35

– Так мы вас и нашли.

– Мы?

– Мы с моим отцом. Мы возвращались с вечернего футбольного матча. Отец заметил машину, вдребезги разбившуюся о дерево. Мы остановились, чтобы посмотреть, можем ли чем-то помочь, – продолжал Хёрст свой рассказ, – и сразу увидели, что твой отец мертв. Тело твой сестры я нашел неподалеку от машины. Я не мог уже ей помочь… – Он сделал паузу. – Я вернулся к машине, и отец сказал мне: «Пацан еще жив». А затем добавил: «И у него большие неприятности, не правда ли?» Я сразу понял, что он имел в виду. Тебе было только пятнадцать. Ты не должен был вести машину. Мы решили перенести тебя. Пересадили тебя на пассажирское сиденье, а твоего отца – на водительское, чтобы полицейские не подумали, что за рулем был ты.

– Зачем? Вам-то какая была разница?

– А такая, что, какие бы у нас ни были разногласия, отец считал, что о своих нужно беспокоиться. Ты был частью моей банды. А твой отец – шахтером, пусть и штрейкбрехером. А своих мусорам не сдают.

Произнеся это, он добавил:

– Я должен был навестить тебя в больнице и сказать, чтобы ты придерживался истории. Но, как оказалось, ты уже придумал свою. Медсестра сказала мне, что ты не смог вспомнить ничего об аварии. Это правда, Джо?

Я взглянул на него. Ложь, подумал я. Не стопроцентная разумеется. Ложь никогда не бывает стопроцентной. Она всегда содержит в себе долю правды. Она – это туман, призванный скрыть истину. И иногда этот туман настолько густой, что лжец сам едва способен разглядеть ее.

Начать хотя бы с того, что я не был уверен, что именно помнил. Было гораздо проще принять историю, рассказанную мне полицией и врачами. Закрыть глаза и сказать, что я не помню, что случилось. Не помню аварию.

Я никогда ничего не говорил маме. Впрочем, она никогда ни о чем и не спрашивала. Хотя у нее должны были быть вопросы. Ведь кто, кроме нее, мог отмыть дом от крови? Но она не сказала ни слова. А когда я однажды попытался с ней поговорить, она, схватив мое запястье так сильно, что у меня остались синяки, произнесла: «Что бы ни произошло в том доме – это был несчастный случай, Джо. Как и авария. Понимаешь? Я должна в это верить. Я не могу потерять и тебя».

И тогда я понял. Она думала, что это сделал я. Что в этом была моя вина. Полагаю, осуждать ее за это было нельзя. К тому моменту я странно вел себя уже несколько недель. Почти не ел, не разговаривал, подолгу не приходил домой. К тому же в какой-то мере я действительно был виновен. Ведь это спровоцировал я. Все это.

Когда я на костылях и с металлом в своей раздробленной ноге вернулся домой, то обнаружил, что дом был вылизан до блеска, а в комнате Энни был сделан ремонт. Все было таким же, как раньше.

Я не пытался успокоить маму или рассказать ей, что на самом деле произошло. А она никогда не произнесла вслух того, что читалось в ее глазах: что она потеряла не того ребенка. Что на месте Энни должен был быть я. Мама притворялась до самой смерти, что любит меня.

А я притворялся, что не знаю, что это не так.

Я кашлянул. Моя голова кружилась от боровшихся в ней друг с другом мыслей.

– Ты хочешь, чтобы я тебя поблагодарил? – спросил я.

Хёрст покачал головой:

– Нет. Я хочу, чтобы ты взял все это, – он указал на лом и галстук, – и швырнул в реку Трент. А затем я хочу, чтобы ты убрался отсюда на хрен и никогда не возвращался.

Я ощутил тошноту. Такую, которую обычно ощущают проигравшие, когда видят карты противника и понимают, что облажались и что им конец. Ну, почти конец.

– Полиция будет задавать вопросы и тебе. О том, почему вы меня перенесли. И почему ты решил признаться в этом только сейчас. Фальсификация улик на месте ДТП. Это преступление.

Он кивнул.

– Но я был просто ребенком. Это была идея отца. А теперь я стал старше и мудрее, и это заставило меня переоценить случившееся. Я решил очистить свою совесть. Если придется, я навру с три короба. И мне поверят. Я – уважаемый человек в деревне. А ты? Только взгляни на себя. Отстранен от своей нынешней работы. Подозрение в краже в старой школе. Тебя сложно назвать образцовым гражданином.

Он был прав. К тому же что, если они начнут задавать еще больше вопросов? Опять осмотрят место происшествия? Поднимут отчет о ранах отца?

– Так что, – сказал Хёрст, – полагаю, мы оказались в ситуации, которую принято называть патовой.

Кивнув, я встал и, осторожно завернув лом и галстук, уложил их обратно в сумку. Выбора не было. Я достал телефон.

Хёрст удивленно посмотрел на меня:

– Ты все равно позвонишь в полицию?

– Нет.

Выбрав нужный номер из списка контактов, я поднес телефон к уху. Она ответила сразу:

– Привет, Джо.

– Тебе нужно с ним поговорить.

Я протянул трубку Хёрсту.

Он взглянул на нее так, словно я протягивал ему гранату. И в некотором смысле это так и было.

– И с кем конкретно я буду говорить? – спросил он меня.

– С женщиной, которая убьет твоих жену и сына, если я не выйду отсюда на тридцать кусков богаче.

Хёрст взят трубку, и через секунду я увидел, как его лицо посерело. Глория умела производить на людей подобное впечатление. И это произошло еще до того, как Глория послала ему фотографии Мэри и Джереми, которые в тот момент как раз заканчивали ужинать.

Он вернул мне телефон.

– Тебе бы лучше привезти эти деньги, – сказала Глория, а затем добавила: – Они уезжают. Мне нужно следовать за ними.

Положив трубку, я взглянул на Хёрста.

– Тридцать штук. Переведи их прямо сейчас, и я навсегда от тебя отстану.

Хёрст так и сидел, отупело глядя на меня. Он выглядел ошеломленным, словно кто-то убедил его в том, что мир плоский, инопланетяне существуют и что в ближайшее время произойдет второе пришествие Иисуса.

Убеждать Глория умела.

– Что же ты, к дьяволу, натворил? – прохрипел он.

– Мне просто нужны деньги.

Он сумел сконцентрировать взгляд. Его глаза были полны слез.

– У меня их нет.

– Я тебе не верю. Стоящая у входа машина стоит не меньше шестидесяти штук.

– Взята в лизинг.

– Этот дом.

– Перезаложен.

– Вилла в Португалии.

– Я продал ее. Почти себе в убыток.

К моему горлу вновь подкатила тошнота. Но в этот раз ощущение было хуже. Словно в моих внутренностях начала копошиться крыса, пытаясь прогрызть мне желудок и добраться до кишок.

– Не думаю, что Глория будет рада это услышать.

Хёрст провел рукой по своей безупречной прическе.

– Это правда. У меня нет тридцати штук. У меня нет двадцати, десяти или даже пяти гребаных штук.

– Вздор!

– Все ушло на лечение Мэри в Америке. Знаешь, сколько стоит чудесное исцеление? – Он горько усмехнулся. – Больше семисот пятидесяти тысяч фунтов. Именно столько. Это все, что у меня было. Больше не осталось ничего.

– Лжец, – я покачал головой. – Впрочем, как и всегда. Пытаешься спасти свою шкуру. Ты лжец.

– Это правда.

– Нет. Я звонил в ту клинику в Америке. Мэри рассказала мне о ней. И знаешь что? Они никогда не слышали ни о тебе, ни о Мэри. Она не договаривалась там даже о лечении гребаного вросшего ногтя, не то что о чудесном исцелении от рака.

Я взглянул на него с триумфом, ожидая увидеть привычный вызывающий взгляд и злобное выражение человека, попавшегося на лжи. Однако вместо этого я увидел нечто совсем другое. Нечто, чего я совсем не ожидал. Замешательство. Страх.

– Этого не может быть. Она заплатила им. Я перевел деньги.

– Еще одна ложь. Ты хоть когда-нибудь перестаешь лгать? Я знаю, что ты задумал.

– Я могу показать тебе банковские выписки. Номер счета.

– Ну конечно. Разумеется, ты можешь… – Внезапно я остановился, уставившись на него. – Она?

– Мэри. Она нашла клинику. Сама все организовала. Гостиницы, авиабилеты.

– Ты перевел все деньги Мэри?

– На наш общий счет. Она осуществляла платежи с него.

– Но с клиникой ты не разговаривал? Не проверял, получили ли они деньги?

– Я доверяю своей жене. И зачем бы ей лгать? Она в отчаянии. Она не хочет умирать. Это лечение было ее единственным шансом.

«А отчаявшиеся люди хотят верить в чудеса».

Я пытался оставаться спокойным. Пытался думать.

– Почему ты мешал планам по созданию сельского парка?

– Потому что на этой земле прибыльнее построить дома.

– Даже зная, что внизу?

Хёрст фыркнул.

– Обвал запечатал то место много лет назад.

– Я тоже на это надеялся. Однако, похоже, твой сын нашел другой путь внутрь.

– Джереми? Нет. И какое он, черт возьми, вообще имеет ко всему этому отношение?

– Ты никогда ему не говорил о том, что мы нашли?

– Я говорил ему никогда туда не ходить. Держаться подальше от того места.

– А дети прямо всегда делают то, что им говорят родители?

– Разумеется нет. По правде говоря, Джереми плевать на то, что я ему говорю. Но Мэри он слушает. И всегда слушал. Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок.

Я сглотнул так, словно у меня в горле было толченое стекло.

«Для нее он сделает что угодно. Он маменькин сынок».

Иногда яблоко от яблони и правда недалеко падает.

Вот только я, как оказалось, тряс не то дерево.

Мой телефон начал звонить. Я спешно взял трубку.

– Да?

– Как дела?

Я взглянул на Хёрста.

– Хорошо. Как скоро они вернутся?

– Я поэтому и звоню. Они не вернутся.

– Что?

– Они приехали из города. Мэри высадила пацана на главной улице, чтобы он погулял с приятелями. Теперь она едет по дороге к твоему коттеджу.

– К моему коттеджу.

– Нет, подожди. Секунду… Она остановилась. Выходит из машины. Да, странно. У нее при себе фонарик и рюкзак.

Дерьмо!

– Шахта, – сказал я. – Она направляется в шахту.