Однажды, просматривая свои случайные, в какой-то степени непоследовательные записи, где я пытался поведать о некоторых дарованиях моего друга мистера Шерлока Холмса, я вдруг обнаружил, что найти примеры, всецело отвечающие моим задачам, дело довольно нелегкое. Бывали случаи, когда Холмс проявлял себя во всем блеске своего аналитического мышления и показывал эффективность своих методов, но факты сами по себе были столь незначительны или так банальны, что я не считал себя вправе обнародовать их публично. С другой стороны, часто случалось, что он участвовал в таких расследованиях, где происходили выдающиеся, полные драматизма события, но Холмс в данном деле не проявлял своего таланта в той полноте, которой я, его биограф, мог бы занести ему в актив. Незначительное дело, описанное мною под заголовком «Этюд в багровых тонах», или другое, более позднее по времени, повествующее об исчезновении «Глории Скотт», могут служить яркой иллюстрацией тех сцилл и харибд, которые постоянно угрожают историку. И вот, перелистывая свою записную книжку, я наткнулся на одно замечательное дело. Правда, аналитические способности моего друга Холмса в данном случае не были проявлены во всем блеске, однако сами обстоятельства этого дела настолько значительны, что я не счел возможным игнорировать его, и поместил в публикуемую серию.

Стоял пасмурный и душный осенний день, хотя ближе к вечеру стало немного прохладнее.

– Не хотите ли прогуляться по городу? – предложил Холмс.

Наша маленькая гостиная, признаться, изрядно мне наскучила, и потому я с радостью принял предложение моего друга. Около трех часов бродили мы по непрерывно меняющемуся, подобно приливу и отливу, калейдоскопу уличной жизни между Флит-стрит и Стрэндом. Характерная способность Холмса подмечать мельчайшие подробности и поразительная уверенность, с которой он делал свои выводы, чрезвычайно занимали меня в течение всей прогулки.

Было уже десять часов вечера, когда мы вернулись на Бейкер-стрит. У подъезда нашего дома стояла карета.

– Гм! Карета доктора. Он практикует не так давно, но довольно успешно. Думаю, приехал к нам за советом, – тотчас выдал свое резюме Холмс. – Хорошо, что мы вернулись.

Я был уже довольно неплохо осведомлен о дедуктивном методе моего друга, поэтому ни на секунду не усомнился в точности его выводов. Осмотрев карету при свете уличного фонаря, можно было внутри нее разглядеть плетеную корзинку с медицинскими инструментами, висевшую на крючке, что и дало Холмсу повод для подобного заключения. А свет, горящий в одном из наших окон, показывал, что посетитель приехал именно по нашу душу.

Меня крайне интересовало, какое дело могло привести к нам моего коллегу в такой поздний час, и потому я быстро последовал за Холмсом в наше жилище. При нашем появлении со стула, стоящего возле камина, поднялся молодой человек с бледным бескровным лицом и с рыжими бакенбардами. На вид ему было лет тридцать или немногим больше, но угрюмое выражение его лица и болезненный вид свидетельствовали о том, что молодость свою он провел достаточно бурно. Движения его были нервными и быстрыми, а узкая белая рука, которой он, вставая со стула, оперся на край камина, могла принадлежать скорее артисту, нежели врачу. В одежде его преобладали темные тона: черный сюртук, темные брюки и такое же скромное темное кашне.

– Добрый вечер, доктор, – любезно приветствовал его Холмс. – Я рад, что вам пришлось нас ждать не больше пяти минут.

– Вы уже говорили с моим кучером?

– Нет, свеча на столе подсказала мне это. Пожалуйста, садитесь и расскажите, чем я могу быть вам полезен.

– Сперва позвольте представиться, – сказал наш визитер. – Доктор Перси Тревелэн; проживаю в доме номер четыреста три по Брук-стрит.

– Так это вы автор сочинения о редких нервных болезнях? – спросил я.

Когда доктор услышал, что этот труд известен мне, легкий румянец удовольствия вспыхнул на его бледных щеках.

– Я так редко слышу о своей работе; мне даже кажется, что ее никто не читал. Вот и мои издатели говорят, будто моя книга не пользуется спросом. А вы сами, вероятно, тоже врач?

– Угадали, отставной военный хирург.

– Я всегда с особенным интересом изучал нервные болезни и даже хотел избрать их своей специальностью, но, к сожалению, мне не удалось привести в исполнение свое намерение. Впрочем, это не относится к делу. Простите, мистер Холмс; я знаю, как дорога для вас каждая минута. За последнее время у меня в доме на Брук-стрит происходят странные вещи, только я до сегодняшнего вечера не придавал им особого значения. Но теперь дело стало принимать такой серьезный оборот, что ждать не представляется возможным, и потому я приехал к вам за советом и помощью.

Шерлок Холмс сел и раскурил трубку:

– С удовольствием сделаю все, что могу. Потрудитесь изложить мне подробно обстоятельства дела и скажите, что именно вас беспокоит.

И мы с моим приятелем обратились в слух.

– Видите ли, – начал доктор Тревелэн, – во всей этой странной истории есть два или три факта, на которые не стоило бы обращать внимания, но, по-моему, все они каким-то образом связаны между собой. Поэтому расскажу обо всем по порядку, чтобы вы сами решили, что существенно, а что нет.

Придется начать рассказ с того времени, когда я был еще студентом. Я учился в Лондонском университете и обратил на себя внимание профессоров, которые сулили мне блестящее будущее. Окончив университет, я принялся за научные исследования, занимая в то же время небольшую должность в Госпитале королевского колледжа. Случайно мне удалось сделать несколько довольно интересных открытий в лечении каталепсии, за что я удостоился Брукс-Пинкертонской премии и получил медаль за упомянутую монографию о нервных болезнях. Не знаю почему, но у всех сложилось мнение, что я составлю себе блестящую карьеру.

Я и в самом деле вскоре приобрел бы известность, если б не камень преткновения под названием «недостаток средств». Вы понимаете, что специалист, желающий приобрести известность, должен обязательно жить где-нибудь в районе Кавендиш-сквера и снимать хорошую квартиру с приличной обстановкой. Мало того, известность приобретается годами, а до тех пор необходимо иметь капитал, который позволил бы существовать, пока не пройдет этот самый тяжелый предварительный период. К тому же любой мало-мальски известный доктор должен иметь собственный приличный выезд. В общем, мне предстояло провести, по крайней мере, лет десять скромной и экономной жизни, откладывая деньги, чтобы затем иметь возможность открыть частную практику. Но обстоятельства почти с самого начала сложились совершенно неожиданным и странным для меня образом.

Как-то раз ко мне приехал совершенно незнакомый господин по фамилии Блессингтон. Войдя в комнату, он сразу же приступил к делу.

«Это вы и есть мистер Перси Тревелэн, недавно получивший премию за блестящее научное сочинение? Тот самый, которому все прочат блестящую карьеру, и который со временем будет зарабатывать большие деньги?» – спросил он.

Я поклонился.

«Ответьте мне прямо, потому что это в ваших же интересах: желаете ли вы получить капитал для осуществления своей мечты? Вы обладаете умом, чтобы начать дело, но обладаете ли вы в той же степени тактом?»

Вопрос показался мне настолько прямолинейным, что я не мог не улыбнуться.

«Думаю, что не лишен некоторой его доли», – ответил я.

«У вас есть какие-нибудь дурные привычки? Может быть, выпиваете?»

«Послушайте, сэр!» – воскликнул я.

«Да ладно! Все в порядке! Но позвольте, в таком случае, поинтересоваться: почему же с такими задатками вы сидите без практики?»

Я пожал плечами.

«Так я вам отвечу, – продолжал он с прежней живостью. – Это старая история: у вас в голове больше, чем в кармане, не так ли? А как вы посмотрите на то, что я для начала помогу вам обосноваться на Брук-стрит?»

Я смотрел на него с изумлением.

«Не беспокойтесь! – воскликнул он. – Я предложу вам комбинацию, которая будет так же полезна для меня, как и для вас. Будем вполне откровенны, и если подходит для вас, то для меня тем более. У меня образовалось несколько тысяч фунтов свободного капитала, которые я хочу вложить в ваше дело».

«Но почему?» – едва сумел пролепетать я.

«Потому что это такой же выгодный проект, как и любая биржевая спекуляция, только более надежный и безопасный».

«И какая же роль в нем отводится мне?»

«Сейчас объясню. Я сниму дом, обставлю его, буду платить прислуге. Короче говоря, стану управлять процессом. Ваше дело – принимать пациентов. Я даже буду выдавать вам деньги на карманные расходы. Вы же, в свою очередь, должны отдавать мне три четверти своего заработка, а остальную четверть будете оставлять себе».

Вот какое странное предложение, мистер Холмс, сделал мне этот господин по фамилии Блессингтон. Не стоит занимать ваше внимание рассказами о том, как мы заключали нашу сделку, и о чем окончательно договорились. Но уже ко дню Благовещения я переселился в снятый им дом и стал принимать больных, рассчитываясь с ним практически на тех самых условиях, которые мы обговорили с самого начала. Моя практика, как он и предполагал, началась довольно удачно. Сам мистер Блессингтон поселился у меня в качестве постоянного пациента. Решено было говорить, что у него слабое сердце, и что он нуждается в постоянном медицинском наблюдении. Занимал он две лучшие комнаты в первом этаже; одну из них он сделал спальней, а другую гостиной. У него были довольно странные привычки, людей он чуждался и редко выходил из дому. Вообще он вел неправильный образ жизни, но в одном только был аккуратен до педантизма. Каждый вечер, в один и тот же час, он входил в мой кабинет, просматривал книги, отсчитывал мне из каждой заработанной мною гинеи пять шиллингов и три пенса, а остальное уносил в свою комнату и запирал в несгораемый шкаф.

Я зарабатывал достаточно, и ему никогда не пришлось жалеть о таком вложении капитала. Дело пошло успешно с первых шагов. Репутация, которой я пользовался еще в госпитале, а также несколько случаев излечения серьезных заболеваний быстро выдвинули меня в число авторитетных врачей. Это серьезно расширило мою практику, благодаря которой в течение двух лет я сделал Блессингтона богатым человеком.

Вот вкратце мое прошлое и мои отношения с мистером Блессингтоном. Теперь позвольте рассказать, что меня привело к вам.

Несколько недель тому назад мистер Блессингтон вошел в мою комнату, как мне показалось, сильно взволнованный. Он рассказал мне про какую-то кражу со взломом, совершенную в Вест-Энде, и потребовал поставить на двери и ставня окон дополнительные задвижки и болты. Причем сделать это незамедлительно. Его волнение и страхи казались мне сильно преувеличенными. Но он находился в таком взволнованном состоянии всю неделю и все время осматривал по вечерам окна и двери; перестал даже совершать свою обычную предобеденную прогулку. Он производил на меня впечатление человека, который чего-то или кого-то ужасно боится. Когда я сказал ему об этом, он так на меня рассердился, что я решил помалкивать. Затем он немного успокоился и даже вернулся к своим привычкам, пока одно событие не привело его в прямо-таки жалкое состояние. В нем он, кстати, находится до сих пор.

А произошло следующее: два дня тому назад я получил письмо. Ни обратного адреса, ни даты отправления на нем не значилось. Мне писали:

«Один русский дворянин желает воспользоваться своим временным пребыванием в Англии, чтобы посоветоваться со специалистом по нервным болезням, доктором Перси Тревелэном. Он уже несколько лет страдает каталептическими припадками и потому просит доктора Тревелэна принять его завтра у себя на квартире в четверть седьмого вечера».

Это письмо меня очень заинтересовало, ибо настоящих каталептиков вообще очень мало, а тут, как видно, представлялся случай наблюдать болезнь в полном развитии. В назначенный час я сидел в кабинете и с нетерпением ждал. Наконец слуга доложил, что меня спрашивают два господина.

Один из них был старый, худой, скромный, с простыми угловатыми манерами господин, внешностью своей совсем не похожий на русского дворянина. Но еще больше меня поразила наружность его спутника. Это был молодой человек высокого роста, довольно красивый, со смуглым злым лицом, телосложением своим напоминающий статую Геркулеса. Он вел первого господина под руку и усадил на кресло с такой заботливостью, которая совершенно не соответствовала его внешности.

«Простите, что потревожил вас, доктор, – сказал он по-английски с легкой картавостью. – Это мой отец, и меня очень беспокоит состояние его здоровья».

Я был сильно тронут его сыновней озабоченностью.

«Может быть, вы желаете остаться с отцом во время консультации?» – спросил я.

«Ни за что на свете! – воскликнул он, в ужасе всплеснув руками. – Я не могу выразить, как это для меня мучительно. Если бы я увидел отца в одном из этих припадков, то уверен, что сам не пережил бы. Моя нервная система слишком чувствительна. Если позволите, я посижу в приемной».

Конечно, я согласился, и молодой человек покинул комнату.

Я стал расспрашивать пациента про его болезнь и записывал все необходимое. Судя по всему, это был совсем необразованный человек; ответы его были невразумительны, что, между прочим, я тогда приписал его плохому знанию нашего языка. В какой-то момент он вообще перестал отвечать на мои вопросы; я обернулся и увидел его сидящим в кресле совершенно прямо, с бессмысленно выпученными глазами и бледным, неподвижным лицом. Очевидно, он был в когтях своей загадочной болезни.

Сначала я почувствовал жалость и страх, но потом, должен признаться, испытал чувство профессионального удовлетворения от радости – исследовать болезнь во время припадка, что удается врачам крайне редко. С этой целью я определил пульс больного, измерил температуру, испытал гибкость мускулатуры, рефлексы и не нашел ничего ненормального. Все симптомы совпадали с теми, которые я наблюдал при этой болезни и раньше. Обычно в таких случаях очень помогала процедура ингаляции азотнокислой соли, и сейчас представилась отличная возможность лишний раз испытать эффективность этого способа лечения. Но бутылка с препаратом стояла в лаборатории, поэтому я оставил больного сидеть в кресле, а сам спустился вниз за лекарством. Вернулся я в кабинет минут через пять, но представьте мое изумление – пациента в комнате не оказалось.

Конечно, я тотчас же побежал в приемную. Но и здесь не оказалось ни больного, ни его сына. Парадная дверь была притворена, но не заперта на ключ. Мальчик-слуга, который впускал больных, только что поступил ко мне на службу. Обычно он дежурил внизу и провожал больных, когда я звонил из кабинета. Но он никого не видел, и потому странное поведение моих пациентов так и осталось для меня тайной. Потом с прогулки вернулся мистер Блессингтон, но я ничего ему не сказал, потому что, откровенно говоря, старался как можно меньше с ним общаться.

Я уже и не надеялся увидеть когда-нибудь русского больного и его сына, но, к моему изумлению, сегодня вечером, в тот же час они опять вошли под руку в мой кабинет.

«Прошу меня извинить, – сказал мой пациент. – Воображаю, какие вы строили догадки насчет моего вчерашнего исчезновения?»

«Признаюсь, я очень был удивлен», – ответил я.

«Видите ли, в чем дело. Когда после припадков я прихожу в себя, то совершенно не помню, что было со мной до этого. Очнувшись, как мне показалось, в чужой комнате, я спустился вниз и в каком-то ослеплении выбежал на улицу».

«А я, – добавил его сын, – видя, что мой отец проходит через приемную, естественно, подумал, что вы отпустили его. И только придя домой, я начал понимать, что случилось».

«Ну, хорошо, – сказал я, смеясь, – особой беды не случилось, за исключением того, что вы оставили меня в недоумении. А теперь, если вы посидите в приемной, мы пойдем в кабинет и закончим прерванное обследование».

Мы занимались с пациентом около получаса, после чего я прописал ему лекарство; потом отец с сыном при мне же ушли под руку.

Я уже говорил вам, что мистер Блессингтон в эти часы обычно бывал на прогулке. Только я проводил их, он вернулся и поднялся к себе. Не прошло и двух минут, как он вбежал ко мне в кабинет с выражением панического ужаса на лице.

«Кто был в моей комнате?!» – вопил он.

«Никто», – ответил я.

«Это ложь. Поднимитесь и посмотрите сами!»

Не стану передавать вам его ругань, которой под влиянием страха, в невменяемом состоянии он осыпал меня. Решив не обращать на это внимания, я пошел за ним наверх, в его комнаты, и он показал мне на светлом ковре свежие следы чьих-то больших ног.

«Что же, по-вашему, это мои ноги?!» – кричал он.

Да, у него нога гораздо меньше, и следы, очевидно, были сделаны недавно. После обеда все время шел дождь, и кроме моих двух пациентов, в доме никого не было. Весьма вероятно, что молодой человек, ожидавший своего отца в приемной, по какой-то неизвестной мне причине, воспользовавшись тем, что я был занят у себя в кабинете, прошел в комнату моего постоянного пациента. Ни одна вещь не была тронута, но эти следы на ковре служили неопровержимым доказательством присутствия в комнате постороннего лица.

Тревога мистера Блессингтона показалась мне чрезмерной. Но вы себе представить не можете, что было дальше: он рухнул в кресло и буквально рыдал. Мне стоило больших усилий заставить его говорить связно. По его просьбе я приехал к вам просить содействия в разъяснении этого странного происшествия, значение которого, по-моему, немного преувеличено. Пожалуйста, не откажите съездить со мной, чтобы иметь более ясное представление о случившемся. Да и сам факт вашего приезда поможет мне успокоить его. Хотя, мне кажется, он и сам не до конца понимает причину своего странного волнения.

По напряженному вниманию, с которым Шерлок Холмс слушал этот длинный монолог, я мог заключить, что рассказ его сильно заинтересовал. Выражение лица его оставалось как всегда бесстрастным, и он выпускал более и более густые клубы дыма по мере того, как доктор пересказывал очередной странный эпизод. Когда же посетитель замолчал, Холмс, не говоря ни слова, вскочил, подал мне шляпу, взял со стола свою и последовал к двери за мистером Тревелэном.

Минут через пятнадцать мы подъехали к дому доктора. Это был один из тех мрачных домов с гладким фасадом, в каких часто живут врачи, практикующие в Вест-Энде. Мальчик-слуга открыл нам дверь, и мы стали подниматься по широкой, выстланной коврами лестнице.

Но нас остановило неожиданное вмешательство. Свет наверху внезапно погас, и из темноты раздался сдавленный дрожащий голос:

– У меня пистолет; даю вам слово, если вы сделаете еще шаг, я буду стрелять.

– Это уже переходит всякие границы, мистер Блессингтон! – возмутился доктор Тревелэн.

– Ах, это вы, доктор? – произнес тот же голос с видимым облегчением. – А джентльмены, которые с вами, действительно те, за кого себя выдают?

Мы чувствовали, что кто-то рассматривает нас из темноты.

– Да, это они.

– Теперь я вижу, – продолжал тот же голос. – Ладно, можете подниматься. И прошу прощения, если предпринятые мною меры предосторожности пришлись вам не по вкусу.

Произнеся это, он вновь зажег газ на лестнице, и мы узрели перед собой странного на вид человека, манеры которого, равно как и голос, свидетельствовали о его страшном нервном напряжении. Он был очень толст, хотя раньше, очевидно, был еще толще, потому что кожа на его щеках висела складками, точно у бульдога. Лицо его было бледнее мела, а редкие белокурые волосы, казалось, стояли дыбом от страха. В руках он держал пистолет, который при нашем приближении спрятал в карман.

– Здравствуйте, мистер Холмс, – сказал, он. – Я вам так благодарен за ваш приезд. Думаю, ни один человек в мире так не нуждался в вашей помощи, как я сегодня. Надеюсь, доктор Тревелэн уже рассказал вам о недопустимом вторжении в мои комнаты?

– Именно поэтому мы здесь, – ответил Холмс. – А теперь скажите, мистер Блессингтон, кто эти двое, и почему они тревожат вас?

– Ну, видите ли… Тут такое дело… – отчего-то засуетился постоянный пациент. – Мне сложно сказать что-то конкретное… Да и откуда мне знать, мистер Холмс?

– Стало быть, вы не знаете, кто эти люди?

– Ну, пожалуйста, войдите сюда, будьте так любезны.

Он пригласил нас в просторную, с комфортом обставленную спальню.

– Вот посмотрите, – продолжал он, указывая на большой черный сундук, стоявший у изголовья кровати. – Я никогда не был богатым человеком, мистер Холмс… Я один-единственный раз вложил свои деньги в дело… Вот доктор Тревелэн может подтвердить. А банкирам я не доверяю… Не хочу иметь с ними никаких дел, мистер Холмс. Все мое небольшое состояние находится в этом сундуке, поэтому как же мне не волноваться, если какой-то посторонний человек забрался ко мне в комнату.

Холмс внимательно посмотрел на Блессингтона и покачал головой.

– Если вы будете пытаться меня обмануть, я не смогу вам ничего посоветовать, – заметил он.

– Но ведь я сказал все, что знал.

Холмс резко повернулся к выходу и сказал:

– Доброй ночи, доктор Тревелэн.

– Неужели вы не дадите мне никакого совета?! – с отчаянием воскликнул Блессингтон.

– Мой вам совет, сэр, говорить правду.

Минуту спустя мы уже были на улице и шли по направлению к дому. Только миновав Оксфорд-стрит и приближаясь к Чарльз-стрит, Холмс наконец прервал молчание:

– Жаль, что пришлось вас побеспокоить понапрасну, Ватсон. Хотя, если поразмыслить, довольно интересное дело.

– Честно говоря, я в нем мало что понял, – сознался я.

– Очевидно, эти два человека… А может быть, и больше, но допустим, что двое… Они во что бы то ни стало хотят добраться до этого мистера Блессингтона. Я не сомневаюсь, что молодой человек в обоих случаях проникал в комнату Блессингтона, пользуясь тем, что доктор был занят с его товарищем.

– А каталептический припадок?

– Искусная симуляция, Ватсон. Я только не хотел говорить это при нашем специалисте. Притвориться каталептиком очень легко, я сам не раз проделывал подобные штуки.

– Ну, а потом?..

– По счастливой случайности Блессингтона оба раза не было дома. А для своего визита они очень благоразумно выбрали такое время, когда в приемной доктора наверняка не могло быть других пациентов. Правда, они все же не слишком хорошо знакомы с обычным распорядком дня хозяев, потому что иначе не приходили бы в то время, когда Блессингтон уходит на прогулку. Если бы они замышляли простое ограбление, то такие обстоятельства были бы им на руку. А по глазам Блессингтона я вижу, что он страшно боится кого-то. Да и немыслимо, чтобы у человека было два таких мстительных врага, а он не знал, кто они такие. Я твердо убежден, что он прекрасно их знает, только почему-то скрывает. Впрочем, надеюсь, что завтра он будет более откровенен со мною.

– Ну, это еще вопрос. А нельзя ли предположить, что вся эта история с русским каталептиком и его сыном выдумана доктором Тревелэном, которому почему-то понадобилось самому проникнуть в комнату Блессингтона?..

Эта блестящая, на мой взгляд, версия удостоилась лишь мимолетной улыбки Холмса, которую я успел заметить при свете газового фонаря.

– Знаете, мой друг, – сказал он, – я и сам вначале думал о том же, но теперь уже не сомневаюсь в правдивости рассказа доктора. В комнате Блессингтона был именно тот молодой человек, потому что следы его ног обнаружились не только в комнате, но и на лестничном ковре. Кроме того, следы оставлены ногой, обутой в ботинок с тупыми носами, а не остроносыми, какие носит Блессингтон. К тому же, по размеру они на целый дюйм с лишним длиннее, чем у доктора Тревелэна. А пока можно спать спокойно и не ломать понапрасну голову, потому что завтра утром мы будем иметь известия из Брук-стрит.

Предсказание моего друга сбылось в полной мере, только известия при этом были слишком трагические.

На следующее утро в половине восьмого, когда очередной день только вступал в свои права, Холмс уже стоял в халате около моей постели.

– Ватсон, вставайте! Надо ехать, за нами прислали карету.

– Что случилось? – спросил я.

– Зовут на Брук-стрит.

– Есть свежие новости?

– Трагические, но не совсем понятные, – ответил он, поднимая шторы. – Вот прочтите записку: «Ради Бога, приезжайте скорее. П. Т.» Вероятно, там случилось что-то серьезное, если наш приятель доктор пишет карандашом на листке из записной книжки. Вставайте скорее, надо срочно ехать.

Через четверть часа мы уже входили в квартиру доктора. Он сам выбежал к нам навстречу с искаженным от испуга лицом.

– Ох, какая беда! – воскликнул он, сжимая виски руками.

– Что случилось?

– Блессингтон покончил с собой.

Холмс присвистнул.

– Да-да, он сегодня ночью повесился.

Мы вошли. Доктор проводил нас в комнату, которая, очевидно, служила ему приемной. Все это время он не переставал говорить:

– Да, я так потрясен, что просто не соображаю, что делаю и говорю. Полиция наверху, уже составляют протокол.

– Когда вы узнали, что он повесился?

– Сегодня утром. Горничная в семь часов, как обычно, понесла ему чай и нашла его висящим посредине комнаты. Он привязал веревку за крюк, предназначенный для крепления люстры. Надо полагать, он надел себе на шею петлю, стоя на сундуке, который вам вчера показывал, и потом спрыгнул.

Холмс стоял некоторое время в глубоком раздумье.

– Если позволите, я пройду наверх, – наконец сказал он.

Мы вместе отправились туда в сопровождении доктора.

Когда мы вошли в спальню, нашим глазам представилось ужасное зрелище. Как я уже упоминал, мистер Блессингтон производил впечатление рыхлого человека. Теперь, вися на крючке, он совсем потерял человеческий облик. Шея была вытянута, как у ощипанного цыпленка, а все остальное туловище представляло бесформенную массу. На нем была только длинная ночная сорочка, из-под которой, как палки, торчали опухшие голые ноги. Около него стоял угрюмый полицейский инспектор и что-то заносил в записную книжку.

– А, мистер Холмс! – сказал он, обращаясь к моему приятелю, когда мы вошли в комнату. – Очень рад вас видеть.

– С добрым утром, Лэннер! – ответил Холмс. – Вы не будете возражать против моего присутствия?.. Вам уже рассказали о событиях, предшествовавших драме?

– Да, кое-что рассказали.

– И какое же у вас сложилось мнение?

– Я думаю, этот господин помешался от страха. Очевидно, спал он долго, о чем свидетельствует сильно измятая постель и порядочное углубление на матрасе, где он лежал. Как вам известно, самоубийцы, как правило, лишают себя жизни под утро, где-то около пяти часов. В это время он и повесился.

– Судя по окоченелости мышц, он умер часа три тому назад, не больше, – заметил я, ощупав тело покойника.

– А в комнате вы не обнаружили ничего особенного? – спросил Холмс.

– Вроде бы нет… Разве что отвертку и несколько винтов на умывальнике. Зато видно, что ночью он много курил: я нашел в камине четыре окурка от сигар.

– Гм, – произнес Холмс. – Его мундштук вы нашли?

– Нет, не попадался.

– А портсигар?

– Да, он был в его сюртуке.

Холмс открыл портсигар и понюхал последнюю оставшуюся там сигару.

– О, настоящая «гавана»! А те окурки в камине от низкосортных сигар, какие в большом количестве привозят голландцы из своих ост-индских колоний. Их обычно заворачивают в соломенные чехлы; они тоньше и длиннее.

С этими словами Холмс вынул из кармана свою лупу и стал внимательно рассматривать найденные окурки.

– Две сигары были выкурены через мундштук, а другие две без мундштука, – сказал он. – Две обрезаны не слишком острым ножом, а кончики у остальных откусаны превосходными зубами. Мы имеем дело, мистер Лэннер, не с самоубийством, а с тщательно продуманным и хладнокровно исполненным убийством.

– Не может быть! – воскликнул инспектор.

– Это почему же?

– А зачем прибегать к такому хлопотному способу убийства, как повешение?

– В этом-то мы и должны разобраться.

– И как же, по вашему мнению, они могли проникнуть сюда?

– Через парадную дверь.

– Но утром она была заперта на засов.

– Стало быть, ее заперли после их ухода.

– Вам-то откуда это известно?

– Я видел их следы. Подождите минутку, и возможно, я сообщу вам еще кое-что…

Он подошел к двери и стал методично осматривать ее со всех сторон. Затем вынул ключ, который торчал в замке с внутренней стороны комнаты, и точно так же подробно исследовал его. Кровать, ковер, стулья, камин, мертвое тело и даже веревка – все было внимательно осмотрено, после чего Холмс попросил меня и инспектора помочь ему снять труп. Он перерезал веревку и почтительно опустил тело Блессингтона на простыню.

– Откуда взялась эта веревка? – поинтересовался Холмс.

– Она, очевидно, отрезана от этого мотка, – пояснил доктор Тревелэн, вытаскивая из-под кровати свернутую в кольцо веревку. – Блессингтон ужасно боялся пожара и всегда держал при себе веревку, чтобы при ее помощи вылезти из окна, если загорится лестница.

– Да, эта веревка значительно облегчила их замысел, – многозначительно произнес Холмс. – А план преступления был очень простой. Рассчитываю, что после обеда мне будет ясна причина, по которой оно произошло. Я возьму с собой фотокарточку Блессингтона, которая стоит на камине; надеюсь, она поможет мне в моем расследовании.

– Но объясните хотя бы, что здесь произошло! – умоляюще воскликнул доктор.

– Извольте, – ответил Холмс. – Преступление совершали три человека: один молодой, другой пожилой, а для определения третьего у меня пока нет данных. Первые два, насколько я понимаю, те же лица, что выдавали себя за русского графа и его сына; их внешность вам хорошо известна. Войти в дом им помог сообщник. Я советую вам, инспектор, арестовать мальчишку, который, по словам доктора, недавно поступил к нему на службу.

– Этого маленького бесенка уже ищут, – ответил доктор Тревелэн, – но ни горничная, ни повар нигде не могут его найти.

Холмс только пожал плечами.

– Он играл не последнюю роль в этой драме, – сказал мой друг. – Трое людей, стараясь не создавать шума, поднялись по лестнице. Первым шел пожилой, за ним молодой человек, неизвестный замыкал процессию.

– Ну, мой дорогой друг, это уже слишком! – воскликнул я.

– Не удивляйтесь, нужно только повнимательнее рассмотреть следы. Они накладываются друг на друга. Я успел изучить их еще вчера вечером. Итак, когда они подошли к комнате мистера Блессингтона, то обнаружили, что дверь изнутри заперта на ключ. Но это их не остановило, они аккуратно повернули ключ в замке при помощи проволоки. Тут даже не нужно увеличительного стекла, чтобы заметить на бородке ключа царапины от этой самодельной отмычки. Войдя в комнату, они связали Блессингтона и засунули ему в рот кляп. Быть может, он не сразу проснулся, а возможно, был так поражен ужасом, что не мог кричать от испуга. В этом доме очень толстые стены, и если даже он успел крикнуть, то вряд ли кто-нибудь услышал его. Предприняв необходимые меры безопасности, они, очевидно, устроили совещание, которое, вероятнее всего, больше походило на суд. Продолжалось оно довольно долго, потому что за это время были выкурены четыре сигары. Пожилой сидел вот на этом плетеном стуле; он курил сигару через мундштук. Молодой человек сидел немного поодаль – он сбрасывал пепел на пол около комода. Третий же ходил взад-вперед по комнате. Блессингтон, я думаю, сидел прямо перед ними на кровати… Хотя насчет этого у меня нет полной уверенности. В конце концов, они повесили Блессингтона. Дело было настолько хорошо продумано, что у них были с собою блок, а также винты и отвертка для его крепления, чтобы устроить что-то вроде виселицы. Но, заметив крюк, они, конечно, предпочли воспользоваться им для совершения казни. Покончив с этим делом, они ушли прежним путем, а сообщник запер за ними дверь.

Все мы с глубочайшим интересом слушали описание ночных событий, которое Холмс сделал на основании таких незначительных и малозаметных признаков, что мы едва могли уследить за ходом его умозаключений. Инспектор вышел, чтобы распорядиться насчет ареста мальчишки, а мы с Холмсом отправились завтракать к себе на Бейкер-стрит.

– Я вернусь к трем часам, – заявил Холмс после завтрака. – Здесь меня уже будут ждать доктор Тревелэн и инспектор. Думаю, что к этому времени мне удастся установить личность преступников.

В назначенное время они оба – и доктор, и инспектор – были у нас, но мой друг вернулся только к четырем часам. По выражению его лица я видел, что его розыски увенчались успехом.

– Есть какие-нибудь новости, инспектор?

– Мы нашли мальчишку, сэр…

– Превосходно, а я нашел преступников.

– Вы поймали их! – вскричали мы в один голос.

– Поймать – не поймал, но знаю, по крайней мере, кто они такие. Вот этот, так называемый Блессингтон, как я и предполагал, хорошо известен полиции. Впрочем, как и его убийцы. Их имена: Байдл, Хэйворд и Моффат.

– Уортингтонские налетчики! – воскликнул инспектор.

– Они самые, – ответил Холмс.

– Тогда Блессингтон не кто иной, как Сеттон.

– Совершенно верно!

– В таком случае все становится совершенно ясно, – заметил инспектор.

Но Тревелэн и я смотрели друг на друга, ничего не понимая.

– Может быть, вы помните громкое дело об ограблении Уортингтонского банка? – сказал Холмс, обращаясь к нам. – В налете принимали участие пять человек: четверо из них упомянуты выше, пятого звали Картрайт. Охранник Тобин был убит, а грабители захватили семь тысяч фунтов. Это произошло в тысяча восемьсот семьдесят пятом году. Все пятеро были арестованы, но явных улик против них не имелось. Денег тоже не нашли. Затем Блессингтон, он же Сеттон, – самый гнусный тип из всей шайки – поссорился со своими приятелями и всех их выдал. По его доносу Картрайт был повешен, а трое других приговорены к каторжным работам, сроком на пятнадцать лет каждый. Недавно они были досрочно выпущены на свободу и решили во что бы то ни стало отомстить Блессингтону за себя и за смерть своего товарища. Дважды они неудачно проникали к нему в дом и, наконец, в третий раз привели в исполнение свой замысел. Это все, что я могу рассказать вам, доктор Тревелэн.

– Теперь я понимаю, – сказал доктор, – почему он так волновался в последнее время. Очевидно, он узнал из газет, что их выпустили на свободу.

– Совершенно верно. А про воровство он говорил вам нарочно, для отвода глаз.

– Но почему же он не сказал этого вам?

– Видите ли, в чем дело: зная мстительность своих бывших сообщников, Блессингтон старался как можно дольше скрывать от всех свое истинное лицо. Во всяком случае, он совершил позорный поступок, и ему не хотелось, чтобы другие, в том числе и я, знали об этом. Однако, как бы мерзко он ни поступил – он жил под охраной британского закона, и потому, инспектор, я надеюсь, вы примете меры, чтобы покарать преступников.

Вот, собственно, и все подробности печального происшествия с постоянным пациентом доктора Тревелэна… Что касается преступников, то задержать их не удалось, и в сводках полиции они никогда больше не фигурировали. Предполагают, что они уплыли из Англии на корабле «Нора Крейна», который несколько лет тому назад потерпел крушение и затонул со всеми пассажирами у португальских берегов. Мальчика был выпущен на свободу за недостатком улик, а «Тайна Брук-стрит», как ее назвали газетчики, до сих пор так и оставалась для всех тайной.