Если принять во внимание, что мистер Шерлок Холмс деятельно занимался практикой в течение двадцати трех лет, и что семнадцать из них мне было разрешено работать вместе с ним и вести запись его работ, станет ясно, что в моем распоряжении множество материалов. И задачей для меня было всегда не найти, а выбрать эти материалы. На полке – длинный ряд годичных отчетов, ящики – полны документов. Все это ценности для желающего не только изучать преступления, но и общественные скандалы. Что касается этих последних, я могу сказать, что авторы отчаянных писем, умоляющие о том, чтобы не касались чести их семьи или репутации прославленных родственников, могут быть совершенно спокойны. Холмс всегда отличался скромностью и чувством профессиональной чести. И теперь при выборе записок, ничье доверие не будет нарушено. Но я очень сильно порицаю недавно сделанные попытки уничтожить этот архив. Источник этой дерзости известен, и мистер Холмс уполномочил меня, в случае повторения таких попыток, обнародовать всю историю, касающуюся политического деятеля, маяка и дрессированного баклана. Один из читателей, во всяком случае, поймет меня…

Было бы нелепо предполагать, что каждый из представлявшихся случаев давал Холмсу возможность выказать его удивительный дар наблюдательности, который я старался выдвинуть в этих записках. Иногда ему требовалось много усилий, чтобы сорвать плод, иной раз плод сам падал к нему на колени. Но самые ужасные человеческие трагедии часто скрывались в таких делах, которые давали Холмсу меньше возможностей проявить свой талант. Один из таких случаев я и хочу теперь рассказать. Я только слегка изменил имена и названия местностей, но все факты верны.

Однажды в предобеденный час – это было в начале 1896 года – я получил от Холмса спешную записку, в которой он просил моего содействия. Когда я приехал к нему, я застал Холмса в переполненной табачным дымом комнате. Напротив него, на стуле, сидела пожилая добродушная женщина, тип энергичной хозяйки меблированных комнат.

– Это миссис Меррилау из Саус-Брикстона, – сказал мой друг, указывая на нее рукой. – Миссис Меррилау ничего не имеет против табаку, Ватсон, если вы пожелаете отдаться своим скверным привычкам. Она расскажет вам интересную историю, которая может повести к тому, что ваше присутствие окажется полезным.

– Все, что я могу…

– Вы поймете, миссис Меррилау, что если я приеду к миссис Рондер, я предпочту иметь свидетеля. Вы объясните ей это до нашего приезда.

– Вы очень добры, мистер Холмс, – сказала наша посетительница, – она так желает вас видеть, что вы могли бы привести с собой всю округу.

– Так мы приедем вскоре после обеда. Но давайте проверим имеющиеся у нас факты. Это поможет доктору Ватсону понять положение дел. Вы говорите, что миссис Рондер – ваша жилица в течение семи лет, и что вы за все это время только раз видели ее лицо?

– И как я жалею, что видела его! – воскликнула миссис Меррилау.

– Я понял из ваших слов, что оно было страшно изувечено.

– Да, мистер Холмс, вы едва ли сказали бы, что это лицо. Вот как оно выглядело… Наш молочник случайно увидал ее, когда она смотрела из верхнего окна. Он уронил свой бидон и разлил молоко по всему саду. Вот какое это лицо! Когда я увидела ее, – я неожиданно вошла к ней, – она сейчас же закрылась и сказала: «Теперь вы, наконец, понимаете, миссис Меррилау, почему я никогда не поднимаю вуали».

– Вам известно что-нибудь о ней?

– Ничего.

– Назвала ли она кого-нибудь, у кого вы могли бы справиться о ней?

– Нет, сэр, но она хорошо платила. Не спорила о цене и платила вперед. В наше время такая бедная женщина, как я, не может позволить себе упустить подобный случай.

– Она не говорила, почему именно выбрала ваш дом?

– Он стоит в стороне от дороги и уединеннее других. Кроме того, я беру только одиноких жильцов, и у меня нет своей семьи. Я думаю, что она пробовала селиться в других местах, и у меня оказалось удобнее всего. Она ищет уединения и готова платить за это.

– Вы говорите, что она никогда за все это время не показывала своего лица, и что вы только раз случайно увидали его? Да, это очень странная история, и я не удивляюсь, что вы хотите, чтобы ею занялись.

– Не я хочу, мистер Холмс. Я вполне довольна, пока получаю свои деньги. Я не могла бы найти более спокойной жилицы, с которой было бы так мало хлопот.

– Так что же привело вас ко мне?

– Ее здоровье, мистер Холмс. Она тает на глазах. И в мыслях у нее страшное. «Убийца! – кричит она, – убийца!» – А раз я слышала, как она кричала: «Жестокое животное! Чудовище! Зверь!» – Это было ночью, и крик раздавался по всему дому. Меня трясло от страха. Вот я и пошла к ней утром. «Миссис Рондер, – говорю я, – если что-нибудь смущает вашу душу, так ведь на это есть священник, – говорю я, – и полиция есть. Кто-нибудь из них да помог бы вам». – «Ради Бога, только не полицию! – говорит она. – А священники не могут изменить того, что было. И все же, – говорит она, – меня бы облегчило, если бы кто-нибудь узнал всю правду прежде, чем я умру». – «Что ж, – говорю я, – если вы хотите привести все в исправность, так есть еще этот сыщик, про которого мы читали…» А она так и схватилась за это. «Вот кого мне нужно, – говорит она, – как это я никогда не думала о нем? Привезите его сюда, миссис Меррилау, а если он не захочет ехать, скажите ему, что я жена Рондера, у которого был бродячий цирк. Скажите ему это и назовите: Аббас-Парва…» – Вот, она тут и написала: А-б-б-а-с – П-а-р-в-а… – «Это приведет его сюда, если он такой человек, каким я себе его представляю».

– Это меня, действительно, приведет, – сказал Холмс. – Отлично, миссис Меррилау. Я хотел бы перекинуться словечком с доктором Ватсоном. Это займет у нас время до завтрака. Часа в три вы можете ждать нас у себя в Брикстоне.

Не успела наша посетительница проковылять за дверь, – другого выражения нельзя употребить для способа передвижения миссис Меррилау, – как Шерлок Холмс с невероятной энергией набросился на лежавшую в углу груду книг с его записями. В продолжение нескольких минут было слышно только шуршание перелистываемых страниц. Потом он нашел то, что искал, и вскрикнул от удовольствия. Он был так взволнован, что не встал на ноги, а продолжал сидеть на полу, скрестив ноги, точно какой-то странный Будда. Кругом него и на коленях у него лежали огромные регистраторы.

– Этот случай смущал меня уже в те времена, Ватсон. Вот в доказательство мои заметки на полях. Сознаюсь, что я тогда не смог сделать никаких выводов. И все-таки я был убежден, что следователь ошибается. Вы ничего не вспоминаете о трагедии в Аббас-Парве?

– Ничего, Холмс.

– А вы, ведь, были тогда со мной. Но и мое впечатление было очень поверхностное. Не за что было зацепиться, и ни одна из сторон не попросила моих услуг. Может быть, вы бы захотели прочитать бумаги?

– А не могли бы вы сами ввести меня в это дело?

– Это очень легко. Вы наверно все вспомните, когда я начну рассказывать. Рондера, конечно, знали все. Он соперничал с Вомбвелем и Сангером, владельцами лучших в то время бродячих цирков. Но было известно, что он стал пить, и его дело быстро покатилось под уклон. Тогда-то и произошла трагедия. Труппа остановилась на ночь в Аббас-Парве, небольшой деревне в Беркшире. Они были на пути в Вимбльдон и просто раскинулись лагерем, не предполагая давать представления. Местечко было так мало, что расходы не окупились бы.

Среди зверей в цирке был великолепный североафриканский лев. Звали его «Королем Сахары», сам Рондер и его жена давали обыкновенно представления внутри клетки. Вот тут фотография, изображающая это представление. Вы здесь видите, что Рондер был огромный мужчина, напоминавший борова, а жена его была роскошной женщиной. На следствии было установлено, что по некоторым признакам льва можно было считать опасным, но, как обычно, привычка делает людей небрежными, и на опасность не обращают внимания.

Рондер и его жена обыкновенно кормили льва ночью. Иногда шел один из них, иногда оба, но они никогда не допускали никого другого, уверенные, что пока они сами кормят дикого зверя, он будет считать их благодетелями и не тронет их. В ту ночь, семь лет тому назад, они пошли вдвоем, и произошел ужасный случай, подробностей которого никогда не удалось узнать.

Кажется, около полуночи весь лагерь был поднят на ноги ревом животного и криками женщины. Артисты и служащие выбежали из палаток с фонарями, и при свете их представилось ужасное зрелище. Рондер лежал ярдах в десяти от клетки. Затылок его был продавлен, и на голове были глубокие следы когтей. Клетка была открыта, и у самой дверцы ее лежала на спине миссис Рондер. Над ней склонялся рычащий зверь. Он так растерзал ей лицо, что не думали, что она выживет. Некоторые из цирковых артистов во главе с силачом Леонардо и клоуном Григсом загнали зверя в клетку прутьями и заперли. Предполагали, что супруги хотели войти в клетку, но когда открылась дверь, зверь бросился на них. Во всем этом случае, интересно то, что когда женщину несли обратно в ее палатку, она кричала в бреду: «Трус, трус!» Она могла дать показания только шесть месяцев спустя, и следствие пришло к выводу, что смерть последовала от несчастного случая.

– Но что можно было допустить другое?

– Вы правы по-своему. Но все же было несколько обстоятельств, волновавших молодого Эдмундса, служившего в беркширской полиции. Это был смекалистый малый! Потом его послали в Аллахабад, в Индию. Он меня и познакомил с этим делом. Зашел как-то ко мне и выкурил за рассказом трубку-другую.

– Худощавый белокурый человек?

– Совершенно верно. Я так и знал, что сейчас же наведу вас на след.

– Что же смущало его?

– Да мы с ним оба были смущены. Чертовски трудно было восстановить все происшедшее. Взгляните на это с точки зрения льва. Его освобождают. Что же он делает? Несколькими прыжками приближается к Рондеру. Тот поворачивается, чтобы бежать, – следы когтей были у него на затылке, – но лев бросает его наземь. Затем, вместо того чтобы убежать, лев возвращается к женщине, стоящей у самой клетки, опрокидывает ее на землю и уродует ей лицо. Потом эти крики женщины наводят на мысль, что ее муж покинул ее в опасную минуту. Но что мог несчастный сделать, чтобы помочь ей? Вы видите, в чем здесь странность?

– Вполне!

– Потом еще одно. Я вспомнил эту подробность сейчас. Были показания, говорившие, что в то время, как лев ревел, а женщина кричала, закричал в ужасе и мужчина.

– Это был, конечно, Рондер?

– Но если его череп был размозжен, вряд ли можно было еще услышать его голос. Было, по крайней мере, двое свидетелей, говоривших, что крики мужчины смешивались с криками женщины.

– Я думаю, что в то время кричал уже весь лагерь. Что касается остальных пунктов, то я полагаю, что мог бы найти разгадку их.

– Я рад был бы услышать.

– Муж и жена были вместе в десяти ярдах от клетки, когда лев вырвался на волю. Мужчина повернулся, и лев свалил его наземь. Женщине пришло в голову прыгнуть в клетку и закрыть за собой дверцу. Это было ее единственным спасением. Она бросилась к клетке, и когда уже добежала до нее, зверь кинулся за ней и опрокинул ее наземь. Она была рассержена на мужа, что он раздразнил льва тем, что повернулся. Если бы они встретили опасность лицом к лицу, они могли бы усмирить льва. Вот что значат ее крики: «Трус!».

– Блестяще, Ватсон! Только одно пятнышко в вашем бриллианте.

– Что же это за пятнышко, Холмс?

– Как мог лев вырваться на волю, если они оба были в десяти ярдах от клетки?

– Нельзя ли допустить, что у них был какой-то враг, выпустивший льва на волю?

– Но почему лев злобно накинулся на них, когда он привык играть с ними и проделывать внутри клетки всякие штуки?

– Возможно, что тот же самый враг нарочно разозлил льва.

Холмс задумался и помолчал несколько минут.

– Ну, что ж, Ватсон… Про вашу теорию можно сказать, что она достаточно правдоподобна. У Рондера было много врагов. Эдмундс говорил мне, что в пьяном виде он был ужасен. Это был какой-то огромный бык, изрыгавший проклятия и бивший всякого, кто попадался ему на пути. Я думаю, что эти крики про чудовище, о которых говорила наша посетительница, были ночными воспоминаниями о дорогом умершем. И все же наши предположения неосновательны, пока у нас не будет всех фактов… На буфете есть холодная куропатка, Ватсон, и бутылка Монтраша. Обновим нашу энергию, прежде чем нам снова придется прибегнуть к ней.

Когда мы подъехали к дому миссис Меррилау, то нашли толстенькую леди в дверях ее скромного и уединенного жилища. Дверь была совершенно закупорена ее фигурой. Ясно, что главной ее заботой было не потерять хорошего жильца, и прежде, чем провести нас наверх, она стала умолять нас не делать ничего, что могло бы привести к такому нежеланному концу. Успокоив ее, мы последовали за ней по прямой лестнице, покрытой потертым ковром, и вошли в комнату таинственной жилицы.

Комната была небольшая, с затхлым воздухом. Очевидно, ее не проветривали, что и следовало ожидать ввиду того, что обитательница редко покидала ее. Эта женщина, когда-то державшая в клетке зверей, теперь сама, по какому-то странному возмездию судьбы, точно превратилась в зверя, запертого в клетке.

Она сидела в поломанном кресле в углу комнаты. Долгие годы бездействия испортили линии ее фигуры, но когда-то она должна была быть прекрасна. Еще и сейчас в ней оставалась привлекательность. Плотная черная вуаль закрывала ее лицо, но была срезана над самой верхней губой и открывала рот безукоризненной формы и нежный подбородок. Я видел, что это была когда-то замечательно красивая женщина. Голос ее также был очень благозвучен и приятен.

– Мое имя не чуждо вам, мистер Холмс, – сказала она. – Я думала, что оно приведет вас сюда.

– Это так, мадам, но я не знаю, почему вам известно, что я интересовался вашим делом?

– Я узнала это, когда выздоровела, и меня допрашивал мистер Эдмундс, сыщик графства. Боюсь, что я лгала ему. Может быть, было умнее говорить правду.

– Всегда умнее говорить правду. Но зачем вы ему лгали?

– Потому что от этого зависела судьба еще одного человека. Я знаю, что он был негодяем, но все-таки не могла взять на свою совесть погубить его. Мы были так близки, так близки!

– Разве это препятствие теперь удалено?

– Да, сэр. Человек, о котором я упоминала, умер.

– Так почему же вы теперь не расскажете полиции все, что вам известно!?

– Потому что тут нужно считаться еще с одним лицом. Это лицо – я. Я не могла бы вынести скандала и огласки, которые были бы вызваны следствием. Мне недолго осталось жить, но я хочу умереть спокойно. И все же мне хотелось найти здравомыслящего человека, которому я могла бы рассказать свою ужасную историю, чтобы после моей смерти все было бы разъяснено.

– Вы слишком любезны, мадам. Я в то же самое время и ответственное лицо. Я не обещаю вам, что, выслушав вас, не сочту своим долгом изложить это дело полиции.

– Я этого не думаю, мистер Холмс. Я слишком хорошо знаю ваш характер и методы. Ведь, я уже несколько лет слежу за вашей работой. Чтение – единственное удовольствие, оставленное мне судьбой, и я не пропускаю почти ничего из того, что делается на свете. Но, во всяком случае, я решила рассказать вам мою трагедию. Мне станет легче, когда я это сделаю.

– Мы с моим другом будем рады услышать ваш рассказ.

Женщина встала и вынула из ящика стола фотографическую карточку мужчины. Это, без сомнения, был профессиональный акробат, человек великолепно сложенный, снятый со скрещенными на выпуклой груди руками. Губы под пышными усами слегка улыбались. Это была самоуверенная улыбка человека, привыкшего к победам.

– Это Леонардо, – сказала она.

– Леонардо, мадам, который давал показания?

– Тот самый. А это… это мой муж.

Ужасное лицо. Получеловек, полусвинья или, вернее, человек-кабан, потому что зверский вид его был страшен. Можно было представить себе, как этот отвратительный рот рычал и плевался в исступлении, и понятным становилось, что эти маленькие злобные глаза с ненавистью смотрели на мир. Грубость, сварливость, жестокость – все было написано на этом лице с тяжелой нижней челюстью.

– Эти два портрета помогут вам, джентльмены, понять мою историю. Я была бедной цирковой девочкой, выросшей среди опилок арены и прыгавшей сквозь обруч, когда мне еще не исполнилось десяти лет. Когда я стала взрослой девушкой, этот человек полюбил меня, если его грубую чувственность можно было назвать любовью, и в несчастную минуту я стала его женой. С этого дня я очутилась в аду, а он был дьяволом, мучившим меня. Не было ни одного человека в нашем цирке, который не знал бы про его обращение со мной. Потом он покинул меня для других. И когда я жаловалась, он связывал меня и бил хлыстом. Все наши ненавидели его и жалели меня, но что могли они сделать? Все до одного боялись его. Он всегда был ужасен, а когда напивался, способен был убить любого. Его постоянно судили за драки и за жестокое обращение со зверями, но у него было много денег, и штрафы ничего не значили для него. Все лучшие люди уходили от нас, и цирк стал терять популярность. Поддерживали его только Леонардо и я вместе с маленьким Джимми Григсом – клоуном. Бедняге было мало причин для смеха, но он делал, что мог, чтобы наше предприятие не лопнуло.

Леонардо стал все больше и больше входить в мою жизнь. Вы видите, какой он был? Теперь я знаю, что за ничтожество скрывалось в этом великолепном теле, но, по сравнению с мужем, он казался ангелом. Он жалел меня и помогал мне, пока, наконец, наша близость не превратилась в любовь. Это была глубокая и страстная любовь, о какой я мечтала, но никогда не надеялась сама испытать. Мой муж подозревал нас, но я думаю, что он был не только драчуном, но и трусом, и Леонардо был единственный человек, которого он боялся. Он мстил мне по-своему, истязал меня больше прежнего. Однажды ночью мои крики привели Леонардо к дверям повозки, в которой мы с мужем жили. В эту ночь мы были близки к трагедии, и скоро и я, и любимый мною человек поняли, что она неизбежна. Мой муж не умел жить с людьми. Мы решили, что он должен умереть.

У Леонардо была умная изворотливая голова. План был придуман им. Я говорю это не для того, чтобы осудить его, потому что я сама готова была идти с ним нога в ногу по избранному пути. Но у меня никогда не хватило бы сообразительности придумать такой план. Мы сделали палку – Леонардо сделал ее, и к свинцовой ее головке он прикрепил пять длинных стальных ногтей с загнутыми концами, вытянутыми совершенно, как когти льва. Это орудие должно было нанести моему мужу смертельный удар, оставив доказательство, что это сделал лев, которого мы выпустили бы из клетки.

Ночь была очень темная, когда мы с мужем по обыкновению пошли кормить зверя. Мы несли с собой сырое мясо в цинковом ведре. Леонардо ждал нас за углом большой повозки, мимо которой мы должны были проходить, направляясь к клетке. Он почему-то пропустил момент, и мы прошли мимо него прежде, чем он успел нанести удар. Но он двинулся за нами на цыпочках, и я услышала удар, которым палка разбила череп моего мужа. Сердце мое затрепетало от радости при этом звуке. Я бросилась вперед и раскрыла дверцу большой львиной клетки.

И тут случилось ужасное. Вы, вероятно, слышали, как дикие звери быстро чуют человеческую кровь, и как она их возбуждает. Какой-то странный инстинкт мгновенно подсказал льву, что сейчас убили человека. Когда я отодвинула в сторону решетку, лев выскочил и в то же мгновение бросился на меня. Леонардо мог меня спасти – мог бы усмирить зверя, если бы кинулся на него со своей палкой. Но он вдруг потерял присутствие духа. Я услышала, как он в ужасе закричал, повернулся и убежал. В то же мгновение зубы льва впились в мое лицо. Его горячее тяжелое дыхание уже отравило меня, и я почти не сознавала боли. Ладонями рук старалась я оттолкнуть пышущие жаром, вымазанные кровью челюсти и звала на помощь. Я поняла, что лагерь заволновался, и смутно вспоминаю, как Леонардо, Григс и другие люди вытащили меня из лап зверя. Это были последние проблески сознания, мистер Холмс, за которыми следуют долгие мучительные месяцы. Когда я пришла в себя и взглянула в зеркало, я прокляла льва… О, как я проклинала его! Не за то, что он погубил мою красоту, а за то, что не погубил и мою жизнь. У меня было только одно желание, мистер Холмс, и на это у меня хватало денег. Я хотела скрыть свое бедное лицо так, чтобы его никто не видел, и жить там, где никто из знавших меня прежде не мог бы меня найти. Это все, что я могла еще сделать, и я так сделала. Несчастное раненое животное, заползшее в нору, чтобы умереть, – вот конец Эжени Рондер.

Некоторое время мы сидели молча после того, как несчастная женщина окончила свою историю. Потом Холмс погладил ее руку с выражением такой симпатии, какую он редко проявлял при мне.

– Бедняжка! – сказал он. – Бедняжка! Но что было дальше с этим Леонардо?

– Я никогда больше не видела его и не слышала о нем. Может быть, я была неправа, что так возмущалась им. Так же невероятно, чтобы он мог любить то, что осталось после льва, как и уродцев, которых мы возили напоказ. Но женщина не так легко забывает свою любовь. Он покинул меня под когтями льва, он бросил меня в несчастии, и все же я не могла заставить себя отправить его на каторгу. Мне было все равно, чтобы ни произошло со мной. Что могло быть ужаснее моей настоящей жизни? Но я стояла между Леонардо и его судьбой.

– И он умер?

– Он утонул в прошлом месяце, купаясь вблизи Маргейта. Я прочла в газетах о его смерти.

– А что же он сделал со своей палкой с пятью крючками? Эта самая странная и остроумная часть всей вашей истории.

– Не могу вам сказать, мистер Холмс. Вблизи лагеря была меловая яма, а в конце ее глубокий зеленый пруд. Может быть, на дне этого пруда…

– Хорошо-хорошо… Теперь это не имеет особого значения. Дело-то уже закрыто.

– Да, – сказала женщина, – теперь с этим делом покончено.

Мы встали, чтобы идти, но в голосе женщины было что-то, остановившее внимание Холмса. Он быстро обернулся к ней.

– Помните, мисс Рондер: жизнь, какой бы она ни была, прекрасна, – сказал он. – Это ваша судьба, от которой нельзя отречься.

– Кому она нужна, такая жизнь? Или, как вы говорите, судьба.

– Ну, как вам сказать? Пример терпения сам по себе – ценнейший урок для нашего нетерпеливого мира.

Ответ женщины был ужасен. Она подняла вуаль и выступила вперед к свету.

– Я хотела бы знать, перенесли бы вы это?! – сказала она.

Это было ужасно. Слова не могут описать то, что должно было бы быть лицом, когда лица нет. Грустно смотрели два живых и прекрасных карих глаза, и от этого еще страшнее казалось ужасное растерзанное нечто на месте некогда прекрасного лица. Холмс поднял руку с жестом протеста и сострадания, и мы оба вышли из комнаты.

Когда я два дня спустя пришел к своему другу, он с некоторой гордостью указал мне на маленький синий флакон, стоявший на камине. Я взял его в руки и увидел красную этикетку, какие обычно клеят на яды. Когда я открыл пробку, из флакона донесся приятный запах миндаля.

– Синильная кислота, – определил я.

– Верно. Я получил ее по почте вместе с запиской: «Я посылаю вам свой соблазн. Я последую вашему совету». Вот и все, что было в письме. Думаю, Ватсон, вы легко сможете угадать имя отправителя.