Тульину снился сон.
Он стоял в старой квартире. Где-то снаружи плескались лунные сумерки, брызгая на стены коридора полутенями – зыбкими точками решётки Германа. На вешалке висела одежда, которую давно пора было выкинуть, – как и странное украшение, крылья не совсем правильной формы.
Есть такое классическое мнемоническое упражнение: чтобы запомнить некую информацию, советуют соотнести её с предметами в пространстве – например, разложить строчки стихотворения по углам своей комнаты. Каждый смысл как бы прицепится к предмету, а вспомнить предметы нам легко.
Наверное, это работает и в обратную сторону. Мы, люди, не можем ведь просто жить – пребывать в пространстве; нам непременно нужно, чтобы пространство это что-то значило. Мы высматриваем фигуры в облаках и придаём значение цвету перебежавшей дорогу кошки, мы наполняем смыслом всё, к чему прикоснёмся, прорастая в окружающий мир, как грибы, и, как грибы, к нему прирастая. Без смысла нам тяжело. Поэтому если мы пробудем где-то слишком долго, то быстро обнаружим, что по углам нашей комнаты валяются строчки стихотворений.
Потому и был таким странным этот сон: Тульин просто стоял в квартире, не думая и не чувствуя о ней ничего.
Её давно пора была продать.
У каждой квартиры есть свой запах. Где-то пахнет животными, где-то детьми, лыжной мазью или старостью; но главное – в любом месте, где обитают люди, отдаёт другим человеком. И он мог понять того, кто не хочет расставаться со старой квартирой именно потому, что с новыми жильцами сюда въедет новый запах, а старый сотрётся – и его не сфотографируешь, не запишешь на микрофон. Новые люди въедут в квартиру, расколют её череп, хрустнут им как орехом, будут ковыряться, выносить сор из избы – вытаскивать наружу мазки на стёклышках, кусочки мозга в баночках. Если подумать об этом так, то, конечно, лучше сжечь этот дом – но только не продавать. И не жить самому, чтобы не пропахнуть его собой.
Только этот дом больше ничем не пах.
Звёздочками искрясь, зазвонил в его руках брелок на ключах, и он открыл глаза.
– Просыпайтесь, Богдан Витальевич, – сказала Юлия Николаевна Гамаева. – Мне кажется, вам пора проснуться.
Тульин открыл глаза. Он лежал на диване в кабинете Гамаевой. Диван был обтянут плотной клетчатой тканью и предназначался для бесед, а не для сна: ноги его в опрысканных бахилами уличных ботинках свешивались через одну из ручек. Сама Гамаева сидела рядом на офисном стуле – видимо, подъехала от серверной станции.
В этом кабинете Тульин бывал редко, только во время осмотров, и совсем не помнил, как попал сюда сейчас.
За реальным окном тоже мерцали сумерки. Гамаева выглядела в них совершенно незнакомой – может быть, потому, что полумрак скрадывал цвета, а что такое рыжий человек без своей рыжины?
Впрочем, да были ли они знакомы? Гамаева ведь почти и не заходила в BARDO.
– Как вы себя чувствуете?
– Я хочу позвонить риелтору.
Она не изменилась в лице:
– Боюсь, в этот час риелторы отдыхают.
Судя по затекшей спине, спал Тульин долго. И он только сейчас понял, что это был первый его сон за прошедший почти год.
На окне у Гамаевой не было занавесок – она относилась к тем людям, кто слушается своеобразных рекомендаций вроде «иногда работайте стоя» и «ничем не перегораживайте источник света». А единственным источником света сейчас была луна.
– Как я сюда попал?
– В BARDO? – усмехнулась она. – Сами знаете.
– Знаю. Я хотел не думать. Нет, я имел в виду к вам в кабинет.
– Вы зашли на осмотр. Неужели не помните? К нам ворвался незваный гость, я пригласила вас на осмотр, а его – поговорить, пока вами занимается техника.
Теперь Тульин припоминал. Даже странно, как такое могло вылететь у него из головы.
– Я предупреждала, что просители неизбежны, – вздохнула Гамаева. – Приятно удивляет, что наша с вами юная коллега не нарушила инструкцию. В самом деле отказывала этому типу как могла. Может, потому что он и правда не делился с ней подробностями – в мессенджере излагать детали открытого дела слишком уж неразумно, остаётся же история переписки. А у него сын пропал, Жениных как раз лет. Наверное, потому он и донимал именно её, надеялся на подростковую солидарность. В общем, я уж попыталась объяснить ему, что у сына своя жизнь, нечего бить в цимбалы. По крайней мере в наши. – Гамаева откинулась на спинку кресла. – На том и разошлись. Не думаю, что у истории будет продолжение, это совершенно случайный человек.
Случайный человек.
История без продолжения.
На секунду Тульину показалось, что он ожидал чего-то совершенно другого, какой-то интриги или, наоборот, развязки. Он отмахнулся от этой мысли.
В жизни развязок нет.
– Разобрались мы с гостем за четверть часа – как раз пока делали вам МРТ. А вы в это время уснули в аппарате. Сунага помог переложить вас на диван.
Это не удивляло. В аппарате МРТ и правда всегда тянуло уснуть – он журчал, шкворчал и чирикал вокруг головы, как стайка соловьёв, даром что портативный. Но раньше Тульин всегда удерживался.
Гамаева поймала его молчаливый вопрос:
– Я думаю, вы уснули, потому что вам была пора.
– Пора?
– Вы очень устали.
Тульин привычным жестом потёр висок. Гамаева посмотрела на него с несвойственным ей открытым любопытством.
– Вроде не сильнее обычного.
– А об этом, уж простите, не вам судить. Судя по энцефалограмме – устали. – Она задумчиво постучала пальцем по губам. – Что вы сегодня смотрели в капюшоне? Ну, м-м-м, по работе?
Трое в толстовках долго толкали друг друга, а потом обернулись в камеру и долго молча смотрели ему в глаза – хотя, конечно, этого не могло быть на самом деле. У них было по четыре руки, и чем-то они неуловимо напоминали насекомых.
– А вчера? И вообще в последнее время?
Здесь Тульин смутился. Обычно кадры в капюшоне менялись так быстро, что не запоминались. Какие-то люди что-то делали, чаще группами… и чаще днём. Точнее он вспомнить не мог. Когти памяти царапали по стенкам разума, силясь хоть что-нибудь ухватить, – но неизбежно соскальзывали.
Сегодня он впервые долго смотрел на последовательное видео с чем-то вроде сюжета.
– Вы переключили программу? Раньше мне показывали короткие отрывки, а теперь…
– Да нет, – покачала головой Гамаева, – программа всегда была такой же. Просто раньше почти всю информацию из капюшона ваш мозг обрабатывал как периферийную, не доводя до сознания. Ну, как он не доводит до сознания информацию о том, что вам в голову летит мяч, – а сразу посылает сигнал поднять руки. А тут у вас вдруг случился «режим сериала», как я его называю. Осознанное восприятие. Вы, конечно, немедленно начали фантазировать и додумывать то, чего вам не показывали, но это как раз не важно. Важен сам факт того, что режим включился.
Тульину стало не по себе.
– То есть… получается, я…
– Только не начинайте снова выдумывать, – строго, хотя больше для острастки свела брови Гамаева. – Уж надеюсь, вы крепко усвоили, что в человеке, да и вообще в биологии всё – это постепенные процессы, перетекающие друг в друга. Не бывает так, чтобы бац! – и со щелчком всё вдруг переменилось. И у вас ничего не изменилось принципиально именно сегодня. И всё же… – она посветлела. – Не буду отрицать: это маркер. Достаточно надёжный маркер того, что ваш мозг стал работать иначе. Образовались новые нейронные связи.
– У меня что же… подсознание переполнилось всеми этими записями с видеокамер? Больше в него не лезет, приходится воспринимать сознанием?
– Давайте без чепухи. Во-первых, «подсознание» – термин из ненаучной фрейдистской парадигмы. Хотя не буду придираться, я поняла, о чём вы. Во-вторых: нет, совершенно не так. Дело не в том, что раньше ваш мозг якобы считал этот второй поток информации неважным, а теперь счёл важным. Да и вообще не в том, как конкретно изменилось ваше восприятие. Важен сам факт – оно изменилось без внешних воздействий. Как я уже сказала, это маркер.
Тульин понял вдруг, что лежит – как на кушетке у ненаучного фрейдиста-психоаналитика. Смутился, скинул ноги на пол, сел. Едва не сбил с журнального столика вазочку с цветами.
– Погодите, то есть вы хотите сказать… что мне всегда показывали такие долгие монтажи? Я просто не замечал?
– О нет, – усмехнулась Гамаева. – Всё изящнее. Глядите.
Она вбила что-то прямо в серверную станцию, не подключая смарт, и в углу загудел проектор. Замелькала видеонарезка – короткие сцены, иногда на несколько секунд, но чаще совсем маленькие. Тульин почувствовал, как привычно расслабились его плечи – будто основание черепа уже обняла привычная прохлада капюшона.
– Не отключайтесь. Ищите своих в толстовках.
Если бы Тульин раньше их не видел, то и теперь не успел бы выцепить. Впервые троица в толстовках появилась в сцене довольно длинной, секунд на шесть, но дальше кадры снова зачастили. Мелькнули какие-то толкающиеся люди, потом снова другие сцены. Снова толкаются – но теперь их четверо. Снова трое, но в совсем другом пейзаже. Вообще не толкаются, просто в толстовках.
Всё это были разрозненные ситуации. Его мозг сам собрал их в единую историю – иногда подгоняя под неё ключевые детали, меняя число участников, пейзаж и даже время суток.
– Но… получается, моё распознавание данных – ошибочное?
– В «режиме сериала» – да. В обычном режиме анализ как раз на удивление точный. Но стоит включиться сознанию… проходили когда-нибудь General Awareness Test?
Тульин отрешённо помотал головой:
– Только слышал краем уха.
– Очень наглядный эксперимент. Человеку включают видео, на котором две группы людей перекидываются мячами: одна группа в чёрном, другая в белом. Дают задание: проследить, сколько подач сделали люди в белом. Испытуемый следит, считает. Обычно называет верное число. Но совершенно упускает из виду то, что в середине видео в кадр вошёл человек в костюме гориллы, сплясал на переднем плане нелепый танец и ушёл. И не на фоне где-нибудь, не в углу и не в тени – прямо посреди сцены! – Она выключила проектор. – Понимаете, Богдан Витальевич, мир – это ведь какофония хаотических сигналов, в большинстве своём бесполезных. Если взять даже только один канал восприятия, зрение, – мы же видим, в сущности, ворох цветных пятен. Чтобы осмыслить его как, например, предметы, консистентные в своей форме, нам надо мир… додумать. Мы вообще больше додумываем его, чем на самом деле воспринимаем. Вот вы и додумали консистентность там, где её не было. – Она подкатилась на кресле к Тульину и как-то неожиданно человечно взяла его за плечо. – Думайте об этом вот как. Всё это время у вас перед глазами плясал человек в костюме гориллы. Сам по себе он не имеет никакого отношения к тому, кто вы такой и что с вами происходило. Вы почти год следили за мячиком, потому что такое вам дали задание, так была настроена аппаратура, к таким зонам мозга мы подключили вам псевдодендриты… и потому что ваш мозг сам решил так обрабатывать эту информацию. А теперь вы заметили гориллу. И больше не замечать её не сможете. Вы изменились, Богдан Витальевич. Наш аферистский стартап добился успеха.
Тульин подумал, что здесь ему полагается что-то почувствовать, но на самом деле не почувствовал ничего.
– А почему… только теперь? – медленно спросил он. – Я же почти год у вас. Думал, будет намного быстрее…
– Хороший вопрос. – Гамаева убрала руку с его плеча. – У меня, к сожалению, нет ответа. Здорово было бы, конечно, если бы наш с вами эксперимент дал чёткие и однозначные результаты, желательно ещё и прорывные, но… увы. Я тоже думала, что будет быстрее. Но, напомню вам, с предыдущими пациентами мы работали каждый день, без выходных, а с вами попробовали подход размеренный, с паузами. Видимо, настолько вот они затормаживают – даже в пересчёте на чистое время получилось намного дольше. Может, и я недооценила то, какие колоссальные объёмы информации мозг способен обрабатывать, не рефлексируя. – Она хмыкнула. – В следующий раз попробуем несколько сенсорных каналов. Да не бледнейте – не с вами.
Тульин кивнул. Ему надо было узнать ещё кое о чём, но он не знал как.
Гамаева вопросительно подняла брови.
– Вы говорите про новые нейронные связи. А что насчёт… социальных?
– Социальных? Вы про девочку?
Он отвёл глаза. Гамаева снисходительно покачала головой:
– Полно вам, Богдан Витальевич.
– Я просто… это тоже… маркер? Вы только что сказали, что мы додумываем мир.
– Додумываем. Но вы же сейчас о фактах своей внутренней реальности? Так спросите о них себя.
Но Тульину хотелось спросить её – хотелось понять, горилла это или человек, режим сериала или настоящая история, иллюзия восприятия или реальность. Хотелось, чтобы Гамаева приложила к нему энцефалограф, подключила аппарат МРТ и подтвердила: он правда думает то, что думает, и правда чувствует то, что чувствует. С ним правда можно разговаривать как с обычным человеком, с ним можно дружить, он не прокажённый и не заклеймённый, он такой, как все.
Когда Женя просто села к нему за столик, а он просто ей ответил, это не было мороком. Это теперь так будет с ним всегда.
Ему хотелось об этом справку.
Ему хотелось наверняка.
Но Гамаева лишь постучала ненакрашенными ногтями по подлокотнику:
– Впрочем, возможно, я напрасно так быстро сбрасываю дополнительные факторы со счетов. Этот аспект тоже стоит исследовать. И всё-таки в первую очередь я предпочла бы опираться на более надёжные маркеры – благо они у нас есть. Вы ведь сами сказали, верно? Вы хотите позвонить риелтору.
И квартира больше ничем не пахнет.
Тульин не имел понятия, что теперь сказать. Наверное, всё это должно было как-то ощущаться – толчком маленькой ножки где-то в мозгу, или… или… это бред, конечно, но как-то же оно быть должно?
– Позвоните риелтору, Богдан Витальевич, – тихо сказала Юлия Николаевна Гамаева, основатель и директор ID BARDO. – Давно пора.
Подлецы и литераторы врут нам, будто время линейно, поступательно и равномерно; на самом деле это совершенно не так. Порой одна ночь длится несколько месяцев.
Сегодня была именно такая ночь, и у Тульина ничего не болело.