В это утро Шерлок Холмс был в меланхолическом и философском настроении. Его живой деятельной натуре была свойственна такая реакция.

– Видели вы его? – спросил он.

– Вы говорите про этого старика, который только что вышел от вас?

– Именно.

– Да, я встретил его у дверей.

– Что вы о нем подумали?

– Жалкое, ничтожное, разбитое существо!

– Вы правы, Ватсон. Жалкое и ничтожное. Но не все ли в жизни жалко и ничтожно? Не есть ли его история микрокосмос всего? Мы достигаем цели. Мы ловим успех. А что, в конце концов, остается в наших руках?. Тень. Или хуже тени – страдание.

– Он один из ваших клиентов?

– Да, мне кажется, что я могу его так назвать. Его прислали ко мне из Скотланд-Ярда. Точно так, как врачи посылают своих неизлечимых пациентов к шарлатанам. Они рассуждают, что больше ничего не могут сделать, и чтобы ни случилось, пациенту не может стать хуже.

– В чем же тут дело?

Холмс взял со стола весьма грязную визитную карточку.

– Джошуа Эмберлей. Он говорит, что был младшим компаньоном фирмы Брикфоль и Эмберлей, фабрикантов художественных материалов. Вы можете увидеть их имена на ящиках с красками. Он составил себе капитал, вышел из дела в возрасте шестидесяти одного года, купил в Льюишеме дом и поселился на покое после жизни, полной забот. Казалось, что будущее его достаточно обеспечено.

– Без сомнения.

Холмс взглянул на заметки, нацарапанные им на обратной стороне конверта.

– Он вышел из дела в 1896 году, Ватсон. В начале 1897 года он женился на женщине, которая была моложе его на двадцать лет. Если фотография не льстит, эта женщина была хороша собою. Обеспеченная жизнь, жена, свобода и досуг – казалось, перед ним лежала ровная дорога. И, несмотря на это, он, как вы сами видели, через два года превратился в разбитого и несчастнейшего человека, который когда-либо ползал под солнцем.

– Но что же случилось?

– Старая история, Ватсон. Коварный друг и легкомысленная жена. Оказывается, что у Эмберлея есть одна страсть в жизни – игра в шахматы. Недалеко от него в Льюшеме живет доктор, тоже шахматист. Я записал его имя: доктор Рей Эрнест. Доктор часто бывал в доме у Эмберлея, и миссис Эмберлей была естественной причиной этого. Вы, конечно, должны согласиться, что наш несчастный клиент не отличается внешней привлекательностью, каковы бы ни были его внутренние качества. Парочка бежала на прошлой неделе – и неизвестно куда. В довершение всего, вероломная супруга унесла в качестве личного багажа ящик с бумагами старика. Там хранилась большая часть его сбережений. Можем ли мы найти эту особу? Можем ли мы спасти деньги? Самая обыкновенная задача, судя по ее развитию, но задача жизни для Джошуа Эмберлея.

– Что же вы предпримете?

– Да, главный вопрос, мой дорогой Ватсон, именно в этом: что вы предпримете, если будете так добры и замените меня? Вы знаете, что я занят делом двух коптских патриархов и мне, действительно, некогда ехать в Льюишем. А следствие на месте имеет особенное значение. Старик очень настаивал, чтобы я поехал, но я ему объяснил мои затруднения. Он готов встретить моего представителя.

– Откровенно говоря, – ответил я, – не вижу, как я могу здесь пригодиться, но я готов сделать все, что в моих силах.

Таким-то образом и случилось, что летним днем я выехал в Льюишем, мало думая о том, что через неделю вся Англия будет обсуждать дело, в которое я вмешался.

Был уже поздний вечер, когда я вернулся на Бейкер-стрит и дал отчет о своей поездке. Холмс лежал в глубоком кресле, вытянув свою сухощавую фигуру, из его трубки медленно поднимались кольца крепкого табаку. Веки его лениво прикрывали глаза. Можно было подумать, что он дремлет. Но в недоуменных местах моего рассказа веки поднимались наполовину, и острые, как рапиры, серые глаза пронизывали меня пытливым взглядом.

– Дом мистера Джошуа Эмберлея называется «Тихая пристань», – рассказывал я. – Думаю, что этот человек заинтересовал бы вас. Он похож на обнищавшего патриция, опустившегося до общества людей низшего состояния. Вы знаете особенности этого местечка: монотонные улицы с кирпичными домами, скучные пригородные дороги. Как раз в центре – этот старый дом, маленький островок былой культуры и комфорта, окруженный высокой каменной оградой, заросшей мхом…

– Бросьте поэзию, Ватсон, – строго сказал Холмс. – Я представляю себе, что это была высокая кирпичная стена.

– Совершенно верно. Я не узнал бы, который из домов здесь «Тихая пристань», если бы не спросил зеваку, курившего на улице. Это был высокий человек с большими усами и военной выправкой. Он сделал в ответ на мой вопрос знак головой и окинул меня вопросительным взглядом. Я только позднее вспомнил этот взгляд.

Не успел я войти в ворота, как увидал мистера Эмберлея, шедшего мне навстречу. Я видел его сегодня утром только мимоходом, и он, конечно, произвел на меня впечатление странного человека. Но при ярком свете он показался мне еще уродливее.

– Я, конечно, изучал его внешность, но мне интересно было бы услышать о ваших впечатлениях, – сказал Холмс.

– Он показался мне человеком, в буквальном смысле пришибленным несчастьем. Спина его была так сгорблена, точно он нес большую тяжесть. Но он не так слаб, как это мне показалось с первого взгляда. У него грудь и плечи гиганта, хотя туловище его и переходит в паучьи ноги.

– Левый башмак сморщенный, правый – гладкий.

– Этого я не заметил.

– Да, вы бы не заметили. Я увидел, что у него искусственная нога. Но продолжайте.

– Мне бросились в глаза выбивавшиеся из-под его старой соломенной шляпы змеистые завитки поседевших волос, глубокие морщины на лице и выражение одновременно злобное и вопросительное.

– Очень хорошо, Ватсон. Что он сказал?

– Он начал излияниями о своем горе. Мы вместе пошли к дому, и я, конечно, внимательно разглядывал все вокруг. Я никогда не видел более небрежного хозяйства. Весь сад зарос сорной травой, производя впечатление полной заброшенности, когда растениям давали пробиваться более естественным, чем искусственным путем. Не знаю, как могла приличная женщина выносить такое положение вещей. У дома был в высшей степени неряшливый вид, и бедный старик, видимо, сознавал это. Он старался привести его в порядок, так как посреди зала стояло большое ведро с зеленой краской. Он ввел меня в свое пыльное святое святых, и мы долго беседовали. Старик, конечно, был разочарован, что приехали не вы сами. «Я не смел надеяться, – сказал он, – что такой ничтожный человек, как я, особенно после моих тяжелых финансовых потерь, заслужит полное внимание такого знаменитого человека, как мистер Шерлок Холмс».

Я уверил его, что финансовый вопрос и не возникал. «Нет, конечно, тут искусство ради искусства, – сказал он, – но даже с артистической точки зрения он мог бы найти в этом преступлении материал для изучения. А человеческая натура, доктор Ватсон, – это черная неблагодарность! Отказывал ли я когда-нибудь в ее просьбах? Лелеял кто-нибудь женщину, как я? А этот молодой человек – я относился к нему как к собственному сыну! Он был хозяином в моем доме. И вы видите, как они поступили со мной. Ах, доктор Ватсон, как ужасен, как ужасен мир»!

Это было темой его причитаний в течение часа или дольше. Он, как кажется, не подозревал ни о какой интриге. Они жили одни, и к ним только каждое утро являлась служанка, уходившая затем в шесть часов вечера. В этот самый вечер старый Эмберлей хотел доставить своей жене развлечение и взял два билета на балконе в Хеймаркетском театре. В последнюю минуту она сослалась на головную боль и отказалась идти. Он пошел один. Сомнения в этом факте как будто не могло быть, так как он показал мне неиспользованный билет, взятый им для жены.

– Это замечательно, весьма замечательно, – сказал Холмс. Его интерес к делу, казалось, возрастал. – Пожалуйста, продолжайте, Ватсон. Я нахожу ваш рассказ очень любопытным. Вы рассмотрели этот билет? Не заметили случайно номера?

– Да, я заметил, – ответил я с некоторой гордостью. – Это случайно был мой старый школьный номер – тридцать один, и поэтому застрял у меня в памяти,

– Великолепно, Ватсон. Его место, значит, тридцатое или тридцать второе?

– Совершенно верно, – ответил я заинтригованный, – и в ряду Б.

– Очень хорошо. Что он вам еще сказал?

– Он показал мне свою, как он назвал, несгораемую комнату. Это, действительно, несгораемая комната, точно в банке, с железной дверью и ставнями, вполне защищенная от воров, как он уверял. Оказалось, что у жены был второй ключ, и они унесли около семи тысяч фунтов, стерлингов в деньгах и ценных бумагах.

– В ценных бумагах? Как же они могли воспользоваться ими?

– Он сказал, что дал полиции список и надеется, что на продажу их будет наложен запрет. Около полуночи он вернулся домой и нашел дома разгром. Окна и двери были раскрыты, а беглецы исчезли. Они не оставили никаких писем, и он с тех пор ничего не слышал о них,

Холмс помолчал несколько минут.

– Вы говорите, что он красил. Но что он красил?

– Коридор, и уже покрасил дверь и рамы комнаты, о которой я вам говорил.

– Вам не кажется странным это занятие при таких обстоятельствах?

– Надо же делать что-нибудь, чтобы заглушить боль сердца. Это было его собственное объяснение. Конечно, это странно, но он, без сомнения, странный человек. Он в моем присутствии разорвал фотографию своей жены. Разорвал’ ее в порыве исступленной ярости. «Я не хочу видеть ее проклятого лица», – кричал он.

– Еще что-нибудь, Ватсон?

– Да, одна вещь поразила меня больше, чем все остальное. Я доехал до станции Блэкхис и попал там на нужный мне поезд. Когда поезд трогался, я увидел, как в соседний вагон вскочил человек. Вы знаете, Холмс, что я хорошо запоминаю лица. Это, без сомнения, был высокий черноволосый человек, к которому я обратился на улице. Я еще раз видел его у Лондонского моста и потом потерял его в толпе. Но я убежден, что он следил за мной.

– Несомненно! – сказал Холмс. – Высокий черноволосый человек, говорите вы, с пышными усами и в дымчатых очках?

– Холмс, вы колдун. Я не говорил этого, но на нем были дымчатые очки.

– И масонская булавка в галстуке?

– Холмс!

– Очень просто, дорогой мой Ватсон… Но вернемся к практической стороне дела. Должен сознаться вам, что случай, казавшийся мне простым до смешного и едва ли достойным моего внимания, очень быстро принимает совершенно иные очертания. Надо правду сказать, вы пропустили в данном поручении все важное, но даже и то, что было замечено вами, дает повод к серьезным подозрениям.

– Что же я пропустил?

– Не обижайтесь, мой дорогой. Вы знаете, что я совершенно беспристрастен. Никто не исполнил бы лучше моего поручения. Другие бы не сделали этого так хорошо, как вы. Но, все же, вы пропустили несколько важных пунктов. Каково мнение соседей об этом Эмберлее и его жене? Это, безусловно, очень важно. Что это за доктор Эрнст? Действительно ли он такой веселый парень, каким его себе представляешь? При ваших природных качествах, Ватсон, каждая дама будет вам помощницей и соучастницей. Что вы сказали бы про барышню в почтовом отделении или про жену зеленщика? Я представляю себе вас, болтающим о милых пустяках с молодой особой в «Синем Якоре», и получающим взамен нечто серьезное. Всего этого вы не проделали.

– Но это еще может быть сделано.

– Это было сделано. Благодаря телефону и помощи Скотланд-Ярда, я обычно могу получать нужные мне сведения, не выходя из этой комнаты. Наведенные мною справки подтверждают рассказ старика. Он пользуется в округе репутацией скряги и грубого, очень требовательного мужа. Достоверно то, что в его несгораемой комнате хранилась крупная сумма денег. Так же достоверно, что этот молодой доктор Эрнст, человек холостой, играл в шахматы с Эмберлеем и, вероятно, выиграл… его жену. Все это кажется совершенно ясным, и можно думать, что тут больше не о чем говорить… И все же!

– В чем же затруднение?

– Может быть, в моем воображении. Но оставим это пока, Ватсон. Бежим из этого скучного мира будничной работы боковым ходом – к музыке. Сегодня в Альберт-холле поет Карина, и у нас еще есть время одеться, пообедать и развлечься.

На следующий день утром я встал вовремя, но две яичные скорлупы и крошки хлеба сказали мне, что мой приятель встал еще раньше. Я нашел на столе нацарапанную записку:

Я весь день не видел Холмса, но в назначенный час он вернулся серьезный, озабоченный и рассеянный. В такие часы было благоразумнее его не трогать.

– Эмберлей уже приходил?

– Нет.

– А! Я его жду.

Он не был обманут в своих ожиданиях, так как вскоре старик явился. Его суровое лицо было очень озабочено и выражало недоумение.

– Я получил телеграмму, мистер Холмс. Я ничего не понимаю, – он передал ее Холмсу, и тот прочел вслух:

«Приезжайте сейчас же без задержки. Могу дать вам сведения по поводу вашей недавней потери. Эльман. Дом приходского священника».

– Отправлено в два часа десять минут из Литль-Перлингтона, – сказал Холмс. – Литль-Перлингтон в Эссексе, кажется, недалеко от Фринтона. Вы, конечно, сейчас же поедете. Телеграмма, очевидно, от ответственного лица, местного священника. Посмотрите, Ватсон, когда отходят поезда?

– Один с Ливерпуль-стрита отходит в пять двадцать.

– Великолепно. Вам лучше всего будет ехать с этим поездом, Ватсон. Ему может понадобиться помощь или совет. Ясно, что мы подошли в этом деле к кризису.

Но наш клиент вовсе не торопился ехать.

– Это просто бессмысленно, мистер Холмс, – сказал он. – Что может этот человек знать о происшедшем? Это только трата времени и денег.

– Он не телеграфировал бы вам, если бы ничего не знал. Сейчас же телеграфируйте, что вы едете.

– Я не собираюсь ехать.

Холмс принял свой самый суровый вид.

– Это произвело бы весьма плохое впечатление на полицию и на меня самого, мистер Эмберлей, если бы вы отказались проследить дающуюся вам в руки нить. Мы сочли бы, что вы не относитесь серьезно к следствию.

Наш клиент, видимо, пришел в ужас от этих слов.

– Да, конечно, я поеду, если вы так смотрите на это, – сказал он, – Кажется нелепым, чтобы этот священник мог что-нибудь знать, но если вы думаете…

– Да, я думаю, – с горячностью сказал Холмс, и таким образом мы были отправлены в это путешествие.

Прежде, чем мы вышли из комнаты, Холмс отвел меня в сторону и дал мне указания, которые доказывали, что он считал дело важным.

– Чем бы вы ни были заняты, смотрите, чтобы он непременно ехал, – сказал он. – Если бы он скрылся или вернулся домой, найдите ближайший телефон и передайте только одно слово: «Сбежал». Я устрою здесь так, что мне его передадут, где бы я ни был.

До Литль-Перлингтона нелегко добраться, так как эта станция находится на боковой ветке. Мои воспоминания о путешествии не из приятных. День был жаркий, поезд двигался медленно, а спутник мой был угрюм и молчалив. Он едва разговаривал и только изредка делал иронические замечания по поводу бессмысленности нашей поездки. Когда мы, наконец, добрались до маленькой станции, нам пришлось еще ехать две мили до дома священника, где нас принял в своем кабинете высокий, полный и очень сановитый священнослужитель. Перед ним лежала наша телеграмма.

– Итак, господа, – спросил он, – что я могу для вас сделать?

– Мы приехали, – объяснил я, – в ответ на вашу телеграмму.

– Мою телеграмму?! Я не посылал никакой телеграммы.

– Я говорю про телеграмму, которую вы послали мистеру Джошуа Эмберлею относительно его жены и денег.

– Если это шутка, сэр, то это очень подозрительная шутка, – сердито сказал священник. – Я никогда не слышал про упоминаемого вами джентльмена, и я никому не посылал телеграммы.

Мы с нашим клиентом удивленно переглядывались.

– Может быть, тут какая-нибудь ошибка, – сказал я. – Нет ли тут двух священников? Вот телеграмма, подписанная Эльманом, и в ней дан адрес священника.

– Тут только один священник, сэр, и эта телеграмма – скандальная подделка, происхождение которой, конечно, будет расследовано полицией. Пока же я не вижу обстоятельств, которые могли бы продлить нашу встречу.

И вот мы с мистером Эмберлеем очутились на улице самой захудалой, как мне показалось, деревни в Англии. Мы отправились в телеграфную контору, но она была уже закрыта. Но на маленькой железнодорожной станции был телефон, и с помощью его я соединился с Холмсом, который разделил наше недоумение по поводу результата путешествия.

– В высшей степени странно, – говорил далекий голос. – В высшей степени странно! Я очень боюсь, Ватсон, что сегодня нет обратного поезда. Я легкомысленно обрек вас на ужасы деревенской гостиницы. Но у вас есть природа, Ватсон, природа и Джошуа Эмберлей. Вы можете быть в близком общении с одним и с другим.

Я услышал его сухой смешок, когда он кончил разговор.

Я скоро убедился, что репутация скряги была заслужена моим спутником. Он ворчал на расходы, вызванные путешествием, настоял на том, чтобы ехать третьим классом, и громко протестовал теперь против счета гостиницы. На следующий день утром, когда мы, наконец, вернулись в Лондон, трудно было сказать, кто из нас был в худшем настроении.

– Вам следовало бы зайти мимоходом на Бейкер-стрит, – посоветовал ему я. – Мистер Холмс, может быть, имеет вам дать какие-нибудь новые указания.

– Если они такие же, как последние, то они немногого стоят, – сказал Эмберлей со злобной гримасой.

Но он все-таки пошел со мной. Я уже предупредил Холмса телеграммой о часе нашего возвращения, но мы нашли записку от него, что он в Льишеме и ждет нас там. Это было неожиданностью, но еще большей неожиданностью было увидеть его сидящим в гостиной нашего клиента в обществе другого человека. Рядом с ним сидел брюнет невозмутимого вида. На нем были дымчатые очки, и в галстуке выдавалась большая масонская булавка.

– Это мой друг, мистер Баркер, – сказал Холмс. – Он также заинтересовался вашим делом, мистер Джошуа Эмберлей, хотя мы и работаем независимо друг от друга. Но мы оба должны вам задать один вопрос.

Мистер Эмберлей тяжело опустился на стул. Он чуял надвигающуюся опасность. Я прочел это в его напряженном взгляде и подергивавшемся лице.

– Какой же это вопрос, мистер Холмс?

– Только один. Что вы сделали с трупами?

Человек вскочил на ноги с хриплым криком. Он царапал воздух костлявыми руками. Рот его был открыт, и он походил в это мгновение на какую-то страшную хищную птицу. Перед нами очутился настоящий Джошуа Эмберлей, дьявол в оболочке человека, с душой такой же безобразной, как и его тело. Он снова упал на стул и прижал руку к губам, точно подавляя кашель. Холмс подскочил к нему, как тигр, схватил его за горло и наклонил к земле голову. Из раскрывшихся губ Эмберлея выскочила белая таблетка.

– Не торопитесь, Джошуа Эмберлей. Все надо проделать аккуратно и по порядку. Что вы скажете, Баркер?

– Мой извозчик ждет у дверей, – ответил мрачный человек в дымчатых очках.

– До станции всего несколько сот ярдов. Мы отправимся вместе. Вы можете остаться здесь, Ватсон. Я вернусь через полчаса.

Старый фабрикант красок обладал львиной силой, заключенной в огромном туловище, но в руках двух опытных людей он был беспомощен. Он вырывался и упирался, но его дотащили до поджидавшего у дверей извозчика, а я остался один на страже жуткого дома. Но Холмс вернулся скорее, чем обещал, и с ним был молодой франтоватый полицейский инспектор.

– Я предоставил Баркеру заняться формальностями, – сказал Холмс. – Баркер мой ненавистный соперник на Шеррейском побережье, Ватсон. Когда вы мне рассказывали про высокого черноволосого человека, мне нетрудно было докончить картину. В его пользу говорят несколько хорошо проведенных дел, не правда ли, инспектор?

– Он, без сомнения, принимал несколько раз в них участие, – сдержанно ответил инспектор.

– Его методы не похожи на общепринятые, как и мои. Но такие методы могут иной раз очень пригодиться.

– Быть может, мистер Холмс. Но мы достигаем того же результата, что и вы. Не думайте, что у нас не было собственного мнения об этом деле, и что мы не наложили бы рук на этого человека. Вы извините нас, но нам обидно, когда вы вмешиваетесь с вашими методами, к которым мы не можем прибегать, и подрываете, таким образом, доверие к нам.

– На этот раз не будет подрыва доверия, Мак-Киннан. Уверяю вас, что я в этом деле совершенно стушевываюсь, а Баркер тут не причем, так как он делал только то, что говорил ему я.

Уверения эти успокоили инспектора.

– Это очень хорошо с вашей стороны, мистер Холмс. Для вас имеют мало значения похвалы или осуждения, но нам неприятно, когда газетчики начинают задавать вопросы.

– Совершенно верно. Но они непременно будут задавать вопросы, и поэтому лучше приготовиться к ответам. Что вы скажете, например, когда сообразительный и предприимчивый репортер спросит вас, что именно возбудило ваши подозрения и убедило вас, в конце концов, в наличии преступления?

Инспектор имел смущенный вид.

– Мне кажется, мистер Холмс, что мы еще не имеем настоящих улик. Вы говорите, что арестованный в присутствии трех свидетелей как бы признается в убийстве своей жены и ее любовника тем, что пытался покончить с собой. А какие же у вас имеются другие улики?

– Вы подготовили обыск?

– Сюда направилось трое полицейских.

– Так вы скоро будете иметь в руках самую главную улику. Трупы не могут быть далеко отсюда. Обыщите сад и погреб. Этот дом построен еще до канализации. Где-нибудь должен быть заброшенный колодец. Попытайте там удачи.

– Но как вы узнали про преступление, и как оно было совершено?

– Я сначала покажу вам, как оно было совершено, а потом объясню. Я считаю это своим долгом перед вами и, в особенности, перед моим многострадальным другом, который оказался совершенно бесполезным в этом деле. Но прежде всего я дам вам заглянуть в мозг убийцы. Ум его более подходит средневековому итальянцу, чем современному британцу. Он был отвратительным скрягой, и так измучил своей мелочностью жену, что она была готовой добычей для любого искателя приключений. Такой человек и явился в лице доктора-шахматиста. Эмберлей был искусным шахматным игроком – признак, Ватсон, тонкого, склонного к интригам ума. Как и все скряги, он был ревнивцем, и ревность превратилась у него в манию. Правильно или ошибочно, но он заподозрил измену. Он решил отомстить и придумал дьявольски хитрый план. Идемте со мной!

Холмс повел нас по коридору с такой уверенностью, как будто сам жил в этом доме. Он остановился у открытой двери в несгораемую комнату.

– Ух! Какой ужасный запах краски! – воскликнул инспектор.

– Это было нашей первой уликой, – сказал Холмс. – Вы можете за это благодарить доктора Ватсона, хоть он и не вывел отсюда никакого заключения. Это дало мне возможность напасть на след. Зачем нужно было этому человеку наполнять в такое время дом сильными запахами? Очевидно, чтобы заглушить другой запах, который он хотел скрыть, какой-то опасный запах, который навел бы на подозрение. Потом – эта комната с железными ставнями и дверью, герметически закрывающаяся комната. Сопоставьте эти два факта, и куда они нас приведут? Я мог решить это, только осмотрев дом. Я уже пришел к убеждению, что дело это серьезное, так как навел справки в кассе Хеймаркетского театра и нашел, что в ряду Б в тот вечер не было занято ни место тридцать второе, ни тридцатое. Отсюда видно, что Эмберлей не был в театре и алиби его рушилось. Он сделал промах, позволив моему проницательному другу заметить номер билета, взятого для его жены. Теперь возникал вопрос, как бы мне осмотреть дом. Я послал Эмберлея в далекую деревню, и послал в такой час, что он никак не мог вернуться в тот же день. Чтобы предупредить неудачу моего плана, я послал с ним Ватсона. Имя добродетельного священника я взял из своего справочника – Крокфорда. Все ли вам ясно в моем рассказе?

– Это мастерски сделано, – с уважением в голосе сказал инспектор.

– После этого, не боясь помехи, я решил произвести нападение на дом. Слушайте же внимательно, что я нашел. Видите вы эту газовую трубку? Отлично. Она поднимается по углу стены, и вон там вы видите кран. Труба затем проходит в несгораемую комнату и кончается в гипсовой розетке посреди потолка. Этот конец широко открыт. В любой момент вы можете повернуть кран и наполнить комнату газом. При закупоренных ставнях и закрытой двери и при отвернутом кране человек минуты через две потеряет в этой маленькой комнате сознание. Какой дьявольской хитростью он их заманил в эту комнату, я не знаю, но, попав туда, они были в его власти.

Инспектор с интересом рассматривал трубу.

– Один из наших людей почувствовал запах газа, – сказал он, – но двери и окна были тогда открыты, а свежая краска уже появилась в комнате. Судя по рассказу преступника, он начал работу уже накануне. Но что дальше, мистер Холмс?

– Потом произошло нечто весьма неожиданное для меня. Я пробирался на рассвете из окна чулана, как чья-то рука схватила меня за ворот и голос произнес:

– Слушай ты, мерзавец, что ты здесь делаешь?!

Когда я смог повернуть голову, то увидел перед собой дымчатые очки моего друга и соперника мистера Баркера. Это было забавное совпадение, и мы оба рассмеялись. Оказалось, что его пригласила семья доктора Рея Эрнста, чтобы произвести следствие, и он пришел к тому же заключению, как и я, что здесь ведут фальшивую игру. Он несколько дней уже наблюдал за домом и отметил доктора Ватсона как субъекта явно подозрительного. Он, конечно, не мог задержать Ватсона, но когда увидел, что из окна чулана лезет человек, выдержке его наступил предел. Я ему, само собой, рассказал, как обстоят дела, и мы продолжали работу вместе.

– Почему же вы пожелали работать с ним, а не с нами?

– Потому что я хотел проделать маленькую пробу, которая и привела к таким великолепным результатам. Боюсь, что вы бы не зашли так далеко.

Инспектор улыбнулся.

– Что ж, может быть, вы правы. Мне кажется, что вы говорили, мистер Холмс, что теперь отступаете и передаете все результаты нам.

– Конечно, у меня всегда такая привычка.

– Так благодарю вас от имени полиции. После ваших объяснений дело кажется ясным, и найти трупы теперь уже будет легко.

– Я покажу вам маленькую, но страшную улику, – сказал Холмс. – Я уверен, что сам Эмберлей не заметил ее. Вы достигнете желаемых результатов, инспектор, если все время будете ставить себя на место другого и представлять себе, что бы вы тогда делали. Для этого необходимо некоторое воображение, но зато результаты получаются хорошие. Теперь представим себе, что вы заперты в этой маленькой комнате, что вам осталось всего две минуты жить, но вы хотите расквитаться с врагом, который, вероятно, издевался над вами за дверью. Что бы вы стали, делать?

– Постарался бы оставить след, сообщить, что со мной произошло.

– Правильно. Вы бы захотели сообщить людям, как вы умерли. На бумаге писать не имело смысла. Это убийца увидел бы. Написанное на стене тоже могло бы остановить его внимание. Теперь вот взгляните! Как раз над плинтусом нацарапано карандашом: «Нас уби…» Вот и все.

– Какой же вы делаете из этого вывод?

– Это написано на высоте фута над полом. Несчастный лежал, умирая, на полу. Он потерял сознание прежде, чем успел дописать.

– Он писал: «Нас убили».

– Я так и прочел это. Если вы найдете на трупе химический карандаш…

– Мы будем искать, можете быть спокойны. Но ценные бумаги? Ясно, что никакого ограбления не было. Но у него ведь были эти бумаги. Мы проверяли.

– Будьте уверены, что он спрятал их в надежном месте. Когда все случившееся перешло бы в область истории, он неожиданно нашел бы эти бумаги, объявил, что виновные раскаялись и вернули похищенное или бросили бумаги где-нибудь по пути.

– Вы, действительно, разрешили все трудности, – сказал инспектор. – Но я не понимаю, почему он обратился к вам?

– Простое молодечество! – ответил Холмс – Он считал себя таким умным и так был уверен в себе, что воображал, что никто ничего не сможет ему сделать. Каждому соседу, заподозрившему его, он мог бы сказать: «Смотрите, какие шаги я предпринял. Я обратился не только к полиции, но даже к Шерлоку Холмсу».

Инспектор рассмеялся.

– Мы должны простить вам это «даже», мистер Холмс, – сказал он. – Я давно не запомню так мастерски проведенного дела.

Несколько дней спустя мой друг протянул мне номер еженедельного «Северо-Шеррейского наблюдателя». Среди ряда бросавшихся в глаза заголовков, начиная с «Ужасов Тихой пристани» и кончая «Блестящим полицейским следствием», шел столбец убористой печати, впервые дававшей последовательный отчет дела. Заключительный абзац типичен для всего отчета. Он гласил:

– Что ж, Мак-Киннан хороший парень, – с добродушной улыбкой сказал Холмс. – Вы можете сложить это в наш архив, Ватсон. Может настать день, когда будет рассказана правда об этом деле.