Пропавший футболист

Книга: Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Мы достаточно привыкли получать на Бейкер-стрит странные телеграммы. Я в особенности помню одну, полученную в мрачное февральское утро семь или восемь дет тому назад, поставившую Шерлока Холмса в тупик на добрые четверть часа.

Телеграмма была адресована ему и гласила:

«Прошу подождать меня. Страшное несчастье. Правое крыло без три четверти: необходим завтра. Овертон».

– Штемпель Странда, и отправлена в десять часов тридцать шесть минут, – сказал Холмс, несколько раз перечитывая телеграмму. – Мистер Овертон, посылая ее, был, очевидно, сильно возбужден, а потому непоследователен. Ну, да он сам будет здесь, пока я просмотрю «Таймс», и тогда мы все узнаем. Даже самая незначительная задача будет мне приятна в эти дни застоя.

Действительно, время было для нас очень тихое, и я научился побаиваться таких периодов бездействия, потому что по опыту знал, как опасно оставлять необыкновенно деятельный мозг моего товарища без материала для деятельности. В течение нескольких лет я постепенно избавлял Холмса от той мании к зелью, которая однажды угрожала нарушить его замечательную карьеру. Теперь я знал, что при обыкновенных условиях он больше не стремится к этому искусственному стимулу. Но мне было также известно и то, что враг не умер, а только спит, что сон у него чуткий, и что пробуждение его близко всякий раз, когда в периоды праздности аскетическое лицо Холмса, бывало, осунется, а его глубоко посаженные, непроницаемые глаза что-то замышляют. И вот я благословлял мистера Овертона, кто бы он ни был, так как его загадочное послание нарушило это опасное затишье, которое грозило моему другу большей гибелью, чем все штормы его бурной жизни.

Как мы и ожидали, вскоре вслед за телеграммой явился и пославший ее. Карточка Сервиля Овертона из Тринити-колледжа, Кембридж, известила о прибытии громадного молодого человека, шести пудов веса, с солидными костями и мускулами, который закрыл пролет двери своими широкими плечами и обращал то к одному из нас, то к другому свое красивое лицо, искаженное беспокойством.

– Мистер Шерлок Холмс?

Товарищ мой поклонился.

– Я ходил в Скотланд-Ярд, мистер Холмс. Я видел инспектора Стэнлея Гопкинса. Он посоветовал мне идти к вам. Он сказал, что мое дело больше подходит к вашей сфере деятельности, чем настоящей полиции.

– Пожалуйста, садитесь и расскажите, в чем дело?

– Это ужасно, мистер Холмс, положительно ужасно! Я удивляюсь, что волосы у меня не поседели. Годфрей Стаунтон… Вы, конечно, слышали о нем? Он стержень, на котором держится вся команда. Я бы скорее пожертвовал двумя другими, лишь бы иметь Годфрея на линии трех четвертей. Никто не может сравниться с ним ни в нападении, ни в отражении, ни в постепенном движении; затем у него голова, и он всех нас держит дружно вместе. Что мне делать? Вот что я вас спрашиваю, мистер Холмс. Есть у нас Мурхауз, первый резерв, но он тренирован на половинную дистанцию, он всегда пробивается прямо в середину, вместо того, чтобы держаться вне круга на линии прикосновения. Он, правда, очень хорош для удара на месте, но ведь у него нет рассудительности, и он не годен на короткое расстояние. Да что – Мартон и Джонсон – оксфордские игроки, и те лучше его. Стевенсон довольно быстрый, но он не мог сбить с двадцать пятой линии, а три четверти, который не может ни толкнуть, ни сбить, не достоин занять этого места. Нет, мистер Холмс, мы пропали, если вы не поможете мне найти Годфрея Стаунтона…

Мой друг выслушал с забавным удивлением эту длинную речь, которую молодой человек выпалил с необыкновенной силой и серьезностью, подчеркивая каждый пункт ударом загорелой руки по колену. Когда он замолчал, Холмс протянул руку и взял из своей коллекции книгу с литерой С. Впервые он напрасно рылся в этом руднике разнообразнейших сведений.

– Тут есть Артур Стаунтон, приобретающий известность молодой подделыватель, – сказал он. – Был еще Генри Стаунтон, которого я помог повесить, но Годфрей Стаунтон новое для меня имя.

Настала очередь нашему посетителю удивиться.

– Как, мистер Холмс?.. Я думал, что вы сведущий человек, – сказал он. – Значит, если вы никогда не слышали о Годфрее Стаунтоне, то полагаю, что вы не знаете и Сервиля Овертона?

Холмс добродушно покачал головой.

– Вот так штука! – воскликнул атлет. – Да ведь я был первым резервом Англии против Уэльса, в продолжение всего этого года я был капитаном команды университета. Но это ничего! Я не думал, чтобы в Англии могла быть хоть одна душа, которая бы не знала Годфрея Стаунтона, незаменимого игрока на три четверти, Кембридж, Блекхит и пять международных. Боже мой! Мистер Холмс, где вы жили?

Холмс рассмеялся над наивным удивлением молодого гиганта.

– Вы живете в ином мире, чем я, мистер Овертон, в более приятном и более здоровом. Моя деятельность пускает ветви во многие слои общества, но никогда, к счастью, она не касалась любительского спорта, что составляет лучшее и самое здоровое в Англии. Однако же ваш сегодняшний неожиданный визит показывает мне, что даже в этом мире свежего воздуха и честной игры есть для меня работа. Итак, дорогой сэр, прошу вас сесть и рассказать мне тихо и спокойно, что случилось, и чем я могу вам помочь.

Лицо молодого Овертона приняло удрученное выражение человека, более привыкшего пользоваться своими мускулами, чем мозгами. Но постепенно, с повторениями и неясностями, которые я могу исключить из его рассказа, он изложил нам свою странную историю.

– Вот как это было, мистер Холмс. Как я вам уже сказал, я капитан Рюгерской команды Кембриджского университета, а Годфрей Стаунтон – мой лучший игрок. Завтра мы играем с Оксфордом. Вчера мы все приехали и разместились в частной гостинице Бентлея. В десять часов я сделал обход и увидел, что все молодцы уже на насесте, потому что я верю в строгую тренировку и в достаточное количество сна для того, чтобы партия была хороша. Я поговорил немного с Годфреем. Он показался мне бледным и озабоченным. Я спросил его, что с ним. Он ответил, что все в порядке, что у него только чуть-чуть болит голова. Я пожелал ему спокойной ночи и ушел. Оказывается, что через полчаса, как говорил мне швейцар, какой-то грубый с виду человек с бородой пришел с запиской к Годфрею. Так как он еще не ложился, записку отнесли к нему в комнату. Годфрей прочел ее и упал на стул, точно его хватили обухом по голове. Швейцар так испугался, что хотел идти за мной, но Годфрей остановил его, выпил воды и собрался с духом. Затем он спустился вниз, сказал несколько слов человеку, ожидавшему в передней, и они вместе вышли. Швейцар видел, как они почти бежали по улице по направлению к Странду. Сегодня утром комната Годфрея была пуста, постель его не смята, и все вещи были в том порядке, в каком я видел их вчера вечером. Он в одно мгновение ушел с незнакомцем, и с тех пор мы ничего не слышали о нем. Я не думаю, чтобы он когда-нибудь вернулся. Годфрей был спортсменом до мозга костей, и он не прервал бы своей тренировки и не подвел бы своего капитана, если бы на то не было причины сильнее его. Нет, я чувствую, что он совсем ушел, и мы никогда больше не увидим его…

Шерлок Холмс выслушал с глубочайшим вниманием это необыкновенное повествование.

– Что вы предприняли? – спросил он.

– Я телеграфировал в Кембридж, чтобы узнать, не слышали ли там чего-нибудь о нем. Я получил ответ. Никто его не видел.

– А мог он вернуться в Кембридж?

– Да, есть ночной поезд, отходящий в четверть двенадцатого.

– Но, насколько вы могли удостовериться, он не поехал на нем?

– Нет, его не видели.

– Что вы затем сделали?

– Я телеграфировал лорду Маунт-Джемсу.

– Почему лорду Маунт-Джемсу?

– Годфрей сирота, а лорд Маунт-Джемс – его ближайший родственник, кажется, дядя.

– Да? Это бросает новый свет на дело. Лорд Маунт-Джемс один из богатейших людей в Англии.

– Так и я слышал от Годфрея.

– И ваш друг его близкий родственник?

– Да, он его наследник, а старику около восьмидесяти лет, и он болен подагрой. Говорят, что он может натирать билльярдный кий вместо мела своими суставами. Он ни разу в жизни не дал Годфрею ни одного шиллинга, потому что он сущий скряга. Но все равно его богатство по праву перейдет к нему.

– Получили вы ответ от лорда Маунт-Джемса?

– Нет.

– Какая причина могла заставить вашего друга отправиться к лорду Маунт-Джемсу?

– Что-то его заботило вчера вечером, и если это касалось денег, то возможно, что он обратился к своему ближайшему родственнику, у которого их так много. Хотя по всему, что я слышал, вряд ли ему удалось бы получить что-нибудь от него. Годфрей недолюбливал старика. Он бы не обратился к нему, если бы не крайность.

– Ну, мы скоро определим это. Если ваш друг пошел к своему родственнику, лорду Маунт-Джемсу, то как вы объясните посещение этого грубого с виду человека в такой поздний час и волнение, которое произвел его приход?

Сервиль Овертон сжал голову руками.

– Я ничем не могу объяснить этого, – сказал он.

– Ладно-ладно, у меня сегодня свободный день, и я буду рад заняться этим делом, – сказал Холмс. – Я настоятельно прошу вас сделать все ваши приготовления для матча, не упоминая об этом молодом человеке. Должно быть, как вы говорите, дело чрезвычайной важности заставило его так поступить. Пойдемте вместе в гостиницу и посмотрим, не в состоянии ли будет швейцар бросить новый свет на дело.

Шерлок Холмс был мастер в искусстве ободрить смиренного свидетеля, и очень скоро в уединении покинутой комнаты Годфрея Стаунтона он извлек из швейцара все, что тот мог сообщить. Ночной посетитель был не господин и не рабочий. Он просто был, как описал его швейцар, чем-то средним: человек лет пятидесяти, с седой бородой и бледным лицом, скромно одетый. Он сам казался взволнованным. Швейцар заметил, что у него дрожала рука, когда он протянул записку. Годфрей Стаунтон смял записку и сунул ее в карман. Он не пожал руки человеку в передней. Они обменялись несколькими фразами, из которых швейцар уловил одно только слово «время». Затем они поспешно вышли. Было ровно половина одиннадцатого на часах в передней.

– Посмотрим, – сказал Холмс, садясь на постель Стаунтона. – Вы дневной швейцар, не так ли?

– Да, сэр, я сменяюсь в одиннадцать часов.

– Ночной швейцар ничего не видел?

– Нет, сэр, одна компания вернулась поздно из театра. Никто больше не приходил.

– Вы дежурили вчера целый день?

– Да, сэр.

– Относили ли вы какие-нибудь послания мистеру Стаунтону?

– Да, сэр, одну телеграмму.

– А! Это интересно. В котором часу?

– Около шести.

– Где находился мистер Стаунтон, когда он ее получил?

– Здесь, в своей комнате.

– Видели вы, как он ее читал?

– Да, сэр, я дожидался, не будет ли ответа.

– Ну и что же?

– Он написал ответ.

– Вы отнесли этот ответ?

– Нет, он сам его отнес.

– Но писал он в вашем присутствии?

– Да, сэр. Я стоял у дверей, а он сидел у этого стола, повернувшись ко мне спиной. Когда он написал телеграмму, то сказал: «Можете идти, швейцар, я сам отправлю ее».

– Чем он писал ее?

– Пером, сэр.

– На одном из этих телеграфных бланков?

– Да, сэр, на верхнем.

Холмс встал. Взяв бланки, он поднес их к окну и тщательно осмотрел верхний из них.

– Как жаль, что он не написал телеграмму карандашом, – сказал он, с досадой бросая бланки на стол. – Вы, без сомнения, часто замечали, Ватсон, что след от карандаша проходит насквозь. Этот факт расторг немало счастливых браков. Но здесь я не вижу никаких следов. Однако же я рад заметить, что он писал мягким тупым пером, и не сомневаюсь, что мы найдем какой-нибудь отпечаток на этом промокательном прессе. Ага! Вот и он.

Холмс оторвал полоску промокательной бумаги и показал нам какие-то иероглифы. Сервиль Овертон был очень взволнован.

– Поднесите к зеркалу! – воскликнул он.

– В этом нет надобности, – возразил Холмс. – Бумага тонкая, и на обратной стороне мы прочтем послание. Вот оно.

Холмс повернул полоску, и мы прочитали: «Не покидайте нас, Бога ради».

– Это конец телеграммы, которую Годфрей Стаунтон отправил за несколько часов до своего исчезновения. Недостает, по меньшей мере, шести слов, но то, что осталось: «Не покидайте нас, Бога ради», доказывает, что молодой человек видел приближение страшной опасности, от которой кто-то мог его спасти. «Нас», заметьте! Тут замешана еще одна личность. Кто бы мог это быть, как не бледнолицый бородатый мужчина, который сам, казалось, был в таком нервном состоянии? Какая же может существовать связь между Годфреем Стаунтоном и бородатым мужчиной? И что это за третий источник, из которого оба ожидали помощи в надвигавшейся опасности? Наше расследование уже свелось к этим вопросам.

– Нам остается только узнать, кому была адресована телеграмма, – вставил я.

– Именно, милый Ватсон. Ваша мысль, хоть и глубокая, пришла уже мне в голову. Но вы, вероятно, знаете, что если пойдете на почту и попросите показать вам копию телеграммы, посланной не вами, то встретите со стороны чиновников нежелание оказать вам эту любезность. В этих делах так много канцелярского формализма! Однако же я не сомневаюсь, что с известной тонкостью и деликатностью мы достигнем цели. А пока я бы хотел в вашем присутствии, мистер Овертон, просмотреть эти бумаги, оставленные на столе.

Тут было несколько писем, счетов и записных книжек, которые Холмс перелистывал нервными пальцами и рассматривал острыми проницательными глазами.

– Ничего тут нет, – сказал он, наконец. – Кстати, полагаю, ваш друг был здоров? Ничего с ним не было неладного?

– Здоров как бык.

– Видели ли вы его когда-нибудь больным?

– Ни одного дня. Однажды он слег от полученного удара и один раз вывихнул себе коленную чашечку, но это были пустяки.

– Может быть, он в действительности не был так крепок здоровьем, как вы полагаете. Я склонен думать, что он страдает каким-нибудь недугом, который скрывает от вас. С вашего разрешения я положу себе в карман парочку этих бумаг, на всякий случай, может, они пригодятся в нашем будущем расследовании.

– Постойте! Постойте! – воскликнул сварливый голос, и мы увидели на пороге какого-то странного маленького старичка, размахивающего руками.

Он был одет в порыжелый черный сюртук, с развязанным белым галстуком, а на голове у него был цилиндр с широкими полями. Он производил впечатление пастора захолустной деревни или факельщика. Однако же, невзирая на потрепанный и даже смешной вид, обладал голосом столь повелительным и манерами столь энергичными, что приковывал к себе внимание.

– Кто вы такой, сэр, и по какому праву трогаете вы бумаги этого джентльмена? – спросил он.

– Я частный сыщик и пытаюсь выяснить его исчезновение.

– А, неужели? А кто призвал вас?

– Этого господина, друга мистера Стаунтона, послали ко мне из Скотланд-Ярда.

– А вы кто такой, сэр?

– Сервиль Овертон.

– Так это вы прислали мне телеграмму. Я лорд Маунт-Джемс. Я явился, как только довез меня сюда бейсватерский омнибус. Так вы, значит, пригласили сыщика?

– Да, сэр.

– И вы готовы покрыть издержки?

– Я не сомневаюсь, сэр, в том, что мой друг Годфрей, когда мы его найдем, будет готов это сделать.

– А если он никогда не будет найден, а? Ответьте-ка мне на это.

– В таком случае его родные, без сомнения…

– Ничего подобного не будет, сэр! – воскликнул старикашка. – Не ожидайте от меня ни копейки… Ни одной копейки!.. Понимаете вы это, господин сыщик? Я единственный родственник этого молодого человека, и я вам говорю, что не беру на себя ответственности. Если он имеет какие-нибудь надежды, то только потому, что я никогда не сорил деньгами и не намерен начинать это делать теперь. Что же касается бумаг, с которыми вы так свободно обращаетесь, то могу вам сказать, что в случае, если в них окажется что-нибудь ценное, вы должны будете дать строгий отчет.

– Очень хорошо, сэр, – сказал Шерлок Холмс. – А пока смею я вас спросить, не можете ли вы как-нибудь объяснить исчезновение молодого человека?

– Нет, сэр, не могу. Он достаточно взрослый, чтобы самому заботиться о себе. И если он настолько глуп, что заблудился, то я совершенно отказываюсь разыскивать его.

– Я вполне понимаю ваше положение, – сказал Холмс с лукавым блеском в глазах. – Но, может быть, вы не совсем понимаете меня. Оказывается, что Годфрей Стаунтон был беден. Если его похитили, то, конечно, не из-за того, что он лично мог иметь. Слава о вашем богатстве разнеслась далеко, лорд Маунт-Джемс, и весьма возможно, что шайка воров завладела вашим племянником с целью извлечь из него сведения о вашем доме, ваших привычках и о ваших сокровищах.

Лицо нашего нелюбезного старичка сделалось бело, как его галстук.

– Боже, сэр, какая мысль! Мне и в голову не приходила такая подлость! Какие есть на свете бесчеловечные мошенники! Но Годфрей – славный малый, твердый малый. Ничто не заставит его выдать своего дядю. Я сегодня же вечером перевезу в банк серебро. А пока, господин сыщик, не жалейте трудов! Прошу вас не оставить камня на камне, пока вы не вернете его. Что же касается денег, то вы всегда можете ожидать от меня пятерку, даже десятку…

Даже в спокойном состоянии духа благородный скряга не мог нам дать никаких полезных сведений, так как очень мало знал о частной жизни своего племянника. Единственным ключом, имевшимся у нас в руках, был обрывок телеграммы, и с копией его Холмс отправился разыскивать второе звено своей цепи. Мы отделались от лорда Маунт-Джемса, а Овертон отправился посоветоваться с другими членами своей команды насчет случившегося с ними несчастья.

Недалеко от отеля была телеграфная контора. Мы остановились у входа в нее.

– Стоит попробовать, Ватсон, – сказал Холмс. – С предписанием в руках мы, конечно, могли бы потребовать, чтобы нам дали на просмотр копии, но его у нас нет. Не думаю, чтобы служащие помнили лица в таком людном месте.

– Простите, что беспокою вас, – обратился он своим самым ласковым тоном к молодой женщине. – Должно быть, вкралась какая-нибудь ошибка в телеграмму, отправленную мною вчера. Я не получил ответа и очень боюсь, что я забыл подписать свою фамилию. Не можете ли вы мне дать справочку.

Молодая женщина повернулась к кипе копий.

– В котором часу отправили вы телеграмму? – спросила она.

– В начале седьмого.

– Кому она была адресована?

Холмс приложил палец к губам и посмотрел на меня.

– Телеграмма оканчивалась словами: «Бога ради», – шепнул он конфиденциально. – Я очень беспокоюсь, не получая ответа.

Молодая женщина отделила одну копию.

– Вот она. Тут нет подписи, – сказала она, разглаживая бумагу на прилавке.

– Этим, конечно, и объясняется то, что я не получил ответа! – воскликнул Холмс. – Боже мой, какой я глупый! Прощайте, мисс, очень вам благодарен за то, что вы успокоили меня.

Когда мы снова очутились на улице, Холмс хихикнул, потирая руки.

– Ну? – спросил я.

– Мы делаем успехи, милый Ватсон, мы делаем успехи. У меня было семь различных способов, как взглянуть на телеграмму, и я не мог ожидать, что удастся первый из них.

– И что вы выиграли?

– Точку отправления для нашего расследования. – Он подозвал кеб. – На Кинчекрасскую станцию! – крикнул он.

– Значит, мы отправляемся в путешествие?

– Да. Мне кажется, что нам нужно вместе съездить в Кембридж. Все данные указывают на это направление.

– Скажите мне, – спросил я, когда кеб загромыхал по дороге, – имеется ли у вас какое-нибудь подозрение относительно причины исчезновения? Кажется, не было у нас ни одного дела, в котором мотивы были бы так темны. Не думаете же вы, конечно, что его похитили с целью получить сведения о его богатом дяде?

– Признаюсь, милый Ватсон, что это не кажется мне вероятным объяснением. Однако же мне пришло в голову, что только оно одно могло заинтересовать эту крайне неприятную личность.

– Оно, несомненно, и заинтересовало ее. Но какие имеются у вас другие объяснения?

– Я мог бы назвать их несколько. Вы должны согласиться, что довольно интересен и многозначителен тот факт, что инцидент случился как раз накануне этого важного матча и коснулся именно того человека, присутствие которого оказывается существенно необходимым для успеха команды. Это может быть, бесспорно, только простым совпадением, но все-таки это интересно. Любительский спорт свободен от пари, но среди публики это практикуется, и возможно, что для кого-нибудь было выгодным захватить игрока, как мошенники скачек завладевают лошадью. Это одно объяснение. Другое, очень возможное, заключается в том, что молодой человек действительно наследник большого состояния, как ни малы его настоящие средства, и потому мог составиться заговор похищения его ради выкупа.

– Эти предположения не объясняют телеграммы.

– Совершенно верно, Ватсон. Телеграмма все-таки остается единственным основательным предметом, с которым нам приходится иметь дело, и нельзя допускать, чтобы наше внимание отвлекалось от нее. Мы едем теперь в Кембридж именно для того, чтобы пролить свет на нее. В настоящее время путь наших расследований темен, но будет удивительно, если к вечеру мы не осветим его и не сделаем значительного шага вперед.

Анекдоты

Не только в Великобритании, но и в России Шерлок Холмс и его друг доктор Ватсон стали мифическими народными героями. Это подтверждает и большое количество анекдотов, некоторые из которых приведены ниже.

* * *

– Слышали вы, Холмс, про кота Баскервилей?

– Нет.

– Это ужасный зверь, Холмс. В пять раз больше собаки, полосатый, с огромными когтями и клыками, невероятно прыгучий.

– Этот зверь называется тигр, Ватсон.

* * *

– Послушайте, Холмс, там кто-то кричит, просит о помощи. Может, выйдем и выясним, в чем дело?..

– Зачем, Ватсон? Узнаем все из утренних газет.

* * *

Однажды инспектор Лестрейд был в гостях у Шерлока Холмса и доктора Ватсона. В ходе разговора Ватсон спросил:

– Скажите, инспектор, какую фразу вам приходилось в жизни чаще всего произносить?

– Это требование: «Именем королевы, откройте!»

Тогда спросил Холмс:

– А какую самую запоминающуюся фразу вы произнесли только один, но незабываемый раз?

– Когда однажды на девонском пляже почтенная леди расстегнула купальник, – ответил Лестрейд, – я потребовал: «Именем королевы, закройте!»

* * *

Ватсон спрашивает у Холмса:

– Я понимаю, почему вор взял из сейфа деньги и драгоценности. Но зачем он забрал жену лорда?

– Элементарно, Ватсон! Чтобы лорд его не искал!

* * *

– Ватсон, дружище, вы приготовили большую клетку, как я вас просил?

– Приготовил. Но, Холмс, объясните мне, зачем нам эта клетка?

– Помилуйте, Ватсон, мы же джентльмены! Сэр Генри Баскервиль с нами расплатился?

– Расплатился!

– Значит, пора перевозить собаку на другое болото, к другому сэру.

* * *

Холмс пришел в гости к доктору Ватсону:

– Боже! Ватсон, вы изучаете химию?

– Нет, это туалетный столик моей жены!

* * *

Холмс, сидя с трубкой и читая газету:

– Ватсон, вы можете себе представить, что для изготовления кисточек ежегодно требуется две тысячи верблюдов.

– Это просто поразительно, Холмс. Чему только не научат животных в наши дни!

* * *

– Скажите, Холмс, почему в России на пасхальных яйцах пишут буквы «Х» и «В»?

– Элементарно: Холмс и Ватсон.

* * *

– Скажите, Холмс, почему в США так боятся русских?

– Элементарно, Ватсон. Русские разгромили Третий рейх, уничтожили СССР. Теперь всех волнует вопрос: кто следующий?

* * *

– Холмс, как вы угадали – какая партия победит на выборах в России?

– Опять издеваетесь, Ватсон.

Было уже темно, когда мы приехали в старый университетский город. Холмс нанял на станции кеб и приказал ехать к доктору Лесли Армстронгу. Через несколько минут мы остановились у большого дома на самой людной улице. Нас впустили, и после долгого ожидания мы были, наконец, приняты в кабинете доктора, который сидел за столом.

Тот факт, что мне было неизвестно имя Лесли Армстронга, доказывает, до какой степени я порвал со своей профессией. Теперь я знаю, что он не только считается главой медицинской школы университета, но что он вместе с тем мыслитель, пользующийся европейской известностью в нескольких отраслях науки. Но даже, не зная этого, достаточно было одного взгляда, чтобы его широкое массивное лицо, вдумчивые глаза под густыми бровями и гранитной твердости подбородок произвели сильное впечатление. Человек с глубоким характером, с живым умом, суровый аскет, сдержанный, странный – вот каким представился мне доктор Лесли Армстронг. Он держал в руке карточку моего друга и взглянул на нас не очень любезно.

– Я слышал ваше имя, мистер Шерлок Холмс, и мне известна ваша профессия, которую я никоим образом не могу одобрить.

– В этом, доктор, вы сходитесь во мнении со всеми преступниками Англии, – спокойно возразил мой друг.

– Поскольку ваши труды направлены на подавление преступлений, они должны встречать поддержку со стороны всякого разумного члена общества, хотя я не могу сомневаться в том, что официальная машина вполне достаточна для этой цели. Ваше призвание больше поддается критике там, где вы проникаете в тайны частных лиц, когда вы раскапываете наилучшие скрытые семейные дела, и когда отнимаете время у людей более занятых, чем вы. В настоящую минуту, например, я бы писал трактат, вместо того, чтобы разговаривать с вами.

– Не сомневаюсь, доктор, а все-таки разговор может оказаться более важным, чем трактат. Я могу вам, между прочим, сказать, что мы делаем как раз обратное тому, что вы очень справедливо осуждаете, и что мы стараемся предупредить оглашение частных дел, которое по необходимости должно иметь место, раз дело попадает в руки официальной полиции. Меня вы просто можете считать партизанским отрядом, идущим впереди регулярных сил страны. Я пришел спросить вас о мистере Годфрее Стаунтоне.

– Что вам нужно от него?

– Вы знакомы с ним, не правда ли?

– Он мой близкий друг.

– Вам известно, что он исчез?

– В самом деле?

Выражение сурового лица доктора нисколько не изменилось.

– Он вышел вчера вечером из гостиницы, в которой остановился, и с тех пор о нем нет никаких известий.

– Он, без сомнения, вернется.

– Завтра будет футбольный матч университета.

– Я не симпатизирую этим ребяческим играм. Судьба молодого человека сильно интересует меня, так как я его знаю и люблю. Футбольный матч меня не касается.

– Так я взываю к вашей симпатии к делу расследования исчезновения мистера Стаунтона. Знаете ли вы, где он находится?

– Конечно, нет.

– Вы не видели его со вчерашнего дня?

– Нет.

– Здоров ли был мистер Стаунтон?

– Абсолютно.

– Бывал ли он болен?

– Никогда.

Холмс быстро развернул бумагу перед глазами доктора.

– Так, может быть, вы объясните мне происхождение этого счета в тридцать гиней, уплаченных в прошлом месяце мистером Годфреем Стаунтоном доктору Лесли Армстронгу из Кембриджа? Я нашел его между бумагами на столе молодого человека.

Доктор покраснел от злости.

– Не вижу причины, почему я обязан давать вам объяснение, мистер Холмс.

Холмс вложил снова счет в свою записную книжку.

– Если вы предпочитаете публичное объяснение, то оно может рано или поздно иметь место, – сказал он. – Я уже сказал вам, что могу умолчать о том, что другие обязаны будут предать гласности, и, право, вы поступите разумнее, если доверитесь мне.

– Я ничего не знаю.

– Имели вы известия от мистера Стаунтона из Лондона?

– Конечно, нет.

– Ах! Опять эта почтовая контора! – вздохнул Холмс. – Крайне нужная телеграмма была послана вам вчера Годфреем Стаунтоном из Лондона в шесть часов пятнадцать минут вечера, телеграмма, имеющая несомненно связь с его исчезновением, а между тем, вы не получили ее. Это возмутительно! Я обязательно пойду в здешнюю контору и подам жалобу.

Доктор Лесли Армстронг выскочил из-за стола, и его темное лицо побагровело от бешенства.

– Я прошу вас выйти из моего дома, сэр, – сказал он. – Вы можете сказать нанявшему вас лорду Маунт-Джемсу, что я не желаю иметь никакого дела ни с ним, ни с его агентами. Нет, сэр, ни слова больше! – он яростно позвонил. – Джон, покажите этим господам дверь.

Торжественный дворецкий строго указал нам на дверь, и мы очутились на улице. Холмс расхохотался.

– Доктор Лесли Армстронг – человек, без сомнения, энергичный и с характером, – сказал он. – Я не видывал человека, который, если бы он обратил свои таланты в известную сторону, мог бы удачнее заполнить пустое место, оставленное знаменитым Мориарти. А теперь, мой бедный Ватсон, мы выброшены одинокими на улицу этого негостеприимного города, который мы не можем покинуть, не оставив своего дела. Эта маленькая гостиница напротив дома Армстронга замечательно подходит для нас. Пока вы наймете комнату, выходящую на улицу, и купите все необходимое для ночи, я успею собрать кое-какие сведения.

Однако на собирание этих сведений понадобилось больше времени, чем полагал Холмс, так как он вернулся в гостиницу только в девять часов. Он был бледен и удручен, покрыт пылью и истощен усталостью и голодом. На столе был приготовлен холодный ужин, и когда Холмс поел и закурил трубку, то был готов смотреть на дело с полу комической и вполне философской точки зрения, столь свойственной ему в тех случаях, когда дела шли вкривь и вкось. Перед подъездом докторского дома стояла освещенная газовым фонарем карета, запряженная парой серых лошадей.

– Ее не было в течение трех часов, – сказал Холмс, – она выехала в половине седьмого и вот теперь только вернулась. Это дает по расчетам путь в десять-двенадцать миль, и доктор совершает его ежедневно, а иногда и два раза в день.

– Вещь очень обыкновенная для практикующего врача.

– В том-то и дело, что Армстронг, в сущности, не практикующий врач. Он профессор и консультант, и не дорожит практикой, которая отвлекает его от научных работ. Почему же он совершает эти длинные путешествия, которые должны чрезвычайно утомлять его? И кого он посещает?

– Его кучер…

– Милый Ватсон, можете ли вы сомневаться в том, что я, прежде всего, обратился к нему? Не знаю, благодаря ли собственной своей извращенности, или побуждению со стороны своего хозяина, но он имел жестокость спустить на меня собаку. Ни человеку, ни собаке не понравилась моя палка, и дело не удалось. После этого отношения сделались натянутыми, и не могло быть и речи о дальнейших расспросах. Все, что мне известно, я узнал от дружественно расположенного местного жителя во дворе нашей гостиницы. Он рассказал мне о привычках доктора и его ежедневных поездках.

– Разве вы не могли последовать за каретой?

– Превосходно, Ватсон! Вы сегодня гениальны! Эта мысль пришла мне в голову. Вы, может быть, заметили, что рядом с нашей гостиницей есть магазин велосипедов. Я бросился в него, взял напрокат велосипед, и мне удалось выехать, пока карета еще не скрылась из виду. Я быстро догнал ее и, держась на почтительном расстоянии, ориентировался по ее фонарям, пока мы не выехали из города. Мы прекрасно совершали свой путь по проселочной дороге, как вдруг случился досадный инцидент. Карета остановилась, доктор вышел из нее, быстро вернулся к тому месту, где и я тоже остановился, и сказал мне саркастическим тоном, что он боится за узость дороги, но надеется, что его карета не помешает проехать моему велосипеду. Ничто не могло быть восхитительнее его манер при этом. Я тотчас опередил карету и, держась большой дороги, проехал несколько миль, а затем остановился в удобном месте, чтобы посмотреть, не проедет ли мимо карета. Но ее и след простыл. Для меня стало ясно, что она свернула на одну из многих боковых дорог, которые я заметил. Я вернулся, но опять-таки не увидел никакого следа кареты, а теперь, как вы видите, она вернулась после меня. Я, конечно, вначале не имел особенной причины видеть связь между этими поездками с исчезновением Годфрея Стаунтона. Я только склонен был расследовать их на том общем основании, что все, касающееся доктора Армстронга, в настоящее время нам интересно. Но теперь, когда я вижу, что он так зорко следил за тем, чтобы его не преследовали во время этих поездок, дело кажется мне более важным, и я не успокоюсь, пока не выясню его.

– Мы можем выследить его завтра.

– Можем ли? Это не так легко, как вы думаете. Вы не знакомы с окрестностями Кембриджа? Местность не способствует тому, чтобы скрываться. Все пространство, по которому я проехал сегодня вечером, так же плоско и голо, как моя ладонь, и человек, за которым мы следим, не дурак, как он это ясно доказал сегодня. Я телеграфировал Овертону, чтобы он извещал нас по адресу этой гостиницы обо всем, что может произойти нового в Лондоне, а пока мы можем только сосредоточить свое внимание на докторе Армстронге, имя которого любезная молодая телеграфистка дозволила мне прочитать на копии срочной депеши Стаунтона. Он знает, где молодой человек находится, – в этом я готов поклясться. А если он знает, то наша будет вина, если и мы этого не узнаем. Надо признаться, что теперь он превзошел нас. А, как вам хорошо известно, Ватсон, не в моих привычках бросать игру в таком положении.

Однако и на следующий день мы были не ближе к разгадке тайны. После завтрака подали записку, которую Холмс с улыбкой протянул мне. Она гласила:

«Сэр, уверяю вас, что вы теряете время, преследуя меня. В задке моей кареты есть окно, как вы могли заметить вчера, и если вы желаете совершить прогулку в двадцать миль только для того, чтобы вернуться на то место, с которого выехали, то вам стоит последовать за мной. А пока могу вам сообщить, что никакое шпионство за мной не может никоим образом помочь мистеру Годфрею Стаунтону, и я убежден в том, что лучшая услуга, какую вы можете оказать этому джентльмену, заключается в том, чтобы вернуться в Лондон и доложить нанявшему вас, что вы не в состоянии напасть на его след. В Кембридже вы, несомненно, даром потратите время.

Преданный вам Лесли Армстронг».

– Доктор – откровенный, честный противник, – сказал Холмс. – Он возбуждает мое любопытство, и я положительно должен, прежде чем расстаться с ним, узнать о нем больше.

– Карета подана к подъезду, – сказал я. – Вот он садится в нее. Я видел, как он, садясь, взглянул на наше окно. Не попытать ли мне счастья на велосипеде?

– Нет-нет, милый Ватсон! При всем моем уважении к вашей природной сообразительности, я не думаю, чтобы вы могли состязаться с почтенным доктором. Мне кажется, что я могу достигнуть нашей цели своим собственным, независимым расследованием. Боюсь, что мне придется вас покинуть, так как появление двух любопытных незнакомцев в сонной провинциальной стороне возбудит больше толков, чем мне это желательно. Вы, без сомнения, найдете, что посмотреть и чем развлечься в этом почтенном городе, и я надеюсь сделать вам до вечера более благоприятный доклад.

Однако же и на этот раз моему другу пришлось разочароваться. Он вернулся к ночи усталый и расстроенный бесплодными поисками.

– Печальный вышел день, Ватсон. Узнав общее направление поездок доктора, я потратил время на осмотр всех сел, расположенных на этой стороне Кембриджа, и на сравнение сведений, полученных от кабатчиков и прочих местных агентов по собиранию новостей. Я был в Честертоне, в Гистоне, в Ватербиче и в Окингтоне, и все мои расследования ни к чему не привели. Ежедневное появление кареты, запряженной парой серых лошадей, вряд ли могло остаться незамеченным в этих сонных ямах. Доктор опять выиграл. Нет ли мне телеграммы?

– Есть, я распечатал ее. Вот она: «Спросите Помпея Джерели Диксона, Тринити-колледж». Я не понимаю ее.

– О, она достаточно ясна. Это от нашего друга Овертона, и она служит ответом на заданный мною вопрос. Я сейчас пошлю записку мистеру Джерели Диксону, и тогда я не сомневаюсь, что нам улыбнется счастье. Кстати, нет ли чего о матче?

– Есть. В местной вечерней газете помещен прекрасный отчет о нем. Выиграл Оксфорд. Описание оканчивается так: «Поражение Голубых должно быть всецело приписано печальному отсутствию международного чемпиона Годфрея Стаунтона, которое чувствовалось во всех перипетиях игры. Недостаток соображения на линии трех четвертей и слабость как в нападении, так и в отражении, более чем нейтрализовали усилия опытной и усердно работавшей команды».

– Итак, предсказания нашего приятеля Овертона оправдались, – сказал Холмс. – Лично я согласен с доктором Армстронгом, и спорт не входит в сферу моих интересов. Сегодня ляжем пораньше, Ватсон, потому что я предвижу назавтра день, полный событий.

На следующее утро, взглянув на Холмса, я ужаснулся, так как он сидел перед камином, держа в руках свой маленький шприц для подкожных инъекций. Этот инструмент связывался в моем уме с единственной слабостью моего друга, и я боялся худшего, когда увидел его с этим инструментом в руках. Он рассмеялся при виде моего отчаяния и положил шприц на стол.

– Нет-нет, дорогой друг, не волнуйтесь. На этот раз шприц не будет орудием зла, а скорее послужит ключом, который откроет нам тайну. На этот шприц я возлагаю все свои надежды. Я только что вернулся с разведывательной экспедиции, и все благоприятно. Позавтракайте хорошенько, Ватсон, потому что сегодня я намерен напасть на след Армстронга, а раз я нападу на него, то не остановлюсь ни для отдыха, ни для еды, пока не доберусь до его норы.

– В таком случае, – сказал я, – лучше нам взять с собой завтрак, потому что он сегодня рано выезжает. Карета уже подана.

– Ничего. Пусть едет. Умен он будет, если проедет так, чтобы я не выследил его. Когда кончите, спуститесь со мною, и я познакомлю вас с сыщиком, который отменный специалист в предстоящем нам деле.

Когда мы спустились, я последовал за Холмсом во двор, где он открыл дверь сарайчика и вывел коротконогую, вислоухую, пегую собаку, нечто вроде коротконогой гончей.

– Позвольте вам представить Помпея, – сказал он. – Помпей – гордость местных охотников. Она не очень быстрая, но надежная собака, когда попадет на след. Ну, Помпей, ты, может быть, и не скороход, а все-таки ходишь, вероятно, слишком быстро для двух средних лет джентльменов из Лондона, поэтому я позволяю себе вольность прицепить этот ремень к твоему ошейнику. Ну, мальчик, вперед, и покажи свое искусство.

Холмс подвел собаку к подъезду дома доктора. Она понюхала, затем с резким визгом бросилась по улице, натягивая ремень в своем стремлении идти быстрее. Через полчаса мы были за городом и шли по проселочной дороге.

– Что вы сделали, Холмс? – спросил я.

– Пустил в ход избитую, почтенную, но подчас полезную выдумку. Я сегодня утром пробрался во двор к доктору и выпустил на заднее колесо полный шприц анисового масла. Гончая собака пойдет по следу анисового масла до бесконечности, и нашему приятелю Армстронгу придется ехать по воде, чтобы сбить Помпея со следа…

Вдруг собака повернула на заросшую травой тропинку. Через полмили тропинка выходила на другую широкую дорогу, и след поворачивал круто направо по направлению к городу, который мы только что покинули. Дорога шла на юг от города в противоположном направлении от того, по которому мы вышли.

– О, хитрый плут!.. Значит, этот объезд доктор сделал исключительно ради нас. Неудивительно после этого, что все мои расследования в тех селах ни к чему не привели. Доктор пошел, конечно, ва-банк, и хотелось бы мне знать причину такого сложного обмана. Это село, направо от нас, должно быть, Термпингтон. А, черт возьми, вот и карета выезжает из-за угла. Живо, Ватсон, живо, не то мы пропали!

Холмс перескочил через калитку в поле, таща за собою упиравшегося Помпея. Едва мы успели скрыться за изгородью, как карета загромыхала мимо нас. Я успел бросить взгляд на доктора Армстронга, сидевшего с согнутыми плечами, с головою, опущенной на руки, в позе истинного отчаяния. По серьезному лицу своего товарища я убедился, что и он видел доктора.

– Боюсь, что наши розыски будут иметь мрачное окончание. Но мы скоро узнаем. Пойдем, Помпей! А, это коттедж в поле!

Не могло быть сомнения в том, что мы достигли цели своего путешествия. Помпей бегал кругом и визжал у ворот, у которых все еще были видны следы колес кареты. Тропинка вела к уединенному коттеджу. Холмс привязал собаку к изгороди, и мы быстро двинулись по тропинке. Друг мой постучался в маленькую деревянную дверь и снова постучался, не получая ответа. А между тем, коттедж не был пуст, так как до нашего слуха донеслись тихие звуки – какой-то гул горя и отчаяния, невыразимо печальный. Холмс был в нерешительности и оглянулся на дорогу, по которой мы только что пришли. По ней ехала карета, и нельзя было не узнать серых лошадей.

– Боже мой! Доктор возвращается! – воскликнул Холмс. – Это решает дело. Мы обязаны узнать до его появления, что все это значит.

Он открыл дверь, и мы вошли в переднюю. Звуки донеслись до нас яснее и превратились в долгий глубокий вопль отчаяния. Он раздавался наверху. Холмс бросился по лестнице, и я последовал за ним. Он толкнул полуоткрытую дверь, и мы оба остановились как вкопанные, потрясенные представившимся нам зрелищем.

Женщина, молодая и прекрасная, лежала мертвая на постели. Ее спокойное бледное лицо с тусклыми широко открытыми глазами, обрамленное золотистыми волосами, было обращено вверх. У ног ее, не то сидя, не то стоя на коленях, молодой человек погрузил лицо в покрывало постели, и фигура его сотрясалась от рыданий. Он так ушел в свое ужасное горе, что не поднимал головы, пока Холмс не дотронулся до его плеча.

– Вы мистер Годфрей Стаунтон?

– Да-да… Но вы опоздали. Она умерла.

Молодой человек был так ошеломлен, что не мог понять, что мы не доктора, присланные к нему на помощь. Холмс пытался произнести несколько слов утешения и объяснить, какую тревогу произвело среди его друзей его внезапное исчезновение, как на лестнице послышались шаги, и в дверях показалось тяжелое, суровое, вопрошающее лицо доктора Армстронга.

– Итак, господа, вы достигли своей цели, и, конечно, выбрали особенно подходящий момент для своей навязчивости. Я не стану кричать перед лицом смерти, но могу вас уверить, что будь я помоложе, ваше чудовищное поведение не осталось бы безнаказанным.

– Извините меня, доктор Армстронг, – произнес с достоинством мой друг, – но, кажется, между нами возникло маленькое недоразумение. Если бы вы спустились вниз, мы смогли бы объяснить друг другу это печальное дело.

Минуту спустя мрачный доктор и мы сидели в гостиной.

– Ну-с? – произнес он.

– Во-первых, я бы желал, чтобы вы поняли, что я не имею никакого отношения к лорду Маунту-Джемсу, и что моя симпатия в этом деле не на стороне этого вельможи. Когда пропадает человек, моя обязанность установить, где он, а раз я этого достиг, то тут кончаются мои обязанности. И если нет налицо никакого преступления, то я более забочусь о том, чтобы затушить скандал, чем огласить его. Если, как я полагаю, в этом деле не нарушен закон, то вы вполне можете положиться на мою скромность и на содействие, чтобы факты не попали в газеты.

Доктор Армстронг сделал быстрый шаг вперед и пожал Холмсу руку.

– Вы добрый малый, – сказал он. – Я неправильно судил о вас. Благодарю небо, что я вернулся, раскаявшись в том, что оставил бедного Стаунтона одного в таком состоянии, и таким образом познакомился с вами. Так как вы многое знаете, то положение легко объяснить. Год тому назад Годфрей Стаунтон жил некоторое время в Лондоне, и там страстно привязался к дочери своей хозяйки, на которой и женился. Она была так же добра, как хороша собой, и так же умна, как добра. Ни один мужчина не мог бы устыдиться такой жены. Но Годфрей – наследник этого сварливого вельможи, и, конечно, если бы последний узнал о его браке, то лишил бы его наследства. Я хорошо знаю юношу и люблю за многие его прекрасные качества. Я сделал все, что было в моих силах, чтобы уладить дело. Мы всячески старались скрыть брак от всех, потому что, если только пустить слух, то он быстро распространится. Благодаря этому уединенному коттеджу и своей сдержанности, Годфрею удалось сохранить свою тайну. Ее знали только я и превосходная служанка, которая в настоящую минуту пошла в Термпингтон за помощью. Но бедного юношу постиг страшный удар в образе смертельной болезни его жены. Это была чахотка в злокачественной форме. Бедный мальчик с ума сходил от горя, а между тем он должен был ехать в Лондон на этот матч, потому что не мог отделаться от него без объяснений, которые могли бы открыть его тайну. Я пытался подбодрить его телеграммой, и он ответил мне, умоляя меня сделать все, что в моих силах. Это и была та телеграмма, которую вам каким-то образом удалось увидеть. Я не сообщал ему, как велика была опасность, потому что знал, что он не принесет здесь пользы, но написал правду отцу ее, а он очень нерассудительно передал ее Годфрею. Результатом было то, что он приехал прямо сюда в состоянии, близком к сумасшествию, и оставался в таком положении на коленях у ее ног, пока сегодня утром смерть не прекратила ее страданий. Вот и все, мистер Холмс, и я уверен в том, что могу рассчитывать на вашу скромность и скромность вашего друга.

Холмс схватил руку доктора и горячо пожал ее.

– Пойдемте, Ватсон, – сказал он, и мы вышли из этого дома скорби на дорогу, освещенную бледным светом зимнего дня.

Назад: Золотое пенсне

Дальше: Красный шнурок