Аврелий был прав. Сегодня вся наша надежда была именно на взрывчатку – те пять килограммов динамита, что достались нам в качестве трофея после сражения с группой Фроди Коряги. Проникнуть во двор Главного Магистрата можно было двумя способами: пробить дыру в толстой кирпичной стене трехметровой высоты либо вынести взрывом двойные металлические ворота, что открывались, как в тюрьме, – по принципу шлюза. Таковых во дворе Магистрата имелась пара.

Самый башковитый из нас в подрывном деле Михаил предложил взорвать запасные пожарные ворота, а для пущего эффекта зашвырнуть динамит аккурат в пространство между ними – тогда сила взрыва использовалась без потерь и снижалась вероятность нанести повреждения соседним зданиям. При подрыве стены такого рационального использования взрывчатки не получилось бы. Рыть подкоп для закладки динамита нам бы не позволили, а бросать связку шашек прямо у ограды было слишком рискованно: не факт, что стена развалится, а вот паника поднимется – это уже точно.

Магистратский радиоузел располагался в стороне от остальных хозяйственных построек. Обнаружить его местоположение можно было даже из-за забора – по высокой антенне, что была нацелена на Стальной Крест, главную передающую антенну правительственной связи в столице. Расстояние от основных ворот до радиоузла было раза в два короче, чем от пожарных, зато последние не охранялись, поскольку почти всегда оставались запертыми. Отпирались же они, если мне не изменяла память, только с основного пульта охраны Магистрата. Либо, при отсутствии электричества, ручной лебедкой. Ну или, на худой конец, тем одноразовым способом, каким решили проникнуть в волчье логово мы с Михаилом.

Я долго выбирал, кого же взять с собой в поддержку: его или Конрада. Оба рвались в бой, и обоим не хотелось караулить «Хантер» и нянчиться со стреноженным Аврелием (Охотников мы бросили связанными в том же парке, где допрашивали магистра. Каждый из парней получил сотрясение мозга, но головы у них остались целыми. Так что, надо полагать, охранники выжили, хотя ручаться за это я, конечно, не стану). Пришлось в итоге остановить свой выбор на том, кто обладал более солидным опытом налетчика, пусть при этом и страдал отсутствием проворства.

Фон Циммер, ясное дело, затаил обиду, но перечить в боевой обстановке не посмел. Да и разве его работу можно было считать битьем баклуш? Разорви крепыш Аврелий путы, он пришиб бы коротышку Конрада одной оплеухой, а затем поднял такой шум, что его услышали бы даже норманны за городом. Поэтому, загнав приметный «Хантер» во двор какого-то сгоревшего здания неподалеку от Магистрата, я дал Конраду подробные инструкции, как поступать при возникновении нештатной ситуации.

– Если Аврелий начнет дергаться – стреляйте без разговоров, – наказал я коротышке перед тем, как отправиться с Михаилом творить переполох. – Появится патруль – бегите и прячьтесь. Хотя, пока магистр не в розыске, Защитники вряд ли станут проверять служебный автомобиль Корпуса. Но все равно, зря не рискуйте. И, как только услышите взрыв, немедленно гоните к пожарным воротам Главного Магистрата. Будет там Ярослав или нет, неизвестно, но долго засиживаться в гостях у Ордена мы не собираемся.

Мы не исключали, что Аврелий соврал насчет запланированного на десять часов сеанса радиосвязи с Петербургом. Однако, пожелай магистр загнать нас в ловушку, он бы сообщил, что Ярослав появится на радиоузле как минимум через сутки или позже. За сутки Охотники хватились бы заместителя Апостола и начали его разыскивать, а охрана Магистрата пребывала бы начеку. Это уменьшило бы наши шансы унести ноги после неудачного налета и пусть ненамного, но увеличивало шансы Аврелия на спасение. Отправлять же нас на дело сейчас, зная, что мы вернемся несолоно хлебавши, было для заложника равносильно самоубийству, совершать которое раньше времени тому явно не хотелось. Я был склонен поверить Аврелию, тем более что идея вынудить Ярослава связаться с отцом выглядела вполне логичной и для Ордена, и для Пророка.

Атаковать ровно в десять ноль-ноль мы не стали, а выждали еще несколько минут – хоть магистры и были пунктуальными людьми, небольшая заминка с доставкой пленника вполне могла иметь место. Когда же подошло намеченное время, мы с Михаилом ради пущей конспирации натянули отобранные у охранников Аврелия форменные плащи и береты, затем вышли из-за угла дома, что располагался напротив пожарных ворот Магистрата, дождались, пока какой-то нерасторопный пешеход удалится подальше от опасного места, после чего начали неторопливо пересекать широкую улицу. По пути Михаил сунул руку с зажигалкой в холщовый пакет, где лежала связка динамита, и поджег бикфордов шнур.

– Много я в жизни совершил глупостей, – признался Михал Михалыч, передавая взрывчатку мне, поскольку моему глазомеру он доверял больше. – Но глушить динамитом членов Ордена прямо в их омуте пока не приходилось.

И припустил к стене, дабы успеть спрятаться под ее защитой. Мне уже было наплевать, заметит меня караульный на вышке у парадного входа или нет. Получив динамит, я бегом достиг цели, размахнулся и перекинул увесистый пакет через первые пожарные ворота. Расстояние между воротами было рассчитано на длину большегрузного автомобиля, поэтому промахнуться и зашвырнуть взрывчатку на саму территорию Магистрата я не мог – не хватило бы сил.

Пакет приземлился там, где ему и следовало, а я взял ноги в руки и рванул к Михаилу. Тот уже сидел на корточках у стены, зажмурившись и закрыв уши руками. Мне оставалось лишь последовать его благоразумному примеру, как бы ни хотелось воочию насладиться устроенным безобразием.

Не успей я заткнуть уши, непременно оглох бы от взрыва. Стена у нас за спинами содрогнулась так, что мы с Михаилом не усидели на корточках и упали на мостовую. Еще несколько секунд я выслушивал лязг железа, звон стекол и громыхание кирпичей, а затем вскочил на ноги и помог подняться Михаилу. Теперь предстояло делать все как можно быстрее…

Мы припустили к воротам так, словно нас кусала за пятки стая бешеных собак. Михаил мобилизовал все силы и старался от меня не отставать, я же приглядывал за тем, чтобы он не споткнулся, – бегал Михалыч еще куда ни шло, но вот падать при его негнущейся ноге было ему сейчас нежелательно.

Взрыв выдрал первые ворота и вышвырнул их на улицу, отчего теперь они напоминали опущенный мост древнего замка. Реши я сдуру прорваться в Магистрат на байке, мог воспользоваться упавшими воротами как трамплином, чтобы перелететь через образовавшуюся за ними воронку. Однако дальше я бы все равно не проехал. Вторые ворота не вырвало, а лишь перекосило и смяло, как будто их пытался протаранить грузовик. Впрочем, между покореженными створками имелось отверстие, вполне пригодное для проникновения во двор поодиночке. Большая банда налетчиков таким образом туда бы быстро не проникла, но для маленькой, вроде нашей, лазейка была в самую пору.

Плотная завеса пыли окутала вход, что позволило нам беспрепятственно миновать все ворота и броситься к радиоузлу. Спотыкаясь об обломки кирпичей, мы сразу же метнулись к расставленной в ряды технике, под прикрытием которой можно было добраться почти до самой радиостанции. В этот момент и завыла сирена, грянув с такой силой, что, раздайся сейчас второй взрыв, вряд ли он заглушил бы этот душераздирающий вой.

Разгромленные ворота и оседающие тучи пыли отвлекли внимание Охотников и прочих служащих магистрата, что повыскакивали во двор, очевидно, уверенные в том, что «башмачники» возобновили бомбардировки. Нас проморгал даже караульный на вышке: либо в момент нашего проникновения он отвлекся, чтобы нажать кнопку тревоги, либо приходил в себя после легкой контузии, потому что ударная волна накрыла и его «скворечник».

Первый, кто заметил наше присутствие, был связист, выбежавший на крыльцо радиостанции. Мерзавец опознал чужаков, несмотря на то, что мы были в охотничьей форме, и, показывая на нас пальцем, заорал благим матом. И хоть из-за сирены вопли связиста никто не расслышал, его нервозное поведение не осталось не замеченным механиками из ближайшего гаража. Так что, когда я подскочил и утихомирил паникера рукояткой пистолета, это уже происходило на глазах нескольких свидетелей.

Местный радиоузел был всего лишь большой кирпичной будкой, заставленной оборудованием, подключенным к дизельному генератору. Окошко в будке имелось всего одно, и выходило оно на противоположную от входа сторону. Перекинув оглушенного связиста через перила, я распахнул дверь и, едва увидев человека в кожаном плаще и сером берете, немедленно пустил пулю ему в плечо…

Прав Аврелий – успев прикончить до сего момента уже не одного своего бывшего собрата, я так и не научился делать это хладнокровно. Нападая первым, я всегда давал противнику шанс выжить. Жаль только, что некоторые из них не желали воспользоваться этим шансом и продолжали сопротивление, даже будучи ранеными. Второй поблажки они обычно от меня не получали.

Но в радиоузле мне попался не слишком стойкий противник. Пуля прошила ему плечо навылет, а сам он был отброшен в угол, свернув в падении со стола и разбив об пол какой-то передатчик. Там Охотник и остался лежать, не вынуждая меня нарушать данную Аврелию клятву.

Поначалу я решил, что магистр нас все-таки обманул. В будке действительно находился арестант, которого охранял подстреленный мной Охотник, но на Ярослава этот человек был не похож. Он сидел на табуретке и, испуганно втянув голову в плечи, искоса смотрел на меня, словно ожидал, что мой следующий выстрел будет предназначен ему. Мне сразу бросилось в глаза, что вместо левой кисти у человека – обмотанная свежими бинтами культя. Арестант бережно поддерживал ее здоровой рукой, ходившей ходуном, как у горького пропойцы. Лицо же арестанта – грязное, небритое, покрытое синяками и ссадинами – я совершенно не узнавал.

Я замешкался, а счет времени шел на секунды, поэтому выход у меня оставался только один.

– Встать, ублюдок!!! – гаркнул я по-русски так, чтобы он расслышал меня сквозь вой доносившейся снаружи сирены.

– Что?! – также по-русски откликнулся человек, поднимаясь со стула. Но, видимо, у пленника осталось очень мало сил, поскольку его тут же качнуло в сторону и, если бы не стена, он наверняка грохнулся бы на пол.

Держа «глок» наготове, я подскочил к Ярославу, подхватил его под руку и потащил из будки.

– Как это?.. Что вы?.. Куда вы?.. – вяло залепетал княжич. Обессиленный и ошарашенный происходящим, он был не в состоянии связать даже несколько слов.

– Заткнись и шевели ногами! – рявкнул я на него. – Вопросы – позже!

Чуть отставший от меня Михаил ввалился в дверь, увидел, чем я занят, и крепко выругался, что в данный момент выражало у него удовольствие. После этого Михалыч, однако, не поспешил мне на помощь, а развернулся и, упершись для верности плечом в стену, вскинул «стечкин» и открыл огонь прицельными – по три выстрела – очередями.

Куда Михаил так сосредоточенно стрелял, я понял, когда выволок Ярослава наружу. Еще один взрыв сотряс Магистрат, только на сей раз взрыв сопровождался яркой оранжевой вспышкой и столбом черного дыма.

Я оглянулся: неподалеку от гаражей жарким пламенем полыхала разорванная напополам цистерна, а также грузовик, на котором она, очевидно, до этого находилась. Пока я освобождал Ярослава, Михаил окинул взглядом окрестности, заметил бензовоз, оперативно выработал план отступления и успешно его реализовал. Теперь от здания Главного Магистрата нас отделяла ревущая стена огня и выбегающим по тревоге Охотникам приходилось гнаться за нами обходными путями. Между первым и вторым взрывами прошло всего-то чуть больше минуты, но многие в Магистрате уже вникли в суть происходящего.

– А теперь – ходу! Ходу! Ходу!!! – войдя в раж и хохоча сатанинским смехом, подстегнул нас Михаил, а затем выпустил остаток магазина в караульного на вышке. Тот наконец-то засек диверсантов и начал стрелять по нам из автомата, но еще не осевшая пыль и непроглядный дым от горевшего бензовоза мешали Охотнику прицелиться как следует.

Я с большой охотой поддержал распоряжение Михалыча и еще энергичнее потащил Ярослава к пожарным воротам. Он, в свою очередь, четко выполнял мое распоряжение: помалкивал да усердно перебирал ногами, лишь иногда кряхтя и постанывая – видимо, бежать в таком темпе было для него мучительно. Но ради шанса покинуть негостеприимный Магистрат княжич готов был стиснуть зубы и терпеть.

Михаил прикрывал нам спины до самого выхода, отстреливаясь, как только откуда-нибудь начинали грохотать выстрелы. Каждую ответную очередь Михалыч сопровождал трехэтажным русским матом, который, надо думать, звучал в стенах этого учреждения очень и очень редко – русскоязычные отступники в Святой Европе попадались Ордену не каждый день. Черная дымовая завеса здорово нам помогала. Мы хорошо ориентировались в кромешном дыму, поскольку знали, куда бежать. Где-то за разбитыми воротами послышался рев свирепого хантеровского движка и визг тормозов – хотелось надеяться, что это подоспел на вечеринку Конрад Фридрихович, а не охотничий патруль.

Я приказал Михаилу лезть в брешь первым – чтобы преодолеть преграду, обессилевшему Ярославу требовалась помощь двух человек. Михаил ухватил княжича под мышки и втянул его в пролом. Я уже собрался нырнуть туда следом, и вдруг мне в правое плечо, аккурат под ключицу, словно раскаленный лом вогнали. Удар был настолько резким и сильным, что меня швырнуло прямо на покореженные ворота и шарахнуло лбом о рваный край железного листа. Тут же по лицу потекло что-то теплое, но я не сразу сообразил, что это кровь. Однако то, что меня зацепило шальной пулей, догадался мгновенно.

В голове помутилось, и когда я вновь попытался встать на ноги, то сумел подняться только на четвереньки. Невидимый истязатель продолжал вкручивать мне в плечо лом, похоже, решив нанизать меня на него, как на вертел. Звуки окружающего мира слились в одну тягучую кашу: треск пламени, грохот выстрелов, рычание мотора, брань Михаила, волочившего Ярослава через воронку между воротами… Ориентироваться в этих звуках было уже невозможно, и я решил целиком положиться на пока еще ясное зрение.

Ползти на четвереньках по обломкам кирпичей было крайне неудобно и больно, но я ринулся к спасительному выходу, невзирая ни на какие препятствия. Незримый лом при этом еще сильнее стал терзать рану, сводя судорогой боли всю правую половину тела. Однако я полз вперед, понемногу преодолевая завал у воронки. Кровь из рассеченного лба заливала лицо, и это было очень плохо. Звуков я уже не слышал никаких, а теперь еще багровая пелена начала застилать глаза. Не хватало только ослепнуть, чтобы и вовсе превратиться в беспомощного новорожденного котенка с перебитой лапой.

«А ведь, похоже, тебе конец!» – промелькнула в помутившемся сознании короткая и страшная догадка, озвученная чьим-то незнакомым бесстрастным голосом. И как только это произошло, невидимка-палач тут же выдернул из раны лом, сильно толкнув при этом меня в спину. Я покатился по кирпичным обломкам прямо в воронку, словно брошенный в могилу труп.

«Да, теперь точно конец!» – резюмировал все тот же холодный голос. Не оставалось иного выбора, как полностью с ним согласиться.

Неизвестно, сколько времени прошло с осознания мной факта собственной смерти и до момента, когда кто-то ухватил меня за запястья и потащил в неизвестном направлении.

Но тащили явно не вверх. Хотя вроде бы и не под землю тоже. Неужели душа негодяя Хенриксона была никому не нужна даже в Аду?..

…Хотя нет, кому-то она все же понадобилась, иначе с чего бы это мне выделили персональную кровать, а под голову положили подушку? Опять же, зачем душе в Аду кровать и подушка?..

Стоп-стоп-стоп, давайте-ка оставим пока разговоры об Аде – кажется, я все еще нахожусь на грешной земле и, судя по ясности сознания, вовсе не корчусь в предсмертной агонии. Что ж, это неплохо. А вот когда мы убегали из Магистрата, было действительно плохо. И суетно. И больно. И… Но мы, кажется, все-таки вытащили оттуда Ярослава! Хотя как можно быть в этом уверенным, если я не дожил до окончания нашей операции…

Тьфу, да что за напасть! Конечно, дожил. Мертвые не философствуют, однозначно.

Я вспомнил о простреленном плече и пошевелил правой рукой, что далось мне с большим трудом – так, словно к руке был привязан груз. Болит, мерзавка, да еще как! Однако боль не нарывающая, и пуля, кажется, уже удалена. И повязка очень толково наложена. Так только профессиональные медики умеют – те, кто на своем веку не одну сотню ран обработали… Среди нашей компании медиков нет, а вот в Главном Магистрате – навалом. Где калечат, там, стало быть, и лечат.

Вот черт! Все, что угодно, только не это!..

Помогая себе здоровой рукой, я приподнялся и, спустив ноги на пол, уселся на краю кровати. Сразу же нахлынуло головокружение, и некоторое время я боролся с желанием уронить гудящую голову обратно на подушку. Лоб у меня тоже был забинтован, и я припомнил, как треснулся им об острый край какой-то железяки. Но сотрясения вроде бы не было, поскольку дурнота вскоре откатила и мысли мои вновь обрели относительную стройность.

В комнате царил полумрак, однако света вполне хватало, чтобы определить: я нахожусь не в госпитальной палате и не в каземате проклятого Магистрата. Комната походила на не слишком просторную семейную спальню: двуспальная кровать, пара мягких стульев, платяной шкаф, туалетный столик с косметическими принадлежностями, какие-то картинки на стенах… Все так по-домашнему мило, и даже неловко от того, что я, абсолютно чужой человек, разлеживаюсь в этом наверняка святом для хозяев месте.

Но кто здесь хозяева? Я что, был подобран на улице какими-то добросердечными горожанами и выхожен ими, как бездомная собачонка? Нет, вряд ли Михаил бросил бы меня возле Магистрата, даже мертвого. Конрада – возможно, но не меня, это точно. Значит, Михалыч тоже сейчас где-то поблизости. А вместе с ним, надо думать, и остальные.

Дверь в спальню была приоткрыта, и из-за нее доносились голоса. Точнее, голоса двух человек. Один говорил почти без умолку, второй отвечал ему редко и кратко. Навострив слух, я сумел различить, что болтун и есть Михаил, но кто его собеседник, определить не удавалось. Не Конрад – это точно. Ярослав? Маловероятно – разговор шел на святоевропейском. Аврелий? Тоже нет: говоривший с Михаилом был сильно напуган, а заместитель Апостола уже доказал, что до такой степени нам его не напугать. Значит, оставался только хозяин этого гостеприимного дома.

– Да прекрати ты, наконец, дрожать! – раздраженно упрашивал Михаил приютившего нас горожанина. – Кому говорю, прекращай! Клянусь, ни одна живая душа не видела, как мы сюда заходили. Так же, по-тихому, и уйдем. Тебе что, денег мало? Я ведь сказал, что это только задаток. Будем уходить, получишь еще столько же.

– Ничего я от вас не получу! – угрюмо пробормотал хозяин. Кажется, я даже слышал, как стучат от страха его зубы. – Вы убьете меня, как убили вчера вечером того человека!

– Вот болван! – вскипел Михаил. – Да я только затем и пристрелил этого ублюдка, чтобы он потом не сдал тебя в Магистрат! Взял грех на душу, чтобы гарантировать тебе полную безопасность. Соображаешь, на что я пошел ради тебя и твоей семьи? А ты: «убьете, убьете»! Как ты вообще мог подумать о нас такое?! Ты же вытащил Эрика с того света, и мы теперь тебе по гроб жизни обязаны! И Эрик тоже! Ну что такого сделать, чтобы ты нам поверил? Хочешь, поклянусь чем-нибудь?..

Я поднялся с кровати, что вызвало очередное головокружение, которое удалось перебороть, прислонившись к стене. Просто удивительно, как при этом приступе слабости у меня не подкосились колени. Из зеркала на туалетном столике на меня глядело опухшее и небритое лицо закоренелого алкоголика. Я опознал себя в полумраке только по кривому носу, и то лишь потому, что изгиб моей сломанной переносицы являлся, можно сказать, уникальным. Показываться с помятой рожей на люди было стыдно, но занимать чужую спальню, как и злоупотреблять гостеприимством хозяев, выглядело гораздо неприличнее.

Доплетясь до двери и открыв ее, я очутился в маленькой гостиной, обставленной скромной мебелью и горшками со вьющимися по стенам и поверх окон декоративными растениями. Рассевшиеся на креслах и диване четыре человека создавали в гостиной тесноту, а когда к ним присоединился я, комната и вовсе стала похожей на курилку епископата в приемный день, разве что никто из присутствующих в данный момент не курил.

– Глядите-ка: этот сукин сын уже оклемался! – воскликнул Михаил, указав на меня пальцем. – Джером, старина, клянусь моими обожженными усами, ты – второй Гипокрит!

– Гиппократ! – продрав пересохшее горло, поправил я Михалыча. Хоть и редко, но иногда мне тоже удавалось взять реванш в этой игре, начавшейся в тот день, когда я взялся плотно изучать русский язык. – Здравствуй, Джером! Давно не виделись, дружище. Пока не знаю, как я сюда попал, но мне очень приятно вновь встретиться с тобой…

При всем уважении к хозяину, который, как выяснилось, оказался нашим старым знакомым, я все же больше обрадовался встрече не с ним, а с тем человеком, из-за которого мы разворошили самое злобное осиное гнездо в Святой Европе. Ярослав скромно притулился в уголке дивана, баюкал свою ампутированную руку и глядел на меня виноватыми глазами. Да, сейчас он испытывал стыд, однако взгляд Ярослава был уже не взглядом провинившегося подростка, а солдата, который не выполнил приказа и тем самым подвел своего командира.

За сутки, что я провел без сознания, княжич успел отмыться от грязи магистратских подвалов, и теперь его уже трудно было спутать с кем-то иным. Хотя, конечно, изменился Ярослав сильно. И не просто стал взрослее на год, а превратился в настоящего взрослого человека. Сейчас он здорово походил на своего отца – именно того князя, который провожал нас в путь: суровое лицо, потухший взгляд, понурые плечи… Но даже в таком мрачном облике в Ярославе было заметно княжеское достоинство.

Я давно готовился высказать княжичу все, что думал о его глупом геройстве и непочтительном отношении к родителям. Однако теперь, взглянув на Ярослава, понял, что ему больше не требовались нравоучения. Ни мои, ни чьи-либо еще. Ну, может быть, кроме отцовских, хотя наверняка и князь поймет, что его непутевый сын глубоко сожалеет о содеянном.

В данный момент Ярослав был подавлен и замкнут в себе, но я не замечал у него в глазах ни прежнего романтического блеска, ни желания вернуться к братьям по вере. К тому же Михаил наверняка рассказал ему о гибели Лотара и коварстве датчан, пытавшихся воспрепятствовать нам освободить княжича. Эти новости тоже обязаны были заставить Ярослава крепко задуматься.

Я полагал, что знаю, какие выводы сделает сын Петербургского князя после этих раздумий. А возможно, уже сделал, раз не рвался в бой, как одержимый, с целью отомстить за побратима. Я смел надеяться, что в дальнейшем новый член нашей команды тоже не создаст нам проблем, поскольку на сегодняшний день их у нас стало даже больше, чем прежде.

О сидевших на том же диване Конраде и Михаиле говорить особо было нечего. Разве только то, что они сумели завершить операцию, когда я выбыл из игры, и не просто вытащили меня из пекла, но и отыскали в этом хаосе отличного лекаря. А вот каким образом наши пути пересеклись с дьяконом Джеромом, ранее служившим Ордену в качестве полевого медика, мне еще только предстояло выяснить…

Дьякон-медик Джером сопровождал Одиннадцатый отряд в моем последнем охотничьем рейде. Добродушный толстяк-недотепа частенько становился у нас объектом для шуток, а также вечным козлом отпущения для нашего магистра Виссариона, случайно угодившего под гранатометный выстрел при захвате Апостола-отступника де Люка. Последним из нас Джерома видел Михаил: когда во взбудораженном моим предательством лагере все встало с ног на голову, дьякон не пожелал находиться в этом бедламе и дезертировал со службы. Сей грех тоже был довольно тяжек, и медика непременно ожидали крупные неприятности, если бы не великая и всесокрушающая сила любви.

Еще до начала осады монастыря Мон-Сен-Мишель, когда отряды Охотников только собирались в епископате городка Ренн, Джерому удалось снискать симпатию дочери реннского епископа Мадлен. Их бурный роман продлился всего сутки, после чего суровый боевой дьякон отправился укрощать отступников, а его возлюбленная осталась преданно ждать возвращения героя с войны.

И герой вернулся. Выглядел он, правда, при этом вовсе не по-геройски – растерянным, оборванным и измотанным (для человека столь внушительной комплекции, как Джером, отмахать пешком по пересеченной местности сто километров – великий подвиг), но для Мадлен это не имело никакого значения. Главное – Джером возвратился к ней, а не к кому-то еще – судя по умению дьякона очаровывать молоденьких девушек, епископская дочь была для него не первым любовным опытом. Сраженная наповал такой самозабвенной преданностью, Мадлен поклялась, что теперь судьбы ее и Джерома связаны навек, а посему все проблемы любимого становятся и ее проблемами.

Надо отдать должное силе духа восемнадцатилетней девушки, у которой хватило настойчивости заставить отца, реннского епископа Жана Батиста, встать на защиту какого-то неизвестного дьякона-дезертира перед его хозяином – Орденом Инквизиции. Также следует почтительно склонить голову перед епископом Жаном Батистом. Он так искренне любил дочь, что рискнул своим положением и добрым именем, чтобы снять с Джерома все обвинения. Спустя всего два месяца после трагедии на берегу залива Сен-Мало репутация медика была чиста, как слеза младенца, а сам Джером уже не служил Ордену, а числился при дворе своего благодетеля и заступника. И хоть статус дьякона не позволял Джерому требовать руки и сердца дочери епископа, медик решил, что он, как честный человек, просто обязан на ней жениться. Против чего, впрочем, Жан Батист отнюдь не возражал и дал дьякону согласие опять же во благо любимой дочери.

Молодожены отказались жить в поместье близ провинциального Ренна и предпочли перебраться в столицу, где Джером, действительно толковый специалист в медицине, решил заняться частной практикой, а также открыть аптеку. Приданое жены и деньги, вырученные от продажи поместья, делали эти желания вполне осуществимыми. Не сказать, что дела у молодой семьи аптекарей пошли слишком успешно, но, по крайней мере, она не бедствовала и вполне довольствовалась тем, что имела. Выросшая в роскоши Мадлен на удивление легко смирилась с такой жизнью, а Джером оказался довольно экономным человеком и начал понемногу приумножать семейное благосостояние.

За шесть с половиной лет совместной жизни супруги произвели на свет двух ребятишек – мальчика и девочку, – и будущее не предвещало им никаких неприятностей, если бы не эта внезапная война. Впрочем, глава семейства верно предугадал развитие событий и отправил жену и детей из столицы в Ренн задолго до того, как норманны ступили на Апеннины. Сам же остался присматривать за домом и аптекой, исполненный надежд, что беда минует его стороной…

Вероятно, та беда, к какой готовился медик, и миновала бы, но внезапно нагрянула другая, причем совершенно непредсказуемая. А всему виной была обычная вывеска над аптекой. Джером по праву гордился этой вывеской, поскольку в свое время не пожалел средств и заказал ее у лучшего ватиканского оформителя. Половину вывески занимал портрет самого аптекаря: круглощекое и добродушно улыбающееся лицо Джерома в докторском колпаке, которое, как посчитал хозяин, вызывало у клиентов исключительное доверие. И действительно, приметного медика стали после этого чаще узнавать на улице, даже без колпака и в повседневной одежде. Эта пусть небольшая, но популярность и впрямь благоприятно отразилась на бизнесе, и Джером уже начал подумывать об открытии филиала на правобережье под такой же удачной вывеской.

Если бы Джером знал, что за взрывы прогремели в прошлое утро в соседнем квартале и что случится с медиком через четверть часа после этих взрывов, он бы не мешкая запер свою аптеку, а также, вероятно, сорвал бы с фронтона от греха подальше известную на всю округу вывеску. Но Джером и ухом не повел, поскольку привык к норманнским бомбардировкам, а потенциальную угрозу в вывеске не видел и подавно. За что вскоре и поплатился.

Останься за рулем нашего трофейного «Хантера» Конрад Фридрихович, возможно, он и не обратил бы внимания на одну из уличных вывесок. Но у управлявшего автомобилем русского контрразведчика память на лица оказалась очень хорошей. И хоть Михалыч, улепетывая от переполошенного Магистрата, гнал по улице джип во весь опор, он не мог проморгать приметный портрет и лозунг под ним «Покупай лекарства у дядюшки Джерома!».

Поначалу Михаил хотел отвезти меня к своему знакомому медику из русских иммигрантов, но для этого пришлось бы прорываться на «Хантере» почти через весь город, что было чрезвычайно опасно. Я же истекал кровью, и мне требовалась срочная медицинская помощь. Так что, едва Михаил увидел на фронтоне здания лицо старого знакомого, который, ко всему прочему, еще и являлся лекарем, участь «дядюшки» Джерома решилась окончательно…

– Верь нам, Джером, – попросил я, тяжко опускаясь в кресло. Путь от спальни до гостиной дался мне ценой невероятных усилий, однако то, что я мог ходить, было уже замечательно. – Что бы тебе тогда про нас ни наболтали, все это – полная ерунда. Не бойся, мы – не звери. Нам надо лишь дождаться, когда норманны снимут осаду и в Ватикане откроются городские ворота. Если Грингсон и Пророк вчера договорились о мире, это может случиться через пару дней. Все издержки мы тебе возместим. Ну а возникнут неприятности, скажешь, что тебя насильно удерживали в заложниках.

– Что ж, тогда вам придется избить меня для правдоподобия, как однажды это сделал Бернард Уильямс, – горестно усмехнулся медик, припомнив тот пренеприятный инцидент, когда Мясник, выгораживая магистра Аврелия, сделал из дьякона жертву нападения отступников, чуть не придушив бедного Джерома, – тоже якобы для правдоподобия. Нет, мы до таких дикостей, конечно, опускаться не намеревались, но если аптекарь будет настаивать, придется для организации алиби оказать ему эту специфическую услугу.

Кстати, а где Аврелий?..

– Понимаешь, тут такое дело… – услыхав мой вопрос, Михаил помрачнел и начал теребить ус. – В общем, магистр Аврелий, мир его праху, скончался от ран…

– О чем ты говоришь? Каких ран? – удивился я, поскольку прекрасно помнил, что мы магистра и пальцем не тронули.

– От двух пулевых ран в спине, – пояснил Джером, бросив испуганный взгляд на Михаила. – Он его пристрелил. Когда тот убегал.

– Спасибо, дружище, что напомнил, – съязвил Михалыч. – Да, не отпираюсь: все так и было. Я знаю, что ты, испано-скандинав, вроде бы хотел пощадить Аврелия, ведь он так усиленно на это напрашивался, на жалость твою давил… Честно сказать, и я не хотел его убивать – хрен с ним; все равно ему за предательство пришлось бы отвечать, но… В общем, пока мы тебя в аптеку с черного хода заносили, Аврелий обо что-то в кузовке веревки перетер, тент сорвал и – деру. Хорошо, что Ярослав успел его заметить, иначе бы мы сейчас сидели не в этих креслах, а в тех, к которым провода подключены… И хорошо, что Джером ворота закрыл, – пока Аврелий с засовом возился, тут я его и… – Михаил нацелил указательный палец на стену и щелкнул языком, красноречиво демонстрируя, какой смертью умер инквизитор. – Но попал я удачно: старик долго не мучился и дух испустил еще до того, как мы к нему подбежали… Эй, да что с тобой, Эрик? У тебя такой вид, будто тебе жаль этого душегуба!

– Не жаль, – возразил я. – Ты поступил правильно. Мы не могли рисковать, отпуская Аврелия, пока не покинули город. Наверное, даже к лучшему, что это сделал ты – я бы на твоем месте засомневался, и Аврелий точно бы удрал. Ладно, что сделано, то сделано. Туда ему и дорога, палачу. – И кивнул Ярославу: – Это он тебе руку искалечил?

– Нет, не он, – помотал головой княжич, после чего откинул со лба челку и коснулся пальцем проходящего через весь лоб ожога. – Вот подарок Аврелия. И еще – вот…

Он закатал рукав и продемонстрировал такой же ожог на запястье здоровой руки. Никому из присутствующих не нужно было объяснять, что эти ожоги – следы, которые оставляют электрические контактные зажимы Трона Еретика.

– Позавчера Аврелий меня всю ночь в Комнате Правды мурыжил, – продолжал Ярослав. – Все хотел, чтобы я связался с отцом и умолял его выполнить требования Пророка. Сначала отец должен был прислать сюда боевые самолеты, а затем, когда стало известно о перемирии, вместо самолетов речь пошла о деньгах. Больших деньгах – сказать по правде, я даже половины той суммы не стою… Но я не согласился. Честное слово, господин Хенриксон, – не согласился! Когда сознание терял, они меня в чувство приводили и снова генератор включали. Но только ничего у них не вышло. По крайней мере теми методами, какие они применяли. Аврелий ведь боялся, что я могу с ума сойти, и потому особо не усердствовал. Не знаю, как он собирался меня пытать возле радиопередатчика, но будьте уверены, господин Хенриксон, я бы и там ничего не сказал.

– Ты хорошо держался, Ярослав, – заметил я. Вот уж не думал, когда ехал в Ватикан, что мне придется хвалить княжеского сына. У меня и сейчас не было желания его хвалить, но то, что довелось пережить этому парню, выпадало далеко не каждому его сверстнику. Вытащенный из магистратских подвалов, Ярослав нуждался в поддержке, так что я не хвалил его, а всего лишь давал понять, что теперь он – среди друзей. Пусть не клявшихся ему в верности до гроба, как это было принято у норманнов, но друзей, на которых Ярослав тоже мог положиться.

– Где труп Аврелия? – спросил я.

– В надежном месте, – успокоил меня Михаил. – Вчера, как стемнело, незадолго до комендантского часа я спустил его в канализационный коллектор в одной из подворотен, в паре кварталов отсюда. Нынче в Ватикане от улик избавляться – милое дело. Электричества нет, людей на улицах тоже практически нет. Потом еще квартал проехал и в такой же подворотне «Хантер» бросил. Хороший автомобиль, но шибко приметный. Теперь на нем по городу не покатаешься.

– Теперь по городу и просто не походишь, – вздохнул Конрад Фридрихович. – Право слово, сомневаюсь, безопасно ли нам пережидать смутное время у этого милейшего человека. Вам ли не знать, как работают Охотники в Цитадели. При налете на Магистрат имела место стрельба, а значит, вероятно, что кто-то из налетчиков был ранен. Больницы, медпункты, аптеки – все это будет проверяться и перепроверяться.

– Несомненно, будет, – ответил Михалыч, после чего Джером испустил очередной горестный вздох. – Но не сегодня, это точно. Так что, испано-скандинав, можешь до утра спокойно зализывать свои раны. А завтра будет видно, останемся здесь или в другое место подадимся.

– А что, в Главном Магистрате нынче выходной? – Я никак не уразумел, почему Михаил так спокоен насчет сегодняшнего дня.

– Да, мы же тебе еще не все новости рассказали, – спохватился он. – Окончательно неизвестно, как там насчет мира с норманнами, но по поводу траурной ладьи Лотара Торвальдсона Ватикан с ними договорился. Через пару часов она должна войти в столицу через северные речные ворота. Говорят, заграждения уже убраны.

И сочувственно посмотрел на Ярослава, который при упоминании похорон своего побратима насупился и стал мрачнее тучи.

– Лотар осуществил свою мечту, – произнес княжич полминуты спустя, но в словах его не было ни злобы, ни раздражения. – Мой брат войдет в чертоги Видара, как подобает входить туда таким, как он. Теперь он увидит и радужный мост Биврест, и священную рощу Гласир, где растут деревья с листьями из червленого золота, и саму возрожденную Валгаллу с ее пятьюстами сорока дверьми и величественными воротами Вальгирд… Жаль только, что Лотар увидит все это слишком рано… А вот я теперь никогда этого не увижу, господин Хенриксон. И вы знаете – ничуть об этом не жалею. А жалею я о других вещах, о которых сейчас совершенно не хочу говорить… Я должен сказать вам спасибо, господа, что вы не бросили меня здесь и не заставили унижаться перед отцом. И если нам с вами не суждено будет добраться до Петербурга…

– Типун тебе на язык! – цыкнул на княжича Михаил. – Не вздумай расклеиваться, приятель. Мы тебе не телохранители; нужда припрет – получишь оружие и будешь прикрывать нам спины. И не исключено – предупреждаю сразу! – что тебе даже придется стрелять в твоих так называемых братьев, поскольку мы с ними никаких братских договоров не заключали. Раз попробовали – на всю оставшуюся жизнь зареклись это делать. Лотар и впрямь был единственным порядочным человеком в этой банде, но его отец нам не друг. Такой друг ничего, кроме обвязанного ленточкой троянского коня, подарить не может.

– Я не собираюсь сбегать от вас и возвращаться к Вороньему Когтю, – пообещал Ярослав. – Но не потому, что побывал в плену и покрыл себя позором. И не потому, что мне осточертела эта война. Дело в другом: если я обману вас, я предам память о моем побратиме. Ведь он взялся помогать вам только из-за того, что искренне верил: вы вытащите меня отсюда. Поверьте, для Лотара было не важно, вернусь я к нему в дружину или отправлюсь с вами домой, в Петербург. Мой брат просто спасал мне жизнь, ради чего пожертвовал своей. И если после этого я продолжу бездумно лезть в пекло из-за каких-то денег и дешевой славы, наплевав на свое будущее, значит, выходит, что Лотар погиб зря. Такого не случится, господа. Я вернусь на родину и докажу, что мой брат отдал свою жизнь не напрасно. Можете быть уверенными.

Да, подумал я, если ты, парень, и впрямь так считаешь, значит, и мы не напрасно ввязались во все это. И теперь нам предстоит постараться, чтобы твои желания действительно осуществились. А для этого нужно на время забыть о далеком будущем и сосредоточиться на настоящем, от которого совершенно не приходилось ждать добра…