Вадим Громов
Шарик

«Угадай, в какой руке шарик?»

Кряжевой налил себе третью стопку, забросил водку в рот, сглотнул. Отправил вдогонку колечко лука и ломтик селедки, принялся неспешно жевать, почти не различая вкуса.

– Слышь, мужик, э… У тя проблемы какие, не?

«Черный шарик – все кончится»

– Мужик, с тобой базарю, в натуре. Здесь от Темы рыло никто не воротит, слышь… А то сам огорчаюсь, и других, реально, огорчить могу.

Кряжевой повернул голову и цепко оглядел типа, настырно лезущего к нему в собеседники. Около тридцати лет, плюгавый, жидкие рыжеватые волосы зачесаны назад, впалые рябые щеки, наглые водянистые глаза. Черты лица хищные, но мелкие: точно не волчара, скорее – тощий, облезлый хорек.

Перевел взгляд ему за спину. Через столик сидел приятель Темы – явно среднеазиатских кровей, невысокий, мощный, основательно подзаплывший жирком. Короткие руки и ноги борца или тяжелоатлета. Стрижка под ноль, темно-карие, глубоко посаженные глазки, сплющенный нос, пухлые губы, дугообразный шрам на массивном подбородке, хорошо заметный даже в недельной щетине. Кряжевой машинально нарек его Батыром, на прошлой работе был похожий бугай с таким имечком…

– Че пялишься? – начал распаляться Тема. – Че, в натуре, не так?

«Красный – проигрыш. Согласен?»

Темноватая пивная «Козырная масть» – из памяти неожиданно выкатилось смахивающее на французское словцо «шалман» – пустовала на три четверти. За третьим, дальним угловым, из дюжины одноногих квадратных столиков прихлебывали недорогое пиво два пожилых субъекта с невыразительными лицами людей, предпочитающих искать гармонию с этим миром на дне полулитровой кружки. Они даже не косились в сторону Кряжевого, не то побаиваясь крепнущей злости Темы, не то были здесь завсегдатаями, и назревающее неподалеку выяснение отношений давно стало для них привычным, как скудный интерьер и плоховато вымытая посуда пивной…

Кряжевой хмуро улыбнулся. Пачка толщиной в мизинец, в которой преобладали тысячные и пятисотенные, якобы случайно показанная всем посетителям «Масти», сделала свое дело. Его не волновало, что задумали приятели – ограбить или взять на испуг, заставив оплатить их заказ. Главным было другое: своим напором Тема убивал остатки неизменных сомнений, помогая Кряжевому начать то, зачем он сюда пришел.

– Ты че лыбишься, урод?! – Тема расправил худые плечи, уперся ладонями в столешницу, навис над Кряжевым. – Борзого включил? Ща те будет, сука, симфония для очка с оркестром!

Сидящий на соседнем стуле Бесокрут поднял кустистую бровь, как будто интересуясь: «Долго еще с этим недоумком цацкаться будешь? Я жрать хочу».

Кряжевой торопливо выпил еще одну. Какое-никакое, а подспорье, тормоза ослабляет, особенно в связке с Теминой дерзостью…

Посмотрел Теме в глаза. Тот сглотнул зарождающуюся фразу с горловым бульканьем, прочитав во взгляде незнакомца что-то непривычное, пугающее. Злая сила распирала, настойчиво требовала выхода. Кряжевой скупо качнул головой в сторону Бесокрута:

– Угадаешь, в какой руке шарик?

– Какой, сука, шарик… – Тема растерянно моргнул, суетливо оглянулся на Батыра. Тот отрывисто сплюнул и начал грузно выбираться из-за столика.

Тема повернулся обратно, широко скалясь в гадливеньком предвкушении. Кряжевой равнодушно бросил:

– У тебя глаз сейчас убежит.

– Че-е-е?! – ошалел Тема. А через миг – с воем припечатал основание ладони к левому глазу. Бесокрут одобрительно кивнул. Жрать подано!

Вой сменился визгом, быстро переросшим в крик. Из-под ладони упруго брызнуло красным, Тема отчаянно мотал корпусом, словно пытался сбросить с себя нечто, причиняющее ему страдание. Батыр, сделавший первый шаг к столику Кряжевого, замешкался, на туповатом лице проступала тревога. Пожилые тоже таращились в их сторону, пока еще растерянно, непонимающе, но Кряжевой знал, что скоро им станет страшно. Очень страшно.

Тема неожиданно замолчал, а потом охнул, коротко, утробно. И резко убрал ладонь от глаза, словно тот стал нестерпимо горячим или колючим.

Бесокрут раздернул потрескавшиеся губы в радостной улыбке, выставившей напоказ редкие пеньки сгнивших зубов. Глаз Темы наполовину вылез из глазницы, словно его выталкивали изнутри черепа, и часто дергался, явно желая обрести полную свободу. На щеку полз кровавый ручеек, он быстро ширился, пока еще распадаясь на отдельные струйки.

Кряжевой не стал тянуть время.

– Змеиный язык!

Тема широко открыл рот и завыл, так же утробно, как и охал, но в этот раз – дольше. Длинный, с желтоватым налетом язык вытянулся, словно его прихватили невидимыми щипцами и собирались вырвать.

Треснуло – влажно, еле слышно. Кончик языка плавно разошелся в стороны, разрыв побежал дальше, превращая нежную плоть в уродливое подобие змеиного жала. Бесокрут мелко кивал и подсыпал в Темин вой кашляющие старческие смешки.

– Откуси его!

Капкан челюстей клацнул – глухо, резко. Нижняя с силой сдвинулась влево, вправо, не разжимаясь, мелкие острые зубы допиливали то, что не смогли прокусить полностью. Два кровоточащих шматка скользнули по черной джинсовой рубашке Темы, шлепнулись на пол. Секундой позже к ним присоединился глаз.

Батыр все же бросился к приятелю. Кряжевой поймал плотную фигуру Теминого подельника взглядом, безжалостно отмерил:

– Кишки наружу!

Желтую футболку Батыра наискось, жирно перечеркнуло красным. Его мотнуло в сторону, он подломился в коленях, задел и уронил стул. Громко, с болью выкрикнул что-то на своем языке, прижал короткопалые ладони к животу. Красная черта разбухала, делаясь пятном, Батыр завалился на бок, продолжая гортанно выкрикивать непонятные слова. Низ футболки вылез из спортивных штанов, обнажив полоску кожи, обильно поросшую короткими черными волосками, и край впадинки пупа, в которую затекала кровь.

Бесокрут ерзнул на стуле, нетерпеливо причмокнул, облизнулся. Кряжевой снова перевел взгляд на Тему. Яйца или ногти?

– Ногти – брысь!

Крепко сжатые кулаки Темы одновременно разжались, это было похоже на жест фокусника, заклинающего шляпу с кроликом. Тихонько хрустнуло-чавкнуло, и чешуйки ногтей отделились от лунок, посыпались на пол. Тема надсадно выл, распялив окровавленный рот, подрагивая обрубком языка. Перемешанная со слюной кровь текла по подбородку, выплескивалась на одежду, на пол. Через секунду он сделал два шажочка вперед, но зеленые кроссовки заглушили звук и не дали увидеть, как слезают ногти на пальцах ног…

Глаза Бесокрута были широко открыты, волосатые ноздри жадно раздувались, он впитывал чужую боль, утоляя голод, которому сегодня исполнился ровно год.

Батыр уперся рукой в пол, как будто хотел встать или уползти подальше от Кряжевого. Под футболкой вспух бугристый ком, Батыр прижимал его другой рукой, не давая выпасть окончательно. Ткань задралась еще выше, и теперь был виден край разрыва: желтоватая прослойка жира, темно-красные волокна мышц и часть кишки – округлая, сизая, глянцевая…

Кряжевой поймал взгляд Батыра – мутный от боли. Увидел, как его глаза округлились в ужасе от понимания, что кошмар еще не закончен. Бесокрут громко чавкнул от удовольствия.

– Рот до ушей!

Пожилые заполошно бросились к выходу, испуганно выкрикивая что-то неразборчивое, сталкиваясь и мешая друг другу. В конце короткого неширокого коридорчика, соединяющего бар и зал, возникла расплывшаяся женская фигура в красной блузке и голубых джинсах. Кряжевой узнал барменшу – мужеподобную, вульгарно накрашенную тетку лет пятидесяти с плутоватым лицом.

– Прекратите! – заверещала она. – Полицию вызову!

Ответом был жуткий крик Батыра. Его щеки стремительно разорвало от уголков рта до скул.

Лицо тетки скомкал испуг, она грузно отпрыгнула назад, к бару. Кряжевой услышал, как она блажит, требуя, чтобы невидимая ему Петровна немедленно звонила в полицию, потому что «там всех сейчас поубивают и к нам придут!».

Кряжевой вытащил из заднего кармана джинсов платок. Проворно, тщательно протер графин, стопку и вилку – лишним не будет, схватил со стула пакет с вещами и метнулся к выходу. Бесокрут остался сидеть, жадно впитывая-поедая страх и боль приятелей.

Кряжевой в два прыжка одолел шесть невысоких ступенек, толкнул металлическую дверь, усеянную крупными тускловатыми наклейками – тузами всех мастей. Тенистая улочка была пустынна, и он быстро зашагал к ближайшему проулку, доставая из нагрудного кармана очки с простыми стеклами.

Водрузил их на нос, вжикнул молнией на рубашке…

Преображение заняло меньше минуты. Теперь его вряд ли могли опознать с ходу – очки, кепка и футболка с длинными рукавами сделали из него другого человека. Даже если к «Козырному тузу» вот-вот прибудет патрульный экипаж, у него будет время затеряться в городе. Пожилые в пивную сегодня вряд ли вернутся, барменша рассмотрела его постольку-поскольку, Тема с Батыром вообще не в счет…

Этот район Кряжевой помнил сносно, побродил здесь за последние два дня. Спустя еще три минуты он стоял на остановке, делая вид, что всецело увлечен смартфоном. Малочисленные ожидающие автобуса не обращали на него внимания – копается мужик в телефоне, зрелище привычное до отвращения, не он первый, не он последний…

Из-за школьной ограды, заканчивающейся метрах в ста от остановки, вынырнул новенький пазик. Свернул, неторопливо покатил дальше. Кряжевой поднял голову, отыскал взглядом табличку за лобовым стеклом. Маршрут номер…

«1» – значилось на старой, но крепкой, обитой коричневым дерматином двери. Единица без промедления напомнила Кряжевому кол с живодерской придумкой: чтобы нельзя было вытащить, вконец не разодрав внутренности.

Он криво ухмыльнулся, четко осознавая, почему в голову пришло именно такое сравнение. Всю дорогу сюда возможная неудача представлялась ему чем-то вроде этого самого кола, на который он сядет резко и до упора…

Звонка и глазка не было, и Кряжевой несколько раз стукнул кулаком в центр двери.

Прислушался.

В глубине квартиры что-то скрипнуло, потом раздался кашель – лающий, нехороший. Кряжевой решил, что он затянется надолго, но не угадал. Кашель смолк почти сразу, а потом раздался хриплый и будто бы полузадушенный возглас:

– Открыто!

Кряжевой несильно толкнул дверь от себя, распахнув ее почти наполовину, открывая взгляду часть тесноватой прихожей. Вытертые доски со следами коричневой краски, светло-зеленые обои с простеньким золотистым узором, два крючка для верхней одежды на стене, аккуратно поставленные черные полуботинки под ними и прислоненная в углу тросточка – самая обычная, со слегка изогнутой г-образной ручкой.

Кряжевой готовился увидеть что-нибудь выходящее за рамки его понимания, даже откровенно жуткое. Но представшая взгляду картина не вызывала дрожь отвращения или ужаса чем-нибудь мистическим, непостижимым. Заурядная пенсионерская обитель: чисто, бедненько. Кряжевой ощутил легкий укол разочарования. Нет, скорее – обиды. Неужели разыграли-обманули как дурака – на четыре кулака? Но за такие розыгрыши можно и рожу расквасить без угрызений совести…

– В комнату про… – фразу оборвал новый приступ кашля.

Кряжевой без раздумий шагнул в квартиру, прикрыл дверь. Надел купленные четверть часа назад бахилы и двинулся на голос.

Колдун лежал на диване – тщедушный, морщинистый, беспросветно седой. Разочарование сделало вторую инъекцию. Колдун выглядел… никак: бесцветно, что ли. Потустороннего в нем было не больше, чем в железобетонном столбе – гибкости и причудливости форм. Кряжевой почему-то ждал, что увидит кого-то демонического, вроде постаревшего Чернокнижника, но увы. Колдун смутно напоминал птицу, только Кряжевой почему-то не мог сообразить, какую: не ворон, не филин… А может, и не птицу вовсе? Из одежды на нем была полинялая футболка, то ли серая, то ли голубая, и черные тренировочные штаны.

Обстановка в комнате соответствовала интерьеру прихожей. Старенький сервант, двухстворчатый шкаф, тяжелый низкий комод с телевизором на нем, белый пластиковый плафон-юбка с одной лампочкой под потолком. «Зомбоящик», правда, был плоским, но, судя по модели, далеко не новым.

Кряжевой откровенно замялся, не зная, с чего начать. Хозяин квартиры идеально дополнял обстановку, смотрясь в ней так же уместно, как худющий уличный кот возле помойного бака.

– Табурет вона… Рядом сядь.

Кряжевой мог поклясться, что колдун никак не обозначил – ни движением головы, ни пальцем, – где именно стоит табурет, но сам сразу же нашел его взглядом, словно кто-то влез в голову и повернул ее в нужном направлении.

Следом пришло понимание еще одной странности. В квартире не было запахов. Даже намека на них, словно вокруг царила своеобразная стерильность, затрагивающая только запахи.

Особенностью этой, само собой, Кряжевой интересоваться не стал. Молча забрал стоящий в дальнем углу увесистый табурет, поставил его в полушаге от дивана, так, чтобы хозяину квартиры не пришлось поворачивать голову, глядя на гостя. Сел.

Из-за мешков под глазами и кустистых бровей колдуна невозможно было разобрать, смотрит он на гостя или нет. Говоря начистоту, Кряжевому хотелось встать и уйти. Хозяин квартиры выглядел человеком, которому оставалось жить считаные дни, если не меньше. Но это была последняя надежда, пусть зыбкая и почти безумная для привычного к незамутненному, всеобъемлющему пониманию вещей и событий Кряжевого. Только поэтому он не мог взять и зарубить ее. Мало ли, что кажется…

– Рассказывай.

– А как вас по име… – нерешительно начал Кряжевой. И сразу же показалось, что еще до начала фразы губы колдуна потревожила непонятная усмешка.

Договорить ему не дали.

– Бесокрутом кличь. Всю жизнь им прожил, чего перед смертью шкуру-то менять?

«Говорят, что иначе не отзывается, – в памяти тут же всплыл обрывок недавней беседы. – То ли им бесы крутят, то ли он – ими… А может, в одном хороводе топчутся. Только этого никто, кроме него, не знает».

– Хорошо, – глухо проговорил Кряжевой. – Мне сына вылечить надо. Можете?

– Кто… – Бесокрут закашлялся, коротко, сильно. – Кто знает? Человека-то не видя…

– Фотография есть. Планшет его. Майка. Можно же через них как-то…

– Ты меня к прохиндеям из телевизора в родню не налаживай. Соску бы еще принес. Или этот… подгузник.

– Так что делать? – процедил Кряжевой, сдерживая проснувшееся раздражение.

– Гонор-то поубавь… Это не я у тебя в ногах валяться готов. Хочешь, чтобы сын жил?

Кряжевой переждал новый приступ кашля, еле сдерживаясь, чтобы не разорвать криком затхлое спокойствие квартиры.

– Хочу.

– Ко мне двигайся, да наклонись поближе. Через тебя гляну: кровь-то одна…

Кряжевой без промедления выполнил просьбу, нависнув головой над животом Бесокрута. Закрыл глаза, готовый отпрянуть в любой миг, если что-то не понравится.

На лоб и затылок неспешно легли сухие прохладные ладони, чуть надавили. Неприятных ощущений не было, зато легонько потянуло в дрему, но Кряжевой без труда прогнал желание расслабиться. Ладони потихоньку сдвигались, переползая на виски, нажим оставался прежним.

В памяти начали возникать короткие, не дольше секунды-двух, фрагменты прошлого. Даша, Марьяна, Витя, снова Витя… Коридоры и кабинеты медицинских центров, лица врачей – четкие и уже подзабытые, опять Марьяна, опять Витя. Бланки с результатами исследований, Витя, ночи без сна, Витя, Витя. Слезы Даши, глуповатая улыбка дочери. Понимающий, совсем не детский, и оттого – невыносимый взгляд сына…

Воспоминания были бессловесными, лишь картинки, и – эмоции, только эмоции. В глазах, на лицах, в жестах…

Прикосновения исчезли. Кряжевой быстро разогнулся, осознав первый раз в жизни, что на самом деле означает «впиться взглядом».

– Вылечу…

Бесокрут снова зашелся в кашле. Кряжевой ждал, а внутри все переворачивалось и стыло от страха, что он неправильно расслышал сказанное или колдун оговорился, позабыв прибавить «не» в начале…

– Могу вылечить, – хрипло проговорил Бесокрут, и Кряжевой испытал дичайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Врачебные прогнозы: «Полгода, месяцев семь, не больше» – утратили свою жестокую, людоедскую непоколебимость. Развалились, как куличик из песка, по которому с размаху залепили кирпичом.

Эйфория продлилась меньше малого. «Плату просит, на какую не все пойдут… – еще один отрывок беседы сожрал ее, как жаба – мотылька. – Если не готов заплатить, то лучше отступись: ничего хорошего не выйдет».

– За лечение… – сердце словно кинули в морозилку, но Кряжевой заставил себя договорить: – Что хочешь?

Бесокрут пошевелил бровями, и Кряжевой вдруг увидел его глаза. Маленькие, темные. Они смотрели будто бы сквозь гостя, с бесконечным равнодушием, словно Бесокрута не интересовало, что прозвучит в ответ на его слова.

Кряжевой внезапно понял, кого напоминает ему колдун.

Нетопыря. Старого, хитрого, вдоволь попившего чужой крови, но до сих пор не желающего забыть ее вкус.

– Дочь отдай. Она ж у тебя на голову хворая, а двоих я не вылечу…

– Зачем? – выдохнул Кряжевой прежде, чем в голове появилась точно такая же мысль.

Бесокрут мечтательно улыбнулся:

– Детского мясца поем. Оно ведь как снадобье от старости проклятущей: еще годик-другой костлявая поодаль погуляет… Да и вкусно.

Он появился в автобусе за две остановки до выхода. Сел рядом с Кряжевым, покосился на него с явной досадой:

– Все жалеешь… Нет бы – кожу содрать с мордастого, а второму – позвоночник вдребезги. Это ж слизь человеческая, толку-то от нее? А еще лучше – черепушкой хрустнуть, чтобы мозги вразлет по стенкам… Да и с гнильцой харчи-то, с душком: нет чтобы кем почище угостить, душу безгрешную найти. Это мне полакомей. Глядишь, я бы и наелся побыстрее. Расстарайся в следующий раз, будь добр…

«Мерзость ненасытная. – Кряжевой отвернулся к окну. – Жри, что дают, не зуди».

Через несколько минут они вышли возле небольшого парка. Кряжевой посмотрел на часы: нормально, запас есть… Над дальней стороной парка тянулась к небу трехцветная – серебро, синий и кроваво-красный – высотка. Двадцать пять этажей, огромные балконы, панорамные окна. Кряжевой читал в Интернете, что к дорогущим квартирам элитного жилого комплекса «Райский уголок» прилагаются место в подземном паркинге и охраняемая территория. Но попадать в дом он не собирался, планы были немного другие, опять же, если живущий в «Райском уголке» человек не изменит своей педантичности…

Не изменил.

– Эй, мужик, але! – Кряжевой негромко окликнул его, когда тот проходил мимо их с Бесокрутом скамейки, очень похоже скопировав нотки Темы. Он кропотливо собирал информацию и знал, что новое «блюдо» Бесокрута органически не переваривает пренебрежительного отношения к себе. И не просчитался.

Полковник УФСИН в отставке – лет шестидесяти с хвостиком, поджарый, выправка, аккуратный ежик седых волос, белый дорогой спортивный костюм и кроссовки – мгновенно повернулся к нему. На некрасивом лице – как будто лепивший его скульптор безудержно схалтурил, не доведя заготовку до совершенства, и ограничился жесткими, топорными чертами голема – набухала ярость. Ведомый на коротком поводке, но без намордника доберман показал клыки, тихо зарычал.

– Ты что там вякнул, урод?!

– А че, погон, локаторы засраны? Сюда подпрыгни, я те ершиком, – Кряжевой похлопал себя по ширинке обеими руками, – прочищу недорого. И шавке твоей до кучи.

– Да я тебя сейчас, гнида лагерная… – полковник воровато огляделся по сторонам: неширокая аллея была безлюдной. Еле слышно щелкнул снятый с ошейника карабин.

– Стилет, фас!

Прыжок добермана совпал с азартным уханьем Бесокрута. Не меняя позы, Кряжевой бросил в оскаленную собачью пасть:

– Всмятку!

Добермана резко приплющило к земле в полушаге от скамейки. Пробирающий до дрожи визг захлебнулся почти сразу, в уши посыпался хруст костей. Широко распахнувшаяся пасть пса изрыгнула темно-алый фонтан, а потом челюсти смялись тряпками, словно побывали под прессом.

– Стилет… – ошарашенно и как-то по-детски пролепетал полковник, глядя, как его питомца превращают в бесформенную частичку кошмара. – Ты… что…

– Не тяни, – раздраженно буркнул Бесокрут. – Псина – крошки.

Кряжевой и сам не собирался растягивать кормежку надолго. Он знал – в час, когда полковник выходит на прогулку со Стилетом, жители района стараются обходить парк стороной, но от случайных свидетелей все равно никто не застрахован…

Полковник наткнулся на взгляд Кряжевого, попятился. Лицо голема было перелеплено другим скульптором – страхом. Поводок выпал из разжавшихся пальцев полковника, и он начал поворачиваться к высотке, собираясь бежать.

Кряжевой подсек его негромким возгласом.

– Колени вдребезги! – и тут же припечатал вторым. – Зубы в глотку!

В штанинах у полковника захрустело-защелкало, как будто там делали попкорн. Он рухнул на землю, хватаясь руками за горло, мучительно харкая кровью и зубами.

– Скальп – брысь!

Бесокрут жадно облизнулся. Под идеально подстриженным виском полковника открылась узкая красная щель, торопливо поползла в две стороны – за ухо и к брови, быстро делаясь шире. От другого виска ей навстречу ползла точно такая же. Полковник отчаянно тряхнул головой, словно хотел отбросить боль – раз, другой… Кровь разбрызгивалась по асфальту круглыми и продолговатыми каплями, делаясь похожей на точки и тире – азбуку Морзе из фильма ужасов.

Кряжевому не было жаль ни человека, ни пса. Полгода назад Стилет сильно искусал девочку-первоклашку, едва не погибшую от кровопотери. Полковник вышел сухим из воды благодаря знакомству с высокими чинами в полиции. Девочке оплатили лечение, а ее матери-одиночке дали сто тысяч рублей, пригрозив неприятностями, если снова поднимет шум.

По правде говоря, Кряжевой не собирался примерять роль мстителя. Полковнику просто не повезло. Прежде чем сойти на нет, история с девочкой получила – пусть и ненадолго – довольно широкую огласку с многими подробностями о виновнике – кто, где живет, привычки, и попалась на глаза выбравшему этот город Кряжевому… Которому было все равно, какую мразь калечить, чтобы накормить Бесокрута. Он преследовал свою цель, но не был против того, что, приближая ее, кто-нибудь расплатится за свои грехи.

Кряжевой не хотел впутывать ни в чем не повинных людей: почему они должны страдать за сделанный им выбор? И тщательно отбирал «меню» для Бесокрута задолго до очередной попытки разорвать этот кошмарный круг. Надеясь, что в этот раз он сумеет угадать…

Полковник мог избежать этой участи, если бы вывел собаку позже или пошел в другое место: список Кряжевого был с запасом, на случай таких вот неудач. Но все вышло, как вышло…

Скальп, наконец, оторвался с влажным, тошнотворным потрескиванием. Полковник еще был в сознании, и Кряжевой безжалостно добил его:

– Лицо, мошонка – всмятку!

Жуткий, надрывный вой заглох после первого сильного удара окровавленным лицом о землю. Громко, смачно смялся носовой хрящ. Держа руки по швам, полковник поднял голову как можно выше, на месте разбитого всмятку носа пузырилось красное, и снова впечатал лицо в дорожку аллеи. Этот удар получился еще жестче, за ним последовал третий, четвертый… На штанах полковника, в паху, проступала кровь.

Бесокрут мычал от удовольствия. Кряжевой встал со скамейки, быстро обогнул ее и запетлял между деревьев, держа путь к соседней аллее, подальше от человека, не способного противиться силе, заставляющей уродовать себя…

Спустя десять минут Кряжевой снова стоял на остановке. Он не сомневался, что Темы, Батыра и полковника Бесокруту точно не хватит, а значит, не стоит терять время попусту. В прошлый раз ему пришлось скормить пятерых, в позапрошлом году – четверых. Аппетит Бесокрута рос, и Кряжевому не хотелось даже думать о том, что может ждать его впереди.

– …Скажи ты этому полудурку, чтобы шмотки собирал и уматывал! – К остановке подошла молодая, полноватая и светловолосая женщина с девочкой лет шести. – Иначе так и будет у тебя на шее сидеть! Юлька, эй, не слышу тебя! Пропадаешь! Юлька!

Она оторвала смартфон от уха и уставилась на экран. Девочка, безудержно кудрявая и светловолосая, как мать, оглядывалась по сторонам, голубые глазенки блестели живым любопытством. Уставилась на Кряжевого, и он скупо улыбнулся ей.

Девочка расплылась в ответной улыбке и зачем-то полезла в слегка оттопыривающийся кармашек оранжевого, в божьих коровках, сарафана.

«Сокровищами своими похвастаться» – догадался Кряжевой.

Детский кулачок вынырнул из кармашка. Девочка вытянула руку, хитро прищурилась и разжала пальцы. На ладошке лежала маленькая куколка, вроде той, что бывают в «киндер-сюрпризе», две квадратные не то конфеты, не то жвачки в пестрых обертках, несколько пятирублевых монет. Еще розовый «драгоценный камень» величиной с крупную виноградину – пластиковый, конечно же, и…

Шарики – черный и красный – притянули взгляд, как только Кряжевой с Марьяной зашли в комнату. Похожие на две вишни, одну – спелую, а вторую – сгнившую, но почему-то не потерявшую прежней формы, они лежали на том самом табурете, на котором две недели назад сидел Кряжевой.

– Привел… – прошамкал лежащий на диване Бесокрут. – Проходите, что встали.

Марьяна испуганно прижалась к отцу. Кряжевой погладил ее по голове, успокаивающе зашептал:

– Не бойся, дедушка хороший… Смотри, какие у него шарики, поиграть тебе разрешит.

– Разрешу, – проговорил Бесокрут. – Играй, сколько заблагорассудится. И для папы в них игра сыщется, если захочет…

Из-за этого «заблагорассудится» Кряжевому люто, до изнеможения захотелось сгрести табурет за ножки и шарахнуть Бесокрута по темени – с хорошего замаха, ребром сиденья.

Он кое-как сдержался, отвел взгляд. Хмуро спросил:

– Вода есть? Ребенок пить просил.

– На кухне. В банке, увидишь…

Кряжевой кивнул и повел Марьяну на кухню, такую же чистую и без излишеств. Свободная раковина, аккуратно расставленная посуда, чистая клеенка на столе, вымытые окна, пустое мусорное ведро.

«Кто у него убирает? – невольно удивился Кряжевой. – Приходит кто, или без темных сил не обошлось? Как ни приду, все лежит».

Он посадил дочь на табурет – близнец того, что стоял в комнате. Вытащил из кармана «киндер-ломтик» и молочный коктейль, торопливо открыл. Наклонился к уху Марьяны, медленно и внятно прошептал:

– Ешь, пей… В комнату не ходи. Я за тобой приду. Кивни, если поняла.

Дочь озадаченно моргнула, но тут же стала серьезной. Неспешно кивнула, явно подражая королеве из недавно виденной сказки. Кряжевой поцеловал ее в лоб и пошел в комнату.

В голове царил сумбур, калечащее душу ассорти из мыслей о предстоящем и обрывков воспоминаний о недавнем прошлом. Сын, на несколько часов оставленный наедине с Бесокрутом, сложный разговор с Дашей, новое обследование, его результаты, в которые они с женой поверили сразу и безоговорочно, перепроверка, сегодняшняя бессонная ночь…

Кряжевой замер в шаге от дивана, глядя на Бесокрута.

– Долгонько пьет, – прошамкал колдун, в голосе отчетливо сквозило нетерпение. – На улице нынче вроде не жара…

Он выглядел очень плохо, гораздо хуже, чем тринадцать дней назад, когда Кряжевой привел к нему Витю. Разве что кашель куда-то подевался.

– Возьми деньгами, – твердо, но без нажима сказал Кряжевой. – Полтора миллиона сейчас и еще столько же – через три месяца. Если мало, еще что-нибудь придумаю.

– А не надо ничего придумывать… Полный расчет на кухне сидит. Веди. А будешь перечить, тебя же и резать заставлю, и бульончик варить…

– Меня тогда возьми! И деньги.

– Тебя только вместе с дочкой, – неожиданно хихикнул Бесокрут. – Чтобы твое невкусное – ее вкусным заедать.

– Как хочешь… – обреченно выдохнул Кряжевой, разворачиваясь в сторону кухни. – Как хочешь.

Ладонь нырнула во внутренний нижний карман джинсовки. Пальцы сомкнулись на ручке молотка, и Кряжевой выдернул его, не сделав шаг к кухне, а продолжая разворот на месте.

Решение он принял еще ночью. Отдать старому вурдалаку страдающую синдромом Дауна Марьяну – Кряжевой не мог. Даже в обмен на спасение сына. Это были его дети, его судьба, и он не мог допустить, чтобы они расплачивались за его поступки, никак и никогда…

Мелькнула жуткая мысль, что сейчас он повернется, а диван будет пуст. Или не сумеет ударить, как надо, и задуманное затянется надолго.

Но все оказалось просто.

Падающий чуть наискось молоток с глухим хрустом опустился немного выше брови Бесокрута. Колдун не издал ни звука, как будто Кряжевой проломил череп не человеку, а ростовой кукле, неизвестно как оказавшейся на диване.

«Уже убил?!»

Кряжевой выдернул инструмент, со страхом уставился на колдуна. Поза Бесокрута была расслабленной – той же самой, что и несколько секунд назад. Жив, нет, не разобрать… Кряжевой мысленно взвыл. В левый глаз попала капля пота, он сморгнул и ударил снова – в переносицу, еще жестче, словно намертво приколачивал к настоящему все то, что связывало его с этим человеком, не позволяя ему пойти в будущее…

Второй удар не стал последним. Кряжевой сумел остановиться, лишь превратив лоб и лицо Бесокрута в неровный провал, на дне которого лежало рагу из мозга, плоти, костей и зубов.

«Все, хватит» – он сделал шажок назад и покачнулся как пьяный, задев табурет. Что-то стукнуло об пол, и мгновением спустя стук повторился. Кряжевой судорожно рыскнул взглядом себе под ноги, отыскивая – что?!

Шарики медленно катились по доскам, вдоль дивана: красный – впереди, черный – следом, отставая совсем чуть-чуть. Кряжевой смотрел, не в силах отвести взгляд от шариков, как будто от них зависела его судьба…

В ноздри проник неприятный запашок. Он быстро крепчал, перерастая в самую настоящую вонь. В ней, казалось, перемешались несколько разных, но донельзя отвратительных запахов.

Комната тоже теряла привычный вид. Как двухслойная картина, которой подоспело время избавиться от верхнего слоя, явив взгляду скрытое…

Желтели и отставали от стен обои, покрылся разводами и бурыми пятнами на месте отвалившейся побелки потолок, свет в комнате ощутимо потускнел – оконные стекла утратили прежнюю чистоту, белая краска на рамах змеилась трещинами. Ветшала мебель, тут и там по-хозяйски выпирала плесень, углы таращились на Кряжевого густыми бельмами паутины, половые доски изрядно распробовала гниль…

Прежним оставался только Бесокрут, лежащий на пыльном диване. Словно квартира забирала его смерть себе, и Кряжевой с ужасом подумал, что колдун сейчас сядет, уставится на него уцелевшим левым глазом. И неразборчиво зашамкает что-нибудь осуждающее, двигая нижней, не задетой молотком челюстью…

На кухне раздался плач Марьяны. Кряжевой запихнул молоток обратно в карман, плевать, что в крови и мозге, не оставлять же здесь, все равно скоро выбросит. Торопливо оглядел себя: если и испачкался, то незаметно, и кинулся на кухню.

С ней творилось то же самое, что и с комнатой. Марьяна подтянула ноги к груди, превратившись в испуганный комочек. Недоеденный «киндер-ломтик» и бутылочка от коктейля валялись на полу, Кряжевой торопливо подобрал их, сунул к молотку и сгреб дочь с табурета.

– Закрой глаза!

Глядя, куда ступает – еще не хватало разодрать или сломать ногу, – он добрался до входной двери. Потянул ее на себя спрятанной в рукав ладонью – оставлять отпечатки совсем ни к чему – и выскочил в подъезд.

Подъезжать на машине к дому он не решился, оставив ее метрах в двухстах. Осталось дойти до нее, приехать домой, а там – что будет, то и будет. Кряжевой считал, что сделал все правильно, клятый колдун не оставил ему другого выхода…

Он отошел от подъезда метров двадцать и обернулся, подчиняясь странному наитию. Старый – шиферная крыша, потемневшие от времени бревна без обшивки – двухэтажный дом на четыре квартиры, располагающийся на окраине пригорода, – теперь выглядел давно заброшенным. Только сейчас Кряжевой осознал, что за три поездки сюда он ни разу не видел соседей Бесокрута, не замечал никакого движения за окнами и близ дома, впрочем, не до этого было…

Но именно сейчас пришла уверенность, что, кроме колдуна, в доме никто не обитал. И пока был жив Бесокрут, он казался таким, каким казался…

Кряжевой не знал, к лучшему ли эта перемена или нет.

«Да и какая разница? – мысль была отрешенной, словно все эмоции умерли вместе с домом и его единственным жильцом. – Ничего ж не исправить… Ничего абсолютно».

– Еще одного давай, – заявил Бесокрут. – Последнего.

И ухмыльнулся – широко, погано.

Мгновенно нахлынула выворачивающая душу тревога, что колдун вот-вот потребует что-нибудь особенное. И Кряжевой не мог избавиться от нее.

Подтверждение не заставило себя долго ждать.

– Только кого-нибудь почище. Деликатесное, я бы сказал… А то у меня эти грехоблуды уже в носу стоят.

– Тварь… Шестеро уже было. Тебе же хватало раньше…

Кряжевой сжал кулаки, с бессильной злобой глядя на Бесокрута.

– Так то раньше было, – с фальшивым сожалением вздохнул колдун. – Хотя выход есть…

– Витю не отдам, – отрубил Кряжевой.

Бесокрут невозмутимо пожал плечами.

– Как скажешь. Тогда – корми, не затягивай. Иначе вернется болячка-то, дело скорое да незамысловатое – вернуть…

«Блефуешь, тварь!»

Сучья ухмылка опять растянула губы Бесокрута:

– Думаешь, не могу? А ты проверь. Да не сможешь, знаю…

Кряжевой обмяк, помертвел лицом. Ублюдочный колдун ударил без промаха: он не мог сделать этот шаг, пока оставалась надежда исправить все по-другому. С каждым годом она становилась все более зыбкой, нереальной, и вдобавок – опорой ей было лишь слово Бесокрута, но пока – жила…

Лежащий в кармане список потерял смысл. Кряжевой бросил взгляд на часы. Еще почти пятьдесят минут…

– Пойдем, – отрывисто сказал он и зашагал, сам не зная куда.

– Здесь выбрать некого? – озадачился Бесокрут, но поспешил за ним. – Вон, площадка детская…

Кряжевой сжал зубы и прибавил шагу, цепко осматриваясь по сторонам. Двор, автостоянка, сквер, ларечек с фруктами-овощами…

– Выбираешь? Ну-ну. Да коснись что, любой из них бы тебя в фарш три раза перекрутил и задумываться не стал – кто ты, что ты…

– Заглохни.

– Ничего, небо еще покоптишь, мою правоту частенько вспоминать будешь. Я тоже когда-то на мир разинув рот смотрел, да в него быстро дряни всякой напихали. Что-то выплюнул, а что-то проглотить пришлось… Или ты думаешь, я сразу таким родился?

– Заглохни.

– Ну, как знаешь…

На помойку Кряжевой наткнулся спустя минут десять. Крытый обшарпанный павильон, примерно четыре на два с половиной метра, бетонный фундамент, внутри – несколько зеленых пластиковых контейнеров на колесиках. Возле одного возилась невысокая сутулая фигура в темной мешковатой одежде, около ее ног лежал полупустой полиэтиленовый пакет.

Кряжевой поспешно огляделся. Метрах в двадцати шла нарядная парочка, но, судя по направлению, она скоро скроется из глаз. Больше поблизости никого не было. Кряжевой скупо, тоскливо выматерился и пошел к павильону, лихорадочно придумывая, что сказать…

Шагнул в неширокий – контейнер боком выкатить – проход, замер. Человек обернулся, без испуга, но с явной настороженностью.

Женщина. Лет пятидесяти пяти, темные с изрядной проседью волосы были зачесаны назад, худое бледное лицо, крючковатый нос, плотно сомкнутые губы, правый глаз заметно косил. В руке она держала помятую пивную банку. На грязноватой одежде виднелись следы старательных, но не слишком умелых латок.

– Я аккуратно, не мусорю, – торопливо сказала женщина, наверняка ожидая, что Кряжевой начнет орать. – Если нельзя здесь, то уйду.

Невидимый ею Бесокрут громко причмокнул:

– Ну, это уже почти сладкое… Годится.

Во рту у Кряжевого стало сухо и горько. Он понимал, что зашитая одежда и привычка женщины лазать по мусоркам вовсе не означают, что ее существование не имеет смысла, что она никому не нужна в этом мире. Но выяснять это не осталось ни сил, ни желания. И лучше не думать о том, что будет, если самое позднее – через сорок минут – Бесокрут лениво не обронит: «Сыт».

На душе было паскуднее некуда. Но Кряжевой знал: времени просить прощения или вообще что-то объяснять женщине нет. Да и какой смысл? Злая сила подталкивала – неугомонно, безрассудно: «Давай, давай!»

– Удавка. Дыба.

Невидимая петля сдавила женщине горло, лишая возможности кричать. Она хрипнула, а в следующий миг очутилась на полу, ее медленно, неумолимо растягивало в струну, коротко брякнула о бетон выпавшая из пальцев банка. Женщина оскалилась от напряжения и растущего удушья, в ее глазах застыли ужас и непонимание: за что?!

Бесокрут застыл над ней, возбужденно сопя от удовольствия. Кряжевой отвернулся, выбежал из павильона, свернул за ближайший угол и пошел наугад, не разбирая дороги.

Хотелось выть, ногтями драть кожу с лица, кусать руки до крови, биться головой о стену. Только бы притупить осознание того, что неподалеку мучительно умирает ни в чем не повинный человек. Умирает потому, что Кряжевому хочется не чего-то запредельного, а простого человеческого счастья. Но за то, что многим дается даром, ему приходится исправно платить жуткую, растущую с каждым годом цену. Кряжевой не мог оставить женщину жить калекой, как тех же Тему и Батыра, лучше уж смерть… И Бесокрут точно нажрется.

– Батя, вот и свиделись, батя… Извини, что так редко, жаль, что раньше не смог. Батя…

Боковое стекло у заезжающей в парковочный «карман» «Тойоты Камри» было немного опущено. Из колонок пел Александр Маршал, и память Кряжевого невольно зацепилась за…

– Вот и свиделись…

Как ни странно – дурное предчувствие, бередящее душу с самого утра и идущее в связке с воспоминанием, что сегодня – ровно год с того дня, как он размозжил Бесокруту голову, помогло не шарахнуться от возникшего перед ним колдуна.

Кряжевой остался сидеть, где сидел – на лавочке неподалеку от детского городка, в котором играли Витя с Марьяной, оцепенело глядя на стоящего в шаге Бесокрута. Не замечая, что тихо стонет сквозь зубы…

– А ты разве не знал, что колдунов убивать нельзя? – делано удивился Бесокрут. – Странно, на каждом углу про это трындят, все уши прожужжали…

Кряжевой медленно защипнул кожу на тыльной стороне кисти. Резко скрутил, поморщился.

– Не спишь? – понимающе кивнул Бесокрут. – Вот и славно… Умишком, кстати, ты тоже не тронулся, не надейся.

Кряжевой судорожно огляделся. Две молодые мамочки с колясками, занявшие соседнюю лавочку, не обращали на Бесокрута никакого внимания, хотя он должен был привлекать его к себе – босой, в майке и трениках, говорит в полный голос…

Бесокрут проследил за его взглядом, легонько покачал головой:

– А меня здесь ни для кого нет… Кроме тебя, понятно. Это же только наше личное дело, чужие глаза и уши совсем ни к чему… Хотя ты от всех никуда не делся, поэтому – без эмоций и криков. Не веришь? Смотри.

Он провел ладонью по лицу, ото лба до нижней челюсти. На его месте появилась рана, продолжающая сниться Кряжевому не реже раза в неделю. Бесокрут отошел к соседней лавочке, встал перед мамочками, помахал им рукой. Они не могли не видеть его, но вели себя как обычно, одна из них высматривала что-то в городке, глядя сквозь колдуна…

Бесокрут постоял еще несколько секунд и направился обратно, на ходу вернув себе прежний облик.

– Еще сомнения есть? Отпали, вижу. А теперь давай поговорим.

– О… О чем? – выдавил Кряжевой.

– О погоде. Отличная сегодня погода. Самое время долги отдавать.

– Марьяну не трогай…

– Не угадал. Не о ней теперь речь пойдет, – колдун вдруг оказался с ним лицом к лицу, посмотрел в глаза. – Понял, о ком?

Горло как будто стиснула жесткая рука, а вторая – ударила под дых. Солнечное июльское утро вдруг дохнуло знобящей сыростью, цветная картинка потеряла четкость, налилась темными, пугающими тонами.

– Витя… – выдохнул Кряжевой с третьей попытки. – Зачем?

Бесокрут посмотрел на него, как врач – на пациента с редкой болезнью, знающий, что теперь им предстоит видеться часто и долго.

– Моим ремеслом жизнь можно изрядно растянуть… Но когда-нибудь все изнашивается, и тело – тоже. Приходится новое подыскивать. Твой мне подходит: мальчик крепкий, я его как себя лечил. Точнее – для себя. Уживемся, папаша…

– Нет… – сказал Кряжевой, не слыша собственного голоса. – Нет…

Бесокрут захихикал, глядя на помертвевшее лицо Кряжевого. Потом заговорил, серьезно, неторопливо.

– Хочешь правду? Я лечить согласился, последние силы в него вложил, потому что знал – ты дочь не отдашь и меня порешишь. Да, я бы на ее мясце еще немного протянул и, глядишь, нашел бы мальчонку какого-нибудь… А может, не нашел бы. Это ж не в магазин за картохой и кефиром сходить. А коли моя кровь на тебе, то и спрос с тебя другой будет…

Кряжевой закрыл глаза, чтобы не видеть колдуна. Не зная, кого он сейчас ненавидит больше – его или себя…

– А если не отдам?

– Тогда держи еще кусок правды. Можешь не отдавать. Но такое право отработать надо…

– Как?!

Мамочки по соседству испуганно обернулись к нему. Кряжевой заставил себя изобразить подобие виноватой улыбки, показал на солнце, потом себе на голову: напекло, извините… Мамочки переглянулись, встали и ушли.

– А ты точно хочешь это знать? – Бесокрут проводил их язвительной ухмылкой. – Каждый год придется отрабатывать… Кровью и болью. Чужой и своей. Если хоть в чем-то слабину дашь – сын мой. Или я верну ему болезнь. Поверь, и так можно… Сгниет за неделю. Продолжать?

– Рассказывай, – хрипло проговорил Кряжевой.

– Силу я дам, а остальное – сам решай: кого, как. Пока на год вперед не наемся. Теперь дальше…

Бесокрут выжидающе уставился на Кряжевого, потом снисходительно бросил:

– Все, сыт. Удачу будешь пытать?

– Буду.

«Поощрение тебе сделаю, – память вернула Кряжевого на шесть лет назад. – Мало таких, кто за свою кровинушку такое пережить согласится. Знаю, навидался… Да и себе нервишки пощекочу, люблю это дело».

До конца срока оставалось пятнадцать минут. Кряжевой сосредоточенно смотрел, как колдун достает из кармана штанов два шарика – черный и красный, вытягивает вперед руки, ладонями вверх.

Кряжевой моргнул, и красных шариков стало шесть.

Из боков колдуна начали расти руки – третья, четвертая… Седьмая выросла из солнечного сплетения. В прошлом году их было шесть, в позапрошлом – пять.

Бесокрут свел все ладони вместе, скрыв шарики, и начал трясти, перемешивать их. Кряжевой напряженно следил за ним, надеясь, что в щели между пальцев промелькнет черное, и он точно будет знать, в каком кулаке избавление от боли и страха за всех – Витю, Дашу, Марьяну, себя. Красный означал, что в ближайшие часы ему предстоит пережить то же самое, что пережили полковник, Тема и остальные…

Правда, его раны мистическим образом заживут уже на следующий день. А через год Бесокрут придет снова, и все повторится.

Только рук будет восемь.

– Оп!

Ладони распались на семь кулаков, замерших в полуметре от Кряжевого.

– Черный – все кончится, красный… Ну, ты помнишь. Угадывай.

Кряжевой ткнул указательным пальцем в кулак седьмой руки.

– Здесь.

– Уверен? – нахмурился Бесокрут.

– Нет. Но – здесь.

Колдун улыбнулся – странно и жутковато, как всегда в такой момент.

– Смотри… Оп!

Три левых кулака и два правых – верхний с нижним, разжались. На асфальт упали пять красных шариков. Бесокрут возбужденно хохотнул:

– Ты глянь, что творится! А теперь – момент истины…

Пальцы седьмого кулака дрогнули и начали разжиматься – невыносимо медленно, а Кряжевой смотрел, затаив дыхание, боясь отвести взгляд…