Морской договор

Книга: Шерлок Холмс. Все повести и рассказы о сыщике № 1

Июль месяц в год моей женитьбы навсегда останется в памяти благодаря трем интересным делам, в которых мне посчастливилось принимать участие вместе с Шерлоком Холмсом и изучать его метод. Дела эти записаны у меня под названием «Второе пятно», «Морской договор» и «Усталый капитан». Но первое из них касается интересов самых знатных фамилий Англии, и поэтому не может быть опубликовано в настоящее время. А между тем, ни одно из дел, которыми занимался Холмс, не может служить лучшей иллюстрацией его аналитического метода, ни одно не произвело более сильного впечатления на близких к Холмсу сотрудников, как это. У меня до сих пор хранится доклад о свидании, во время которого Холмс раскрывает все подробности дела месье Дюбюку, начальнику парижской полиции, и Фрицу фон Вальдбауму, известному данцигскому специалисту. Оба они совершенно безрезультатно потратили немало сил при расследовании этого дела. Но рассказать все можно будет только в грядущем столетии, а пока я изложу второе из записанных мною происшествий, которое серьезно угрожало национальным интересам страны и отличалось целым рядом нюансов, придававшим ему единственный в своем роде характер.

В школе я был очень близок с одним из мальчиков – Перси Фелпсом. Ровесник мне по годам, он был старше меня на два класса. Способности у него были блестящие; он получал все награды, какие только давались в школе, а по окончании ее получил стипендию, которая дала ему возможность продолжать свою успешную карьеру в Кембридже. Насколько я помню, у него была знатная родня, и еще маленькими мальчиками мы знали, что брат его матери – лорд Холдхерст, известный консерватор. Это знатное родство не приносило ему в школе какой-либо пользы; напротив, нам казалось интересным повалить и отколотить именно его. Другое дело, когда он окончил учебу. До меня доходили слухи, что благодаря его способностям и большим связям, он получил хорошее место в Министерстве иностранных дел. Затем я совершенно забыл о нем, пока следующее письмо не напомнило мне об его существовании:

«Брайербрэ, Уокинг.

Любезный Ватсон, я не сомневаюсь, что вы помните «головастика» Фелпса, бывшего ученика пятого класса, когда вы учились в третьем. Может быть, вы слышали, что благодаря влиянию дяди я получил хорошее место в Министерстве иностранных дел и пользовался там доверием и уважением до тех пор, пока ужасное несчастье не разрушило всю мою карьеру.

Бесполезно было бы описывать вам все подробности этого несчастного случая. Если вы согласитесь исполнить мою просьбу, то я готов лично рассказать вам все. Я только что оправился от воспаления мозга, которое продолжалось девять недель, и еще очень слаб. Не можете ли вы навестить меня и привезти с собой вашего друга, мистера Холмса? Мне хотелось бы узнать его мнение насчет одного дела, хотя знатоки и уверяют меня, что больше ничего уже нельзя сделать. Попытайтесь уговорить его и приезжайте как можно скорее. В том ужасном состоянии, в котором я нахожусь, каждая минута кажется часом. Скажите ему, что если я не просил его совета раньше, то не потому, что сомневался в его таланте, а оттого, что лишился способности соображать с той самой минуты, как удар постиг меня. Теперь рассудок вернулся ко мне, но я боюсь думать слишком много, чтобы не вызвать повторения припадка. Я еще так слаб, что, как видите, вынужден диктовать письмо. Постарайтесь привезти его.

Ваш старый товарищ Перси Фелпс».

Что-то в этом письме – может быть, настойчивая мольба о приглашении Шерлока Холмса – тронуло меня, и тронуло настолько, что даже если бы мне представилась какая-нибудь сверхтрудная задача, я выполнил бы ее. А тут я хорошо знал, что Холмс любит свое искусство и всегда готов оказать помощь всякому, кто нуждается в ней. Жена согласилась со мной, что не следует терять ни минуты, и потому через час после завтрака я уже был в своей прежней квартире на Бейкер-стрит.

Холмс сидел у стола в халате, весь погруженный в какой-то химический опыт. Большая изогнутая реторта неистово кипела на голубоватом пламени бунзеновской лампы, и дистиллированные капли собирались в двухлитровую колбу. Мой приятель лишь мельком взглянул на меня, когда я вошел в комнату. Видя, что он занят каким-то важным опытом; я уселся в кресло и стал ждать. Он погружал свою стеклянную трубочку то в один сосуд, то в другой и, наконец, поставил на стол пробирку. В правой руке у него был лоскуток лакмусовой бумаги.

– Вы пришли как раз в критическую минуту, – проговорил он. – Если эта бумажка останется синей – хорошо; если же станет красной, то дело идет о жизни человека.

Он опустил бумажку в пробирку, и она сразу окрасилась в темно-красный цвет.

– Гм, я так и думал! – вскрикнул Холмс. – Через минуту я к вашим услугам, Ватсон. Табак вы найдете в персидской туфле.

Он подошел к письменному столу, набросал несколько телеграмм и отдал их мальчику. Потом он уселся в кресло и, подняв колени, охватил их руками.

– Самое обыкновенное убийство, – сказал он. – Мне кажется, у вас есть что-то получше. Вы прямо буревестник преступлений, Ватсон. С чем вы пожаловали?

Я подал ему письмо, которое он прочел с сосредоточенным вниманием.

– Немногое узнаешь из этого, не правда ли? – заметил он, отдавая письмо обратно.

– Почти ничего.

– Только почерк интересный.

– Но ведь писал не он сам.

– Вот именно. Это женский почерк.

– Наверно, все-таки мужской! – возразил я.

– Нет, женский, и почерк женщины с редким характером. Видите, для начала исследования недурно знать, что клиент состоит в близких отношениях с человеком исключительной доброты и порядочности. Это заинтересовало меня. Если вы готовы, то сейчас же отправимся в Уокинг и взглянем на дипломата, находящегося в таком печальном состоянии, и на даму, пишущую письма под его диктовку.

В Ватерлоо нам посчастливилось попасть на ранний поезд, и через час мы уже были в сосновых лесах, среди вереска Уокинга. Брайербрэ оказался большим особняком, стоявшим среди обширного парка, в нескольких минутах ходьбы от станции. Мы отдали наши визитные карточки, и нас ввели в изящно убранную гостиную, куда вскоре вышел довольно полный господин, встретивший нас очень гостеприимно. На вид ему было около сорока лет, но щеки его были так румяны, а глаза так веселы, что он производил впечатление пухлого шаловливого ребенка.

– Как я рад, что вы приехали, – сказал он, радушно пожимая нам руки. – Перси все утро спрашивал про вас. Он, бедняга, цепляется за каждую соломинку. Его отец и мать просили меня повидаться с вами, так как им тяжело всякое упоминание об этом деле.

– Мы не знаем никаких подробностей, – заметил Холмс. – Вы, я вижу, также не член их семьи.

Наш новый знакомец сначала удивился, потом взглянул вниз и рассмеялся.

– Вы, вероятно, видели монограмму «Дж. Г.» на моем брелоке, – сказал он. – Я вижу, что вы слишком догадливы. Меня зовут Джозеф Гаррисон, и так как Перси должен жениться на моей сестре Энни, то я стану его родственником, по крайней мере, со стороны жены. Вы увидите мою сестру в его комнате; в продолжение двух месяцев она неусыпно ухаживает за ним. Не пойти ли нам к нему сейчас же? Я знаю, с каким нетерпением он ожидает вас.

Комната, куда он повел нас, была на одном этаже с гостиной. Она представляла собой нечто среднее между будуаром и спальней и была вся заставлена цветами. Молодой человек, очень бледный и истощенный, лежал на кушетке у открытого окна, через которое из сада доносился чудный запах, напоенный ароматами летнего воздуха. Рядом с ним сидела женщина, которая встала при нашем появлении.

– Мне уйти, Перси? – спросила она. Он удержал ее за руку.

– Как поживаете, Ватсон? – тепло сказал он. – Я никогда не узнал бы вас с этими усами, да, я думаю, и вы не признали бы меня. Это, вероятно, ваш знаменитый друг мистер Шерлок Холмс?

Я представил их друг другу, и мы сели. Полный господин вышел из комнаты, но сестра его осталась и продолжала держать руку больного. Это была женщина поразительной внешности: небольшого роста, довольно полная, но с чудным, оливковым цветом лица, большими темными, как у итальянки, глазами и роскошными черными волосами. Яркий цвет ее лица еще более оттенял худобу и смертельную бледность молодого человека.

– Не буду отнимать у вас времени и сразу перейду к делу, – сказал он, приподнимаясь на кушетке. – Я был счастлив, мистер Холмс, успех сопутствовал мне во всем, как вдруг накануне женитьбы внезапное страшное несчастье разбило все мои надежды на будущее.

Может быть, Ватсон говорил вам, что я служил в Министерстве иностранных дел и благодаря влиянию моего дяди, лорда Холдхерста, быстро получил ответственное место. Когда дядю назначили министром иностранных дел в нынешнем кабинете, он стал давать мне конфиденциальные поручения, и так как мне удавалось всегда успешно выполнять их, он довольно высоко ценил мои способности.

Почти десять недель тому назад – именно двадцать третьего мая – он позвал меня к себе в кабинет и, похвалив за успешное выполнение очередного поручения, сказал, что хочет дать мне новое конфиденциальное задание.

– Вот, – сказал он, вынимая серый сверток из своего бюро, – оригинал секретного договора между Англией и Италией, некоторые слухи о котором, к сожалению, уже просочились в печать. Крайне важно скрыть остальное. Французское или русское посольства заплатили бы огромные деньги, чтобы узнать содержание этих бумаг. Я ни за что не выпустил бы их из своего бюро, если бы не возникла необходимость в копиях этих документов. Есть у тебя в канцелярии надежный письменный стол?

– Да, сэр.

– Ну, так возьми договор и запри его в стол. Я отдал приказание, чтобы ты мог задержаться и переписать эти бумаги без посторонних глаз. Когда закончишь, запри в стол оригинал и копию, а завтра и то и другое отдашь мне лично.

Я взял бумаги и…

– Извините, одну минутку, – сказал Холмс. – Во время этого разговора вы были одни?

– Совершенно одни.

– В большой комнате?

– Тридцать футов по каждой стене.

– В середине ее?

– Приблизительно да.

– И говорили тихо?

– Дядя всегда говорит очень тихо. Я же почти не говорил.

– Благодарю вас, – сказал Холмс, закрывая глаза, – пожалуйста, продолжайте.

– Я сделал все, как он велел, и стал ожидать, когда уйдут другие чиновники. Одному из них, работавшему в моей комнате, Чарльзу Горо, надо было доделать какую-то работу. Я оставил его и пошел обедать. Когда я вернулся, он уже ушел. Мне очень хотелось поскорее окончить работу, так как я узнал, что Джозеф – мистер Гаррисон, которого вы только что видели, – в городе и поедет в Уокинг с одиннадцатичасовым поездом, на который я также рассчитывал попасть.

Когда я стал рассматривать договор, то убедился, что дядя нисколько не преувеличивал его значения. Не буду сообщать вам подробностей, скажу только, что он оговаривал позицию Великобритании относительно Тройственного союза и предопределял будущую политику страны в случае, если французский флот получит большое преимущество над итальянским в Средиземном море. В договоре трактовались вопросы сугубо военно-морские… В конце стояли имена высокопоставленных особ, подписавших договор. Я пробежал бумагу глазами и принялся переписывать ее.

Этот длинный документ, написанный по-французски, содержал двадцать шесть отдельных статей. Я работал максимально быстро, но к девяти часам успел переписать только девять статей и потерял всякую надежду попасть на поезд. Какая-то сонливость и тупость овладели мной – частью под влиянием обеда, а частью вследствие напряженной работы в течение всего дня. Я подумал, что, может быть, чашка кофе освежит меня. В маленькой комнатке под лестницей всегда дежурит курьер, который, в случае необходимости, может сварить на спиртовой лампе кофе для заработавшихся чиновников. Я позвонил, чтобы он пришел.

К моему удивлению, на зов явилась какая-то толстая пожилая женщина с грубым лицом, в переднике. Она сказала, что она жена курьера и занимается поденной работой. Я приказал ей сварить кофе.

Переписав еще две статьи и почувствовав еще большую сонливость, я встал и принялся ходить по комнате, чтобы размять ноги. Кофе мне еще не подали. Не понимая причины задержки, я отворил дверь в коридор и пошел узнать, в чем дело. От комнаты, где я работал, идет слабо освещенный коридор. Он заканчивается извилистой лестницей, которая приводит к комнате курьера. На половине лестницы есть маленькая площадка, к ней под прямым углом выходит другой коридор. Он ведет по другой маленькой лестнице к небольшой двери, через которую ходит прислуга, а также чиновники для сокращения пути из Чарльз-стрит. Вот грубый набросок расположения комнат:

– Благодарю вас. Пока я понимаю, о чем вы говорите, – сказал Шерлок Холмс.

– Чрезвычайно важно, чтобы вы обратили внимание на этот пункт. Я спустился по лестнице в переднюю и увидел, что курьер крепко спит, сидя перед кофейником, стоявшим на спиртовой горелке. Вода в кофейнике кипела так яростно, что брызги ее падали на пол. Я только протянул руку, чтобы разбудить курьера, как над головой его раздался сильный звон колокольчика. Он проснулся, вскочил на ноги и с недоумением взглянул на меня.

– Мистер Фелпс, сэр! – проговорил он.

– Я пришел посмотреть, готов ли мой кофе.

– Я кипятил воду, да и заснул, сэр.

Он посмотрел на меня, а затем с недоумением взглянул на все еще продолжавший звонить колокольчик.

– Если вы здесь, сэр, то кто же звонит в колокольчик? – спросил он.

– Колокольчик? – спросил я. – Что это за колокольчик?

– Это колокольчик из той комнаты, в которой вы работали.

Я оцепенел от ужаса. Значит, кто-то был в комнате, где на столе лежал мой драгоценный договор. Я как безумный сбежал с лестницы и побежал по коридору. Ни в коридоре, ни в комнате никого не было, мистер Холмс. Я посчитал, что все в полном порядке, но порученных мне бумаг на столе не оказалось. Копия лежала на месте, а оригинал исчез.

Холмс сидел на кресле, потирая руки. Я видел, что это дело его очень заинтересовало.

– Скажите, пожалуйста, что же вы тогда сделали? – проговорил он.

– Я сразу понял, что вор, должно быть, пробрался на лестницу через боковую дверь, в противном случае я бы встретился с ним.

– Вы уверены, что он не мог прятаться все время в комнате или в коридоре, по вашим словам слабо освещенном?

– Это совершенно невозможно. Даже крыса не могла бы спрятаться в комнате или в коридоре. Там нет ни одного укромного местечка.

– Благодарю вас. Продолжайте.

– Курьер угадал по моему побледневшему лицу, что произошло что-то неладное, и пошел за мной наверх. Мы оба быстро пробежали по коридору и по крутой лестнице, которая ведет на Чарльз-стрит. Дверь была заперта, но не на замок. Мы распахнули ее и выбежали на улицу. Я хорошо помню, что в эту минуту на соседней церкви пробило три удара. Было без четверти десять.

– Это чрезвычайно важно, – проговорил Холмс, записывая на манжетке рукава.

– Ночь была очень темная; накрапывал теплый дождик. На Чарльз-стрит было безлюдно, но в конце Уайтхолла царило обычное оживление. Без шляп мы побежали по улице, в конце которой стоял полицейский.

– Совершена кража! – задыхаясь, проговорил я. – Из Министерства иностранных дел украден очень важный документ. Не проходил ли здесь кто-нибудь?

– Я стою здесь четверть часа, сэр, – ответил полицейский. – За это время прошла только одна пожилая высокая женщина в шали.

– Ах, это моя жена, – сказал курьер. – А больше никто не проходил?

– Никто.

– Ну, значит, вор прошел другой дорогой, – проговорил курьер, дергая меня за рукав.

Но я не согласился с ним; к тому же очевидные попытки курьера увести меня только усилили мои подозрения.

– В какую сторону пошла эта женщина?! – крикнул я.

– Не знаю, сэр. Я видел ее, но не обратил особого внимания. Мне только показалось, что она очень торопилась куда-то.

– Как давно это было?

– О, только несколько минут тому назад!

– Минут пять?

– Да, не более того.

– Сэр, вы только теряете время, когда важна каждая минута! Поверьте мне на слово: моя старуха тут не причем, и пойдемте на другой конец улицы. А если вы не пойдете, я пойду один.

И с этими словами он бросился в другую сторону. Но я догнал его и схватил за рукав.

– Где вы живете? – спросил я.

– Анви-лейн, номер шестнадцать. В Брикстоне, – ответил он. – Но вы идете по ложному следу, мистер Фелпс. Пойдемте лучше на другой конец улицы, может быть, мы там узнаем что-то.

Я ничего не терял, следуя его совету, и потому мы все втроем бросились на противоположный конец улицы. Народу там было очень много, но так как погода была сырая, то все спешили укрыться где-нибудь. Праздно гуляющих, к которым можно было бы обратиться с вопросами, не оказалось.

Затем мы вернулись в канцелярию и обыскали всю лестницу и коридор, но безуспешно. Коридор, ведущий в комнату, покрыт светлым линолеумом, на котором очень ясно отпечатывается любой след. Мы внимательно осмотрели его, но не нашли никаких следов.

– Дождь шел целый вечер?

– Начиная с семи часов.

– Как же женщина, вошедшая в комнату около девяти, не запачкала линолеума своими грязными башмаками?

– Я рад, что у вас возник этот вопрос. Он тогда и мне пришел в голову. Поденщицы обыкновенно снимают сапоги внизу у курьера и надевают туфли.

– Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Обстоятельство, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?

– Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов биться об заклад, что вор вышел через двор.

– А камин?

– Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем было преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая загадка.

– Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие-то следы преступника: окурок сигары, оброненную перчатку, шпильку или какую-нибудь другую мелочь?

– Там не было ничего подобного.

– А запаха?

– Ну, мы об этом не подумали.

– Ах, запах табака имел бы для нас очень важное значение в этом случае.

– Я не курю сам и поэтому, думаю, что заметил бы запах табака. Не было положительно никаких данных. Единственным существенным фактом является то обстоятельство, что жена курьера – миссис Тэнджей – торопливо ушла отсюда. Сам курьер объяснил только, что она почти всегда уходила в это время. Мы с полицейским решили, что лучше всего было бы немедленно задержать эту женщину, пока бумаги еще у нее.

Мы тут же сообщили об этом в Скотланд-Ярд. Явился сыщик, мистер Форбс, и энергично принялся за дело, Мы наняли экипаж и через полчаса приехали к дому курьера. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью миссис Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.

Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я виню только себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы позволили это сделать ее дочери и слышали, как она сказала: «Мама, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи-то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас с вызывающим видом. Но тут она узнала меня, и мы увидели на ее лице неподдельное изумление.

– Да неужели это мистер Фелпс из канцелярии?! – вскрикнула она.

– Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? – спросил мой товарищ.

– Я думала, вы за долгом, – ответила она. – У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.

– Это вы неудачно придумали, – ответил Форбс. – У нас имеются основания предполагать, что вы взяли важную бумагу из Министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вам придется пройти с нами в полицию, вас там обыщут.

Напрасно она протестовала и сопротивлялась.

Подъехал кеб, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно тщательно плиту, чтобы проверить, не сожгла ли она бумаги в ту минуту, когда осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких-то иных остатков. Как только мы приехали в Скотланд-Ярд, Форбс поручил сотруднице немедленно обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось. Лишь тогда я осознал весь ужас моего положения. До сих пор я только действовал и некогда было думать о последствиях этого происшествия. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о худшем варианте. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге осознать свое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва невероятного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, со мной случилась истерика. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа служащих Скотланд-Ярда, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на вокзал Ватерлоо и посадил в поезд, идущий в Уокинг. Наверное, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Ферьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня произошел нервный срыв, и, прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и неуправляемым.

Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их, и они увидали меня в подобном положении. Бедная Энни – вот она – и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Ферьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им это, что, конечно, не улучшило дела. Очевидно было, что у меня будет продолжительная болезнь. Поэтому Джозефа выгнали из его уютной спальни и поместили в ней меня. Здесь, мистер Холмс, я лежал целых девять недель, без сознания. У меня было воспаление мозга. Если бы не забота мисс Гаррисон и не лечение доктора – вы бы не говорили сегодня со мной. Энни ухаживала за мной днем, а по ночам за мной смотрела сиделка, так как в приступах безумия я был способен на все. Рассудок мой прояснялся медленно, а память вернулась только в последние три дня. Временами я осознаю, что было бы лучше, если бы она совсем ко мне не возвращалась. В первую очередь, я телеграфировал мистеру Форбсу, в руках которого находится дело. Он приехал и рассказал, что, несмотря на все усилия, ему не удалось найти нить, за которую можно было бы ухватиться. Курьера и его жену допрашивали чрезвычайно тщательно, но не смогли от них ничего добиться. Тогда подозрение полиции пало на молодого Горо, который, если помните, оставался в этот вечер на службе позже других. Единственным поводом к подозрению являлось то обстоятельство, что он остался, когда ушли другие, и, кроме того, носит французскую фамилию. Но я начал работу только после его ухода, а его родные, хоть и были гугенотами, но по своим симпатиям и традициям такие же англичане, как мы с вами. Подозрения ничем не подтвердились, и дело фактически остановилось… Обращаюсь к вам, мистер Холмс, как к по следней моей надежде. Если и вы не поможете мне, то моя честь и карьера погублены навсегда.

Больной, обессиленный долгим рассказом, опустился на подушку, и добровольная сиделка дала ему выпить какого-то подкрепляющего лекарства. Холмс молча сидел, откинув голову и закрыв глаза. Посторонний мог бы подумать, что он слушает совершенно безучастно, но я видел, что он был весь во внимании.

– Вы рассказали все так ясно, – наконец, проговорил он, – что у меня практически нет к вам вопросов, за исключением одного, но чрезвычайно важного. Вы никому не рассказывали о возложенном на вас поручении?

– Никому.

– А, например, мисс Гаррисон?

– Нет. Я не был в Уокинге в промежутке между получением поручения и его выполнением.

– И не виделись, случайно с кем-нибудь из близких?

– Нет.

– Знает ли кто-нибудь из них о расположении канцелярии?

– О, да, все.

– Впрочем, эти вопросы не имеют смысла, раз вы говорите, что никому не рассказывали про договор.

– Я ничего не говорил.

– Что вы знаете о курьере?

– Ничего, кроме того, что он отставной солдат.

– Какого полка?

– Слышал, что гвардейского… «Коулдстрим».

– Благодарю. Не сомневаюсь, что Форбс сообщит мне некоторые подробности. Сыщики Скотланд-Ярда отлично умеют собирать факты, хотя не всегда используют их… Что за прелестный цветок – роза!..

Он прошел мимо кушетки к открытому окну и приподнял склонившийся стебель розы, любуясь на красивое сочетание пурпурного и зеленого цветов. Для меня это увлечение являлось новой чертой в характере Холмса, так как мне ни разу не приходилось видеть, чтобы он особенно интересовался такими предметами.

– Нет ничего другого, требующего точной логики, как религия, – проговорил Холмс, прислоняясь к ставням. – Человек думающий может построить тут все как в точных науках. Мне кажется, наша высшая вера в благость Провидения основывается именно на цветах. Все другое – силы, желания, пища – насущная необходимость. А эта роза – роскошь. Ее запах и цвет – украшения жизни, но не являются главным условием ее существования. Только благость – источник прекрасного, и потому-то я говорю, что цветы поддерживают в нас надежду…

Во время этой тирады выражение удивления и разочарования отразилось на лице Перси Фелпса и его сиделки. Холмс впал в мечтательное настроение, продолжая держать розу в руках. Мисс Гаррисон прервала молчание.

– Как вы полагаете, есть надежда разрешить эту тайну, мистер Холмс? – спросила она с оттенком колкости в голосе.

– О, тайну! – ответил он, вздрогнув и как бы возвращаясь к прозе жизни. – Было бы нелепым отрицать, что дело чрезвычайно трудное и сложное, но обещаю вам основательно заняться им и держать вас в курсе расследования.

– Видите ли вы какую-либо нить?

– Вы дали мне целых семь, но, конечно, мне нужно проверить их прежде, чем решить, какую из них выбрать.

– Вы подозреваете кого-нибудь?

– Самого себя…

– Как? Что это значит?

– Подозреваю самого себя в том, что первоначально поспешил с выводами.

– Так отправляйтесь в Лондон и проверьте ваши заключения.

– Превосходный совет, мисс Гаррисон, – сказал Холмс, вставая. – Я думаю, Ватсон, это лучшее, что мы можем сделать… Пока нет основания для оптимизма, мистер Фелпс. Дело очень запутанное.

– Я буду ожидать вас с большим нетерпением, – ответил молодой человек.

– Хорошо, я приеду завтра утром с тем же поездом, хотя, по всей вероятности, не смогу сообщить вам ничего нового.

– Да благословит вас Бог за обещание приехать! – воскликнул больной. – Я оживаю при одной мысли, что не все еще потеряно. Между прочим, я получил письмо от лорда Холдхерста.

– Ага! Что же он пишет?

– Письмо холодное, но не резкое. Я думаю, от резкости его удержала моя серьезная болезнь. Он подтверждает, что дело чрезвычайно важное, и что ничего не будет предпринято относительно меня – под этими словами он, конечно, подразумевает отставку, – пока я не поправлюсь и не найду возможность исправить это положение.

– Ну, это разумно и деликатно, – сказал Холмс. – Едем, Ватсон. В городе нам предстоит много дел.

Мистер Джозеф Гаррисон отвез нас на станцию, и скоро мы уже мчались в портсмутском поезде.

– Очень интересно въезжать в Лондон по одной из этих высоких линий, откуда открывается вид на дома, подобные этим.

Я думал, что он шутит, так как вид был довольно мрачный, но он скоро объяснил сказанное:

– Посмотрите на эти большие, отдельные группы построек, возвышающиеся над сланцевыми крышами, как кирпичные острова среди моря свинцового света.

– Школьные здания.

– Маяки, мой милый! Светильники будущего! Семенные коробочки с сотнями светлых зернышек в каждой, из которых выйдет будущее, лучшее и более умное поколение англичан. Как вы думаете, этот Фелпс не пьет?

– Думаю, что нет.

– И я полагаю то же. Но мы должны предусмотреть все. Бедняга попал в сильную передрягу, и еще вопрос, удастся ли нам выручить его. Что вы думаете о мисс Гаррисон?

– Девушка с сильным характером.

– Да, к тому же порядочная, или я сильно ошибаюсь. Она и ее брат – единственные дети железного фабриканта, живущего где-то около Нортумберленда. Фелпс сделал ей предложение, стал ее женихом во время путешествия в прошлом году, и она приехала сюда в сопровождении брата, чтобы познакомиться со своими будущими родственниками. Тут произошла катастрофа, и она осталась ухаживать за своим возлюбленным. Брату Джозефу понравилось здесь, и он также остался. Как видите, я навел уже некоторые справки, и сегодня мы продолжим эту работу.

– Моя практика… – начал я.

– О, если ваши дела интереснее моих… – возразил Холмс несколько резко.

– Я хотел только сказать, что моя практика может обойтись без меня день-другой – теперь ведь самое тихое время года.

– Превосходно, – сказал Холмс. Хорошее расположение духа вернулось к нему. – Ну, так мы вместе займемся делом. Я думаю, прежде всего, нам нужно повидаться с Форбсом. Он, вероятно, раскроет нам все необходимые подробности, так что мы будем знать, как подойти к делу.

– Вы сказали, что нашли нить.

– Даже несколько; но пригодность их мы можем проверить только расследованием. Труднее всего раскрыть преступление, цель которого неизвестна. Это преступление не бесцельно. Кому оно может быть выгодно? Французскому посланнику, русскому, тому, кто может продать бумаги одному из них или лорду Холдхерсту?..

– Лорду Холдхерсту?

– Трудно представить себе государственного деятеля, когда исчезновение подобного документа не особенно огорчило его.

– Только не человека такой безупречной репутации, как лорд Холдхерст.

– Однако мы не можем пренебречь этой версией. Сегодня мы увидимся с благородным лордом и послушаем, что он нам скажет. А пока расследование идет полным ходом.

– Уже идет?

– Да, со станции Уокинг я телеграфировал во все вечерние лондонские газеты. Вот какое объявление появится в них.

Он передал мне листок бумаги, вырванный из записной книжки. На нем было написано карандашом:

«10 фунтов награды тому, кто сообщит номер кеба, привезшего седока к подъезду Министерства иностранных дел 23 мая без четверти десять вечера. Дать знать: 221б, Бейкер-стрит».

– Вы уверены, что вор приехал в кебе?

– Даже если и не в кебе – это неважно. Но если мистер Фелпс не ошибается, говоря, что в комнате негде скрыться, то вор должен был прийти с улицы. Если он пришел в такую сырую ночь и не оставил следов на линолеуме, который осматривали через несколько минут после происшествия, то весьма вероятно, что он приехал. Да, мне кажется, что мы смело можем остановиться на том, что он приехал в кебе.

– Это возможно.

– Вот одна из тех нитей, о которых я говорил. Она может привести нас к чему-нибудь. А затем колокольчик… Главная особенность дела. Отчего зазвонил колокольчик? Может быть, это бравада преступника? Или кто-то хотел предупредить преступление. Была ли это простая случайность? Или…

Холмс снова погрузился в глубокое безмолвное раздумье, но мне, привыкшему ко всем его настроениям, показалось, что у него возникла внезапно новая догадка.

Было двадцать минут четвертого, когда мы приехали на вокзал и, наскоро позавтракав в буфете, отправились в Скотланд-Ярд. Холмс уже телеграфировал Форбсу, и он ожидал нас. Это был маленький человек с проницательным, но нелюбезным выражением лисьего лица. Он встретил нас холодно и стал еще холоднее, когда услышал причину нашего посещения.

– Слышал я о вашем способе вести дела, мистер Холмс, – колко проговорил он. – Пользуетесь всеми данными, добытыми полицией, а потом стараетесь окончить дело сами, присваивая себе все заслуги.

– Напротив, – возразил Холмс. – Из пятидесяти трех моих последних дел мое имя упоминается только в четырех, а в сорока девяти остальных вся честь принадлежит полиции. Я не виню вас в том, что это неизвестно вам: вы молоды и неопытны. Но если желаете достигнуть успеха в вашей новой деятельности, то вам следует работать со мной, а не против меня.

– Я был бы очень рад выслушать ваш совет, – сказал сыщик, изменяя тон. – До сих пор, правда, я не имел заметных успехов.

– Какие шаги вы уже предприняли?

– Подозрение пало на курьера Тэнджея. Аттестат из полка у него прекрасный, и никаких улик против него нет. Но у его жены дурная слава. Я думаю, она знает больше, чем говорит.

– Вы проследили за ней?

– Мы приставили к ней одну из наших женщин. Миссис Тэнджей пьет; наша поверенная два раза разговаривала с ней, когда та была навеселе, но ничего не добилась.

– Насколько я слышал, у них была назначена продажа имущества с аукциона?

– Да, но долг был уплачен.

– Откуда они взяли деньги?

– Он получил свою пенсию. Но вообще незаметно, чтобы у них были деньги.

– Чем она объяснила свое появление на звонки мистера Фелпса?

– Она сказала, что муж ее очень устал, и она хотела помочь ему.

– Конечно, это подтверждается тем, что немного позднее его нашли спящим на стуле. Итак, против него нет улик, кроме репутации жены. Спросили вы ее, почему она так спешила в тот вечер? Этой поспешностью она обратила на себя внимание констебля.

– Она запоздала и торопилась домой.

– Указали вы ей на то, что вы и мистер Фелпс были у нее на квартире раньше нее, хотя ушли с места события на двадцать минут позже?

– Она объясняет это разницей между омнибусом и кебом.

– Объяснила она, почему, придя домой, пробежала прямо в кухню?

– Потому что там у нее лежали деньги, которыми она должна была оплатить долг.

– Однако, у нее есть ответ на все. Спрашивали вы ее, не видела ли она кого-нибудь на Чарльз-стрит?

– Только констебля.

– Ну, вы, кажется, допросили ее достаточно подробно. Что вы еще сделали?

– В продолжение девяти недель следили за Горо, но безуспешно. Против него нет ни малейших улик.

– Еще что?

– Пока все, больше никаких следов.

– Есть у вас какое-нибудь предположение, отчего звонил колокольчик?

– Должен сознаться, что теряюсь в догадках. Надо обладать большим хладнокровием, чтобы самому поднять тревогу.

– Да, очень странный поступок. Очень благодарен вам за сообщение. Дам вам знать, если удастся найти виновного. Идем, Ватсон!

– Куда же мы отправимся теперь? – спросил я, когда мы вышли на улицу.

– Поедем интервьюировать лорда Холдхерста, члена кабинета министров, а в будущем премьера Англии.

Нам посчастливилось застать лорда Холдхерста в его помещении на Даунинг-стрит. Холмс послал свою визитную карточку, и нас сейчас же проводили к нему. Государственный деятель принял нас со свойственной ему старомодной вежливостью и усадил нас в роскошные кресла, стоявшие по бокам камина. Стоя между нами на ковре, лорд Холдхерст – высокий, тонкий, с резко очерченным задумчивым лицом, с кудрявыми, преждевременно поседевшими волосами – казался олицетворением нечасто встречающегося типа истинного благородного вельможи.

– Ваша фамилия очень знакома мне, мистер Холмс, – улыбаясь, проговорил он. – И, конечно, я не сомневаюсь насчет цели вашего посещения. Только происшествие в здешнем министерстве могло привлечь ваше внимание. Можно узнать, чьи интересы вы представляете?

– Интересы мистера Перси Фелпса, – ответил Холмс.

– Ах, моего несчастного племянника! Вы понимаете, что именно наше родство не позволяет мне защитить его. Проще это было бы сделать с кем-то посторонним. Боюсь, что этот случай очень дурно отразится на его карьере.

– Но если документ будет найден?

– Тогда, конечно, дело другое.

– Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, лорд Холдхерст.

– Буду счастлив предоставить вам любые сведения, какими только располагаю.

– Наставления относительно переписки документа вы давали в этой комнате?

– Да.

– Следовательно, вряд ли кто мог подслушать вас?

– И речи не может быть об этом.

– Говорили вы кому-нибудь, что намереваетесь отдать переписать договор?

– Никому.

– Вы уверены в этом?

– Совершенно уверен.

– Ну, если ни вы, ни мистер Фелпс ничего и никому не говорили о документе, а кроме вас, никто не знал об этом, то присутствие вора в комнате является случайным. Он просто воспользовался подвернувшимся ему удобным случаем.

Лорд Холдхерст улыбнулся.

– Это уже вне моей компетенции, – сказал он.

Холмс на мгновение задумался.

– Есть один очень важный пункт, о котором я хочу поговорить с вами, – сказал он. – Насколько я знаю, вы опасались очень серьезных последствий в случае, если бы договор был предан огласке?

Тень пробежала по выразительному лицу министра.

– Да, последствия могут быть очень серьезные.

– И они уже обнаружились?

– Нет еще.

– Если договор попадет во французское или русское посольство, вы, вероятно, узнаете об этом?

– Конечно, – ответил лорд Холдхерст, и на лице его выразилось неудовольствие.

– Так как с тех пор прошло уже почти десять недель и о бумаге ничего не слышно, то нельзя ли предположить, что, по какой-либо причине, она не попала ни в одно из посольств?

Лорд Холдхерст пожал плечами.

– Нельзя же предположить, мистер Холмс, что вор украл договор только для того, чтобы вставить его в рамку и повесить на стену.

– Может быть, он поджидает, кто предложит более высокую цену?

– Если подождет еще немного, то ничего не получит. Через несколько месяцев договор перестанет быть тайной.

– Это чрезвычайно важно, – сказал Холмс. – Конечно, можно предположить внезапную болезнь вора…

– Например, воспаление мозга? – спросил министр, бросая проницательный взгляд на своего собеседника.

– Я этого не говорил, – невозмутимо ответил Холмс. – Но мы отняли у вас слишком много дорогого времени, лорд Холдхерст, а потому позвольте проститься с вами.

– Полного успеха вам, кто бы ни был виновным, – сказал Холдхерст, провожая нас до дверей.

– Прекрасный человек, – заметил Холмс, когда мы вышли на улицу. – Но трудно ему поддерживать свое положение с должным достоинством. Он далеко не богат. Вы, конечно, заметили, что на сапогах у него новые подметки? Ну, Ватсон, не стану больше отвлекать вас от работы. Сегодня я ничего не буду делать; подожду ответа на объявление насчет кеба. Но был бы очень благодарен, если бы вы поехали со мной завтра утром в Уокинг с тем же поездом, как сегодня.

На следующее утро я встретил его на станции, и мы вместе поехали в Уокинг. Он сообщил, что пока не получил ответа на объявление и не узнал никаких новых данных. Выражение лица Холмса при этом было непроницаемым, как у краснокожего, и по его виду я не мог сказать, доволен ли он положением дела, или нет. Как я помню, он вдруг завел разговор о системе измерений Бертильона и начал восторгаться французским ученым.

Больного мы нашли, как и раньше, на попечении его усердной сиделки. Выглядел он гораздо лучше. Когда мы вошли, он встал с кушетки и свободно пошел нам навстречу.

– Что нового? – торопливо спросил он.

– Как я и опасался, не могу рассказать вам ничего интересного, – ответил Холмс. – Видел я и Форбса, и вашего дядюшку, начал розыски по двум направлениям… Может быть, что-нибудь и выйдет из этого.

– Так вы не отчаиваетесь?

– Нисколько.

– Да благословит вас Бог за это! – воскликнула мисс Гаррисон. – Не будем только терять надежды и терпения – и правда откроется.

– Мы можем вам рассказать больше, чем вы нам, – сказал Фелпс, садясь на кушетку.

– Я надеялся на это.

– Да, сегодня ночью с нами случилось происшествие, которое могло бы иметь весьма важные последствия, – проговорил Фелпс. Выражение лица его стало очень серьезным, и нечто похожее на страх мелькнуло в его глазах. – Знаете ли, я начинаю думать, что я являюсь центром какого-то ужасного заговора, направленного против моей жизни и чести.

– Как это?! – заинтересовался Холмс.

– Это кажется невероятным, потому что, насколько я знаю, у меня нет врагов. Но после того, что произошло ночью, я не могу прийти к иному заключению.

– Пожалуйста, расскажите как можно подробнее.

– Надо вам сказать, что в эту ночь я спал в первый раз со времени моей болезни один в комнате, без сиделки. Мне стало настолько лучше, что я решил обойтись без нее, но оставил себе ночник. Около двух часов утра я заснул, но был внезапно разбужен каким-то легким шумом, как будто мышь грызла доску. Некоторое время я прислушивался к этому звуку. Звук становился все громче и громче, и, наконец, у окна послышался металлический лязг. Я поднялся с кровати в полном изумлении. Всякое сомнение исчезло: кто-то пытался просунуть инструмент в узкую щель между створками ставень и приподнять задвижку. Затем наступила пауза, длившаяся минуть десять. Очевидно, кто-то прислушивался, не проснулся ли я от шума. Потом я услышал, как медленно, с тихим скрипом отворилось окно. Я не мог выдержать дольше, потому что нервы мои уж не те, что прежде, вскочил с кровати и распахнул ставни. У окна, на земле, притаился какой-то человек. Он вскочил и исчез с быстротой молнии, так что я не смог рассмотреть его. На нем было что-то вроде плаща, которым он прикрывал нижнюю часть лица. В одном только не сомневаюсь, что в руках у него было какое-то орудие, как будто длинный нож. Я ясно видел блеск его, когда незнакомец бросился бежать.

– Это чрезвычайно интересно, – сказал Холмс. – И что же вы сделали потом?

– Будь я сильнее, то выскочил бы в открытое окно и попытался схватить его. Но в нынешнем моем состоянии я не смог этого сделать, а только позвонил и поднял на ноги весь дом. Это заняло некоторое время, так как звонок проведен в кухню, а вся прислуга спит наверху. Но на мой крик явился Джозеф и разбудил остальных. Джозеф и грум нашли следы на цветочной клумбе под окном, но последние дни погода стояла такая сухая, что они решили, что бесполезно искать продолжение следов на траве. Они сказали мне, что на деревянной изгороди вдоль дороги остались некоторые следы, по которым было видно, что кто-то перелезал через нее, причем сломал верхушку одного из кольев. Я пока не поставил в известность местную полиция, потому что хотел раньше посоветоваться с вами.

Этот рассказ, казалось, произвел на Шерлока Холмса необычайное впечатление. Он встал со стула и с волнением принялся ходить по комнате.

– Несчастье никогда не приходит одно, – сказал Фелпс, грустно улыбаясь, хотя было ясно, что ночное происшествие несколько потрясло его.

– Да, немало их выпало на вашу долю, – сказал Холмс. – Как вы смотрите на то, чтобы прогуляться со мной возле дома?

– О, мне бы хотелось выйти на солнце. Джозеф пойдет с нами.

– И я тоже, – сказала мисс Гаррисон.

– Извините, – сказал Холмс, покачивая головой, – но я попрошу вас остаться в доме.

Молодая девушка села на стул с недовольным видом, а брат ее присоединился к нам. Вчетвером мы вышли из дома и, обогнув лужайку, подошли к окну комнаты молодого дипломата. Как он и говорил, на цветочной клумбе отпечатались следы ног, но они были очень нечеткие. Холмс нагнулся, рассматривая их, и через мгновение поднялся, пожав плечами.

– Вряд ли можно извлечь из этого какие-то улики, – сказал он. – Обойдем дом и посмотрим, почему вор выбрал именно эту комнату. По-моему, большие окна гостиной и столовой должны были, в первую очередь, привлечь его внимание.

– Они виднее с дороги, – заметил мистер Джозеф Гаррисон.

– Ах, да, конечно. Он мог попробовать пробраться через эту дверь. Куда она ведет?

– Это – черный ход, через который ходят торговцы. Понятно, что эта дверь запирается на ночь.

– Бывали у вас раньше подобные происшествия?

– Никогда, – ответил наш клиент.

– Есть у вас в доме серебро или какие-то ценности, которые могли бы привлечь внимание воров?

– Ничего ценного.

Холмс обошел дом, засунув руки в карман, с непривычным для него небрежным видом.

– Между прочим, – сказал он, обращаясь к Джозефу Гаррисону, – я слышал, что вы нашли место, где вор перелез через забор. Пойдем, осмотрим его.

Молодой человек подвел нас к забору, где верхушка кола была расщеплена. Холмс, оторвав кусок, посмотрел критическим взглядом.

– Вы думаете, что этот кусок отломлен только вчера? По-моему, это случилось давно.

– Может быть.

– Нет следов, которые указывали бы, что кто-то перескочил на другую сторону. Здесь, кажется, нам нечего делать. Пойдем в дом и обсудим ситуацию.

Перси Фелпс шел очень медленно, опираясь на руку своего будущего зятя. Холмс быстро прошел по лужайке, и мы с ним подошли к открытому окну раньше других.

– Мисс Гаррисон, – сказал Холмс многозначительным тоном, – вы должны находиться здесь весь день. Оставайтесь во что бы то ни стало там, где вы располагаетесь теперь. Это чрезвычайно важно.

– Конечно, я исполню ваше желание, мистер Холмс, – сказала удивленная девушка.

– Когда пойдете спать, заприте дверь снаружи и оставьте ключ у себя. Обещайте мне сделать это.

– А Перси?

– Он поедет с нами в Лондон.

– А я должна остаться здесь?

– Вы должны сделать это ради него. Этим вы ему очень поможете. Обещаете?

Она утвердительно кивнула головой как раз в ту минуту, когда остальные подошли к окну.

– Чего это ты киснешь там, Энни? – крикнул ей брат. – Выйди-ка на солнышко!

– Нет, благодарю, Джозеф. У меня немного болит голова, а здесь в комнате так прохладно и уютно.

– Что вы предполагаете делать теперь, мистер Холмс? – спросил Перси Фелпс.

– Видите ли, занимаясь этими незначительными вопросами, нам не следует упускать из виду главное. Вы могли бы очень помочь мне, поехав со мной в Лондон.

– Сейчас?

– Как можно скорее. Скажем, через час.

– Я чувствую себя достаточно здоровым для этого, если могу быть полезным вам.

– Как нельзя более.

– Может быть, вы желаете, чтобы я остался там на ночь?

– Я только что хотел предложить вам это.

– Значит, если мой ночной приятель снова навестит меня, то увидит, что птичка улетела. Мы в ваших руках, мистер Холмс, и готовы беспрекословно выполнять все ваши указания. Может быть, вы желаете, чтобы Джозеф поехал с нами и присматривал за мной?

– О, нет! Мой друг Ватсон – медик, как вам известно; он и присмотрит за вами. Если позволите, мы позавтракаем здесь, а потом отправимся все трое в город.

Его предложение было принято. Мисс Гаррисон, согласно совету Холмса, отказалась выйти из спальни. Я не понимал замыслов моего приятеля. Может быть, он просто хотел удержать барышню от свидания с Фелпсом. Молодой человек, ожив от прилива сил и приободрившись от возможности действовать, завтракал с нами в столовой. Холмс приготовил нам еще один сюрприз: проводив нас на станцию и посадив в вагон, он спокойно объявил, что не намерен уезжать из Уокинга.

– Тут есть два-три пунктика, которые мне хотелось бы выяснить до отъезда, – сказал он. – Ваше отсутствие, мистер Фелпс, облегчит до известной степени это дело… Ватсон, будьте добры, когда приедете в Лондон, отправляйтесь прямо на Бейкер-стрит с нашим приятелем и оставайтесь там, пока я не прибуду. Вы – старые товарищи по школе, и вам есть, о чем поговорить. Мистера Фелпса вы можете разместить в спальне. Я буду дома к завтраку, доберусь поездом, который приходит на вокзал Ватерлоо в восемь часов.

– А как же насчет расследования в Лондоне? – поинтересовался Фелпс.

– Мы можем заняться этим завтра. Я полагаю, что в настоящее время мое присутствие полезнее здесь.

– Скажите там, в Брайербрэ, что я надеюсь вернуться завтра к вечеру! – крикнул Фелпс, когда поезд тронулся.

– Вряд ли я попаду в Брайербрэ, – ответил Холмс и весело помахал рукой, когда мы отъехали от станции.

В дороге мы с Фелпсом долго обсуждали эти неожиданные действия Холмса, но ничего не могли понять.

– Я полагаю, он хочет выяснить что-то насчет вчерашнего происшествия. Лично я не верю, чтобы это был простой вор.

– Что же вы думайте?

– Можете, если хотите, приписать это нервному расстройству, но мне кажется, что вокруг меня идет серьезная политическая интрига, и по какой-то непонятной для меня причине, заговорщики покушаются на мою жизнь. Может быть, вам покажется, что я несколько преувеличиваю свою значимость. Но обратите внимание на факты! Зачем вору пытаться влезть в спальню, да еще с длинным ножом в руках?

– Вы уверены, что это была не отмычка?

– О, нет, это был нож! Я отчетливо видел, как сверкнуло лезвие.

– Но за что вас так настойчиво могут преследовать?

– Вот в этом-то и вопрос!

– Ну, если Холмс думает так же, как и вы, то, может быть, этим и можно объяснить его действия. Если ваше предположение верно, то, поймав того, кто покушался на вас ночью, он может легко найти и похитителя морского договора. Нелепо же предполагать, что у вас два врага, один из которых обворовывает вас, а другой покушается на вашу жизнь.

– Но мистер Холмс сказал, что он не возвратится в Брайербрэ.

– Я уже давно знаю его. Холмс ничего не делает без веских оснований, – сказал я, и наш разговор перешел на другие темы.

Денек выдался тяжелый. Фелпс был еще достаточно слабым после продолжительной болезни, нервным и раздражительным из-за перенесенных им потрясений. Напрасно я старался заинтересовать его Афганистаном, Индией, последними политическими новостями, – всем, что только могло бы отвлечь от его мыслей. Он постоянно возвращался к утерянному договору, рассуждал о том, что делает Холмс, какие шаги предпринимает лорд Холдхерст, какие новости мы получим утром. К вечеру он настолько себя измучил, что на него было просто жалко смотреть.

– Вы безусловно доверяете Холмсу? – спросил он.

– Я был свидетелем многих сложных дел, которые ему удавалось раскрыть.

– Но ему никогда еще не приходилось заниматься столь запутанным делом, как это?

– О, на моей памяти встречались задачи и потруднее вашей!

– Но не такого важного значения?

– Не знаю. Но мне достоверно известно, что ему поручали весьма важные дела три царствующих дома Европы.

– Вы хорошо его знаете, Ватсон! А для меня он абсолютно непостижим, я совершенно не понимаю его. Как вы думаете, он уверен в успехе?

– Он ничего не говорил.

– Это дурной знак.

– Напротив, я заметил, что он всегда высказывает недовольство, если не напал на след. А когда он вышел на след, но еще не вполне в этом уверен, он бывает очень молчалив. Ну, мой друг, не изводите себя, этим делу не поможешь. Ложитесь-ка спать, чтобы завтра встать на свежую голову и быть готовым ко всему, что может ожидать вас.

Наконец я уговорил его последовать моему совету, хотя, судя по возбужденному состоянию, я не надеялся, что ему удастся уснуть. Его волнение передалось и мне; я ворочался в постели полночи, размышляя о странной тайне и перебирая сотни предположений, одно невероятнее другого. Зачем Холмс остался в Уокинге? Почему он просил мисс Гаррисон не покидать комнату больного весь день? Почему он не сказал обитателям Брайербрэ, что намеревается остаться там? Я напрасно ломал голову, стараясь найти объяснения всем этим фактам, пока, наконец, не заснул.

Я проснулся в семь часов и тотчас же пошел в комнату Фелпса.

Он был очень измучен бессонной ночью и выглядел осунувшимся. Первым его вопросом было, приехал ли Холмс.

– Он будет здесь в обещанное время, ни минутой раньше или позже, – ответил я.

И я не ошибся, ровно в восемь часов к подъезду подкатил кеб, и из него вышел наш друг. Стоя у окна, мы увидели, что левая рука у него подвязана, а лицо бледное и мрачное. Он вошел в подъезд, но прошло некоторое время, прежде чем он поднялся наверх.

– У него такой вид, будто он потерпел неудачу, – потерянно промолвил Фелпс.

Мне пришлось с ним согласиться.

– В конце концов, можно предположить, что разгадка тайны находится в городе, – сказал я.

Фелпс тяжело вздохнул.

– Не знаю, какие известия он нам принес, но я так ждал его возвращения, – сказал он. – А что случилось с его рукой? Ведь вчера она не была у него подвязана?

– Вы не ранены, Холмс? – спросил я, когда мой друг вошел в комнату.

– Незначительная царапина… Получил из-за собственной неосторожности, – ответил он, раскланиваясь с нами. – Ваше дело, мистер Фелпс, действительно, одно из самых темных среди тех, что мне приходилось распутывать.

– Я боялся, что оно окажется выше ваших сил.

– Замечательно интересный случай.

– Повязка подсказывает мне, что вы побывали в какой-то переделке, – заметил я. – Не расскажете ли нам, что случилось?

– После завтрака, дорогой Ватсон. Напомню, что сегодня утром я дышал воздухом Суррея на протяжении всего тридцатимильного пути и нагулял приличный аппетит. Вероятно, на мое объявление о номере кеба никто не откликнулся? Ну, что же, нельзя ожидать удачи во всем.

Стол был уже накрыт, и только я собрался позвонить, как миссис Хадсон принесла чай и кофе. Еще через несколько минут она принесла приборы с завтраком, и мы все уселись за стол: Холмс страшно голодный, я – полный любопытства, Фелпс – в глубочайшем унынии.

– Миссис Хадсон оказалась как всегда, на высоте, – сказал Холмс, снимая крышку с блюда, на котором лежали тушеные цыплята. – Ее кулинарные способности достаточно скромны, но она, как шотландка, умеет приготовить приличный завтрак. Что там у вас, Ватсон?

– Ветчина и яйца, – ответил я.

– Хорошо. А вы что будете, мистер Фелпс? Цыпленка, яйца? Положить вам или вы сами возьмете?

– Благодарю вас, я не могу есть, – сказал Фелпс.

– Ну, полноте! Попробуйте-ка блюдо, которое перед вами.

– Благодарю вас; право, не хочу.

– Надеюсь, что, по крайней мере, вы не откажетесь поухаживать за мной, – сказал Холмс, лукаво подмигивая.

Фелпс поднял крышку, громко вскрикнул и уставился на блюдо. Лицо его стало белее тарелки, на которую он смотрел. На ней лежал сверток голубовато-серой бумаги. Фелпс схватил его, жадно прочел и пустился скакать по комнате, прижимая бумагу к груди и вскрикивая от восторга. Затем он упал в кресло в полном изнеможении, так что нам пришлось дать ему бренди для успокоения.

– Ну-ну, – успокаивал его Холмс, поглаживая по плечу. – Нехорошо было с моей стороны так внезапно обрушивать на вас столь радостное известие. Но Ватсон вам подтвердит, что я люблю театральные эффекты.

Фелпс схватил его руку и поцеловал ее.

– Да благословит вас Бог! – воскликнул он. – Вы спасли мою честь.

– Ну, знаете, ведь и моя была задета, – возразил Холмс. – Уверяю вас, что не добиться успеха в деле для меня так же неприятно, как для вас не исполнить данного вам поручения!

Фелпс запрятал драгоценный документ в самый глубокий карман сюртука.

– У меня не хватает духа прервать ваш завтрак, а между тем, я умираю от нетерпения узнать, где и как вы достали договор.

Шерлок Холмс выпил чашку кофе и занялся яичницей с ветчиной. Потом он встал, зажег трубку и уселся в свое кресло.

– Расскажу все по порядку, – сказал он. – Расставшись с вами на станции, я совершил восхитительную прогулку по очаровательной местности Суррея и дошел до милой деревушки Риплей, где напился чаю в гостинице, наполнил свою фляжку и запасся сэндвичами. Я остался там до вечера, а потом отправился в Уокинг и как раз после захода солнца очутился на большой дороге у Брайербрэ. Я подождал, пока дорога не опустеет, – да, кажется, и вообще эта дорога не очень многолюдна, – и перелез через забор в парк.

– Но ведь, наверно, калитка была не заперта? – заметил Фелпс.

– Да, но у меня особые вкусы в подобных случаях. Я выбрал место, где стоят три сосны, и под их защитой перелез через забор так, чтобы никто меня не заметил. Перебравшись на другую сторону, я пополз от куста к кусту – свидетельством чему может служить плачевное состояние моих брюк, – пока не дополз до группы рододендронов как раз напротив окна вашей спальни. Здесь я присел на корточки и стал ждать. Шторы в вашей комнате не были опущены, и я мог видеть мисс Гаррисон, сидевшую у стола за чтением. Было четверть одиннадцатого, когда она закрыла книгу, заперла ставни и вышла из комнаты. Я слышал, как она затворила дверь и повернула ключ в замке.

– Ключ? – спросил Фелпс.

– Да, я просил мисс Гаррисон запереть дверь снаружи и взять с собой ключ, когда она пойдет спать. Она строго выполнила все мои указания, и без ее содействия договор не лежал бы сейчас у вас в кармане. Итак, она ушла, огни в доме погасли, а я продолжал сидеть на корточках под рододендронами.

Ночь была чудная, но ждать было очень скучно. Правда, в этом ожидании было своего рода возбуждение, напоминавшее то, которое охватывает охотника, когда он лежит у ручья, подстерегая крупную дичь. Однако время тянулось очень медленно, почти так же медленно, как в ту ночь, когда мы с вами, Ватсон, сидели в ночной тьме, ища разрешения тайны «пестрой ленты». Церковные часы в Уокинге отбивали каждую четверть, а мне временами казалось, что они совсем остановились. Наконец, около двух часов ночи, я услышал тихий звук открываемого засова и скрип ключа. Мгновение спустя отворилась боковая дверь, и при свете луны я увидел мистера Джозефа Гаррисона, выходящего из дома.

– Джозефа! – вскрикнул Фелпс.

– Он был без шляпы, но на плечи у него был накинут черный плащ, которым он мог мгновенно закрыть себе лицо в случае нужды. Он крался в тени вдоль стены. Дойдя до окна вашей комнаты, он всунул длинный нож в щель между рамами и отодвинул задвижку. Открыв окно и просунув нож между ставнями, он отпер их. Из засады я отлично видел все, что происходит в комнате и каждое движение мистера Гаррисона. Он зажег две свечи на камине, приподнял угол ковра у двери и, наклонившись, вынул кусок паркета. Такие куски обычно оставляют для того, чтобы можно было добраться до соединения газовых труб. Эта доска как раз и прикрывала то место, где от магистрали ответвляется труба, снабжающая газом кухню, находящуюся внизу. Из тайника он вынул вот этот сверток бумаг, задвинул доску, прикрыл ее ковром, затушил свечи и… попал прямо в мои объятия, так как я поджидал его за окном. Но мистер Джозеф оказался гораздо опаснее, чем я думал. Он бросился на меня с ножом, и мне пришлось сбить его с ног и порезаться о его нож, прежде чем я справился с ним. Хотя он и сверлил меня с ненавистью взглядом единственного глаза, которым он еще мог видеть по окончании борьбы, но мои доводы подействовали, и он отдал бумаги. Получив их, я отпустил Гаррисона, а сегодня утром телеграфировал Фобсу все подробности. Если ему удастся поймать пташку, тем лучше! Но если, как я подозреваю, он найдет гнездышко опустевшим, тем лучше для правительства. Мне кажется, что как лорду Холдхерсту, так и мистеру Перси Фелпсу не очень хотелось бы, чтобы дело дошло до суда.

– Боже мой! – с трудом проговорил наш клиент. – Неужели вы хотите сказать, что в продолжение этих долгих мучительных десяти недель украденные бумаги находились в одной комнате со мной?

– Именно.

– Джозеф! Джозеф – негодяй и вор?!

– Гм! Боюсь, что Джозеф гораздо хуже и опаснее, чем можно было бы судить по его внешнему виду. Из тех слов, которые я слышал от него сегодня утром, я понял, что он много потерял на бирже, и готов на все, чтобы поправить дела. Будучи абсолютным эгоистом, он, не задумываясь, пожертвовал счастьем своей сестры и вашей репутацией, когда ему представился удобный случай решить свои проблемы.

Перси Фелпс откинулся на спинку стула.

– У меня кружится голова, – сказал он. – Ваши слова просто ошеломили меня.

– Главной трудностью в вашем деле было изобилие улик, – начал Холмс своим наставительным тоном. – Все существенное было скрыто массой ненужных мелочей. Из всего многообразия фактов нужно было выбрать только те, которые имели отношение к делу, и затем выстроить их по порядку так, чтобы восстановить всю картину событий. Я стал подозревать Джозефа еще тогда, когда узнал, что вы вместе собирались возвращаться с ним домой вечером, и, следовательно, он мог заехать за вами в министерство, хорошо известное ему. Когда я узнал, что кто-то пытался пробраться в спальню, в которой только Джозеф мог что-то спрятать (ведь вы еще вначале рассказывали, что Джозеф с трудом был выдворен из спальни, когда вы вернулись домой с доктором), мои подозрения переросли в уверенность. Тем более, что проникнуть в спальню пытались в первую же ночь, когда не было сиделки, а это значит, что непрошеному гостю были хорошо известны все домашние привычки.

– Как я был слеп!

– Я решил, что дело было так. Джозеф Гаррисон вошел в канцелярию министерства со стороны Чарльз-стрит и, хорошо зная дорогу, прошел прямо в вашу комнату, как только вы вышли оттуда. Видя, что никого нет, он позвонил, и в эту минуту ему бросилась в глаза лежавшая на столе бумага. Он сразу понял, что случай дает ему в руки государственный документ чрезвычайной важности. В одно мгновение он сунул его в карман и вышел. Если припомните, прошло несколько минут, прежде чем сонный курьер обратил ваше внимание на колокольчик, и этого времени было вполне достаточно, чтобы вор успел скрыться. С первым же поездом он уехал в Уокинг, а рассмотрев свою добычу и убедившись в ее огромной ценности, спрятал документ в очень надежном месте, намереваясь вынуть его оттуда через день или два и отнести во французское посольство или в другое место, где он мог бы получить за него хорошую цену. Тут вы неожиданно вернулись. Его тотчас же выселили из его комнаты, и с этого времени в ней были постоянно, по крайней мере, двое людей, которые мешали ему достать спрятанное сокровище. Было, действительно, от чего сойти с ума. Но, наконец, ему показалось, что представился удобный случай. Он попробовал пробраться в вашу комнату, но ваш чуткий сон помешал ему. Вы помните, что в этот вечер вы не приняли своего успокоительного лекарства?

– Да, помню.

– Я думаю, что Джозеф принял меры, чтобы усилить действие лекарства, и вполне рассчитывал на ваш глубокий сон. Я понял, что он повторит эту попытку, когда это можно будет сделать с меньшим риском. Ваш отъезд давал ему этот шанс. Я продержал мисс Гаррисон в комнате весь день для того, чтоб он не мог заподозрить нас. Потом, внушив ему мысль, что путь свободен, стал караулить его. Я уже знал, что бумаги находятся в комнате, но не хотел поднимать ковер и вскрывать пол, разыскивая их. Поэтому я позволил ему вынуть документы из тайника и, таким образом, избежал дополнительных хлопот. Есть еще какие-то еще неясности для вас?

– Зачем он в первый раз пытался влезть в окно, когда мог войти в дверь? – спросил я.

– Ему пришлось бы пройти мимо семи спален. А из окна доступ был проще. Что еще?

– Ведь вы не думаете, что он хотел убить кого-нибудь? – спросил Фелпс. – Нож, вероятно, служил ему только для того, чтобы открыть окно?

– Может быть, – ответил Холмс, пожимая плечами. – Одно только могу сказать с уверенностью… Мистер Джозеф Гаррисон – джентльмен из тех, в руки которых я не хотел бы попасть.

Назад: Грек-переводчик

Дальше: Последнее дело