф). Далее о Капоне пошли плохие новости. Судья слил сроки преступлений по первым двум пунктам в один (по 1 и 5), а срок по 9 пункту вынес отдельно. Это означало десять лет федеральной тюрьмы. Один из оставшихся двух пунктов отнесли к первому сроку, но по второму был вынесен отдельный срок в полтора года. Такая хитрая структура приговора, придуманная Уилкерсоном, означала, что, даже если сработала бы апелляция по тяжелой части, Капоне все равно пришлось бы пробыть за решеткой два с половиной года. В случае неудачи с апелляцией ему светили десять лет федеральной тюрьмы и один год окружной. Наложенные штрафы также были накопительными. Они составили $50 000 плюс оплата судебных издержек в размере $7692 и 29 центов. В освобождении под залог до подачи апелляции судья Уилкерсон отказал. Это означало, что Капоне отправлялся в окружную тюрьму прямо из зала суда, где ему следовало ожидать отправки к федералам.

На следующий день после оглашения приговора в Мортон-Гроув прямо в придорожной закусочной был застрелен Мэтт Колб, не прислушавшийся к угрозам Капоне. Несмотря на решение судьи, бутлегерский бизнес продолжался. Это выглядело словно Капоне продолжал управлять системой, находясь за решеткой, с такой же легкостью, как и на свободе.