Мне никогда не приходилось слышать за все время моего продолжительного близкого знакомства с Шерлоком Холмсом, чтобы он упомянул о своих родных. Он редко говорил и о своей молодости. Эта сдержанность с его стороны увеличивала до такой степени сверхъестественное впечатление, которое он производил на меня, что иногда я начинал смотреть на него, как на феномен в своем роде, как на ум без сердца, как на существо, настолько же лишенное всякого человеческого чувства симпатии, любви, насколько выдающееся по уму. Его равнодушие к женщинам и нелюбовь к новым знакомствам составляли типичную особенность его спокойного характера, не более, однако, чем его полное молчание относительно своих родных. Я пришел к убеждению, что он сирота, у которого умерли все родственники, как вдруг в одно прекрасное утро он, к полному моему изумлению, заговорил со мной о своем брате.

Это было летом после вечернего чая, во время отрывочного бессвязного разговора, в котором мы от клубов и причин изменения наклона эклиптики перешли, наконец, к вопросу об атавизме и наследственных способностях. Предметом нашего спора был вопрос о том, насколько каждая способность известной личности наследуется от предков и насколько зависит от воспитания в раннем возрасте.

– Что касается вас лично, – сказал я, – из всего того, что вы рассказали мне, очевидно, что вашим даром наблюдательности и замечательной способностью к быстрым выводам вы обязаны только своей систематической подготовке.

– До некоторой степени да, – задумчиво ответил Холмс. – Мои предки были помещики, которые, как мне кажется, вели образ жизни, свойственный их сословию. Но, тем не менее, эти способности у меня в крови. Может быть, я унаследовал их от бабушки, сестры французского художника Верне. Художественные задатки выливаются иногда в самые странные формы.

– Но почему вы знаете, что ваши способности вами унаследованы?

– Потому что мой брат Майкрофт одарен ими в еще большей степени, чем я.

Это было совершенной новостью для меня. Если в Англии существует еще один человек, одаренный такими необыкновенными способностями, то почему о нем не знает ни полиция, ни публика? Я задал этот вопрос моему приятелю, намекнув при этом, что он только из скромности признает брата выше себя. Холмс засмеялся.

– Дорогой Ватсон, я не разделяю мнения тех, кто считает скромность добродетелью, – сказал он. – Для логического ума все вещи должны быть такими, каковы они на самом деле, а ценить себя ниже того, что стоишь, такое же отклонение от истины, как и преувеличивать свои достоинства. Поэтому, если я говорю, что Майкрофт одарен наблюдательной способностью в большей степени, чем я, то можете быть уверены, что это точная непреложная истина.

– Он моложе вас?

– На семь лет старше.

– Как же случилось, что он неизвестен?

– О, он очень известен в своем кругу.

– В каком же?

– Например, в клубе Диогена.

Я никогда не слышал об этом учреждении, и, должно быть, это отразилось на моем лице, потому что Шерлок Холмс вынул из кармана часы и сказал:

– Клуб Диогена – страннейший из клубов Лондона, а Майкрофт самый странный из людей. Он ежедневно бывает в клубе от трех четвертей пятого до без двадцати минут восемь. Теперь шесть, и если желаете пройтись в такой прекрасный вечер, то я буду рад показать вам две лондонские диковинки.

Пять минут спустя мы уже шли по улице к Риджент-серкус.

– Вы удивляетесь, что Майкрофт не пользуется своим даром, чтобы стать сыщиком? – спросил мой приятель. – Он не способен к этому занятию.

– Но мне показалось, что вы сказали…

– Я сказал, что он обладает большей наблюдательностью и способностью делать выводы, чем я. Если бы искусство сыщика ограничивалось рассуждениями в кресле, то мой брат был бы величайшим в мире деятелем в области раскрытия преступлений. Но у него нет ни трудолюбия, ни энергии. Он не двинется с места, чтобы проверить свои рассуждения, и готов скорее признать себя неправым, чем потревожить себя, доказывая свою правоту. Много раз я обращался к нему в затруднительных случаях, и предлгаемые им объяснения всегда оказывались верными. А между тем, он совершенно неспособен выяснить практическую сторону дела, которой надо заняться, прежде чем дело попадет в суд.

– Следовательно, это не его профессия?

– Нет. То, что мне доставляет средства к жизни, для него только развлечение дилетанта. У него необыкновенная способность разбираться в цифрах, и он проверяет отчеты во многих правительственных учреждениях. Майкрофт живет в Пэлл-Мэлл и каждое утро ходит в Уайтхолл, а вечером возвращается оттуда. Из года в год он не делает иных прогулок и нигде не бывает, за исключением клуба Диогена, помещающегося как раз напротив его квартиры.

– Это название совершенно не знакомо мне.

– Весьма вероятно. В Лондоне, как вам известно, много людей, которые избегают общества или по застенчивости, или по нелюдимости. А между тем, они не против того, чтобы почитать новые журналы и газеты, сидя в удобных креслах. Вот для людей подобного рода и устроен клуб Диогена, к членам которого принадлежат самые нелюдимые и необщительные люди в Лондоне. Никто не должен обращать ни малейшего внимания на другого. Нигде, за исключением приемной комнаты, не разрешается разговаривать, троекратное нарушение этого правила, доведенное до сведения правления, ведет к исключению виновного из числа членов. Брат был одним из основателей этого клуба, и я сам нахожу, что посещение его очень успокоительно действует на нервы…

Разговаривая, мы дошли до Пэлл-Мэлл со стороны Сент-Джеймс. Шерлок Холмс остановился у одного из подъездов и, сделав мне знак молчать, провел меня в переднюю. Через стеклянную перегородку я увидел большую роскошную комнату, где за газетами сидело много людей, каждый в своем уголке. Холмс ввел меня в маленькую комнату, где оставил меня, и через минуту вернулся с незнакомым мне человеком, в котором я сразу узнал его брата.

Майкрофт Холмс был гораздо выше и плотнее Шерлока. Он был положительно толст, но его лицо, хотя и массивное, носило следы того же проницательного выражения, которым так отличалось лицо его брата. Глаза, особенного водянистого светло-серого цвета, казалось, всегда смотрели тем взглядом, как бы проникающим куда-то в пространство, в глубину, какой я замечал у Шерлока только тогда, когда он напрягал все свои умственные способности.

– Рад познакомиться с вами, сэр, – сказал он, протягивая широкую, плоскую, как ласта тюленя, руку. – С тех пор, как вы стали писать о Шерлоке, я со всех сторон только и слышу о нем… Между прочим, Шерлок, я думал, что ты зайдешь ко мне на той неделе, чтобы посоветоваться об истории в замке. Я думал, что, может быть, она окажется несколько трудноватой для тебя.

– Нет, я справился с ней, – улыбаясь, ответил мой приятель.

– Конечно, это Адамс?

– Да, Адамс.

– Я был уверен в этом с самого начала.

Братья сели у окна.

– Самое удобное место для каждого, кто желает изучать человечество, – сказал Майкрофт. – Взгляните, что за чудные типы! Например, вот хоть эти двое людей, направляющиеся к нам.

– Один – маркер, а другой?

– Вот именно. Как ты думаешь, кто другой?

Незнакомцы остановились перед окном. Несколько меловых пятен на кармане жилета одного из них были единственными указаниями на его близость к бильярду, насколько я мог заметить. Другой был смуглый человек в сдвинутой на затылок шляпе и с несколькими свертками под мышкой.

– Должно быть, бывший военный, – сказал Шерлок. – И только что вышедший в отставку.

– По-моему, служил в Индии. Офицер в отставке.

– Думаю – артиллерист, – сказал Шерлок.

– И вдовец.

– Но имеет ребенка.

– Ребят, мой милый, ребят.

– Ну, уж это слишком, – смеясь, заметил я.

– Несомненно, нетрудно угадать, что человек такой выправки, очевидно привыкший повелевать, с таким загорелым лицом – военный, недавно вернувшийся из Индии, – ответил Холмс.

– Что он недавно оставил службу, видно из того, что он еще носит военные сапоги, – заметил Майкрофт. – Походка у него не кавалериста, а между тем, он носил фуражку набок, что видно по более светлой коже на одной стороне лба. Для сапера он слишком тяжеловесен. Он – артиллерист… Траурный костюм указывает на то, что он потерял кого-то очень близкого. То, что он сам делает покупки, указывает на то, что он лишился жены. Вы видите, он покупает детские вещи. По погремушке можно заключить, что у него есть очень маленький ребенок. Жена, вероятно, умерла при родах. Книга с картинками под мышкой указывает на то, что ему приходится заботиться еще и о другом ребенке…

Я начал понимать, почему мой приятель говорит, что его брат обладает еще большими способностями, чем он. Шерлок взглянул на меня и улыбнулся. Майкрофт взял щепотку табака из черепаховой табакерки и смахнул крошки с сюртука большим шелковым платком.

– Между прочим, Шерлок, – сказал он, – у меня есть нечто, как раз по сердцу тебе. Очень странное дело, о котором меня просили высказать свое мнение. У меня не хватило энергии заняться им как следует, но оно дало мне основание для очень интересных предположений. Если хочешь выслушать факты…

– С удовольствием, дорогой Майкрофт.

Майкрофт написал несколько слов на листке, вырванном из записной книжки, позвонил и отдал записку вошедшему лакею.

– Я попросил мистера Меласа зайти сюда, – сказал Майкрофт. – Он живет над моей квартирой, и я немного знаком с ним. Вот почему он и обратился ко мне в своем затруднительном положении. Мистер Мелас – грек по происхождению и замечательный лингвист. Он зарабатывает себе на жизнь частично в качестве переводчика в судебных местах, а частично состоя проводником при богатых путешественниках с Востока, останавливающихся в отелях Нортумберленд-авеню.

Через несколько минут к нам вошел маленький толстый человек. Оливковое лицо и черные как уголь волосы ясно выдавали его южное происхождение, хотя по разговору его можно было принять за образованного англичанина. Он пожал руку Шерлоку Холмсу, и его темные глаза заблестели от удовольствия, когда он узнал, что этот специалист желает выслушать его историю.

– Я не предполагаю, чтобы полиция поверила мне… Честное слово, не предполагаю, – сказал он жалобным голосом. – Только потому, что им не приходилось слышать ничего подобного, они думают, что этого и быть не может. Но я не успокоюсь, пока не узнаю, что стало с тем беднягой с пластырем на лице.

– Я вас слушаю, – проговорил Шерлок Холмс.

– Сегодня среда, – начал мистер Мелас. – Ну, так это случилось в понедельник ночью… Понимаете, только два дня тому назад. Я – переводчик, как, вероятно, уже сказал вам мой сосед. Я перевожу на разные языки, но так как я грек по происхождению и ношу греческую фамилию, то больше всего имею дело с этим языком. В продолжение многих лет я состою главным переводчиком с греческого языка в Лондоне, и мое имя хорошо известно во всех отелях.

Довольно часто случается, что за мной присылают в самое неподходящее время, в случаях каких-либо приключений с иностранцами, или когда приехавшие с поздними поездами путешественники нуждаются в моих услугах. Поэтому я нисколько не удивился, когда в понедельник ночью ко мне явился некий мистер Латимер, очень элегантный молодой человек, и попросил меня поехать с ним в ожидавшем его кебе.

К нему приехал по делу один приятель грек, говорил он, и так как он разговаривает только на своем языке, то и понадобились услуги переводчика. Из его слов я понял, что дом его находится недалеко, в Кенсингтоне. Казалось, он очень торопился и, как только мы вышли на улицу, поспешно втолкнул меня в кеб.

Я сказал «в кеб», но скоро мне показалось, что я очутился в карете. Во всяком случае, экипаж был обширнее обыкновенного четырехколесного лондонского орудия пытки, а обивка, хотя потрепанная, была из дорогой материи. Мистер Латимер уселся напротив меня, и мы проехали по Чаринг-Кросс к Шефтсбери-авеню. Затем мы выехали на Оксфорд-стрит, и я только заговорил было о том, что мы делаем большой крюк, как речь моя была прервана необычайным поведением моего спутника. Он начал с того, что вынул из кармана страшного вида дубинку, налитую свинцом, и стал размахивать ею, как бы пробуя ее тяжесть и силу, потом, не говоря ни слова, положил ее на сиденье рядом с собой. После этого он поднял оконные шторки с обеих сторон экипажа, и я увидел, что стекла заклеены бумагой, как будто для того, чтобы помешать мне смотреть на улицу

– Сожалею, что мешаю вам смотреть, мистер Мелас, – сказал он. – Дело в том, что я не хочу, чтобы вы видели то место, куда мы едем. Мне было бы неудобно, если бы вы могли найти дорогу туда.

Можете себе представить, как я был поражен этими словами. Мой спутник был сильный широкоплечий парень, и, даже если бы не было дубинки, я ни в коем случае не мог бороться с ним.

– Меня очень удивляет ваше поведение, мистер Латимер, – пробормотал я. – Вы должны понимать, что поступаете беззаконно.

– Без сомнения, это в своем роде вольность, – ответил он, – но мы вознаградим вас за это. Однако должен предупредить вас, мистер Мелас, что если в эту ночь вы поднимете тревогу или сделаете что-либо, что будет угрожать моим интересам, вы навлечете на себя серьезные неприятности. Прошу вас помнить, что никто не знает, где вы находитесь, и в этой карете так же, как и в моем доме, вы вполне в моей власти.

Он говорил спокойно, но в тоне его голоса слышалась угроза. Я продолжал сидеть молча, недоумевая, зачем он похитил меня. Мы ехали около двух часов; я никак не мог догадаться, куда меня везут. Иногда по стуку камней можно было думать, что мы едем по шоссе, иногда по тихой, спокойной езде можно было предположить, что карета катится по асфальту. Но за исключением этой разницы в звуках не было ничего, что могло бы помочь мне догадаться, где мы. Бумага на окнах была непроницаема, а переднее окно затянуто синей занавеской. Мы выехали из Пэлл-Мэлл в четверть восьмого, а на моих часах было уже без десяти минут девять. Когда наш экипаж наконец остановился, мой спутник опустил окно, и я мельком увидел низкий свод подъезда, где горела лампа. Когда я поспешно вышел из кареты, дверь подъезда распахнулась, и я очутился в доме. У меня осталось смутное впечатление, что перед подъездом были лужайка и деревья. Не могу сказать – была ли то усадьба или просто дом в деревне.

В доме горела лампа под цветным колпаком. Огонь ее был притушен, так что я едва мог разглядеть довольно большую переднюю, увешанную картинами. В полумраке я заметил, что дверь нам отворил маленький, невзрачный, сутуловатый человек средних лет. Когда он повернул фитиль лампы и прибавил свет, я увидел, что он был в очках.

– Это мистер Мелас, Гарольд? – спросил он.

– Да.

– Отлично! Отлично! Надеюсь, вы не рассердитесь на нас, мистер Мелас, но мы не могли обойтись без вас. Если вы хорошо отнесетесь к нам, то не пожалеете, но если вздумаете сыграть с нами какую-нибудь штуку, то… Сохрани вас Бог.

Он говорил отрывисто, нервным тоном, хихикая между словами, но почему-то внушил мне больше страха, чем мой спутник.

– Что вам нужно от меня? – спросил я.

– Только, чтобы вы предложили несколько вопросов одному господину греку, который в гостях у нас, и передали бы нам его ответы. Но говорите только то, что вам скажут, или… – тут он опять нервно захихикал, – лучше бы вам было не родиться.

Говоря это, он отворил двери и ввел меня в комнату, как мне показалось, роскошно убранную, но также плохо освещенную одной наполовину притушенной лампой. Комната была большая и, судя по тому, как мои ноги утопали в ковре, богато меблированная. Я мимоходом заметил бархатные стулья, высокий белый мраморный камин и, как мне показалось, с одной стороны его – набор японского оружия. Как раз под лампой стоял стул; пожилой человек указал мне на него. Молодой вышел из комнаты и внезапно вернулся через другую дверь, ведя за собой джентльмена, одетого во что-то вроде халата. Джентльмен медленно приближался ко мне. Когда он вошел в круг слабого света, бросаемого лампой, я ужаснулся его виду. Он был смертельно бледен. Его выпуклые глаза сверкали, как у человека, дух которого сильнее плоти. Но что поразило меня больше всех признаков физической слабости, – это то, что все его лицо было покрыто полосами пластыря, скрещивавшимися между собой; большим куском пластыря был закрыт и рот.

– У тебя грифельная доска, Гарольд? – крикнул пожилой, когда вошедшее странное существо скорее упало, чем село на стул. – Свободны у него руки? Ну, дай ему грифель. Предлагайте ему вопросы, мистер Мелас, а он будет писать ответы. Прежде всего, спросите его, готов ли он подписать бумаги.

Глаза незнакомца вспыхнули.

– Никогда, – написал он по-гречески на доске.

– Ни на каких условиях? – спросил я по приказанию нашего тирана.

– Только в том случае, если я увижу, что ее будет венчать мой знакомый греческий священник.

Пожилой захихикал язвительно.

– Вы ведь знаете, что ожидает вас в таком случае?

– Лично мне все равно.

Вот несколько вопросов и ответов из нашего странного разговора, частью устного, частью письменного. Несколько раз я должен был спрашивать его, согласится ли он подписать бумагу, и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову счастливая мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу – сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески кто-нибудь из присутствующих. Когда же я увидел, что они ничего не подозревают, я начал более опасную игру. Вот приблизительно наш разговор.

– Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?

– Мне все равно. Я иностранец.

– Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?

– Пусть будет так. Три недели.

– Состояние никогда не перейдет к вам. Чем вы больны?

– Оно не перейдет негодяям. Они морят меня голодом.

– Вы будете свободны, если подпишете. Кому принадлежит этот дом?

– Я никогда не подпишу. Не знаю.

– Этим вы не окажете ей услуги. Как ваше имя?

– Пусть она сама скажет мне это. Кратидес.

– Вы увидите ее, если подпишете. Откуда вы?

– Так, значит, я никогда не увижу ее. Из Афин…

Еще пять минут, мистер Холмс, и я разузнал бы всю историю под самым носом этих господ. Мой следующий вопрос разъяснил бы мне все, но в это мгновение отворилась дверь и в комнату вошла какая-то женщина. Я разглядел только, что она была высока ростом, грациозна, с черными волосами и в каком-то свободном белом платье.

– Гарольд! – сказала она по-английски с иностранным акцентом. – Я не могу оставаться дольше, так скучно одной, без… О, Боже мой, это Пол!

Последние слова она проговорила по-гречески, и в то же мгновение незнакомец с судорожным усилием сорвал со рта пластырь и с криком: «Софи, Софи!» – бросился в объятия женщины. Объятия их длились, однако, лишь секунду. Молодой человек поспешно бросился к незнакомке и вытолкал ее из комнаты, а пожилой легко справился со своей истощенной жертвой и вытащил его в противоположную дверь. На одно мгновение я остался один в комнате и вскочил на ноги со смутной надеждой узнать, что это за дом, в котором я находился. К счастью, однако, я не успел ничего предпринять: подняв голову, я увидел, что старший из мужчин стоит в дверях, пристально глядя на меня.

– Довольно, мистер Мелас, – сказал он. – Вы видите, что мы доверили вам принять участие в нашем конфиденциальном деле. Мы бы не стали беспокоить вас, если бы наш друг, говорящий по-гречески и начавший переговоры, не должен был вернуться на Восток. Нам необходимо было заменить его кем-нибудь, и мы очень обрадовались, узнав, что вы хорошо знаете греческий язык.

Я поклонился.

– Вот пять соверенов, – продолжал он, подходя ко мне. – Надеюсь, что вы останетесь довольны этим вознаграждением. Но помните, – прибавил он, слегка дотронувшись до моей груди и хихикнув, – что если вы проговоритесь хоть одному человеку, то да сжалится Господь над вашей душой.

Не могу вам передать, какое отвращение, какой ужас внушал мне этот человек. Теперь, когда на него падал свет лампы, я мог лучше разглядеть его. Лицо у него было бледное, с резкими чертами, с маленькой остроконечной реденькой бородкой. Говоря, он вытягивал лицо и передергивал губами и веками, словно человек, страдающий «пляской святого Витта». Я невольно подумал, что его странный смех был также симптомом нервной болезни. Но самыми ужасными в его лице были глаза – серые, стального цвета, с холодным блеском, с выражением злобной непреклонной жестокости в глубине.

– Мы узнаем, если вы проговоритесь, – сказал он. – У нас есть свои способы добывать нужные нам сведения. Ну-с, экипаж ожидает вас, и мой друг проводит вас домой.

Меня поспешно провели по передней и втолкнули в карету так, что я опять успел увидеть только деревья и сад. Мистер Латимер следовал за мной по пятам и молча сел на свое прежнее место напротив меня. Снова, в полном безмолвии, с закрытыми окошками, мы ехали бесконечно долго, пока, наконец, карета не остановилась. Только что пробило полночь.

– Вы выйдете здесь, мистер Мелас, – сказал мой спутник. – Сожалею, что приходится оставить вас так далеко от вашего дома, но делать нечего. Всякая ваша попытка последовать за каретой послужит вам только во вред.

Говоря это, он отворил дверцу, и только я успел выпрыгнуть, как кучер ударил по лошади, и экипаж быстро помчался. Я в изумлении оглянулся вокруг. Я был на пустыре, покрытом темными островками кустарников. Вдали виднелась линия домов, в верхних этажах которых кое-где мелькали огни. С другой стороны я увидел красные сигнальные фонари железной дороги.

Экипаж, в котором я приехал, уже исчез из виду. Я продолжал стоять, оглядываясь и стараясь догадаться, где бы я мог быть, как вдруг услыхал, что кто-то подходит ко мне в темноте. Когда незнакомец подошел ближе, он оказался железнодорожным сторожем.

– Можете мне сказать, что это за место? – спросил я.

– Уандсуорт-коммон, – ответил сторож.

– Могу я попасть на поезд, идущий в город?

– Если пройдете до Клапамского узла, – это с милю отсюда, то поспеете как раз к последнему поезду.

Так и окончилось мое приключение, мистер Холмс. Не знаю, где я был, с кем говорил, не знаю ничего, кроме того, что рассказал вам. Знаю только, что там происходит что-то ужасное, и что мне хотелось бы помочь этому несчастному. На следующий же день я рассказал всю историю мистеру Майкрофту Холмсу и затем полиции.

Некоторое время мы сидели молча, выслушав этот необычайный рассказ. Затем Шерлок Холмс взглянул на брата и спросил:

– Сделаны какие-нибудь шаги?

Майкрофт взял газету «Дейли ньюс», лежавшую на столе.

– «Награда тому, кто сообщит какие-либо сведения о месте нахождения джентльмена-грека, Пола Кратидеса из Афин, не умеющего говорить по-английски. Такая же награда тому, кто сообщит что-либо о даме-гречанке, по имени Софи. X 2473». Это объявление было помещено во всех ежедневных газетах, но ответа не последовало.

– Не справлялись ли в греческом посольстве?

– Справлялся. Там ничего не знают.

– Так надо телеграфировать начальнику полиции в Афинах.

– Вся энергия нашей семьи сосредоточилась в Шерлоке, – сказал Майкрофт. – Ну, так берись за это дело и дай мне знать, если оно удастся тебе.

– Конечно, – ответил мой приятель, вставая со стула. – Я сообщу обо всем и тебе, и мистеру Меласу. А пока, мистер Мелас, будь я на вашем месте, я стал бы остерегаться, так как эти негодяи узнали по объявлениям о том, что вы выдали их.

На пути домой Холмс зашел на телеграф и послал несколько телеграмм.

– Видите, Ватсон, мы, во всяком случае, не потеряли даром вечера. Некоторые из самых интересных моих дел попали ко мне через Майкрофта. В только что слышанном нами загадочном происшествии есть несколько особенных черт, хотя, в общем, оно допускает только одно объяснение.

– Вы надеетесь выяснить это дело?

– Ну, зная столько, сколько уже известно нам, было бы странно, если бы мы не открыли всего. У вас у самого, должно быть, уже составилась какая-нибудь теория насчет услышанного нами?

– В общих чертах – да.

– Ну, что же вы думаете?

– Мне кажется очевидным, что эта молодая гречанка увезена молодым англичанином, Гарольдом Латимером.

– Откуда?

– Может быть, из Афин.

Шерлок Холмс покачал головой.

– Этот молодой человек не говорит ни слова по-гречески. Барышня хорошо говорит по-английски. Из этого можно вывести заключение, что она уже некоторое время находится в Англии, а он никогда не бывал в Греции.

– Ну, хорошо. Предположим тогда, что она приехала в Англию, и этот Гарольд уговорил ее бежать с ним.

– Это более вероятно.

– Тогда брат – я думаю, она приходится ему сестрой, – приезжает в Англию, чтобы вмешаться в их отношения. По неосторожности он попадает в руки молодого человека и его пожилого товарища. Они хватают приезжего и стараются силой принудить его подписать какие-то бумаги, чтобы завладеть состоянием молодой девушки, опекуном которой он, может быть, состоит. Он отказывается. Для того, чтобы вести разговоры, им нужен был переводчик, и они напали на мистера Меласа. Раньше у них был другой переводчик. Девушке не говорили о приезде брата, и она узнала об этом совершенно случайно.

– Превосходно, Ватсон! – вскрикнул Холмс. – Я, действительно, думаю, что вы недалеки от истины. Видите, все карты в наших руках, нужно только бояться насилия со стороны этих господ. Если они дадут нам достаточно времени, мы накроем их.

– Но как найти, где находится их дом?

– Ну, если ваши предположения правильны и имя этой девушки – Софи Кратидес (или, по крайней мере, это ее прежняя фамилия), то нетрудно будет напасть на ее след. Это наша главная надежда, так как брат, по-видимому, совершенно чужой здесь. Ясно, что прошло уже некоторое время с тех пор, как Гарольд познакомился с этой девушкой. Во всяком случае, несколько недель, так как брат успел узнать это в Греции и приехать сюда. Если они жили в одном месте все это время, то мы должны получить какой-нибудь ответ на публикацию Майкрофта.

Во время этого разговора мы дошли до нашего дома на Бейкер-стрит. Холмс первый поднялся по лестнице и, отворив дверь в нашу комнату, вздрогнул от удивления. Я заглянул ему через плечо и также изумился: Майкрофт Холмс сидел в кресле и курил трубку.

– Входи, Шерлок! Войдите, сэр! – любезно проговорил он, улыбаясь при виде наших изумленных лиц. – Ты не ожидал от меня такой прыти, Шерлок? Но это дело имеет что-то особенно привлекательное для меня.

– Как ты попал сюда?

– Я обогнал вас в кебе.

– Открылось что-нибудь новое?

– Я получил ответ на публикацию.

– А!

– Да, через несколько минут после того, как вы ушли.

– И что же?

Майкрофт Холмс вынул лист бумаги.

– Вот записка, – написанная мягким пером на дорогой бумаге кремового цвета мужчиной средних лет со слабой конституцией. Вот, что он пишет: «Сэр, в ответ на ваше объявление от сегодняшнего числа могу сообщить вам, что я очень хорошо знаю молодую девушку, о которой идет речь. Если вы потрудитесь зайти ко мне, я сообщу вам некоторые подробности ее грустной истории. В настоящее время она живет в Бекенхэме, в имении «Мирты». С почтением, Дж. Дэвенпорт».

– Он пишет нам из Нижнего Брикстона, – сказал Майкрофт Холмс. – Как думаешь, Шерлок, не съездить ли нам к нему, чтобы расспросить его?

– Жизнь брата дороже истории сестры, мой милый Майкрофт. Я думаю, мы заедем в Скотланд-Ярд за инспектором Грегсоном и оттуда проедем прямо в Бекенхэм. Мы знаем, что человек обречен на смерть, и каждый лишний час имеет громадное значение.

– Не захватить ли нам с собой мистера Меласа? – предложил я. – Нам может понадобиться переводчик.

– Превосходно, – сказал Шерлок Холмс, – пошлите за экипажем, и поедем немедленно.

Говоря это, он выдвинул ящик стола, и я заметил, что он сунул револьвер в карман.

– Да, – сказал он в ответ на мой вопросительный взгляд. – Из всего слышанного я заключил, что мы имеем дело с чрезвычайно опасной шайкой.

Почти совсем стемнело, когда мы подъехали к дому на Пэлл-Мэлл, где жил мистер Мелас. Но тут выяснилось, что как раз перед нами за ним заехал какой-то господин и увез его с собой.

– Не можете ли сказать, куда? – спросил Майкрофт Холмс.

– Не знаю, – ответила женщина, которая отперла нам дверь. – Знаю только, что он уехал в карете вместе с джентльменом.

– Этот джентльмен не называл себя по фамилии?

– Нет, сэр.

– Это был высокий, красивый, молодой брюнет?

– О, нет, сэр, господин небольшого роста, в очках, с худым лицом, но очень приятными манерами; он смеялся все время, пока говорил.

– Едем скорее! – отрывисто крикнул Шерлок Холмс.

– Дело становится очень серьезным! – заметил он, когда мы ехали в Скотланд-Ярд. – Эти люди опять захватили Меласа. Он человек не храброго десятка, как они заметили в ту ночь. Этот негодяй сумел запугать его, как только явился к нему. Без сомнения, им понадобились его профессиональные услуги, но, воспользовавшись ими, они, пожалуй, захотят наказать его за то, что считают предательством с его стороны.

Мы надеялись, что по железной дороге доедем в Бекенхэм скорее, чем в экипаже. Однако когда мы доехали до Скотланд-Ярда, то вынуждены были потратить более часа на то, чтобы дождаться инспектора Грегсона и выполнить некоторые формальности, необходимые для того, чтобы проникнуть в дом. Было уже без четверти десять, когда мы приехали на станцию, и половина одиннадцатого, когда все четверо высадились в Бекенхэме. Проехав полмили от станции, мы очутились перед «Миртами» – большим мрачным домом, стоявшим особняком вдали от дороги. Тут мы отпустили экипаж и пошли по дороге.

– В окнах темно, – заметил инспектор. – Дом, кажется, пуст.

– Наши птички улетели, и гнездышко опустело, – сказал Холмс.

– Почему вы говорите так?

– С час тому назад здесь проехала тяжело нагруженная повозка.

Инспектор рассмеялся.

– Я видел след колес при свете фонаря у ворот, но откуда вы знаете, что повозка была тяжело нагружена?

– Вы, может быть, заметили, что те же следы колес идут и в другую сторону. Но колеи, которые идут от ворот, гораздо глубже, так что можно наверняка сказать, что на повозке были тяжелые вещи.

– Вы убедили меня, – сказал, пожимая плечами, инспектор. – Да, нелегко нам будет попасть в дом. Но попробуем прежде, не услышит ли нас кто-нибудь.

Он принялся громко стучать молотком у двери и звонить в колокольчик, но совершенно безуспешно. Холмс исчез куда-то, но вернулся через несколько минут.

– Я отворил одно окно, – сказал он.

– Хорошо, что вы на нашей стороне, а не против нас, мистер Холмс, – заметил инспектор, увидев, как ловко мой друг отпер задвижку. – Ну, мне, кажется, в этом случае мы можем войти, не дожидаясь приглашения.

Один за другим мы пробрались в большую комнату, по-видимому, ту самую, в которую был приведен мистер Мелас. Инспектор зажег фонарь, и при свете его мы могли рассмотреть две двери, занавеску, лампу, японские вещи – все то, что описывал грек. На столе стояло два стакана, пустая бутылка из-под бренди и остатки еды.

– Это что? – внезапно сказал Холмс.

Мы все остановились и прислушались. Откуда-то сверху доносился тихий, жалобный звук, похожий на стон. Холмс бросился к двери и выбежал в переднюю. Печальный звук доносился все отчетливее. Холмс бросился наверх, инспектор и я за ним, а Майкрофт старался не отставать от нас, насколько ему позволяла его тучность.

На втором этаже мы увидели три двери; из средней неслись зловещие звуки, то понижавшиеся до бормотанья, то переходившие в пронзительный вой. Дверь была заперта, но ключ оказался снаружи в замке. Шерлок поспешно отворил дверь и вбежал в комнату, но через мгновение выскочил назад, схватившись рукой за горло.

– Это отравление угаром! – вскрикнул он. – Погодите, пусть выветрится!

Заглянув в комнату, мы увидели, что она освещалась только тусклым синим пламенем, колебавшимся над небольшим медным таганом, стоявшим посреди комнаты. Пламя бросало на пол неестественно-мертвенный отсвет. В тени мы заметили неясные очертания двух людей, прижавшихся к стене. Из открытой двери пахнуло ужасными ядовитыми испарениями, от которых мы закашлялись и чуть не задохнулись. Холмс бросился наверх лестницы, чтобы впустить свежий воздух, потом кинулся в комнату, открыл окно и выбросил таган в сад.

– Через минуту можно будет войти, – задыхаясь, проговорил он. – Где свечка? Я думаю, в такой атмосфере нельзя зажечь спички. Подержи фонарь у двери, Майкрофт, а мы вытащим их. Ну, давайте!

Мы бросились к отравленным и вытащили их на площадку. Оба были без чувств, с посиневшими губами, распухшими, налитыми кровью лицами и вылезшими из орбит глазами. Лица их были до такой степени искажены, что только по черной бороде и коренастой фигуре мы могли узнать трека-переводчика, с которым расстались только несколько часов тому назад в клубе Диогена. Он был крепко связан по рукам и ногам, и на одном глазу виднелся след сильного удара. Другой, связанный таким же образом, был высокий, до крайности истощенный мужчина, с лицом, уродливо испещренным полосами липкого пластыря. Он перестал стонать, когда мы положили его на пол, и для меня было достаточно одного взгляда, чтобы убедиться, что для него уже не нужно нашей помощи. Но мистер Мелас был еще жив, и менее чем через час с помощью нашатырного спирта и бренди, мне удалось привести его в себя. Он открыл глаза, и я имел удовольствие убедиться в том, что вытащил его из мрачной долины смерти, где сходятся все дороги.

История, которую он рассказал нам, оказалась простой и подтвердила все наши предположения. Посетитель, пришедший к мистеру Меласу, вынул из рукава нож и так напугал грека угрозой мгновенной смерти, что вторично увез его с собой. Этот хихикающий негодяй имел на несчастного лингвиста почти гипнотическое влияние. Мелас не мог даже говорить о нем без дрожи. Его поспешно увезли в Бекенхэм, и там ему пришлось быть переводчиком при свидании еще более драматическом, чем первое: англичане угрожали пленнику немедленной смертью, если он не согласится на их требования. Наконец, видя, что никакие угрозы не действуют, они втолкнули его обратно в его тюрьму и, упрекнув Меласа в предательстве, выявленном через газетное объявление, оглушили его ударом палки; он потерял сознание и опомнился только тогда, когда мы привели его в чувство.

Таково было странное приключение, случившееся с греком-переводчиком и до сих пор еще не вполне объясненное. Повидавшись с джентльменом, ответившим на публикацию, мы узнали, что несчастная молодая девушка происходила из богатой греческой семьи и приезжала в Англию к своим знакомым. Там она встретилась с молодым человеком, Гарольдом Латимером, который приобрел над ней сильное влияние и уговорил ее бежать с ним. Ее знакомые, неприятно пораженные этим случаем, ограничились тем, что известили ее брата, жившего в Афинах, и затем умыли руки. Брат, по приезде в Англию, по неосторожности попал в руки Латимера и его сообщника, Уилсона Кемпа, человека с самым темным прошлым. Негодяи, увидев, что незнакомец, по незнанию английского языка, совершенно беспомощен в их руках, держали его пленником в своем доме и жестоким обращением и голодом пытались заставить его отречься в их пользу от своего состояния и от состояния сестры. Девушка не знала о пребывании его в доме, а пластырь на его лице был наклеен для того, чтобы было труднее узнать его в случае неожиданной встречи. Но, несмотря на эту предосторожность, она с женской наблюдательностью сразу узнала его во время первого посещения переводчика. Впрочем, бедная девушка была также пленницей, так как в доме не было никого, кроме человека, исполнявшего роль кучера, и его жены, которые оба были сообщниками заговорщиков. Убедившись, что тайна их открыта, а от пленника ничего не добьешься, негодяи бежали с девушкой из нанятого ими меблированного дома, сначала отомстив, как они думали, и тому, с кем им не удалось сладить, и тому, кто выдал их.

Через несколько месяцев мы получили из Будапешта интересную газетную вырезку. В ней сообщалось о трагической смерти двух англичан, путешествовавших с какой-то женщиной. Оба они были найдены заколотыми, и венгерская полиция предполагала, что они нанесли друг другу смертельные раны во время ссоры. Но мне кажется, что Холмс держится иного мнения, и до сих пор он предполагает, что если бы можно было отыскать гречанку, мы узнали бы, как было отомщено все зло, причиненное ей и брату.