Ватиканские Сестры Услады Духа были, пожалуй, единственными горожанами, кто не боялся рвущихся в столицу захватчиков. Причину такой на первый взгляд беспочвенной смелости коротко, но емко выразила настоятельница обители Святой Изольды, матушка Клаудиа. Услышь кто посторонний ее слова да донеси потом о них куда следует, и матушку ожидали бы очень крупные неприятности. Но в нашем присутствии она могла позволить себе говорить любые вольности, вплоть до откровенной ереси.

– Да если лысый король этих язычников подойдет к воротам моего монастыря, ему даже не придется стучаться, – небрежно махнув рукой, ответила матушка Клаудиа на вопрос Михаила о том, куда Сестры будут прятаться в случае появления в городе норманнов. – Я сама распахну перед Торвальдом ворота и объявлю для Сестер обычный служебный день. А чем он, извините, будет отличаться от остальных дней? Разве что посетителей чересчур много нагрянет да пожертвований за службу никаких не соберем, только и всего. А то нам к этому привыкать! Ну, возможно, северяне будут малость погрубее, так сестрам это только впрок пойдет – для новизны, как говорится, ощущений. Служба у нас такая, ничего не поделаешь: побольше рвения в работе, поменьше моральных предрассудков… Что, у «башмачников», по-вашему, духа нет? Есть, куда ж ему деваться-то? А раз дух есть, значит, и услаждать его тоже необходимо. А в этой науке нашим Сестрам равных нет; вам ли, поганцам, не знать – помню те времена, когда между рейдами вы только в нашей обители и околачивались. Особенно тебя помню, усатенький, – по тебе тут многие послушницы сохли, а одна даже пыталась руки на себя наложить, когда узнала, что ты в Россию сбежал.

– Может, все-таки устроите мне ностальгическое свидание с кем-нибудь из прежних подруг? – с надеждой полюбопытствовал Михаил. – Крупных пожертвований, правда, не обещаю, но новизну ощущений гарантирую. Меня русские красавицы таким очаровательным штучкам научили, какие ваши Сестры в своих индийских трактатах точно не прочтут.

– Ай-ай-ай, а как же конспирация, дорогой ты мой? – укоризненно покачала головой матушка Клаудиа – полноватая, но весьма миловидная женщина, судя по возрасту, ровесница фон Циммера. – Разве можно в твоем откровенно дерьмовом положении вступать в контакты с потенциально опасной категорией граждан? Да у меня треть Сестер осведомителями у Ордена Инквизиции подрабатывают! Еще одна треть Защитникам доносит, а остальные пока не определились, к кому завербоваться! Знаешь, какое у моих девчонок любимое занятие? Хвастаться друг перед другом, кому какое ведомство больше платит, и добытой информацией между собой торговать.

– Так, значит, и вы на кого-то работаете? – спросил я. Мне стало не по себе от таких откровений матушки, и я даже навострил слух: а не доносится ли со двора топот ботинок спешащих к нам Охотников или их коллег из другой конторы. Затея Конрада Фридриховича укрыться в монастыре Святой Изольды мне мгновенно разонравилась.

– На кого я только не работала, дорогой ты мой! – всплеснула руками Клаудиа. – И на Магистрат, и на армию, и на них обоих сразу. Но годы, годы… Никудышный сегодня из меня осведомитель – круг контактов совсем сузился. Да и то, какой это, к чертовой матери, круг – три старых пердуна из апостольских свит, которых, того и гляди, инфаркт хватит… К тому же память подводить стала, а она у меня и в юности крепостью не отличалась… В общем, результативность работы снизилась, и как агент матушка Клаудиа давно утратила ценность. Мне и жалованье-то уже лет семь не начисляют… Да почитай, с тех самых пор, как ты, Конри, из страны сбежал. Один ты, мой сладкий, обо мне заботился, один ты свою Клау любил и лелеял…

Растроганный фон Циммер скрестил пальцы на животике и смущенно потупился. Сегодня нам открылась одна из самых любопытных тайн биографии бывшего инквизитора, о которой он не любил распространяться. И даже сейчас, когда мы сидели в роскошных апартаментах главной ватиканской сестры Услады Духа, мне и Михаилу не верилось, что спустя столько времени нам довелось вернуться в обитель Святой Изольды – место, с которым у нас было связано столько приятных воспоминаний…

Когда Конрад Фридрихович сообщил, что он намеревается отыскать для нас убежище в стенах монастыря Сестер Услады Духа, мы поначалу восприняли слова коротышки как весьма циничную шутку. Однако уверенность фон Циммера в том, что матушка Клаудиа (о, разумеется, мы тоже не забыли эту известную на всю Святую Европу не менее святую женщину!) окажет нам радушный прием, была настолько крепкой, что мы поневоле заразились оптимизмом нашего друга. Оставалось лишь уповать на то, что Клаудиа продолжала оставаться на посту настоятельницы, поскольку все надежды Конрада Фридриховича были связаны только с ней и ни с кем больше.

Поднятая нами тревога и последовавшая за ней уже настоящая норманнская бомбардировка позволили нам в возникшей неразберихе добраться до ворот обители Святой Изольды аккурат к рассвету. Монастырские подвалы были глубокими, и Сестрам не приходилось при каждом артналете бегать в бомбоубежище, поэтому ворота Конраду открыли довольно скоро. Бывший инквизитор имел основание полагать, что сестра-привратница его не опознает – дежурные обязанности у Сестер обычно возлагались на самых молодых послушниц, и вряд ли какая-либо из них была знакома с посетителем, последний раз захаживавшим в сию обитель семь лет назад.

Привратницу ничуть не удивило появление перед ней пожилого коротышки (как выяснилось позже, бомбардировки здорово будоражили ватиканцев, и многие из состоятельных горожан предпочитали потом снимать возбуждение в компании Сестер Услады Духа), но просьба утреннего посетителя девушку слегка ошеломила. Особенно после того, как Конрад, желая побыстрее освежить матушке Клаудии память, стыдливо отвел взгляд и попросил передать настоятельнице, что с ней ищет встречи не кто иной, как «маленький сладкий кексик».

– Хорош пароль, ничего не скажешь, – шепнул мне на ухо Михаил. – Да здесь за эти годы столько «кексиков» побывало, сколько их ближайшая пекарня за такой же срок не испекла. Сказал бы лучше «старый черствый крендель», глядишь, матушка Клаудиа и припомнила бы друга своей бурной молодости…

Но опасения Михалыча не подтвердились: пароль сработал безукоризненно – видимо, наш «кексик» и впрямь оставил о себе в монастыре добрую память. Матушка без лишних расспросов передала через привратницу, чтобы мы немедленно поднимались к ней в апартаменты. Дежурная сестра вежливо предложила проводить гостей до места, но Конрад Фридрихович отказался, поскольку отлично помнил дорогу.

Апартаменты настоятельницы занимали весь верхний этаж главного здания монастыря и были окружены террасой-карнизом, на которой росли в кадках декоративные кипарисы и стояли уменьшенные копии античных статуй. С террасы открывался великолепный вид на столицу, и я поневоле задержался, чтобы взглянуть с высоты на знакомый город, озаренный лучами восходящего солнца.

За истекшие семь лет Ватикан почти не изменился – все те же Стальной Крест, Храм Первых Мучеников, собор Святого Петра, плаза Витторио, – но в таком неприглядном виде я наблюдал город впервые. Три высоких дымовых столба вздымались на севере и востоке Божественной Цитадели – это горели пострадавшие в ночной бомбардировке городские постройки. Крыши многих других зданий также были повреждены, а то и вовсе разрушены. На стеклянном куполе оранжереи дворца Гласа Господнего суетились люди. Они снимали с купола деревянные щиты, очевидно, устанавливаемые на ночь для защиты от норманнских мин. Хотя даже отсюда было видно, что эти меры предосторожности помогали слабо – в стеклянной полусфере зияли большие дыры, заделанные каким-то утеплителем. Ранее сверкавший днем, подобно второму солнцу, сегодня купол напоминал вывалянный в грязи гигантский алмаз и вызывал жалость. Разумеется, мне было жаль не Пророка, испытывавшего в связи с осадой жуткие неудобства. Я сочувствовал тем людям, которые вложили столько труда в создание и обустройство дворцовой оранжереи, заслуженно носившей титул нового чуда света.

Дверь, что вела в апартаменты матушки Клаудии, была приоткрыта – нас уже ждали. Конрад Фридрихович замялся на пороге, но Михаил по-товарищески подтолкнул его в спину, и коротышка неуверенно шагнул внутрь помещения.

Я беспокоился, как бы Клаудиа не обозналась и вместо фон Циммера не готовилась ко встрече с каким-нибудь другим «кексиком». Если это было так, значит, матушке предстояло пережить сейчас весьма серьезное потрясение. Испугай мы настоятельницу, и она подняла бы такую панику, что Сестры сами повязали бы нас скопом, не дожидаясь, пока в монастырь нагрянут Защитники Веры.

Но к счастью, матушку не напугало появление на пороге ее апартаментов трех отъявленных преступников, хотя удивлена она была, конечно, сильно. А также обрадована, что в свою очередь безмерно удивило меня. И пусть Клаудиа радовалась только одному гостю, зато тепла от этой радости с лихвой хватило на нас всех.

Затылок Фон Циммера едва доставал настоятельнице до плеча, и потому было довольно забавно смотреть, как упитанная Клаудиа любовно тискает в объятиях нашего малорослого друга. Конрад Фридрихович тоже приобнял старую подругу за талию и пытался вставить хотя бы слово в потоки восклицаний хозяйки. Тщетно – будучи истинной итальянкой, Клаудиа щебетала без умолку, отчего и без того смущенный коротышка был совсем сбит с толку. Мы с Михаилом вежливо топтались в сторонке, давая бывшим возлюбленным насладиться нежданной встречей.

Наконец изрядно помятый, но светящийся от счастья Конрад был отпущен на свободу, а Клаудиа переключила свое внимание на нас. Мы, естественно, столь горячего приема не удостоились, но тоже были узнаны с первого взгляда. Однако меня это совсем не обрадовало: отступника Хенриксона мгновенно узнали, несмотря на то, что мой некогда гордый испанский нос был перебит в двух местах, а черная грива до плеч давно превратилась в короткий седеющий ежик. Хотя не исключено, что меня рассекретили не по внешности, а по моему неизменному спутнику Михаилу, ранее всегда составлявшему мне компанию во время визитов к Сестрам Услады Духа. В отличие от меня и Конрада, на Михалыча годы практически не наложили отпечатка, и вечно ухмыляющаяся физиономия этого пройдохи, как и прежде, узнавалась даже на большом расстоянии.

– Глазам своим не верю! – призналась Клаудиа после того, как усадила нас с Михаилом на кресла, а Конрада – на диванчик, рядом с собой, будто любимую игрушку. Перед этим матушка выглянула на террасу, внимательно осмотрелась, а затем заперла изнутри входную дверь на все замки и задернула шторы. – Конри, кексик! Мальчики! Вы ли это, черт вас дери? Вся банда в полном составе! Уж не на норманнов ли подрядились шпионить?

– Что ты, что ты, Клау, боже упаси! – замахал руками нахмурившийся коротышка. – У нас в Ватикане свои дела. Мы здесь вроде как… проездом.

– Ай Конри, ай шутник! – Матушка игриво потрепала коротышку за чумазую небритую щеку. – Узнаю моего милого кексика! Я так тронута, мой сладкий, что ты про меня не забыл и решил навестить свою любимую пышечку! А исхудал-то как, бедненький! Ну рассказывай, как тебе живется в этой холодной России и что за нужда привела тебя сюда, в этот Ад.

Фон Циммер перевел растерянный взгляд на меня, не решаясь посвящать подругу юности в наши секреты без согласия остальных членов банды. Я молча развел руками: рассказывайте, ваша честь, почему бы и нет?

К тому же я и так планировал расспросить матушку обо всех интересующих нас деталях. Она и ее послушницы являлись просто бесценным кладезем информации и знали, что происходит сегодня не только в городе, но и во дворце, Главном Магистрате и прочих коридорах ватиканской власти. Ублажаемые искусными жрицами любви – мастерицами не только дарить удовольствие, но и выслушивать собеседников, – их клиенты зачастую облегчали себе душу, высказывая Сестрам все, что в ней накопилось. Иногда для снятия напряжения с чересчур закрепощенных партнеров Сестры сами просили их рассказать о том, что их гложет. Не исключено, что даже Пророк в порывах страсти откровенничал с Сестрами Услады Духа; жаль только, что прислуживающая Гласу Господнему группа Сестер обитала не здесь, а непосредственно в его резиденции.

Что ж, мы раскрыли матушке Клаудии наши карты, а она в ответ созналась в том, чем еще, оказывается, зарабатывают себе на хлеб ее кроткие послушницы. Глупо было, конечно, рассчитывать на то, что пылкие чувства настоятельницы к своему бывшему возлюбленному станут гарантией нашей безопасности, но за неимением других гарантий меня устраивала и такая. Сестры Услады Духа испокон веков являлись отличными артистками, но в случае с Клаудией я был склонен верить, что она не разыгрывает перед нами спектакль. Беспечно развалившийся в мягком кресле Михаил, скорее всего, меня поддерживал. Конрад же, судя по всему, настолько ошалел от жаркого приема, что и вовсе не забивал голову подозрениями.

Ни коротышка, ни я не осмелились вот так, с ходу, просить настоятельницу о помощи. Но матушка быстро догадалась, что такая просьба непременно последует, и сама предложила помочь нашему горю. Правда с условием, что мы будем сидеть в этих апартаментах и не высовываться до тех пор, пока Клаудиа лично не даст на то разрешения. Поначалу я планировал навестить кое-кого из моих прежних знакомых – тех, которые еще наверняка жили в столице и которым я мог хоть с оглядкой, но доверять. Однако, пораскинув мозгами, согласился с Клаудией: будем вести себя так, как она велит.

О нашем нахождении в монастыре, кроме настоятельницы, знала лишь привратница. Но она, по словам матушки, вот-вот должна была смениться с дежурства и потому никоим образом не заподозрит, почему утренние визитеры не покидают монастырь столь долго. По вполне понятным причинам, документальный учет посетителей в такой специфическом заведении не велся, что также было для нас несомненным плюсом. Так что, если мы согласимся на добровольное заточение в обители «святых грешниц» и устоим перед искушением посетить нижние этажи монастыря, за проявленное терпение нам светила неплохая награда.

Ну а коли вдруг ничего не выйдет, в любом случае небольшой отдых нам все равно не помешает. Мы не спали на мягких перинах с той поры, как покинули Базель, а поскольку ни один из нас не исповедовал видаристский аскетизм, наша радость при виде шикарных диванов и кушеток не знала границ. У меня едва хватило сил принять перед сном ванну и соскоблить с себя двухнедельный слой грязи. А также устроить небольшую постирушку, чем, похоже, в этой роскошной ванной не занимались еще никогда. За неимением у матушки Клаудии хозяйственного мыла пришлось стирать свое грязное белье ароматными шампунями – сущее варварство! Устрой я подобное бесчинство на глазах у моей любезной Катерины, она бы со злости выстирала и отжала вместе с грязным бельем и меня…

С мыслью о Кэтрин и детях я и заснул, развалившись на мягком диване Клаудии, словно у себя дома. Это был даже не сон, а глубокий провал. Я рухнул в него и помчался вниз с устрашающей скоростью. Мой полет, казалось, длился бесконечно, однако до дна провала я так и не долетел. Меня разбудили громовые раскаты, ворвавшиеся в мой сон нервирующей какофонией. Она-то и остановила это стремительное падение в неизвестность, оборвав его столь резко, будто кто-то со всего маху саданул мне кулаком в лоб.

Спросонок я заметался по дивану и в итоге кувыркнулся с него на пол, после чего, стукнувшись головой о ковер, проснулся уже окончательно. Канонада не прекратилась, так и продолжая разрывать воздух хлесткими раскатами, от которых в апартаментах матушки Клаудии дребезжали не только оконные стекла, но и хрустальная посуда. Люстра покачивалась и звенела подвесками, будто при легком землетрясении.

– Не слишком добрый вечер, да, испано-скандинав? – поприветствовал меня Михаил. По всей видимости, он проснулся уже давно и теперь скучал, полулежа в кресле и сложив босые ноги на обитый бархатом пуфик. Рядом с Михалычем стояла наполовину опорожненная бутылка вина, которое он потихоньку попивал из бокала. Судя по этикетке на бутылке, рубиновый напиток был тем самым знаменитым кагором с сарагосских виноградников семьи ди Алмейдо, который, говорят, обожал Глас Господень. Даже состоя на службе у Ордена, мы редко тешили себя такой экзотикой.

– Опять, что ли, бомбят? – спросил я, с кряхтением поднимаясь с пола и протирая глаза.

– Бомбят, окаянные, – подтвердил Михаил. – До победного салюта им вроде бы еще далеко… Ну что, проснулся? Тогда бери стакан и присоединяйся, а то скучно одному бомбежкой любоваться…

Звучало дико, но отсюда и впрямь можно было без риска наблюдать за бомбежкой. Южная половина столицы являлась самым безопасным в этом отношении районом: дальнобойных гаубиц у Вороньего Когтя уже не было, а норманнские минометы добивали аккурат до плаза Витторио, озера Слез Кающихся и квартала Паломников, что располагался уже на правом берегу Тибра. Монастырь Святой Изольды находился вне зоны обстрела, но Сестры все равно при каждом артналете, как и предписывалось, спускались в подвалы и пережидали угрозу.

На фоне закатного неба повсюду, словно из ничего, возникали облачка разрывов, напоминавшие мгновенно распускающиеся бутоны черных роз. Мины, что разрывались не в воздухе, а на земле, вздымали вверх черепицу и обломки крыш. Грохот, звон, треск и хаотичная дробь разлетающихся осколков были отнюдь не теми звуками Ватикана, к которым я так привык и по которым, признаться, порой ностальгировал. Уличный гомон, цоканье лошадиных копыт, тарахтенье автомобильных моторов – все это никоим образом не мешало раньше наслаждаться пением птиц, что порхали в парках и скверах. Война преобразила город до неузнаваемости, и, даже когда смолкла бомбежка, на улицах не воцарилась привычная мне атмосфера. Гнетущая тишина нарушалась только грохотом возникающих кое-где обвалов, а о птичьем пении и вовсе приходилось забыть. Голуби, стаи которых с незапамятных времен обитали на крышах и площадях столицы, и те, похоже, покинули сегодня Божественную Цитадель.

Я налил себе вина и уселся в кресло спиной к окну. Таким Ватиканом мне совершенно не хотелось любоваться. Видимо, уловив мое невеселое настроение, Михаил сходил к мини-бару и принес оттуда еще одну бутылку кагора, за которую мы и принялись, как только опустошили ту, что Михал Михалыч почал в одиночестве.

– А где Конрад? – встрепенулся я, оглядевшись по сторонам. Выстиранная одежда коротышки была развешана у камина, однако ее хозяина поблизости не наблюдалось.

– А где он, по-твоему, может быть? – ехидно переспросил Михаил, кивнув на запертую дверь хозяйской спальни. – Развлекается! Бес в ребро вселился нашему старику Фридриховичу! Подлые двуличные люди! Нам с тобой, значит, приказали блюсти целибат, а их самих это правило не касается! Как это изволите понимать?.. Но Клаудии здесь сейчас нет. Как только Торвальд снова начал бомбами швыряться, она к Сестрам убежала, в подвал их повела – все же ответственная женщина, на командной должности находится…

– Как думаешь, не сдаст она нас в Магистрат? – задал я Михаилу все еще терзающий меня вопрос. – Тут ведь хорошей наградой пахнет.

– Посмотри на это… – Михаил обвел рукой богатое убранство комнаты. – О какой награде ты вообще твердишь? Чего еще в этой жизни Клаудии не хватает, если у нее, по сути, и так все есть? Разве что маленького любовного приключения с бывшим возлюбленным, который сегодня перешел в разряд «плохих мальчиков». Это же так романтично, тем более для женщины ее-то возраста! Да Клаудиа с нами даже на штурм Магистрата пойдет только ради того, чтобы ей было что в старости вспоминать…

В спальне заскрипела кровать, потом что-то тяжелое грохнулось на пол, послышалась возня и негромкие ругательства, после чего дверь распахнулась и на пороге появился Конрад Фридрихович, запахнутый в безразмерный мужской халат, полы коего коротышка придерживал руками. Судя по всему, в клиентском гардеробе Клаудии для фон Циммера просто не нашлось подходящей одежды, а расхаживать по апартаментам обернутым в простыню, как древний римлянин, он не пожелал – видимо, побоялся насмешек Михаила, к которым Конрад был уже явно готов.

Однако, вопреки нашим с Конрадом ожиданиям, Михал Михалыч отнесся к коротышке достаточно корректно и с пониманием.

– Присоединяйтесь, ваша честь, – пригласил он фон Циммера, указав на открытую бутылку вина, и, когда тот приблизился, тактично осведомился: – Как отдохнули?

Мог бы и не спрашивать. Выглядел Конрад не слишком бодро: осунувшееся лицо, всклокоченные волосы, вялые движения… Впрочем, несмотря на это, настроение у Фридриховича было приподнятое.

– Спасибо, милейший, – промурлыкал коротышка, плюхаясь в кресло и блаженно прикрывая глаза. – Эх как же порой бывает приятно вспомнить молодость… Просто здорово, что с годами некоторые люди совершенно не меняются. Когда-то разлюбезнейшая Клаудиа была моим штатным осведомителем, и я очень переживал, что стало с ней после моего побега. Хвала Господу, это никак не отразилось на ее репутации.

– Зато если кто сегодня прознает о вашем свидании, Господь эту женщину уже вряд ли спасет, – заметил я. – Именно поэтому нам не следует задерживаться в монастыре больше двух дней.

– Так что поберегите силы, ваша честь, – добавил Михаил. – В вашем возрасте вспоминать молодость надо по возможности аккуратнее. А то, не ровен час, сердчишко не выдержит и покинете сей бренный мир со спущенными штанами, торчащим достоинством и счастливой улыбкой на лице. Хотя согласен: лучше уж так, чем сдохнуть в подвалах Магистрата, лишившись перед этим каких-нибудь жизненно важных частей тела.

– Да, разлюбезнейшие, здесь я с вами абсолютно солидарен, – печально вздохнул фон Циммер. – Подвергать опасности эту святую женщину мы не вправе. Каким бы горьким ни было расставание, к сожалению, оно неизбежно. Но давайте пока не будем об этом. Дайте нам побыть вместе хотя бы до завтрашнего утра.

– Утра?! – восхищенно присвистнул Михаил. – Черт возьми, ваша честь, да вы просто молоток! Эх хотелось бы мне в ваши годы иметь такой же аккумулятор, как у вас!..

Клаудиа вернулась поздно ночью. Мы дожидались настоятельницу, не зажигая свечей и понемногу опустошая содержимое ее мини-бара. Видимо, вняв предостережению Михаила, Конрад Фридрихович решил поднабраться сил и лег спать еще засветло, однако при появлении хозяйки пробудился, как штык, и встречал ее, готовый к новым героическим свершениям. Но прежде чем коротышке вновь была предоставлена возможность отличиться, мы узнали кое-какие новости, касавшиеся нас напрямую.

Сестры еще вчера вечером прознали о захваченном в плен сыне русского князя. Этой любопытной информацией поделился один словоохотливый дьякон-медик, которого заставили ассистировать коллеге, делавшему пленнику хирургическую операцию. Какую именно, дьякон не сообщил. Но то, что после операции Ярослав был сдан на попечение медицинской службы Главного Магистрата, говорило о том, что княжичу не требовалось сложного курса реабилитационной терапии. Нас же это слабо утешило. Ярославу подлечили раны, видимо, полученные им при пленении, однако сразу за этим бросили его в клетку к хищникам. Цели хищников были пока не ясны, но вряд ли в магистратских подвалах княжича ожидали теплый прием и обходительное отношение.

Я спросил у Клаудии, не известно ли ей о какой-либо готовящейся в ближайшие дни публичной экзекуции над пленными язычниками, на которой Пророк мог предать Ярослава сожжению. Настоятельница ответила, что, если бы нечто такое планировалось, Сестры были бы в курсе. Что ж, одно опасение отпадало. К сожалению, таковых в нашем списке имелось еще достаточно. Глас Господень обладал богатой фантазией и мог решить участь пленника десятками всевозможных способов.

Другой информацией о русском пленнике Сестры пока не владели, но это не означало, что за сутки или двое из Магистрата не поступят еще какие-нибудь сведения. Тем более что в данный момент ватиканское представительство Ордена не вело так рьяно, как прежде, отлов отступников и переключилось на борьбу со внешней угрозой. Множество магистров, занятых на дознаниях военнопленных, приходили после тяжелого служебного дня развлечься в монастырь Святой Изольды, и каждый из Божественных Судей являлся потенциальным источником нужной нам информации. Здесь, у Сестер, наши шансы получить исчерпывающие данные о Ярославе оказывались выше, чем где бы то ни было.

Я приготовился к беспокойной ночи – излюбленному времени норманнов для бомбардировок, – но она прошла на удивление мирно. Выспавшись днем, я до самого рассвета проворочался в ожидании канонады, однако она так и не разразилась. Все это выглядело очень странно: я не сомневался, что после гибели сына и диверсионной группы датчан Вороний Коготь впадет в ярость, из-за чего, вполне вероятно, не только участит артналеты, но и предпримет новую попытку штурма.

Торвальд Грингсон вел себя с точностью до наоборот, и от этого тихая ночь – первая спокойная ночь для ватиканцев со дня начала осады – вызывала во мне еще больше беспокойства, чем будь она наполнена взрывами и свистом мин. Свирепого норманнского хищника огрели палкой, а он, вопреки всякой логике, вдруг поджал хвост и присмирел. Что же скрывалось за этой нехарактерной для «башмачников» кротостью?

Выяснилось это ближе к обеду, причем Клаудиа раздобыла новости вполне легальным путем – к этому моменту в столице только и твердили о перемирии, инициатором коего выступили норманны. Также ходил пока не подтвержденный слух о гибели Лотара Торвальдсона.

Для нас, видевших сына конунга мертвым еще тридцать шесть часов назад, подтверждение этого слуха было не столь важно. А вот известие о прекращении Торвальдом огня озадачило даже Конрада Фридриховича, вернув того в реальность из любовной эйфории. Было несомненно, что во время перемирия между скандинавами и Ватиканом пройдут переговоры. Мы долго спорили о том, какие требования выдвинут захватчики. Предлагать Ватикану сдаться Грингсону было еще рановато: Цитадель до сих пор крепко держала оборону, и Пророк явно не помышлял о капитуляции. В конце концов, устав от бесполезных споров, мы решили их прекратить и дождаться вечера, когда заодно, вероятно, появятся какие-нибудь новости и о Ярославе.

«Дерьмовая ситуация, – размышлял я. – Что будет, если на переговорах княжича используют как разменную фигуру и отпустят? Ватикан не знает, что мы его ищем, и в этом наше преимущество. Но, если Ярослав снова угодит к «башмачникам», он для нас потерян. Пытаться отбить парня у приговорившего нас к смерти Вороньего Когтя – все равно что нырять в расплавленный свинец и надеяться не обжечься…»

В тот вечер мы так и не узнали ничего вразумительного о происходящем за городскими стенами. Клаудиа сказала, что встреча представителей враждующих сторон вроде бы состоялась, но о чем конкретно они договорились, в Ватикане пока не знали. Однако перемирие продолжалось, и это напрямую указывало, что переговоры не закончены и в ближайшее время ожидается как минимум еще один раунд.

А вот то, о чем сообщила нам матушка-настоятельница после политических новостей, привело меня, Михаила и Конрада в немалое возбуждение. Едва мы услышали от Клаудии это известие, как сразу поняли, что сегодня ночью для нас наступит настоящий Момент Истины. Можно было сколь угодно долго ждать у моря погоды, но не использовать этот козырь, выпавший нам из колоды тактических сценариев, являлось просто преступлением. Нельзя было предугадать, придет ли нам в руки более удачная карта. Поэтому самый прожженный картежник в нашей компании Михаил первым предложил вступать в игру с раскладом, какой только что выпал. В конце концов, заметил старый шулер, других козырей в той колоде все равно уже практически не осталось.

Как оказалось, этой ночью монастырь Святой Изольды почтил своим визитом один из самых влиятельных членов Ордена, первый заместитель самого Апостола Инквизиции, магистр Аврелий. Человек, который собственноручно запытал до смерти отца моих приемных детей, сегодня Аврелий уже не участвовал в карательных рейдах с охотничьими отрядами. Было очевидно, что та проваленная операция по доставке в Ватикан Проклятого Иуды не повредила карьере одного из лучших Судей-Экзекуторов и, вполне вероятно, со временем он выбился бы даже в Апостолы. Услыхав о том, что сей высокопоставленный гость наведывается в монастырь с завидной регулярностью, я отметил, что с годами Аврелий ничуть не изменился и продолжал питать к женскому полу все ту же неудержимую страсть, что и прежде.

Магистр не любил распространяться в обители насчет того, чем он занимается на службе. Помня об этом, Сестры никогда не задавали ему лишних вопросов, и матушка Клаудиа не намеревалась навлекать подозрения на послушниц, заставляя тех интересоваться у инквизитора судьбой русского пленника. Хотя несомненно, что Аврелий, как главный дознаватель столичного магистрата, знал о Ярославе все. Пусть даже магистр не занимался княжичем лично, первый заместитель Апостола обязан был по должности контролировать ход этого дела.

У нас было два выхода. Первый: захватить Аврелия, выбить из него нужную информацию, затем прикончить его (что лично я сделал бы с превеликим удовольствием), припрятать тело и на основе полученных данных выработать оперативный план освобождения княжича. Второй вариант: вызволить Ярослава при посредничестве самого магистра Аврелия, а убивать его после этого или пощадить в благодарность за помощь – решить по обстоятельствам.

У каждого из вариантов имелись как свои плюсы, так и минусы. Михаил настаивал на первом варианте, мне и Конраду больше нравился второй – более рискованный, зато при удачном стечении обстоятельств позволявший провести освобождение без лишнего шума. Но так или иначе, против захвата Божественного Судьи-Экзекутора никто из нас не возражал. Поэтому мы единодушно решили перейти от ожидания к действиям, а участь Аврелия определить уже тогда, когда знаменитый палач будет у нас в руках.

Магистр проводил досуг в отдельном коттедже «люкс», что были выстроены на территории обители специально для таких важных визитеров. Для нас было бы куда безопаснее застать Аврелия врасплох и взять его, как говаривал Михаил, «со спущенными штанами и торчащим достоинством», но мы не имели права бросать на Сестер тень подозрения. И потому, выяснив у настоятельницы, до какого обычно часу заместитель Апостола услаждает свой дух, мы поблагодарили матушку Клаудию за кров и содействие, а затем под покровом ночи тайком покинули монастырь и спрятались в парке, поблизости от ворот монастырского гаража. Именно здесь на рассвете должен был проехать магистерский «Хантер», в котором, помимо Аврелия, будут также его водитель и телохранитель; оба – бойцы Братства Охотников.

Расцелованный на прощание своей верной подругой, Конрад Фридрихович пребывал после расставания с Клаудией в скверном настроении. В голове коротышки царили отвлеченные мысли, и я начал опасаться, как бы фон Циммер не подвел нас в самый ответственный момент. Но, повздыхав с часок и посетовав на судьбину, Конрад все же взял себя в руки и попросил, чтобы в предстоящей операции я поменял ролями его и Михаила.

– Еще чего! – воспротивился Михал Михалыч. – Я хоть и на одной ноге прыгаю, но все равно порасторопнее вас буду!

– Вот именно, милейший: порасторопнее! – подчеркнул фон Циммер. – Поэтому-то вы и должны оставаться на ногах. В случае чего вы поможете мне быстро встать, а вот я вам – вряд ли.

– Конрад Фридрихович прав, – согласился я, обязанный прикрывать их обоих огнем в случае, если не удастся провернуть все по-тихому. – Пусть он начинает, а ты подхватишь.

– Но, ваша честь, падать на камни – это вам не на мягкой перине кувыркаться, – предупредил Михаил. – А упасть придется правдоподобно и в то же время аккуратно. Вам наверняка будет больно. Справитесь?

– Больнее, чем сейчас, мне уже не будет, – произнес Конрад, с тоской посмотрев на светящиеся окна в апартаментах матушки Клаудии. – Я справлюсь. А если нет, тогда пристрелите старика, как никчемную обузу.

– Только не надо нагнетать траур! – проворчал Михаил. – Коли уверены, стало быть, дерзайте. И не попадите под колеса, иначе я себе этого никогда не прощу…

При выезде из ворот монастырского гаража автомобилям приходилось снижать скорость, поскольку высокая стена ограды мешала водителям как следует видеть дорогу. Несмотря на то, что в рассветный час она была пустынна, водитель громоздкого магистерского «Хантера» не стал искушать судьбу и, прежде чем вырулить за ограду, притормозил, дабы осмотреться…

В этот момент, откуда ни возьмись, прямо перед внедорожником нарисовался маленький упитанный человечек с бутылкой вина в руке. Он совершенно не глядел по сторонам, поскольку, приложившись к горлышку, пил прямо на ходу. Нельзя было определить, то ли джип стукнул человечка радиаторной решеткой, то ли рассеянный синьор сам в спешке налетел на автомобиль (даже я, сидя в засаде и внимательно наблюдая за происходящим, так этого до конца и не понял). Пострадавший вскрикнул, взмахнул руками и, выронив бутылку, расстелился прямо перед «Хантером». Водитель ударил по тормозам и остановил машину, уже почти выехавшую на дорогу.

Несколько секунд ничего не происходило. Пассажиры джипа явно выжидали, когда пострадавший встанет на ноги, протрет глаза, поймет, под чей автомобиль угодил и уберется с дороги подобру-поздорову. Конрад Фридрихович – а пострадавшим был именно он, – делать этого, естественно, не собирался. Ненаигранно морщась от боли, коротышка лежал на камнях перед внедорожником и даже не думал подниматься до тех пор, пока охранники магистра не покинут автомобиль.

Водитель и сидевший на переднем сиденье Охотник переглянулись и, перебросившись парой коротких фраз, распахнули дверцы.

– Эй, придурок, ты живой? – громко поинтересовался водитель, высовываясь из салона. Глядя на пострадавшего, Охотники пока не замечали бредущего к ним по тротуару хромого калеку с тростью. И уж тем более они не видели человека, что засел в кустах и держал «Хантер» на мушке пистолета.

– Ты кого назвал придурком, нечестивец?! – подражая пьяному, прокричал Конрад Фридрихович заплетающимся языком. – Что, ослеп? Совсем не видишь, куда прешь, бестолочь?..

Конраду было совершенно ни к чему симулировать злость. Бывший член Ордена всерьез разозлился, когда его назвали придурком те, кто раньше вытягивались перед ним по струнке. Охотников в свою очередь вывело из себя то, что какой-то пьяница вообще посмел на них тявкнуть. Теперь, вместо оказания первой помощи, наглецу были обеспечены, как минимум, пара зуботычин и хороший пинок под зад.

Громилы-Охотники вылезли из «Хантера» и направились к бедолаге фон Циммеру, дабы убрать со своего пути эту досадную помеху. Спасти коротышку от охотничьих кулаков могло только чудо…

– О Господи, синьор Умберто, с вами все в порядке? – воскликнуло чудо, поспешно ковыляя к месту разыгравшейся драмы. Охотники недовольно обернулись на хромоногого усача, но отказываться от своих намерений не торопились. – Эй вы, а ну, оставьте сеньора Умберто в покое! Это произвол! Я буду жаловаться на вас в Главный Магистрат самому магистру Аврелию!

Уже занесший кулак для удара водитель оторопел и вновь обернулся, желая получше разглядеть в рассветных сумерках человека, который упомянул имя инквизитора, сидевшего здесь же, в этой машине. Но вместо этого Охотник увидел бронзовую медвежью голову, что служила набалдашником Михаиловой трости. Да и то лишь на миг – набалдашник что было силы заехал водителю в лоб, после чего громила тут же лишился сознания и рухнул, как подкошенный.

Моментально среагировав на угрозу, второй Охотник набросился на Михаила, решив уложить дерзкого калеку одним ударом кулака. И непременно уложил бы, если бы не «синьор Умберто», который изловчился и крепко ухватил Охотника за ногу. Не ожидавший от полумертвого пьяницы такой подлянки, охранник растянулся рядом с оглушенным товарищем, после чего Михаил, недолго думая, ошарашил тростью и этого грубияна. Схватка не продлилась и пяти секунд – два Охотника были выведены из игры, так толком и не сообразив, что произошло.

Я покинул укрытие и поспешил к товарищам, которые, разобравшись с охраной, уже подбирались к нашему старому знакомому. Видимо, после бурной ночи Аврелий намеревался подремать в автомобиле по пути на службу и сейчас спросонок хлопал глазами, пялясь на двух странных людей, открывающих дверцы «Хантера». Оружия при магистре не имелось, да и зачем оно было ему нужно при такой-то охране?

– Что все это значит?! – возмутился недоумевающий Аврелий, глядя то на Михаила, то на Конрада, отрезавших пленнику все пути к отступлению. – Что вы себе позволяете?! Я – Божественный Судья-Экзекутор!..

– Можете не представляться, ваша честь, – перебил его Михаил. – Нам прекрасно известно, кто вы такой и чем знамениты. Полагаю, что нас вы тоже пока не забыли. А особенно вот этого негодяя.

И Михалыч похлопал меня по плечу, уступая место и давая возможность поприветствовать человека, некогда отдавшего мне приказ убить детей Жана Пьера де Люка и Кэтрин.

Заместитель Апостола прищурился и пристально вгляделся мне в лицо, после чего глаза его расширились от страха, а пальцы судорожно впились в обивку сиденья.

– Хенриксон! – просипел Аврелий сорвавшимся голосом. – Этого не может быть… Откуда?..

– Из прошлого, милейший, – ответил вместо меня Конрад, нацелив на бывшего собрата по Ордену «вальтер» и усаживаясь на сиденье рядом с магистром. – Согласитесь, иногда прошлое настигает нас в совершенно неподходящий момент.

– И вы здесь, Конрад?! – Аврелий был вконец ошеломлен таким экстраординарным началом служебного дня. – Что вам угодно?!

– Минуту терпения, ваша честь, – потребовал я. – Скоро обо всем узнаете…

Скрутив оглушенных Охотников по рукам и ногам буксировочным тросом, мы с Михаилом побросали охранников в кузовок и задернули его тентом. Конрад все это время присматривал за заложником, стращая того пистолетом и свирепой физиономией. Затем Михаил уселся на место водителя, а я – на заднее сиденье, с другого боку от Аврелия. Но сначала попросил фон Циммера спрятать оружие – не хватало еще, чтобы у коротышки дрогнул палец на спусковом крючке и Конрад невзначай пристрелил заложника или меня.

Парк, что окружал обитель Святой Изольды, был не слишком большим, но имел множество укромных уголков, где в теплое время года обожали уединяться влюбленные парочки. Большой знаток подобных местечек, Михаил по старой памяти завез нас в одно из них, после чего заглушил двигатель, позволив нам потолковать с Аврелием в тишине и покое.

Магистр слегка отошел от шока и уже не смотрел на нас очумелыми глазами, как на каких-нибудь вампиров или оборотней. Видимо, полагая, что его все равно так или иначе прикончат, Аврелий смирился со своей участью и, напустив на себя надменный вид, приготовился встретить смерть с достоинством. Вряд ли он боялся пыток. Я отлично помнил, как магистр хладнокровно истязал себя ножом, дабы обвинить тем самым ни в чем не повинного де Люка в нападении на свою особу и подтвердить придуманную Мясником лживую легенду о смерти Проклятого Иуды.

– Давай, Хенриксон, не затягивай! – процедил Аврелий, злобно сверкнув очами. – Я достаточно пожил и многое повидал, чтобы такой мерзавец, как ты, мог напугать меня смертью. Сегодня тебе опять повезло, но погоди, предатель, рано или поздно…

– Не стройте из себя гордого мученика, ваша честь, – оборвал я его. – Для меня убить вас – значит проявить к вам величайшее милосердие. Только вы же превосходно знаете, что отступники вроде меня не способны на благородные поступки. Также вам известно, что есть в природе вещи гораздо хуже смерти. Если взглянуть на то, как вы проводите свой досуг, вам еще отнюдь не надоело радоваться жизни. А раз так, значит, вам есть что терять… Вы ведь не забыли, ваша честь, то знаменитое дело белградского инкуба, которое вы успешно раскрыли с покойным Бернардом Уильямсом лет двадцать назад? И об изобретенной вами процедуре Очищения инкубов, надеюсь, помните? Обязаны помнить, поскольку именно за ее разработку вас представили к званию Почетный Инквизитор. Я, разумеется, не специалист в таких науках, но справа от вас сидит человек, опыт которого в проведении Очищений, надо думать, ни у кого из присутствующих не вызывает сомнений.

– При помощи вашей процедуры, коллега, я вывел на чистую воду трех злостных суккубов и двух инкубов, – доверительно поведал Аврелию быстро включившийся в игру Конрад. – И если потребуется, выведу еще одного. Наука несложная – пассатижи, молоток и отвертка в бардачке этой машины наверняка имеются.

Аврелий насупился, видимо, представив себя в роли развенчанного инкуба, которому будет позорно появляться не только в обители Сестер, но даже и в обычной бане. Не будь с нами фон Циммера, заместитель Апостола счел бы мою угрозу блефом – все-таки садистских наклонностей за Охотником Хенриксоном ранее замечено не было. Однако многообещающая ухмылка Конрада Фридриховича, а также поведение Михаила, который вылез из «Хантера» и начал сосредоточенно бренчать содержимым инструментального отсека, подтолкнули ход мыслей Аврелия в нужном направлении.

– Брось этот спектакль, Хенриксон, – презрительно пробормотал инквизитор. – Ты прибыл в Ватикан не за… тем, чтобы учинить надо мной возмездие. Слишком неподходящее для этого время, правильно? Видимо, тебе нужно от меня что-то другое. Что именно?

– В самую точку, ваша честь, – кивнул я. – И раз уж вы угадали это с первой попытки, следовательно, без труда сообразите, в чем будет заключаться наша просьба.

– И впрямь ничего сложного. Что можно ожидать сегодня от шпионов из Петербурга?..

Действительно, со смекалкой у Аврелия был полный порядок. Как и с профессиональным чутьем, которое не оставляло магистра даже сейчас. Он практически стоял на пороге смерти и все же не преминул полюбопытствовать, кто снабдил нас информацией о местонахождении русского пленника.

Разумеется, мы не собирались выдавать Аврелию матушку Клаудию и заявили, что у медиков военного госпиталя слишком маленькие оклады и длинные языки, а будь у нас больше денег, мы и вовсе выкупили бы в качестве улики медицинский отчет об операции, что была сделана Ярославу.

Божественный Судья-Экзекутор многозначительно потер свою уродливую родинку, после чего кисло усмехнулся и заметил, что помочь нашему горю будет крайне сложно. Чтобы вывести Ярослава за пределы Главного Магистрата, заместителю Апостола недостаточно просто приказать доставить пленника из подвала к выходу. Для этого нужно подписать кое-какие бумаги, чем придется заниматься внутри здания. Куда мне, Михаилу и Конраду было не попасть даже в сопровождении Аврелия – опознают еще быстрее, чем рогатых чертей в райских кущах.

– Однако если ты, Хенриксон, поклянешься, что оставишь в живых моих охранников, я готов сообщить тебе кое-что, что тебя явно заинтересует, – внезапно предложил магистр. – За себя не прошу – мне уже все равно, – но пощади хотя бы этих молодых парней и постарайся воздержаться от убийств в дальнейшем.

Я не верил в искренность героического самопожертвования Аврелия, хотя его забота о жизнях подчиненных выглядела на первый взгляд очень трогательно. Именно этой заботой он и пытался меня разжалобить, так как отлично помнил, что, во-первых, я сам – бывший командир отряда и знаю, каково оно – терять бойцов. А во-вторых, сжалившись над Охотниками, я поневоле исполнюсь уважения к человеку, кто так самоотверженно просил за них перед лицом неминуемой гибели. Тонкое психологическое воздействие жертвы на палача, у коего, по ее мнению, еще должна была остаться совесть. Сейчас хитрый Аврелий играл на тех струнах моей души, из-за которых я когда-то и нарушил его бесчеловечный приказ. И знал же, ублюдок, на что давить! Нет, когда-нибудь эта проклятая сентиментальность меня точно доконает!..

– И вы – Божественный Судья-Экзекутор – готовы поверить клятве предателя и братоубийцы? – с сомнением поинтересовался я. – Откуда в вас такая уверенность?

– Я знаю, что кое в чем ты, Хенриксон, все же остался человеком принципов, – ответил Аврелий. – Ведь ты не убил тогда, на границе, того мальчишку, Охотника Энрико, что служил под твоим командованием. Хотя мог бы запросто избавиться от лишнего свидетеля. Также я убежден, что прежде, чем стрелять в Матадора, ты сначала предложил ему сдаться. Об этом, конечно, известно только тебе, но провались я на месте, если ошибаюсь…

Никуда он, ясное дело, не провалился, поскольку был прав. Но не во всем.

– Я убил Энрико месяц тому назад, – уточнил я. – Он явился ко мне в дом, чтобы передать привет от вашего Ордена.

– И сейчас тебе выпал шанс вернуть нам наше послание, – обреченно развел руками заместитель Апостола. – А Энрико действительно жаль, но таков был его выбор. Парнишка только затем и подался в «Ночные Ангелы», чтобы поквитаться со своим обидчиком. Однако не думаю, что, убив Энрико, ты испытал радость… Убийство этих Охотников тоже не доставит тебе удовольствия. Поэтому я и предлагаю вам сделку – моя жизнь в обмен на их жизни.

– И нужную нам информацию, – напомнил я, хотя Аврелий вряд ли забыл о своем предложении. Он просто предпочел лишний раз не упоминать о нем, дабы не омрачать ауру своего благородства.

– Да, и в обмен на информацию тоже, – с неохотой подтвердил магистр.

– Хорошо, я клянусь вам, что оставлю этих Охотников в живых, – пообещал я, ни словом не обмолвившись о судьбе самого Аврелия. Если он надеялся на то, что я включу его в список прощенных врагов за проявленное самопожертвование, значит, магистр ошибся. Об окончательном прощении этого душегуба речь пойдет только тогда, когда у нас появятся конкретные результаты его помощи. Так что пусть трижды подумает, прежде чем всучить нам тухлые сведения.

– Что ж, я тебе верю, – кивнул Аврелий, продолжая сохранять лицо и старательно не подавая виду, что я не оправдал его надежд. – Спасибо за понимание. Вытащить Ярослава из подвала я не могу, но, возможно, вы извлечете пользу из факта, что сегодня, в десять часов утра, сына русского князя доставят на наш радиоузел, который, как вы, наверное, помните, находится во дворе Магистрата.

– Радиоузел? – недоуменно переспросил я. – С кем вы собираетесь устроить для Ярослава сеанс связи?

– Он пожелал переговорить с отцом, – пояснил Судья-Экзекутор. – Мы не видели причин, чтобы отказать пленнику в этой услуге.

– И что же Ярослав хотел сообщить отцу, раз вы согласились подпустить парня к радиопередатчику?

– Этот парень – военнопленный, – раздраженно ответил Аврелий. – Он входил в состав скандинавской армии и творил беззаконие на территории моей страны. Мы могли бы казнить его, как военного преступника, но вместо этого решили, что взаимовыгодный торг с Петербургом будет для нас предпочтительнее. Князь Сергей получил бы своего сына в целости и сохранности, а мы бы в обмен на пленника – достойную компенсацию. Думаю, кроме извинений, Россия нашла бы чем загладить это недоразумение.

– Сейчас вы говорите так, словно война уже окончена, – заметил я. – С чем это связано? Неужели скандинавы предложили вам мир?

– В городе уже не секрет, что мы ведем с Торвальдом Грингсоном переговоры о мире, – признался магистр. – Вы в курсе, что на днях конунг потерял сына?..

– И после этого Вороний Коготь заговорил о перемирии? – вырвалось у меня. – Уму непостижимо!

– Он подавлен, у него в войсках ропот, к тому же норманнский речной флот уже и так перегружен добычей. Торвальд решил прекратить войну, пока он в силах что-либо контролировать. По крайней мере Грингсон согласился со всеми нашими предварительными требованиями. Сегодня этот вопрос решится окончательно.

– И что, конунгу не нужны от вас взамен никакие уступки?

Аврелий вкратце поведал нам о траурной ладье с телом Лотара Торвальдсона, что должна была пройти по Тибру в Тирренское море.

Не став обсуждать эту новость в присутствии заложника, мы лишь озадаченно переглянулись. Опять все складывалось не так, как мы рассчитывали. Изначальный план – вызволить Ярослава, затем дождаться норманнского прорыва в столицу и выбраться из нее во время всеобщей неразберихи – отправился коту под хвост. Складывалось впечатление, что Вороний Коготь нарочно пошел на эти переговоры, чтобы усложнить нашу и без того подвешенную на волоске жизнь. Мы опасались, что разъяренный гибелью сына конунг не даст нам и дня на поиск пленного княжича. Торвальд же, наоборот, самоустранялся из наших планов и этим губил на корню самый выигрышный для нас вариант эвакуации. И что теперь прикажете делать?

Сейчас у нас имелся реальный шанс вытащить Ярослава, но мы лишились отличного пути к отступлению. А может, следовало отказаться от всего, убрать лишнего свидетеля и дать князю самому выкупить сына из плена? Но кто даст гарантию, что Пророк не предъявит Петербургу драконовские условия выкупа, а дабы князь Сергей побыстрее на них согласился, Орден будет истязать его сына пытками? И что в конечном итоге скажет Совет Князей, когда узнает об этом унизительном торге?..

Нет, Ярослав должен быть освобожден из застенков Магистрата любой ценой, а уж из города мы его как-нибудь вытащим. У нас есть автомобиль, динамит, ценный заложник, а также фактор внезапности. Черт с ним, с Грингсоном, обойдемся как-нибудь своими силами, авось не впервой…

– Значит, говорите, Ярослав будет в десять часов утра на вашем радиоузле? – переспросил я.

– Да, я вам не солгал – сеанс связи назначен на это время, – вновь подтвердил Аврелий. – Но, поскольку я, как ответственный за радиопереговоры, по вашей милости на них не явлюсь, где-то через час пленника уведут обратно в камеру. И тогда никакая взрывчатка вам уже не поможет.

– Взрывчатка? О чем это вы?

– Считаете меня за дурака? – фыркнул магистр. – Вы еще скажите, что не причастны ко взрыву подземного тоннеля! Мне попадалось на глаза имя фон Циммера, когда позавчера я поднял из архива документы, касавшиеся подземного хода, которым пользовался язычник Стефанини. Но я совершенно не придал этому значения, а зря. Признаться, мы подозревали в измене других людей.

– Измена… – повторил я. – Ну вот, теперь пришел и ваш черед узнать, какова она на вкус…