17. «Одинокий в море грусти»

Мэр города и главврач городской больницы, которые должны были подписать документы на перевод Винсента в сумасшедший дом, вышли на работу после праздников 2 января. Несмотря на то что свидетельство о психическом расстройстве было подготовлено, мэр его не подписал. Мэр не подписал также приказ о переводе пациента в сумасшедший дом в Экс-ан-Провансе, хотя и этот документ был также составлен¹. Эти документы не были подписаны потому, что пациент чудесным образом выздоровел. 3 января 1889 года Жозеф Рулен послал Тео телеграмму и письмо, в которых сообщал, что Винсент «чувствует себя лучше по сравнению с периодом, предшествующим злосчастному инциденту», и что «его психическое состояние нормализовалось»².

Вскоре и Винсент написал своему брату, что чувствует себя гораздо лучше: «Я пробуду в больнице еще несколько дней и планирую спокойно вернуться домой. Прошу тебя лишь об одном: не волнуйся, потому что от этого у меня самого будет слишком много волнений»³.

Несмотря на то что Винсента еще не выписали из больницы, 4 января ему разрешили на некоторое время зайти в Желтый дом, в котором он не был с 24 декабря. Вот как писал об этом Рулен в письме Тео: «Он был рад снова увидеть картины. Мы провели с ним четыре часа. Он полностью излечился, это просто удивительно»⁴. По описаниям Рулена посещение Желтого дома прошло гладко, но наверняка Винсент чувствовал себя довольно странно в обстановке, в которой у него случился нервный срыв. Если бы с ним тогда не было Рулена, художник наверняка чувствовал бы себя не так спокойно. С тех пор как в доме была полиция, в него никто не входил. На стенах была засохшая кровь, на полу валялись пропитанные засохшей кровью тряпки, постельное белье на кровати Винсента на втором этаже тоже было перепачкано кровью⁵.

Тео, Винсент и доктор Рей стремились не раздувать кровавые подробности драмы, объясняя ее временным помутнением рассудка, «вопросом личного характера»⁶, как сказал художник доктору Рею. Не было проведено расследования (по крайней мере, не осталось никаких документов, указывающих на его проведение) с целью установить причину, по которой Ван Гог отрезал себе ухо. В наши дни с Винсентом обязательно бы работали психиатры, чтобы попытаться установить причину нервного срыва, но в 1888 году доктора были вполне довольны тем, что кризис миновал, и лишних вопросов не задавали. Как только Ван Гог почувствовал себя лучше, он незамедлительно написал письма Тео, матери и сестре, в которых признавался в том, что у него был нервный срыв, но при этом преуменьшал серьезность пережитого им кризиса. Судя по письмам, художника больше волновало то, что он доставил Тео массу неудобств:

«Мой дорогой брат, очень сожалею о том, что тебе пришлось совершить это путешествие, и мне бы очень хотелось, чтобы ты избежал всех неудобств, с которыми оно было связано. Ничего плохого со мной не случилось, поэтому не стоило тебе себя утруждать»⁷.

В своем первом письме Тео, написанном после драмы 23 декабря, Винсент пишет про Гогена: «А теперь давай обсудим нашего друга Гогена. Испугал ли я его своими действиями? Почему он мне не пишет? Скорее всего, он уехал вместе с тобой… Возможно, в Париже ему больше нравится, чем здесь. Попроси Гогена мне написать, и скажи, что я о нем думаю»⁸. Ван Гог все еще считал Гогена своим другом, что становится очевидным из его письма художнику, написанному в начале января:

«Пользуюсь возможностью, которую я получил благодаря тому, что меня впервые на некоторое время выпустили из больницы. Пишу Вам, чтобы выразить свои искренние уверения в моей дружбе. Я много думал о вас, лежа в больнице, даже тогда, когда у меня был жар и я чувствовал себя очень слабым… Уверяю Вас, что в этом лучшем из миров не существует зла, и все, что случается, случается к лучшему. Мне хотелось бы, чтобы Вы… воздержались от плохих слов о нашем бедном Желтом доме до тех пор, пока мы все это тщательно не обдумаем. Жду ответа»⁹.

По тону и содержанию письма можно констатировать, что Винсент чувствовал себя тогда очень слабым. Он хотел показать свои дружеские чувства, он хотел услышать уверения в том, что после пережитых сложностей и страданий у них с Гогеном ничего не потеряно.

В письме Тео содержится только позитивная информация (за исключением того, что Винсент укоряет брата за его приезд в Арль), и надеющийся на светлое будущее художник приводит цитату из Вольтера: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров»¹⁰.

В письмах матери и сестре Винсент еще сильнее старается преуменьшить масштабы случившейся с ним трагедии и даже пишет о том, что пребывание в больнице может дать ему возможность найти новых клиентов и получить заказ: «Мне… возможно, придется нарисовать несколько портретов». Сложно сказать, чем объясняется такая позиция, – самообманом, надеждой или отрицанием реальности и нежеланием смотреть фактам в глаза, но Винсент пытается изобразить свой нервный срыв сущим пустяком, «который даже не стоит того, чтобы я вам о нем рассказывал»¹¹.

7 января, через две недели после того, как он попал в больницу, Винсента выписали. Он отметил это событие ужином с Жозефом Руленом, который потом написал письма Тео и сестре художника с сообщением о том, что Винсент вернулся домой, и уверениями в том, что тот чувствует себя хорошо¹². Винсент продолжал преуменьшать значение и масштаб своего нервного срыва и писал Тео: «Как же я сожалею о том, что доставил тебе столько неудобств такой мелочью, прости меня»¹³. Несмотря на эти уверения, начать жить нормальной жизнью оказалось намного сложнее, чем Винсент предполагал.

После возвращения в Желтый дом у художника началась бессонница, а когда ему удавалось заснуть, его мучили ночные кошмары. «Самое страшное – это бессонница, Доктор про нее мне ничего не говорил, и я пока к нему с этой проблемой не обращался. Пытаюсь побороть эту проблему сам… Мне было очень страшно засыпать в доме в одиночестве, и я переживал по поводу того, что не смогу заснуть». Ван Гог продолжает: «Страдания в больнице… были ужасными, но все же, несмотря на то что я был совсем без чувств, могу сообщить тебе любопытную деталь – я часто думал о Дега»¹⁴. Далее Винсент просит Тео сказать Дега, который был для Винсента примером для подражания, что «тот не должен верить Гогену, если Гоген слишком быстро положительно отзовется о моих картинах, которые я нарисовал под влиянием болезни»¹⁵.

Ван Гог должен был вернуться к нормальной жизни, должен был есть, спать и рисовать, однако через несколько дней после возвращения из больницы он получает дурные известия, о которых рассказал в письме Тео:

«Мне только что сообщили, что, пока я лежал в больнице, владелец дома, судя по всему, подписал контракт с владельцем табачного магазина и собирается отказать мне и отдать дом владельцу “табачки”»¹⁶.

Несмотря на то что Винсент стремился преуменьшить в глазах людей значение своего нервного срыва, он не мог полностью игнорировать то, что с ним произошло. После возвращения в Желтый дом он написал две картины: «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой» и «Автопортрет с перевязанным ухом» – пожалуй, одни из самых тяжелых его работ. В этих картинах нет и намека на мелодраму или жалость к самому себе, с холста художник смотрит на нас твердым и решительным взглядом. Винсент не только показал в картине, что с собой сделал, и творчески переработал свои переживания, но и продемонстрировал увечье, которое себе нанес.

Мой жизненный опыт помогает трактовать эти автопортреты с более личной точки зрения. Много лет назад, в молодости, мне сделали серьезную операцию, которая спасла мне жизнь и изменила ее. В моей жизни появился водораздел – беззаботное существование до операции и последующая жизнь, когда я должна была смириться с хроническим заболеванием. После операции я тайком сделала фотографию своей раны, чтобы зафиксировать то, что было. Я никому никогда не показывала эту фотографию, этот мой персональный артефакт, не предназначенный для чужих глаз. Я считаю, что Винсент нарисовал эти автопортреты для того, чтобы зафиксировать определенный момент своей жизни.

Один из этих автопортретов находится в Лондоне, а другой – в Швейцарии, и мне посчастливилось увидеть их с промежутком всего в несколько дней.

Чтобы лучше понять рану Ван Гога, я рассматривала эти работы, не забывая о рисунке, сделанном доктором Реем.

На обоих автопортретах Винсент изображен в одинаковой одежде: шерстяная или войлочная шапка на меху, которую он купил сразу после того, как его выписали из больницы, белая рубашка и тяжелая войлочная накидка пастуха. Провансальские пастухи носят такую накидку, которую застегивают на одну большую пуговицу. Подобная накидка согревала Винсента, но при этом не стесняла его движений во время работы.

На обоих автопортретах левое ухо закрыто большим тампоном, который держит повязка, наложенная вокруг головы и шеи. К 1888 году делать такие повязки учили во всех медицинских институтах. Изображение подобной повязки можно увидеть в книге сэра Уильяма Чейна о хирургических процедурах. Кстати, Чейн работал вместе с Джозефом Листером, который изобрел повязку, использованную на ране Винсента доктором Реем.

По картинам мы можем сказать, что через три-четыре недели после драмы на голове Винсента была достаточно большая повязка, которая на двух автопортретах слегка отличается. Я обратилась за консультацией к доктору Филиппу Жею, который много лет проработал в отделении травматологии и «Скорой помощи» в одной из марсельских больниц. Глядя на «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой», я решила, что Винсент, возможно, несколько ночей спал на левом боку, потому что повязка выглядела неряшливо и, казалось, спадала с головы. Однако доктор был совершенно другого мнения. Он сказал, что перевязочного материала на месте, где было ухо, на этом автопортрете гораздо больше, чем на втором, что, по его мнению, свидетельствует о том, что портрет был выполнен раньше, на более ранней стадии лечения, когда перевязочного материала должно было быть больше, чтобы впитать кровь и выделения. На находящемся в лондонском Институте искусства Курто «Автопортрете с перевязанным ухом» повязка на голове Ван Гога меньше размером и более плотно прилегает к голове.

Доктор Жей сообщил мне, что в наше время на заживление подобной раны уходит от пятнадцати до двадцати дней в зависимости от общего состояния здоровья и возраста пациента. Винсент был относительно молод – ему было тридцать пять лет, однако у него были проблемы со здоровьем: он потерял десять зубов и болел венерическим заболеванием, что отрицательно сказывалось на его иммунной системе и замедляло процесс заживления. Винсент потерял много крови. «Главной опасностью при такой ране является риск заражения», – сказал доктор. Учитывая не лучшие с точки зрения санитарии условия в больнице Арля, можно предположить, что Винсент перенес ту или иную форму инфекции. В письме Гогену от 4 января Винсент признавался в том, что во время пребывания в больнице у него был жар¹⁷. Антибиотиков в то время не было, и воспаление может служить объяснением того, что художник страдал бессонницей и кошмарами. По мнению доктора, в случае инфицирования раны процесс заживления занял бы от трех недель до месяца, то есть тот промежуток времени, во время которого Винсент лежал в больнице или приходил на перевязки.

На протяжении последних ста лет арт-критики ведут жаркие споры по поводу этих двух автопортретов. Некоторые считают, что один из них является подделкой. Я узнала об этом не сразу, потому что в Музее Ван Гога в Амстердаме оба портрета считают подлинными. Тем не менее по поводу одного из них задавалось много вопросов и велись дискуссии специалистов. Почему Ван Гог написал два автопортрета с перевязанным ухом? Многие ставили под сомнение подлинность одного из них, потому что, если верить Синьяку, Ван Гог отрезал себе только мочку, тогда ухо зажило бы гораздо быстрее и художник просто не успел бы написать с натуры два автопортрета. В письме Тео от 17 января Винсент упоминал, что приобрел шапку – скорее всего, ту самую, в которой изобразил себя на автопортретах. Однако цвет меха с внутренней стороны шапки на портретах кажется разным. На «Автопортрете с перевязанным ухом» это мех абсолютно черного цвета, а на «Автопортрете с перевязанным ухом и трубкой» – темно-синего. На картине с трубкой художник изображен на фоне красно-оранжевого цвета, а комнат, покрашенных в такой цвет, в Желтом доме не было. На «Автопортрете с перевязанным ухом» художник изобразил себя на фоне японской гравюры, и мы знаем, что такая гравюра была в его коллекции¹⁸. Наконец, главная проблема «Автопортрета с перевязанным ухом и трубкой» – когда-то им владел друг Гогена Эмиль Шуффенекер, который, по слухам, написал несколько поддельных картин художника после его смерти.

В феврале 1998 года искусствовед и критик Жеральдин Норман так писала о дискуссии специалистов по творчеству Ван Гога в эссе о картинах-фальшивках в New York Review of Books:

«Аннетт Теллеген утверждает, что “Автопортрет с перевязанным ухом” в Институте искусства Курто в Лондоне – “подделка чистой воды”. Этот автопортрет с изображенной на ней повязкой, говорит она, – копия похожей картины, находящейся во владении семьи Ниархоса [“Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой”]. Делавший копию художник убрал трубку изо рта Винсента, но не изменил положения его губ, а фон картины никак не совпадает с интерьерами Желтого дома, в котором жил Ван Гог. Бенуа Ландэ утверждает, что картина является подлинником. Роналд Пикванс по понедельникам говорит, что работа настоящая, а по вторникам – что это фальшивка»¹⁹.

В этой статье автор так и не приходит к окончательному выводу о том, настоящий это автопортрет или фальшивый. Чтобы отличить подделку от оригинала, можно провести современный научный анализ качества, возраста работы, а также качества краски, холста и особенности мазков кисти. Это помогло бы раз и навсегда закрыть спорный вопрос. Масло «стареет» по-разному в зависимости от состояния и условий хранения холста, на которые влияют температурные условия, свет, влажность и количество пыли, то есть факторы, способствующие выцветанию работы. Слой лака поверх законченной работы помогает сохранить свежесть красок, но Винсент, как и многие другие художники конца XIX века, в особенности импрессионисты, редко покрывал работы лаком, который мог смешать и замутнить цвета. Результаты проделанного относительно недавно анализа показали, что многие работы художника в 1889 году выглядели не совсем так, как выглядят в XXI веке. Все это необходимо учитывать в дискуссии об автопортретах Ван Гога. Эти картины «старели» в разных местах и в разных климатических условиях, и только одну картину из двух проверили методами современного анализа. В 2009 году «Автопортрет с перевязанным ухом» исследовали специалисты Института искусства Курто и сотрудники музея Ван Гога в Амстердаме. Специалисты установили, что цвета на находящемся в Институте искусства Курто автопортрете выцвели и на самом деле мех шапки Ван Гога был темно-синим, то есть таким, каким он изображен на находящемся в Швейцарии «Автопортрете с перевязанным ухом и трубкой»²⁰.

По моему мнению, Винсент написал эти портреты с промежутком примерно в одну неделю. Первый автопортрет был написан сразу же после возвращения в Желтый дом, а второй – перед тем, как повязку сняли. Мне кажется, что первой работой был «Автопортрет с перевязанным ухом и трубкой». На этой картине Ван Гог выглядит истощенным, а повязка на месте, где было ухо, большая и объемная. 9 января Винсент писал Тео: «Сегодня утром я ходил в больницу на перевязку», следовательно, он нарисовал этот автопортрет между 7 и 8 января 1889 года, сразу после возвращения из больницы²¹.

На «Автопортрете с перевязанным ухом» мы видим художника, сидящего рядом с дверью на лестницу. За спиной Ван Гога висит гравюра Сато Торакио «Пейзаж с гейшами», принадлежавшая художнику²². Вид у Винсента более здоровый, а повязка на ухе не такая объемная и плотнее прилегает к голове. В письме Тео от 17 января Винсент упоминал, что закончил автопортрет, и мне кажется, что художник имел в виду именно этот. Учитывая рекомендации Листера менять повязку через пять-шесть дней и исходя из того, что Винсент был в больнице на перевязке 13 января, можно предположить, что повязку сняли 17 января²³. Второй автопортрет был написан за неделю до первого, приблизительно 15 января 1889 года. Рисунок доктора Рея доказывает, что у Винсента была серьезная рана, гораздо более серьезная, чем специалисты предполагали ранее. Эта информация, а также более точное понимание методов лечения и его хода дает нам основания утверждать, что оба автопортрета являются подлинными. Винсент нанес себе достаточно серьезную рану, поэтому у него было вполне достаточно времени для того, чтобы нарисовать оба автопортрета после выписки из больницы²⁴. Обе работы представляют особый интерес для ценителей творчества Ван Гога, потому что показывают художника в один из самых сложных периодов его жизни, когда он пытался разобраться с тем, что с собой сделал.

Нервный срыв Винсента имел не только эмоциональные, но и финансовые последствия. Медицинская помощь не была бесплатной, и в середине января медикам выплатили десять франков (то есть половину месячной аренды дома)²⁵. Исходя из этой суммы и из рекомендаций Листера, можно сделать вывод, что каждая повязка стоила около двух франков. Эти расходы прибавились к списку других затрат, который Винсент привел в своем письме к Тео. В этом списке значились расходы на стирку испачканного кровью белья, уборку дома, приобретение новых кистей, одежды и обуви. Неужели во время нервного срыва Ван

Гог рвал одежду и ломал находящиеся в доме предметы? Судя по списку расходов, в которые ввел себя художник, а также записям в блокноте Гогена, 23 декабря в Желтом доме был устроен настоящий погром.

Кроме автопортретов есть еще одна картина, которая может нам рассказать о последствиях нервного срыва Винсента. Эта картина называется «Натюрморт: чертежная доска, трубка, лук и сургуч». Она была написана в начале января 1889 года, и на первый взгляд может показаться, что на холсте изображен набор разнородных предметов из Желтого дома. Кроме перечисленных в названии картины вещей на картине изображены письмо и книга. Книга – медицинский словарь – свидетельствует о том, что художник пытался разобраться в своей болезни. Однако наиболее интересной деталью является лежащее на столе письмо. Согласно выложенному в Интернет проекту Музея Ван Гога «Письма», письмо погашено штемпелем, использовавшимся в период рождественских праздников 1888 года, и его вынули из ящика для сбора почтовых отправлений, расположенного поблизости от квартиры Тео на Монмартре²⁶. Мне думается, что Ван Гог решил нарисовать это письмо потому, что считал, что в нем содержится важная информация. Мартин Бейли в своей статье 2010 года пришел к выводу, что это письмо, в котором Тео сообщил брату о своей предстоящей свадьбе с Йоханной Бонгер²⁷. Почту в Арль привозили четыре раза в день, а всю корреспонденцию из Парижа доставляли после И утра²⁸. Тео сделал предложение Йоханне 21 декабря, и даже если бы он сразу после этого написал об этом брату, то его письмо не успело бы уйти с последней почтой в Арль. Винсент мог получить это письмо после И часов 22 декабря, следовательно, ко дню нервного срыва, 23 декабря, он его уже прочитал.

Винсент приехал в Арль и зазвал к себе в Желтый дом Гогена, потому что у него была мечта о создании коммуны художников на Юге Франции. Эта мечта могла осуществиться только при финансовой поддержке его брата. По мнению Бейли, Винсент понимал, что женитьба брата, создание семьи повлечет за собой появление детей. Содержание семьи в Париже обходилось гораздо дороже, чем расходы на холостяка. Следовательно, рассуждал Ван Гог, у Тео будет меньше денег на содержание его, брата, и других художников, которые могли бы приехать в Арль. Новость о предстоящем браке брата пришла в один день с сообщением Гогена о том, что он уезжает, и это стало для Винсента сильным ударом. Мечты о коммуне художников рушились буквально на глазах. Мне кажется, что все три картины, созданные в январе 1889 года, то есть менее чем через месяц после кризиса, свидетельствуют о том, что Ван Гог пытался примириться с тем, что потерял.

17 января он написал Тео, что закончил три наброска и портрет доктора Рея²⁹. Скорее всего, этот холст Винсент написал сразу после своей последней перевязки, которая произошла, по всей вероятности, 13 января. Ван Гог очень уважал молодого доктора, и они стали друзьями. Узорчатый фон на портрете доктора Рея очень показателен. Сложный узорчатый фон Винсент рисовал на портретах людей, к которым испытывал симпатию, таких как Жозеф и Августина Рулены, также Эжен Бох³⁰. Интересно, что мелкоузорчатый рисунок и по сей день сохранился на стенах комнаты, в которой находился кабинет доктора Рея в больнице.

Винсент потерял много крови и стал анемичен, поэтому доктор Рей рекомендовал ему питаться более регулярно и избегать использования стимуляторов. После того как перевязки закончились, физические и эмоциональные проблемы Винсента обострились. В середине января температура упала и в течение десяти дней было холодно. 22 января выпал снег³¹. «Я очень слаб, – писал художник Тео. – Если холод будет продолжаться, мне будет сложно поправиться и набраться сил. Рей даст мне вина с разбавленным в нем хинином, и я надеюсь, что это средство окажется эффективным»³². За два дня до этого он написал:

«Отвечая на твой вопрос о том, могу ли я это сделать сам, скажу, что в данный момент у меня не лежит к этому душа… Мои картины ничего не стоят, но обходятся мне очень дорого. Да, это правда, иногда я плачу даже кровью и мозгами».

Видимо, Тео волновался по поводу того, что Винсент недостаточно серьезно относится к своему плохому самочувствию, поэтому Винсент написал:

«На этот раз никакой серьезной беды, разве что еще чуть больше страданий и мучений, которые, я надеюсь, пройдут, как только ко мне вернутся силы… В настоящий момент я такой, каким был раньше, и не сошел с ума»³³.

Давайте задумаемся над последним комментарием художника. Винсент понимал, что у него тонкая и сложная психика, однако не считал себя сумасшедшим. Если мы вспомним его комментарии по поводу Муриера-Петерсена и Гогена, то поймем, что Винсент не представлял себе творчество без некоторой доли мании. Живопись была для него занятием, требовавшим полного напряжения умственных и физических сил.

Конец января принес Ван Гогу плохие новости. В воскресенье, 20 января, его друг Жозеф Рулен получил повышение и уехал в Марсель. Ближайший друг Винсента покинул город. Августина с детьми еще на некоторое время оставалась в Арле, пока ее муж не нашел в Марселе жилье, и следила за Ван Гогом. Винсент так писал об этом Гогену:

«Его переводят на другое место работы, поэтому он должен на некоторое время расстаться с семьей. Так что нет ничего удивительного в том, что у человека, которого мы с вами одновременно окрестили словом “прохожий”, в один вечер стало тяжело на сердце. При виде происходящих вокруг грустных вещей мне тоже стало грустно и тяжело. Когда он пел колыбельную своему ребенку, его голос приобретал странный тембр, в котором было немного от тона голоса женщины или няни, укачивающей младенца»³⁴.

Винсент всегда был гиперчувствительным человеком, и такой прилив чувств можно сравнить с ощущениями, которые художник испытывал перед своим первым нервным срывом. До отъезда Августины и детей Винсент регулярно их навещал. В конце месяца художник пошел в мюзик-холл на представление пасторали – традиционного провансальского рождественского представления, поэтизирующего прелести мирной и простой сельской жизни³⁵. Это представление было чисто семейным мероприятием, и, скорее всего, Винсент смотрел его вместе с Августиной и детьми. В декабре 1888 года он написал картину «Танцевальный зал в Арле», на ней изображен освещенный газовыми рожками зал, в котором сидит огромное количество зрителей, и на переднем плане мы видим Августину. Именно по поводу этого мюзик-холла под названием Les Folies Arlesiennes незадолго до этого доктор Рей составил отчет, в котором выражал недовольство несоблюдением санитарных стандартов и норм приличия в данном заведении. Зрители на галерке видели под собой все, что происходит внизу в общественном туалете. Кроме того, многие зрители справляли маленькую нужду прямо в углах зала³⁶. Скорее всего, во время посещения Ван Гогом мюзик-холла эту ситуацию не исправили. Вот как Винсент описывал свое посещение представления в письме Тео:

«Естественно, это было представление о рождении Христа, в сюжет которого вплели бурлеск про семью провансальских крестьян. Там был один удивительный персонаж, старая крестьянка, словно сошедшая с картины Рембрандта… У нее была голова, как кремень старого кремниевого ружья. По ее поведению можно было сказать, что она была коварной и сумасшедшей, но потом перед ней появилась мистическая колыбель, и она начала петь дрожащим голосом, а затем ее голос изменился и стал не голосом ведьмы, а ангельским голоском, а потом ангельский голос превратился в голос ребенка, после чего из-за кулис ей начал вторить мягкий и твердый женский голос».

Письмо заканчивается так: «Это, клянусь, потрясающе, просто потрясающе»³⁷. Мы наблюдаем те же симптомы, которые за месяц до этого наблюдал Гоген: повышенная чувствительность к звуку, а также сильнейшая реакция на религиозный символизм и вид женщины, укачивающей ребенка. Несмотря на то что Винсент пытался убедить близких ему людей, что с ним все в порядке, он должен был понимать, что его психическое состояние оставляет желать лучшего. В конце января в его письмах к Тео мы часто встречаем упоминания феномена сумасшествия. Винсент, вообще, считал, что творчество и сумасшествие неразрывно связаны, следовательно, его личная толерантность к сумасшествию всегда была высокой.

«В смысле здоровья и работы дела у меня идут средне. Что, впрочем, удивительно, если сравнивать мое нынешнее состояние с состоянием месячной давности».

Далее Винсент продолжает:

«Повторюсь: или сразу отдайте меня в дурдом (я не буду противиться, если я неправ), или дайте работать со всей силой».

«Зима еще не кончилась. Дайте мне возможность продолжить работу, ну, а если это работа сумасшедшего, дело плохо, но ничего не поделаешь… а если я не сумасшедший, то придет время, и я пришлю тебе то, что обещал в самом начале… Если верить тому, что мне говорят люди, выгляжу я значительно лучше, а в моем сердце слишком много разных чувств и надежд»³⁸.

Ван Гог осознавал, что не все так прекрасно, как ему хотелось бы, и в письме Тео от 22 января неожиданно замечает: «Все меня боятся»³⁹. Через пять дней после написания этого письма к Ван Гогу зашел человек, появления которого он совсем не ожидал: «Вчера ко мне заходил начальник полиции и вел себя очень дружелюбно. Он пожал мне руку и сказал, что, если мне будет нужна его помощь, я могу обратиться к нему, как к другу». В то время Винсент переживал по поводу того, что может потерять контракт на аренду дома, и в этом смысле друг-полицейский ему мог бы быть полезен: «Жду момента, когда надо будет платить за следующий месяц, чтобы обсудить этот вопрос в личной встрече с управляющим»⁴⁰.

Несмотря на то что полицейский участок находился на другой стороне площади, увидеть начальника полиции было не так-то просто, потому что тот был человеком занятым. То, что начальник полиции навестил художника, который незадолго до этого выписался из больницы, было делом неслыханным и редким. Весьма сомнительно, что начальник зашел к Винсенту просто так, чтобы засвидетельствовать почтение. Скорее всего, он услышал о том, что местные жители недовольны Винсентом. Навести на мысли должна была даже использованная терминология – странно, что начальник полиции приходит в гости, как друг. После такого визита Винсент должен был хорошо задуматься, но он не почувствовал, что ситуация становится серьезной, и по-прежнему заблуждался:

«Все здесь очень по-доброму ко мне расположены, соседи и так далее, ведут себя внимательно и хорошо, словно я нахожусь в родной стране»⁴¹.

В этих строках улавливается, тем не менее, что он чувствует себя в Провансе чужаком. Вот что Винсент пишет о своих подозрениях по поводу того, что с головой у него не все в порядке:

«Я действительно осознаю, что во время разговора могу перевозбудиться, но в этом нет ничего удивительного потому, что в старом добром Тарасконе все немного не в себе»⁴².

Винсент оплатил аренду дома за следующий месяц и написал Тео: «Пока я оставляю дом за собой, потому что мне нужно место для того, чтобы прийти в себя и восстановить свое психическое здоровье»⁴³. В начале февраля он пишет, что его соседи «боятся его», но при этом к нему «добры». Художника кидает из одной крайности в другую, и он постоянно проецирует свои собственные чувства на окружающих его людей, считая, что они чувствуют то же, что и он.

Его психическое состояние становится все более нестабильным, и он решает, что настала пора нанести кое-кому визит.

«Вчера я увиделся с девушкой, к которой приходил, когда потерял рассудок. Там мне сказали, что в их местах подобное поведение совершенно не считается из ряда вон выходящим и удивительным».

Неужели ему именно это и сказали? Или Винсент пытался изобразить свой нервный срыв самым будничным и обычным событием, чтобы самого себя успокоить? Винсент продолжает:

«Она пострадала от моего поступка, потеряла сознание, но потом пришла в себя».

Тут мы снова наблюдаем, что художник пытается связать свое психическое состояние с местной традицией, чтобы не признаваться себе в том, что он болен:

«Не стоит считать себя совершенно здоровым… Местные жители, которые больны точно так же, как я сам, говорят мне правду. Можно быть молодым, а можно дожить до седых волос, и все равно случаются моменты, когда ты теряешь голову»⁴⁴.

Винсент пытался вернуться в русло нормальной жизни, поэтому решил полностью сосредоточиться на работе.

Он не замечал, что вокруг него сгущаются тучи. Люди, жившие вокруг площади Ламартин, теперь считали его сумасшедшим и сплетничали о нем самым неприятным и недружелюбным образом. Единственный человек, который мог его защитить, Жозеф Рулен, уехал из Арля в Марсель. Салль вряд ли слышал пересуды местных жителей, потому что жил на другом конце города, да и не имел на соседей Винсента никакого влияния. Соседи начали травлю Винсента, чтобы изгнать его из любимого им города. Художник ощущал полное одиночество и очень от него страдал. Тео он писал, что чувствует себя «одиноким в море грусти»⁴⁵.