20. Раненый ангел

Однажды днем у меня дома раздался телефонный звонок. «Мадам Мерфи?» – голос на другом конце провода «дребезжал» и, как мне показалось, принадлежал старому человеку. Мужчина представился. Оказалось, что это внук Рашель, которому я много месяцев назад написала письмо. Просто не верилось, что он наконец позвонил. В своем письме этому человеку я не изложила напрямую суть дела, а упомянула лишь о том, что исследую жизнь Ван Гога, в ходе своих изысканий натолкнулась на имя его родственницы. Мужчина сообщил, что с радостью встретится со мной.

Жарким летним днем я поехала на встречу с ним, я надеялась, что он поможет мне разгадать загадку «Рашель/Габи» – девушки, к которой Ван Гог пришел ночью 23 декабря.

Мужчина встретил меня очень приветливо. Несмотря на свой преклонный возраст, он начал бодро рассказывать мне истории о том, каким был Арль до войны. Я очень хотела перейти к теме, ради которой приехала, но вела себя осторожно и старалась не торопить события. Мужчина с любовью, теплотой и уважением говорил о своей бабушке Габриэль. Во время разговора он показал на висящую на стене фотографию, на которой была изображена молодая пара. Женщине на фотографии было около тридцати лет, у нее было доброе и дружелюбное выражение лица. На фотографии она была изображена стоящей рядом с оливковым деревом в саду. Рядом с ней сидел мужчина в стильной, я бы даже сказала, пижонской шляпе. Наконец-то я увидела ту, которую так давно искала, и мне было сложно сдержать волнение.

Потом мужчина показал мне еще одну фотографию. На ней его бабушка была старше. С годами ее лицо изменилось, стало более худым и угловатым, совсем не похожим на молодое лицо с пухлыми щеками, которые у нее были в молодости. На обеих фотографиях она была в традиционном костюме (такие, как мне казалось, тогда носили только по особым случаям). Мужчина объяснил, что Габриэль происходит из рода, который уже давно живет в Арле, и прабабушка ее бабушки (как и все остальные женщины) каждый день ходила в традиционной одежде и укладывала волосы узлом на макушке. Он сказал, что его бабушка всю жизнь прожила в Арле и всего один раз в жизни съездила в Париж для проведения курса лечения. В период пребывания в Париже она ходила смотреть представление, на котором на сцену выводили лошадей¹. Мужчина не мог точно вспомнить, когда его бабушка ездила в Париж, но сказал, что тогда она была еще маленькой девочкой.

Наконец я набралась храбрости, сделала глубокий вдох и начала объяснять причину моего визита. Я показала ему родовое древо его семьи, которое сама нарисовала, и рассказала то, что знала о жизни Габриэль. После этого я спросила мужчину, что он знает о связи его бабушки и Ван Гога. Тут в дверь комнаты постучали и вошла его дочь. До ее появления мужчина охотно делился своими воспоминаниями, но как только в комнате появился третий человек, он стал вести себя, как стеснительный маленький ребенок. Разговор ушел в сторону от Габриэль, хотя я пыталась вернуться к интересующей меня теме. Потом в дверь снова постучали. Это был священник, и я поняла, что пора раскланиваться. Я поцеловала мужчину в щеку и пообещала, что скоро снова к нему заеду. Это была очень полезная поездка. Я знала, что потребуется масса времени и терпения, для того чтобы точно установить, кем была Рашель, поэтому настроилась подождать еще немного.

Надо сказать, что нервные срывы Ван Гога всегда были связаны с женщинами. До и после психического кризиса в декабре 1888 года Ван Гог работал над серией портретов «Колыбельная». На пяти полотнах изображена сидящая Августина Рулен. Женщина смотрит в сторону, туда, где в колыбели лежит невидимое для зрителя ее пятимесячное дитя, и в руках у нее веревка, при помощи которой она раскачивала колыбельку. Ван Гог планировал сделать портрет центральной частью триптиха между двумя картинами с подсолнухами. Декоративный мотив этих цветов «вылился» и на задний план картин «Колыбельная» в виде раздавленных цветков подсолнуха. Цвета на этих картинах намеренно усилены и напоминают цвета на картине «Ночное кафе», написанной в сентябре 1888 года. Вот что писал Винсент в январе 1889 года по поводу этого портрета Тео:

«Сейчас, можно сказать, работа напоминает грошовую хромолитографию. Женщина в зеленом платье с оранжевыми волосами на зеленом фоне с розовыми цветами. Диссонансная острота кричащего розового, кричащего оранжевого и кричащего зеленого сглажена и оттенена ровными поверхностями красного и зеленого»².

В отличие от портретов Жозефа Рулена, художник наблюдает за моделью, но никак не вступает во взаимодействие с ней. Августина даже не смотрит в нашу сторону, а полностью находится во власти мистерии отношений матери и ребенка. Это очень сильные картины, на которых Августина не обращает внимания ни на что и ни на кого, кроме своего ребенка. Когда человек страдает, его мысли обращаются к матери. Это вполне естественно. Когда Винсент писал эти работы, его психическое состояние неуклонно ухудшалось, и художник метафорически пытался вернуться к состоянию, когда он ощущал материнскую любовь и защиту. Поэтому портрет Августины Рулен является портретом Матери-утешительницы, Матери с большой буквы. Так как зритель не видит колыбели и лежащего в ней ребенка, он воспринимает себя на его месте. Именно это и хотел передать Ван Гог своей картиной. Вот что он пишет Тео:

«Я думаю, что, если поставить эту картину в лодку такой, как она есть, то даже исландские рыбаки услышат в ней колыбельную»³.

Упоминания колыбельных и чувства укачивания морскими волнами неоднократно встречаются в письмах художника в тот период и являются частью галлюцинации, которую он описал в письме Гогену в начале 1889 года. Винсент на протяжении всей своей жизни был гиперчувствительным и очень религиозным человеком, и эти качества замечали в нем окружающие. В написанном Эмилем Бернаром после первого психического кризиса Винсента письме, адресованном Альберу Орье, есть строки о том, что Ван Гог вел себя «удивительно гуманно по отношению к женщинам, я был свидетелем сцен возвышенной преданности, которую он проявлял»⁴. Вспомним, что в то время, когда он хотел стать священником в Бельгии, Винсент раздал свою одежду бедным и шокировал церковные власти тем, что начал спать на полу, имитируя поведение Иисуса. В целом отношения художника с женщинами были непростыми, и он зачастую изо всех сил старался стать их спасителем от напастей и бед. Вот список женщин, с которыми он имел или хотел иметь отношения: дочь сдавшей ему в Лондоне квартиру домовладелицы, которая была помолвлена с другим, его овдовевшая двоюродная сестра Ки, проститутка на сносях и с ребенком от другого мужчины, Марго Бегеманн, пытавшаяся отравиться. Винсент всем этим женщинам делал предложения или хотел на них жениться. Других женщин он рисовал: бывшую одно время его любовницей владелицу кафе в Париже Агостину Сегатори, мадам Жино и Августину Рулен. Однако самой таинственной женщиной Ван Гога была, бесспорно, Рашель. В целом всех женщин в жизни Ван Гога можно разделить на две категории: раненые ангелы, которых художник всеми силами стремился спасти, и женщины старше его, которым он подсознательно приписывал характеристики вселенской матери.

Внимательно изучая психические кризисы Ван Гога в Арле, я пришла к выводу, что каждый из них можно связать с той или иной женщиной в его жизни. Апогеем первого нервного кризиса было посещение Рашель. 27 декабря у него был второй срыв, произошедший во время посещения больницы Августиной Рулен. 3 февраля 1889 года с ним случился третий кризис после того, как он еще раз ходил навестить Рашель⁵. В последний раз художника положили в изолятор в конце февраля вскоре после того, как Августина Рулен уехала из Арля⁶. Мне казалось, что совпадений слишком много для того, чтобы их можно было игнорировать. Совершенно понятно, что эти женщины играли большую роль в жизни Ван Гога, и мне захотелось побольше узнать о Рашели.

После встречи с внуком Габриэль я понимала, что нашла потомка той женщины, которую искала, но при этом ее жизнь казалась совершенно не похожей на ту, которую вела проститутка в 1880-х годах. Из архивов я знала, что если тогда женщина начинала продавать свое тело, то бросить проституцию ей было практически невозможно. В архивах я нашла письмо местного пекаря, который официально просил отпустить свою сестру из борделя, потому что он в состоянии ее обеспечить. Ответ властей был коротким: «Нет, она должна остаться проституткой»⁷. Проститутки со временем могли заработать и купить свой бордель, однако Габриэль вышла замуж и родила ребенка. Это было не очень похоже на жизненный путь обычной проститутки.

У моего отца была поговорка: «Даже если ты родился на конюшне, ты не обязательно будешь лошадью»⁸. Этой поговоркой мой отец хотел сказать, что надо уважать и пытаться понять людей разных национальностей и вероисповеданий. Я еще раз внимательно просмотрела все материалы, связанные с Рашель, и поняла, что совершила грандиозную ошибку. Точно так же, как и большинство биографов Ван Гога, я предполагала, что если Винсент на пороге борделя попросил позвать девушку, то она обязательно должна быть проституткой. А что если Рашель не была таковой?

Я нашла Габриэль по крупинкам доступной информации метода исключения неподходящих кандидатур. Я была уверена в том, что нашла нужную мне Рашель, но в ее истории и биографии были детали, заставлявшие усомниться в том, что она работала проституткой. Габриэль казалась мне слишком молодой для того, чтобы быть проституткой. Автор биографии Ван Гога Пьер Лепроон, который, кстати, называл девушку Габи, писал, что Рашель было всего шестнадцать лет, когда Ван Гог подарил ей свое ухо. На самом деле, как выяснилось, биограф немного ошибался – Габриэль умерла в возрасте восьмидесяти двух лет, значит, 23 декабря 1888 года ей было девятнадцать. Если ей было девятнадцать, то она по возрасту не могла официально работать проституткой. Казалось крайне маловероятным, что владелица нескольких борделей Виржини Шабо стала бы рисковать своим бизнесом и нанимать малолетку.

Я попыталась проанализировать сцену посещения Винсентом борделя 23 декабря. Художник постучался в дверь дома терпимости № 1 на улице Бу д’Арль – небольшой улочке с небольшими борделями, в каждом из которых работало всего несколько женщин. Я обратила внимание на то, что во всех описаниях тех событий нет упоминания о том, что Винсент вошел в бордель. Владелица дома терпимости была заинтересована в том, чтобы мужчины покупали ее девушек. Если бы Ван Гог попросил увидеться с одной из проституток, то наверняка владелица борделя, женщина деловая и практичная, убедила бы его войти внутрь, верно? Ван Гогу предложили бы зайти, выпить и подождать, когда девушка освободится в случае, если она была занята, или воспользоваться услугами другой девушки. Ничего подобного не произошло. Судя по информации из всех газет, Винсент передал девушке свой «подарок», стоя на улице, у входа в бордель. Эта небольшая деталь ставила всю историю с головы на ноги.

Так может быть, в ту ночь Ван Гог попросил увидеться не с работавшей в борделе проституткой? В книге «Каждодневная и будничная жизнь в домах терпимости до их закрытия, 1830–1930 годы» (Maisons de Tolerance – La Vie Quotidienne Dans Les Maisons Closes 1830–1930) Лаура Адлер пишет, что в борделях (в зависимости от размера заведения) работали не только проститутки, но и швейцары, бармены, повара, прачки и уборщицы⁹. Бордели в Арле были слишком маленькие, поэтому, несмотря на то что конкретного человека из обслуживающего персонала нанимал один из борделей, работал он сразу в нескольких. Если это так, то становится понятно, почему позже Рашель оказалась нанятой месье Луисом, бордель которого располагался рядом с заведением мадам Шабо¹⁰.

Я стала читать все вышедшие в то время статьи о декабрьской драме, чтобы понять, что говорилось о человеке, с которым Ван Гог попросил увидеться. Информации было немного, но она была очень полезной. В газете, опубликовавшей две статьи о художнике, значилось, что Ван Гог называл девушку Рашель. Самого Винсента в газете Le Forum Republicain «обозвали» Vaugogh, в двух статьях его называли поляком, а не голландцем. В то время тексты статьей передавали по телеграфу, и подобные ошибки были неизбежны. Произношение имени Габриэль на французском звучит очень похоже на Рашель. Может быть, произошла ошибка в написании имени, точно так же, как газетчики ошиблись в написании фамилии Винсента и его национальности? В других газетных статьях имя девушки вообще не упоминалось, зато в них была другая полезная информация. По сообщениям одной из статей, вышедшей 25 декабря, Ван Гог вошел «в непристойный дом… и попросил увидеться с одной из его обитательниц… она подошла к двери и открыла ее». В этой статье не упоминается, что девушка была проституткой¹¹. По словам Гогена, к двери подошла «дежурная», или «привратница», а Эмиль Бернар писал, что Винсент попросил увидеться с «девушкой из кафе». Точно так же профессию девушки описали в газете Le Petit Provengal. Получалось, что Рашель совершенно не обязательно должна была быть проституткой. Полицейский Альфонс Робер, которого вызвали в ту ночь в бордель, заявил: «Имени проститутки я не помню, но ее рабочее имя было Габи»¹². Это бывший полицейский вспомнил через сорок лет после драмы, когда ухо Ван Гога обросло легендами и стало почти мифом, поэтому в этом один из ключевых свидетелей события ошибся.

В декабре 1888 года Альфонс Робер работал в Арле полицейским пятнадцать месяцев. В его задачи входило патрулирование улиц и поддержание порядка. Полицейские имели четко обозначенный круг обязанностей. Например, полицейский мог остановить и задержать преступника во время совершения преступления, но не мог заниматься расследованием преступления. Полицейские практически никогда не входили в частные квартиры и здания потому, что расследование вели жандармы. Наконец, самое важное – полицейский не имел доступа к спискам зарегистрированных проституток. Робер наверняка по внешнему виду знал девушек легкого поведения, но по долгу службы имел минимальный контакт с обитательницами района красных фонарей. Если, конечно, он сам не покупал услуги проституток (что сомнительно, потому что у него были жена и маленький ребенок), то он вряд ли точно знал, какая девушка является проституткой на улице Бу дАрль, а какая нет.

Я уже давно не могла понять смысл фразы Ван Гога из письма брату от 3 февраля 1889 года. Винсент писал Тео, что он ходил увидеться с девушкой, которой отдал свое ухо 23 декабря, и добавил: «Люди говорят о ней хорошее». Мне всегда эта характеристика казалась немного странной. Будут ли люди говорить что-то «хорошее» о женщине, торгующей своим телом? Так могли отзываться только о местной девушке, которую любили и уважали. Я начала склоняться к мысли о том, что Габи была местной девушкой, которой художник увлекся, что с ним до этого часто происходило. Я достаточно много времени посвятила проституткам 1880-х годов, проверяла списки больных венерическими заболеваниями, и среди пациентов не было имени Габриэль. Ее имя не значилось в протоколах полиции, выписанных во время ареста. Я перепроверила газетные статьи на предмет извещений о рождении внебрачных детей и еще раз просмотрела результаты переписи населения. Нигде не было Габриэль.

Я поняла, что зашла в тупик и что мне нужно поговорить с членами ее семьи. Я частично отследила те сведения, которые изложил мне в разговоре ее внук, нашла информацию о поездке маленькой Габриэль в Париж. Я снова написала письмо ее внуку и попросила о встрече. Однако мужчина болел, чувствовал себя плохо, и его сын вызвался мне помочь.

Я встретилась с мужчиной и его сыном и продолжила наш разговор на том месте, где он прервался. Я показала им медицинские документы Габриэль тех времен, когда она лечилась в Париже. Мне было приятно рассказать им что-то новое о жизни их родственницы. Внук Габриэль устал и оставил меня наедине со своим сыном, который терпеливо слушал, иногда задавая уточняющие вопросы. Я зачитала несколько цитат из писем Ван Гога и озвучила ему другую найденную мной информацию, и тут мужчина произнес: «Значит, Рашель – моя прабабушка…»

Воскресенье 8 января 1888 года выдалось в провансальской деревне солнечным и морозным. В тот день семья Габриэль собралась на обед в деревенском доме, который французы называют словом mas. Они отмечали рождение младшего брата Габриэль, который появился на свет за несколько дней до этого. В то воскресенье был праздник Богоявления, на который в Провансе едят gateau des rois – пирог с запеченным в него бобом, традиционное французское кушанье, подаваемое в этот праздник. В тот день вокруг их дома бродила соседская собака, на которую никто не обращал внимания. Неожиданно собака бросилась на Габриэль и укусила ее в левую руку¹³. Из раны обильно полилась кровь. Укус собаки представляет не только большую опасность потому, что рана могла загноиться (а во времена, когда не было антибиотиков, это было частым явлением), а еще и потому, что у собаки может быть бешенство. Если собака действительно была больна бешенством, то укушенный человек умирал в течение трех суток после укуса. За три года до этого Луи Пастер сделал первую успешную прививку от бешенства, о чем писала пресса, в том числе и арльская¹⁴.

Родители Габриэль поняли, что нельзя терять времени. Они попросили пастуха пристрелить собаку и вызвали местного ветеринара Мишеля Арно¹⁵. Ветеринар произвел вскрытие и констатировал, что у собаки бешенство. Чтобы убить инфекцию и стерилизовать рану, ее прижгли каленым железом¹⁶. Прижигание раны увеличивало шансы девушки на выживание, но не являлось стопроцентной гарантией. Надо было торопиться. Доктор отправил в Париж телеграмму, и Габриэль вместе с матерью в тот же вечер отправились в Париж, чтобы девочку осмотрели в Институте Пастера.

Одетые в традиционные платья арлезианок, Габриэль с матерью прибыли в Париж в 17.40 на следующий день¹⁷. На следующее утро, во вторник, 10 января 1888 года, около И часов они пришли в операционную Пастера, расположенную в Высшей нормальной школе на улице Ульм, в которой Пастер был директором по научным исследованиям¹⁸. Согласно данным медицинской карты девушки, с 10 по 27 января 1888 года она получила двадцать доз вакцины, изготовленной из живого вируса бешенства¹⁹. В документах значится, что девушка не приходила в Институт 23 января. В один из вечеров во время пребывания в Париже мать повела Габриэль в театр Chatelet на спектакль «Михаил Строгов» по одноименному роману Жюля Верна, который закончился в 23.45. Габриэль попала в театр первый раз в жизни. Вполне возможно, что они ходили в театр 22 января, чем может объясняться то, что девушка не пришла в Институт на следующий день, 23-го.

Спектакль произвел на провинциалку Габриэль огромное впечатление. Потом она описывала своему внуку декорации и появление «настоящих лошадей и зеркал», которые создавали эффект целой армии²⁰. Последнюю прививку девушке сделали 27 января 1888 года, после чего она в тот же день вернулась в Арль. Больше Габриэль никогда не ездила в Париж. Семья потратила много денег на ее лечение, и после возвращения домой она начала работать уборщицей, чтобы помочь родным вернуть потраченные деньги и иметь средства на личные расходы²¹. Вполне вероятно, что Габриэль нашла работу на Бу дАрль через своих двоюродных братьев и сестер, которые жили в районе этой улицы.

Постепенно жизнь Рашель становилась мне все яснее и понятнее. До замужества она по ночам работала горничной в борделях, а утром убирала помещения в разных торговых точках вокруг площади Ламартин. Винсент, вполне возможно, часто сталкивался с ней на улице. Но, как мы понимаем, это еще не повод подарить девушке свое ухо.

Ответ на этот вопрос надо искать в том, что художник сказал Рашель 23 декабря. Практически во всех вариантах пересказа этого вечера художник что-то говорил девушке. Если верить Гогену, то Винсент тогда произнес: «Вот, держите… на память обо мне». Я никак не могла понять, что это значит и что именно имел в виду Винсент. Сказанные тогда Винсентом слова перефразировали журналисты, и, хотя вариантов фразы было много, смысл оставался один – береги для меня эту вещь. Например, в местной газете Le Forum Républicain писали, что Винсент сказал: «Возьми это и береги», а в Le Petit Provençal: «Возьми, это тебе пригодится»²². Получается, что Винсент передавал девушке то, что считал очень ценным. Но почему этим «ценным подарком» оказалась часть его собственного тела? И почему он решил подарить часть себя именно ей?

После укуса бешеной собаки и прижигания раны каленым железом на руке Габриэль остался шрам, заметный даже под традиционным арлезианским платьем. Девушка была в Париже в январе 1888 года, и я подумала: не мог ли Ван Гог случайно встретиться с ней во французской столице незадолго до того, как уехал в Арль? Через три недели после возвращения девушки художник появился в ее родном городе. В Париже одетая в традиционное провансальское платье Габриэль выделялась из толпы. Однако Институт Пастера находится южнее Сены, близко от Люксембургского сада, а Винсент жил к северу от реки. Бесспорно, было бы очень романтично, если бы они встретились в Париже, но все же это маловероятно. Тем не менее сам Ван Гог два раза упоминал Институт Пастера в своих письмах. В июле 1888 года он написал следующую загадочную фразу: «Конечно, эти женщины гораздо более опасны… чем укушенные бешеными собаками граждане, живущие в Институте Пастера»²³.

Скорее всего, объяснение того, почему Ван Гог подарил девушке ухо, надо искать в состоянии глубокой религиозности, в котором художник находился непосредственно перед событиями 23 декабря. Гоген писал Эмилю Бернару: «[Винсент] цитирует Библию и читает проповеди в самых неподходящих местах и самым злым людям. Мой дорогой друг начал верить в то, что он – Христос, настоящий Господь». Возможно, что тут Гоген перегнул палку, но, в принципе, вполне можно предположить, что Винсент в своем экзальтированном состоянии отдал девушке часть своего здорового тела для того, чтобы заменить и излечить пораженную часть ее собственного. В тот вечер Винсент произнес слова, похожие на те, которые Христос произнес во время Тайной Вечери: «Сие есть тело мое… Это совершайте в память обо мне».

Габриэль действительно была вечером 23 декабря в доме терпимости № 1, но она не работала проституткой. Она мыла бокалы и меняла простыни. Я пыталась представить себе, как той дождливой ночью бедную девушку испугал Ван Гог своим страшным подарком. Нет ничего удивительного в том, что она потеряла сознание. Ван Гог с большой симпатией и добротой относился к слабым, униженным и оскорбленным. Его сердце наверняка тронул вид слабой девушки, которой приходилось так много и тяжело работать за гроши. Его тронул вид ее покалеченной руки. Габриэль принадлежала к тому типу женщин, которые привлекали Ван Гога. Она была раненым ангелом, которого он, как ему казалось, может спасти.

По моей просьбе члены семьи снова встретились со мной. За то время, пока мы не виделись, один из членов семьи побывал на экскурсии с гидом на выставке Ван Гога и был страшно возмущен заявлением гида, что «Винсент отдал свое ухо проститутке». Члены семьи не могли себе представить, что подобные гадости говорят о женщине, которую они знали и любили. Никто из членов семьи не хотел запятнать свою фамилию, которую они умоляли меня не раскрывать. Я пыталась им объяснить, что моя книга изменит представление общественности о той девушке, которой Ван Гог подарил свое ухо, но не смогла их убедить. Меня попросили дать обещание, что без разрешения семьи я не буду разглашать фамилию Габриэль, и я сдержу это обещание.

То, что Ван Гог отрезал себе ухо, всегда являлось в глазах общественности основным доказательством того, что художник был сумасшедшим. Легенда об отрезанном и отданном проститутке ухе идеально подходила к имиджу богемного художника со странностями, человека, который общается с маргиналами. Я не вправе судить и осуждать Ван Гога за то, что он отрезал себе ухо. Бесспорно, такое поведение сложно назвать поведением нормального человека, и сделанный им «подарок» девушке полиция и газетчики восприняли как поступок сумасшедшего. Однако не будем забывать, что дар Рашель своего уха стал кульминационным моментом поведения, наблюдавшегося и нараставшего в течение всей его жизни. Ван Гог не любил полумер. Вспомним, как он держал ладонь над огнем в Голландии и отдал свою одежду бедным в Бельгии. Я бы сказала, что его поведение в Арле можно расценить не как чудачества сумасшедшего, а как жест отчаяния больного человека. Винсент был порывистым, гиперчувствительным и сочувствовал людям. Он большей частью жил один, и вокруг него не было людей, которые могли бы «погасить» его порывы и сгладить ситуацию. Он был, вне всякого сомнения, болен, однако мотивы его поступков были добрыми, и, со скидкой на его нестабильную психику, казались ему вполне здравыми.

Многие считают, что причиной его странного поступка была похоть. Мы не можем полностью исключить эту мотивацию, однако не можем привести много доказательств, эту мотивацию подтверждающих. Эмиль Бернар писал, что Винсент демонстрировал «сцены возвышенной преданности». Вполне возможно, что привязанность Винсента к мадам Жино и Августине Рулен имела под собой сексуальную подоплеку, однако его отношение к этим женщинам характеризовалось скорее преданностью и обожанием, чем сексуальным влечением. Я очень сомневаюсь в том, что родители модели «Мусме» разрешили бы своей дочери на протяжении нескольких часов позировать в Желтом доме художнику, если бы заподозрили, что у того есть по поводу девочки какие-либо другие, не связанные с живописью планы. То, что Рашель оказалась не проституткой, очень многое говорит о характере художника. Вечером 23 декабря Винсент пришел в дом терпимости неслучайно, и им двигала не похоть. Он знал девушку, к которой пришел, и она ему нравилась. Мне кажется, что своим странным подарком (он подарил ей часть своего тела) он хотел показать свои заботу и нежность. Бесспорно, его рассудок был тогда помутнен, но, по сути, его поступок можно назвать благородным.

Приблизительно в 23.20 23 декабря 1888 года Винсент вышел из Желтого дома с желанием помочь и облегчить трудную участь девушки. По-своему он пытался спасти раненого ангела.