Игорь Кременцов
Большая стирка
Посадив годовалого Женечку на стиральную машину, Катя оглядела большой пластмассовый таз, с горкой наполненный бельем. Он был четвертым по счету. Белье совершенно не нуждалось в стирке, но, решила Катя – почему бы и нет?
Люк стиралки, напоминающий огромную рыбью пасть, легко все заглотил. Поворошив внутри, Катя обнаружила, что места в барабане оставалось довольно много. Практически столько, сколько было и два, и три таза назад.
Чудесно, решила Катя. Придется смешать белое и цветное. А хотя, что тут такого?
Пнув Катю пяточкой, засмеялся сын. Судя по запаху от подгузника, его развеселило кое-что, не слишком приятное для мамы. Женечка довольно агукал и махал ручками.
– Погоди! – согнувшись перед люком, Катя прикидывала, сколько еще вещей можно положить.
Выходило порядочное количество.
Шторы, накидки, чистое постельное белье, которому не помешает еще одна стирка. Много вещей мужа и сына. Можно добавить и собственную одежду…
Прикрыв дверцу, Катя чмокнула малыша и сказала:
– Не вздумай свалиться, я быстро.
Кружась по новенькому, выстроенному в ипотеку дому, Катя брала в охапку все, что попадалось под руку. Горка вышла поменьше, но и ее с лихвой хватало, чтобы забить простую стиральную машину.
Катина машинка не была простой. Размерами она раза в полтора превосходила любую домашнюю стиралку. Пару недель назад Саша, Катин муж, предложил взять ее на аукционе:
– Можно купить по дешевке все что угодно. Правда! Это маленькое преимущество человека, работающего в сфере торгов по банкротству.
Тогда Катя поинтересовалась, нельзя ли таким образом взять автомобиль или квартиру, а не только стиралку из разорившейся прачечной. Саша покраснел и промямлил, что подобные лоты уходят к тем, кто рангом повыше.
Стиральная машина оказалась не так уж плоха. Финская, почти новая, без накипи и царапин. От нее совсем не пахло затхлостью после центнеров отстиранного белья.
Ее привезли на выходных.
Саша с Олегом – другом, братаном и собутыльником – долго мудрили что-то в подвале, потому что в ванной машинка не поместилась. Когда они наконец оттуда выбрались, Катя спустилась вниз.
Там пахло оплавленными пластиковыми трубами. Стиралка напоминала фантастического белого зверя, провалившегося в глубокий сон. В это мгновение и случилось кое-что необычное.
Заглянув в люк, Катя ощутила, словно кто-то невидимый смотрит прямо на нее. Это был странный, похожий на скольжение ветерка по коже взгляд. Ощущение появилось и тотчас пропало.
На ощупь металл барабана был теплым. Почти как кожа. Катя не придала этому значения.
При первой стирке Катя бросила в машинку отцовский рабочий комбинезон. Вещица за долгие годы повидала многое, и ее следовало бы выбросить, но машинке нужно было пройти боевое крещение.
Спустя полтора часа, извлекая робу, Катя озадаченно хмыкнула. Пятна мазута, цементного раствора, краски и еще бог знает чего волшебным образом исчезли. Их не было. Зеленая ткань стала как новенькая.
Но удивительнее всего казалось не это. Катя не была уверена, но несколько дыр, вроде как имевшихся на спецовке прежде, бесследно пропали.
Катя подумала, получится ли такой трюк еще раз? Как позже выяснилось – трюк отлично срабатывал.
В последующие дни она разыскала дома все, что требовало стирки. Простыни, наволочки, кофты, майки, пеленки. Стиральная машинка сверхъестественно успешно вернула им былые краски.
Настал момент, когда места на веревках не хватило, и пришлось бежать в магазин за стометровым мотком полиэтиленового шпагата. Катя натянула его во дворе, опутав все вокруг, словно паутиной. Подобно гигантским флагам внутри диковинной веревочной пентаграммы, полотна колыхались в жарком июльском ветерке, а в воздухе повис густой запах порошка.
Саша лишь присвистнул, отпустив удивленное: «Ого, мать!»
Позже, когда порошок закончился, выявилось еще кое-что занятное. Без него машинка стирала даже лучше!
В глаза бросались яркие, сочные цвета, будто на глянцевых фото. Аромат свежевыстиранной ткани становился так приятен, что Катя подолгу вдыхала его, прижимая белье к лицу. К тому же машинка не оставляла ни единой складочки!
Сейчас, проносясь по комнатам, Катя выискивала пятнышки на любой пригодной к стирке вещи. Их не было…. Ни единого, черт возьми, пятна. Все чистое! Так нельзя, ну правда!
С немалыми усилиями удалось наскрести еще таз. Кроме белья, там оказались три пары мягких домашних шлепок, половая тряпка и кошачий коврик, из которого, судя по количеству шерсти, получилось бы вычесать еще одного кота.
Машинка зарекомендовала себя как агрегат, способный отстирать все. Так почему же не использовать это ее свойство?
Катя спустилась в подвал. В свете одинокой лампочки на потолке стиралка царственно блестела стенками. Женечка сидел сверху.
Сын стянул подгузник. Содержимое, внешне напоминающее тыквенную кашу, но пахнувшее отнюдь не тыквой, размазалось по ручкам и животу. Женечка смеялся и, судя по всему, считал растирание какашек очень даже неплохой игрой.
– Женя! Женя, Женя! – укоризненно произнесла Катя, усадив его на черный резиновый коврик поверх бетонного пола.
Она с унынием подумала, что мальчику требуется купание. Это займет время, а ведь так много нужно постирать….
Кстати, не закинуть ли подгузник? Катя не знала, что произойдет с ним после машинки-автомата, но была уверена, что памперс станет лучше нового.
– Агу… – ответил Женя и пополз.
– Стой, я сейчас…. – Катя отстраненно вытащила из белья первую попавшуюся тряпку и стала оттирать корпус. – Нужно почистить машинку. Не уползай. Слышишь?
Она подумала, что будь рядом Саша, он поинтересовался бы, почему жена занимается стиральной машиной, а не ребенком. Но Саша работал, а она скоро вымоет Женечку. Все хорошо…
Слюнявя ткань, Катя вытирала желтые отпечатки детских ручек, с особой тщательностью полируя один из передних углов стиралки. Это был волшебный уголок, и только она одна знала, почему. Секрет был в том, что после стирки без порошка и складочек Катя обнаружила еще кое-что поразительное.
Во-первых, это звук.
Если остаться наедине с машинкой, гул мотора странным образом успокаивал. Вслушиваясь в монотонный плеск воды и размеренное жужжание барабана, Катя чувствовала небывалое умиротворение. Волнами накатывали уютная слабость и тепло внизу живота.
Следом за звуком шла вибрация.
Ее Катя открыла случайно, когда перегнулась над работающей машинкой, чтобы выкрутить вентиль. Подрагивающий уголок уперся в то место, касаться которого разрешалось лишь одному существу на свете – мужу. Все случилось само собой.
Удовольствие, захлестнувшее тело через пару минут, было таким ярким, что, когда все завершилось, Катя в изнеможении сползла на пол. Прислушиваясь к тишине дома, она решила, что никому не скажет про волшебный угол. У молодых мам в декрете должны быть секретики. К тому же такие мамы просто обязаны много стирать…
Удивительным было и то, что с каждой стиркой машинка становилась вместительнее. До какого-то момента Катя не замечала этого, однако вскоре странной метаморфозы не увидел бы разве что слепой.
Использованную вместо тряпки наволочку Катя вместе с содержимым таза бросила в барабан. Места не убавилось. Катя зло выдохнула. Это начинало бесить.
Из угла захныкал Женечка. Мать рассеянно заметила, что он сидит на бетоне, испачкавшись в пыли и мелком мусоре.
«Надо его постирать… Тьфу ты, искупать», – подумала Катя.
Подхватив таз, она кивнула сыну и сказала:
– Посиди пока, я сейчас.
Плач усилился. Катя пошла наверх с намерением набрать в ванну горячей воды, но на ее глаза попалась зеленая сумка из «Ашана».
«И ее нужно постирать…. Она, само собой, нуждается в стирке. Готова спорить, ее вообще ни разу не стирали. Ну вот, а я расстроилась, что все уже чистое… Постирать сумку. Почему бы и нет?»
Полдня Катя остервенело выискивала пищу своему стиральному идолу. Белья, как грязного, так и нет, набралось еще на пару тазов, но места в машинке оставалось достаточно.
Казалось, всем своим видом стиралка безмолвно намекала: я готова выстирать что угодно, готова принести тебе умиротворение, могу сделать так, чтобы ты получила потрясающее удовольствие… А что ты сделала для меня?
Я прошу одно – белье… Белье, которое я могу стирать для тебя и твоей семьи, Катя. Для тебя и твоей семьи.
Не помня, в какой раз спускаясь в подвал, Катя неловко мялась, почти извиняясь перед машинкой.
Женечка, напоминая рыдающего тюленя-белька, подполз к матери. Она задумчиво глянула на него сверху вниз. На детском лобике алела ссадина – Катя с удивлением вспомнила, что в прошлый раз ранки не было.
Когда он успел?
– Надо обработать перекисью, – объявила она. – Сейчас вещей доложу, и обработаем…. – Катя заглянула в стиралку. – Нельзя стирать, если машинка не заполнена, да, Женечка? Она от этого портится. А мы ведь не хотим, чтобы наша замечательная машинка испортилась? Ну конечно же нет!
Под аккомпанемент плача Катя покинула малыша. У нее возникла неплохая идея.
В ход пошло все, что сохло во дворе. Еще вчера этого белья хватало на несколько стирок. Сегодня хорошо если удастся хотя бы раз целиком заполнить барабан.
Подумав, Катя сорвала опустевшие веревки, кинув моток поверх холма из простыней.
Белье провалилось в поблескивающий зев. Как ожидала Катя, место еще оставалось….
– Сука! Да она издевается! Эта огромная сука издевается надо мной! – это было вслух. Испугавшись, что стиралка обидится, Катя добавила: – Прости. Я не хотела, правда-правда.
Под ногами кашлянул Женечка. Пребывание голышом на бетоне подвала начинало действовать на него не лучшим образом.
– Ты смотри мне, не простынь. Что мы папе скажем? А то и поранился, и простыл. Куда это годится? – Катя погрозила пальцем. – Сейчас включу стирку, и все. Горячая ванна и кушать. Кто тут у нас замерз и хочет кушать? Это маленький Женечка! А кто у нас подождет еще чуть-чуть? Тоже Женечка!
Катя стала думать, что бы еще подложить в барабан. Вскоре малыш опять остался в одиночестве.
На кухне Катя отыскала нож. У нее была подставка с дюжиной разных на все случаи жизни. Резать овощи, зелень, сыр…. Парочка зазубренных – для твердых сортов колбасы.
Катю интересовал самый острый. Он же оказался и самым большим. Вооружившись тесаком для мяса, она направилась к дивану.
Сначала она намеревалась аккуратно распороть обивку по швам, но, подумав, решила, что главное сейчас – наполнить стиральную машину.
Возможно, оттого, что с утра во рту у нее не было и маковой росинки, или из-за промерзшего, пораненного Женечки хотелось закончить побыстрее.
Была еще одна причина, которую сознание воспринимало с неким стыдом. Катя поскорее хотела прижать пах к углу стиралки и наконец-то ощутить сладкую вибрацию.
Обивка должна стать чистой. А уж как ее срезать, не имеет значения, так что и возиться нечего.
Катя остервенело взмахнула лезвием. С треском обнажилось поролоновое нутро. Его же тоже можно постирать!
Мягкой мебели и подушек в доме было предостаточно, и при мысли об этом на Катю навалилось тягостное предвкушение долгой работы. В руку вонзилась пружина, но Катя не почувствовала. Лишь краем глаза она заметила кровавую струйку, оросившую обивку.
Ничего, все отстирается. Все, черт побери, отстирается…
Внизу вопил сын.
– Я скоро, котик мой. Я очень-очень скоро, – крикнула в пустоту Катя, а сама подумала: – Назойливый, как папаша. Достаточно чуть-чуть не уделить им внимания, и все, начали выпендриваться…
Поразмыслив, она содрала с форточек сетки от мух и поняла – нужно начинать стирку. Организм отказывался функционировать в том же режиме. В голове появилась предобморочная легкость.
Только бы не выронить таз…
Чудом сохраняя баланс, гора белья в тазике тянулась к потолку. Катя напоминала индийских торговцев кувшинами. Тех, что таскают по Бомбею десятка два экземпляров своего товара, умудряясь взгромоздить их друг на друга и всю конструкцию водрузить на голову.
Катя водрузила таз на грудь, решив, что, если постоять так часок, все обвиснет, как у столетней бабульки.
Лестница в подвал выглядела опаснее горнолыжной трассы.
– Не оступись, чистюля, – прошептала Катя. Она напомнила себе, что следует постараться не наступить на сына.
Мелькнула мысль: почему Женечка молчит? Он же вопил все это время. Мысль тут же куда-то пропала.
Когда-то Катя смотрела старый фильм. Там герой, страдающий боязнью высоты, вынужденно пробирался между окнами по карнизу небоскреба. Каждый шаг был преисполнен напряжения и какой-то жуткой обреченности.
Схождение в подвал стало почти таким же, правда, закончилось гораздо быстрее.
Задев верхом лампочку, в мельтешении света гора тряпок провалилась в люк.
– Да! – Катя радостно вытерла пот, размазав по лицу пыль и перья из распоротых подушек. Оставалось немного места. Можно было бы запускать стирку, но тут Катя кое-что вспомнила.
Футболка, джинсы, носки – она сбрасывала одежду. Показалось, будто белье в барабане шевельнулось. Игра света – решила Катя.
Скинув трусики, жалобно затрещавшие на бедрах, Катя осталась в чем мать родила. Она выглядела странно и сексуально.
Последний штришок – резинка с волос – и стеклянная пасть с щелчком захлопнулась.
Захлюпало, будто гигантский рот сквозь соломинку втягивал бурлящий коктейль. Вспыхнули зеленые точки индикаторов.
Катя села на пол, привалилась спиной к стиралке и зажмурилась от удовольствия. Машинка гудела. Стенки мягко вибрировали, запуская в тело теплые волны.
Отдыхай, солнышко. Прижмись ко мне и отдыхай. Ты сегодня хорошо поработала. А когда ты отдохнешь и поймешь, что твердо стоишь на ногах, я отблагодарю тебя за все это белье. Отблагодарю так, как твой муженек не будет способен никогда. Просто нужно прижаться ко мне своим потаенным местечком….
Стиралка разговаривала…
Не было слышно слов, но каким-то образом умиротворяющее гудение проникало в голову, наполняя мысли сладкими, порочными образами.
– Я уже отдохнула, – шепнула Катя, поднимаясь. Она почти не удивилась тому, что общалась со стиральной машиной.
Внезапно истому как ветром сдуло. С той стороны люка на мать смотрел Женечка.
Его голова торчала из тряпичного месива, глаза моргали, губы беззвучно кривились. Он пытался кричать, но грязная вода заливала рот. Ссадина на лбу после ударов о стекло напоминала бабочку с оторванным крылом.
От удушья и вращения глаза сына почти вылезли из орбит. Казалось, в личико кто-то запихнул пару покрытых прожилками куриных яиц.
– Ой господи! Женя! – Катя заколотила в стекло, потянула дверцу, ударила по кнопкам, но с тем же успехом можно было пытаться взломать сейф. Машинка продолжала заниматься тем, для чего была создана, попутно совершая детоубийство.
Катя бросилась к розетке. Вызвав сполох искр, рванула провод. На мгновение жужжание мотора прекратилось.
– Пожалуйста, пусть он будет жив! Пожалуйста… – взмолилась Катя.
Но какой-то частью сознания она понимала несколько вещей.
Во-первых, ее ребенок уже не будет жив. Никогда.
Во-вторых – то, что происходит сейчас и происходило в последние дни, кроме как безумием не назовешь. Но почему-то до сих пор все происходящее казалось ей естественным.
В-третьих, даже после того, как ток перестал поступать, ничего еще не прекратилось… Ничегошеньки.
Соглашаясь, машинка забурчала. Игнорируя отсутствие электричества, возобновился режим интенсивной стирки. Обратный отсчет на электронном табло показывал восемьдесят минут.
Катя упала на колени, разбивая кулаки о стекло. Не помог и молоток из ящика с Сашиными инструментами.
– Женя, Женечка! Не надо! Я прошу. Он же…. Он же маленький, – молила Катя своего стирального идола.
Детское личико превратилось в обмякшую пластилиновую маску. Катя рыдала. В голове набатом гремело: «он же маленький» и «что я скажу Саше?».
Словно прочтя мысли, стиралка ободряюще загудела. В звуке вдруг не стало ничего механического. Возможно, так напело бы мотив песни какое-нибудь инопланетное существо.
– Пожалуйста! – Как в миску, Катя ткнулась лицом в изогнутое стекло и завизжала. Женечкин глаз лопнул. Содержимое смешалось с водой, окрасив ее в розовый.
Машинка жужжала. Так учитель вздыхает, глядя на ученика, умоляющего простить и не говорить родителям о шалости.
Я могу все исправить, девочка. Только я знаю, как это сделать.
Катя не была уверена, правда ли сквозь шум доносятся слова, но тем не менее ответила.
– Сделай! Сделай! Умоляю тебя, сделай!
Но ты должна сказать. Что именно ты хочешь, чтобы было сделано?
Катя не понимала.
У каждого есть выбор, девочка. У каждого. Я даю тебе его, а взамен ты будешь просто приносить мне то, что нужно стирать. Когда я попрошу. И что я попрошу.
– Я согласна! Я хочу выбор! Дай мне этот сраный выбор! – Катя чувствовала, что еще чуть-чуть, и ее вырвет от созерцания личика в стиралке.
Потом она лишится чувств.
Выбирай. Я открою дверцу, и ты вытащишь своего мальчика. Он не будет таким, как прежде, уже никогда. И не станет таким, как все. Это называется асфиксия. Ты знаешь, что происходит с мозгом без кислорода? Он будет овощем. Вонючим, срущимся овощем, вечно глядящим на тебя единственным глазом. И где-то в закоулках его памяти всегда будет жив этот день.
– Хватит! – взвизгнула Катя. По бедрам потекли горячие струйки, но она не почувствовала, как обмочилась. Лицо, описывающее круг за кругом, будто ухмылялось ей.
Или дверца останется закрытой. Так будет лучше, девочка. Поверь мне, так будет лучше.
– Я не могу! Не могу… – простонала Катя.
В воображении возникло реалистичное видение. Она достает из барабана тряпье, заполняющее подвал до потолка, и где-то между кошачьим ковриком и рваной обивкой дивана находит вымокший детский трупик.
Это закон стиральной машины. Закон бога из стиральной машины. Или демона – как тебе угодно. Если бросаешь в барабан что-то маленькое, будь готов, что оно исчезнет навсегда.
С тобой такое случилось. Со всеми случалось. Кто-то закладывает два носка, а получает один. Кто-то запирает в стиральной машине одного ребенка и не находит потом ни одного…
Катя вспомнила невероятное количество белья, которое, по логике, никак не могло бы влезть в машинку подобных размеров. Которое не уместилось бы в любой существующей на свете стиралке. Чтобы его вместить, внутри должно быть место. Очень много места. Возможно, не в этом мире.
Она представила, как блестящий барабан странным образом деформируется, превращаясь в бесконечный стальной коридор с грязной водой оттенка крови. Где-то там, в конце, живет бог из стиральной машины. Или демон – как ей угодно. Если она захочет, трупик Женечки останется там навсегда.
– Нет, – всхлипнула Катя. – Не могу. Я его люблю.
Ее кожа покрылась мурашками. Катя запнулась, поняв, что, несмотря на свои слова, она очень даже может. И в этот самый момент совсем не любит сына.
Бог из стиральной машины удовлетворенно загудел мотором.
– Я не могу так. – Катя отвернулась от лица, торчавшего из мокрых тряпок. – Я не хотела.
В мыслях ее было: «Только бы он не заставил меня. Не заставил сказать вслух, что я хочу оставить Женечку там. Навсегда».
Но он (или она, ведь все-таки это была стиральная машина) не заставил. Барабан продолжал вращаться. Насос с хлюпаньем перекачивал воду, а табло показывало оставшиеся семьдесят три минуты.
Кто-то закладывает два носка, а получает один. Кто-то запирает одного ребенка и не находит ни одного, – проговорило нечто из стиральной машины.
Послышался стук, будто забытая в джинсах монетка вывалилась из кармана и врезалась в стекло. Или вместо монетки была костяшка пальца на крошечной ручке. Катя вздрогнула. Подняв взгляд, она увидела мертвое детское лицо с налипшим поверх вытекшего глаза одиноким носком.
Бельевая масса ожила, встопорщилась, забурлила, и в какой-то миг Женечки не стало.
Дело шло к вечеру. Машинка закончила стирку и самостоятельно запустилась вновь. Катя скрючилась на резиновом коврике, обхватив колени руками. Тело закоченело, но она не делала попыток подняться. Тем более все, во что можно было одеться, крутилось в барабане.
Понимая, что перед смертью сын чувствовал такой же сковывающий, подвальный холод, Катя ощутила желание умереть самой.
Что, если он заполз внутрь, чтобы согреться в тряпье? Думать об этом было невыносимо.
Она с ненавистью глядела в бельевой круговорот. Вода отсвечивала розовым, и Катя осознала, что все еще высматривает трупик Женечки. Изуродованное лицо или ладошку, скребущую по стеклу кругами.
Страха не было. Внутри кипело отчаяние, и кое-что более жуткое, нежели страх. Имя этому чувству было сомнение.
Если ничего не было? Если это безумие? Если она просто позволила сыну заползти внутрь и включила стиралку? И заполз ли он туда?
Может, она просто сунула Женечку в бак, потому что он был в дерьме, а у нее не нашлось времени его искупать?
Обесточенная машинка накручивала обороты. На пыльном бетоне провод напоминал тонкую кобру.
Это не безумие – успокаивала себя Катя. Я не сумасшедшая, раз вижу это.
Но сомнения не исчезли.
А вдруг все это существует лишь в ее голове? Если машинка подключена? Если там нет даже белья, лишь трупик сына?
Что, если Женечка жив и лежит сейчас в кроватке? Она просто выкупала его, накормила молочной смесью, и он уснул…
Каждое «если» порождало вспышку истерики.
И что мне, черт возьми, теперь делать?! – Катя стукнула кулачком о пол, не почувствовав боли. На коже возникли ссадины. Там появилось и еще кое-что, чего Катя поначалу не заметила.
Стиралка грозно загудела, включился отжим. Катя подошла к ней, пнув вибрирующий корпус.
– Почему ты только что говорила, а сейчас заткнулась?! Тварь! – Катя оглянулась в поисках чего-нибудь вроде лома или топора.
Внезапно она по-новому ощутила свои руки.
С ними что-то было не так. Они чесались. Зуд перекатывался под кожей, заставляя волоски подыматься дыбом. Он стремительно растекался по плоти, подобно струйкам дождевой воды.
Катя поднесла ладонь к глазам, с удивлением рассматривая рыжее пятно. Оно напоминало кляксу, казалось частью пигмента и выглядело каким-то знакомым. Память услужливо выдвинула ящичек с фрагментом прошлого. Саша роняет ложку с супом, и ее содержимое выплескивается, пачкая белую ткань рубашки.
Пятно с рубашки мужа. Катя отлично помнила его форму и цвет. Почему-то в голове стали всплывать все загрязнения, что когда-то были на брошенных в стирку вещах.
А рыжее пятно скользило по руке.
Катя потерла его, но с тем же успехом можно было пытаться стереть татуировку. Пятно находилось в коже. Было частью организма. Двигалось и чесалось. Зуд, как полчище блох, разливался по всей его площади.
Она вдруг ощутила, как тысячи крошечных челюстей по всему телу безжалостно прокусывают кожный покров.
Катина плоть покрылась грязью. Пятна сока, кетчупа, жира, майонеза, мороженого, туши, краски и мазута…. Все, что было отстирано богом из стиральной машины с вещей, каким-то образом переместилось на его жрицу.
Катя стала истерично растирать шевелящуюся грязную мозаику, но безуспешно.
У каждого есть выбор, девочка. У каждого. Я даю тебе его, а взамен ты будешь просто приносить мне то, что нужно стирать. Когда я попрошу. И что я попрошу.
Еще одна стирка закончилась. Табло обратного отсчета показывало нули. Щелкнув, открылся люк. Запищала мелодия.
В машинке зашевелилось. Шлепнув о пол, вылетел одинокий черный носок, словно стиралка выплюнула его, как мальчишка – застрявшую меж зубов кожуру от семечек.
На мгновение Кате показалось, что это Женечка пытается выбраться и что он все еще жив.
Оглядев себя, она поняла, что сын не выберется никогда. На животе, там, где девять месяцев она вынашивала ребенка, багровело пятно, напоминающее очертаниями детское тельце.
Оно слабо колыхалось внутри кожи. На нем даже можно было заметить крохотные ручки с маленькими, напоминающими червячков, красными пальчиками.
– Хватит! Я прошу…. – Катя всхлипнула. Пятно зудело сильнее других, и внутри него проступили капельки крови.
Барабан закрутился, и наружу, будто пули, вылетели простыни, наволочки, распашонки, кофты, скатерти, джинсовые куртки, платки и пальто.
Стреляя брызгами, шлепая, оставляя влажные пятна и треща мокрыми нитками, содержимое большой стирки заполнило подвал почти до краев.
Осталась лишь узенькая дорожка от лестницы к машинке. По ней мог пройти один человек. И все.
Стиралка замерла в ожидании. Своим безмолвием она будто давала понять: я готова, девочка. Я выстираю до идеальной чистоты все, что ты в меня засунешь, но мы-то с тобой знаем, что ты должна постирать… Мы-то с тобой знаем!
Катя знала.
Она не помнила, где оставила самый острый и большой нож – возможно, он валялся возле изувеченного дивана, – но на крайний случай сгодится любой.
Обесточенная стиральная машинка мигнула индикаторами. Словно разминаясь, пару секунд покрутился барабан, и все стихло.
Саша вернулся много позднее, чем заканчивался рабочий день. Он расплатился с таксистом, долго не соображая, сколько тот должен сдачи. Наконец, сыпанув мелочи между сиденьями, сунул деньги в пиджак и, не благодаря, покинул машину.
Виной всему стали восемь бутылок пива в его крови, желудке и, частично, за углом забегаловки «Кафетерий Надежда» – Саша помочился там по-быстрому, ожидая такси.
Вечер вышел хорошим. Пожалуй, даже отличным. Он стал одним из редких вечеров, когда удавалось отвязаться от семьи и появлялась возможность пропустить кружечку с кем-нибудь из друзей.
Увы, сегодня никто не откликнулся, и Саша провел время в полном одиночестве, в компании пустых бутылок и вазочки с орешками.
На самом деле ему это нравилось – время от времени побыть без жены и сына. Если видишься с ними каждый день, то почему бы и нет? Что в этом такого?
Впрочем, кое-чем неприятным вечер все же отметился. На рубашке, которую Катя настояла купить за пять тысяч – должна же быть хоть одна нормальная, а не все эти клетчатые, подростковые, которых у него две дюжины, – желтело пивное пятно.
Оно стало той самой ложкой дегтя в бочке с медом. Или в бутылке с пивом…
Кивнув соседу, взрыхляющему палисадник, Саша прикрыл калитку, продумывая, как бы незаметно проскользнуть к стиральной машинке. Над городом едва проклюнулись сумерки, так что Катя не спала, Саша знал это.
Он долго не мог найти ключи. Наконец щелкнул замок.
С порога в нос шибанул чуждый запах, витающий в жарком полумраке дома. Запах сырости и чего-то похожего на железо. Терпкий, кисловатый аромат словно исходил от зачищенной наждаком блесны.
Ни на одном окне не было занавесок. Щелкнув выключателем, Саша даже предположил, что попал куда-то не туда.
В глубине дома монотонно гудела стиральная машинка. В остальном все было тихо. Пугающе тихо.
– Что такое? – Саша потер переносицу. Он ни к кому не обращался. Вопрос вырвался при виде ободранного до пружин дивана, торчащего посередине комнаты, словно скелет порожденного сюрреализмом зверя.
Возле дивана сиротливо валялась парочка стульев, когда-то обитых тканью. С пола в передней исчез палас.
Первым делом пришла мысль о том, что дом обокрали. Но Саша понимал – это не так. Зачем ворам сдирать диванную обивку?
– Катя?! – Он обошел комнаты, где, судя по всему, прошлась орда мародеров.
Пустой шкаф. Брошенные как попало ящики. Перья, лоскуты, ободранная кровать. На полу рассыпались купюры из обитой бархатом шкатулки. Сама шкатулка, без бархата, валялась рядом.
Единственным признаком жизни оставался звук стиральной машинки. Он бесстрастно доносился из подвала, походя на жужжание далекого пчелиного роя.
– Кать! Женя! – Но, сколько Саша ни звал, они не откликались. Зато к жужжанию добавился новый звук.
Саше он напомнил скулеж. Чем ближе к подвалу – тем явственнее кто-то поскуливал. Будто внизу издыхала дворняга.
У двери перед ведущей вниз лестницей валялись мокрые тряпки. В одной Саша опознал свой свитер. В другой – кусок диванной обивки. На третьей расплывалось алое пятно в форме женской ступни.
Саша похолодел. Выброс адреналина окончательно смыл алкогольное опьянение. Возникло острое предчувствие чего-то ужасного. Странный разгром – это еще не было плохим. Все начиналось внизу. В подвале, куда указывала смазанная кровавая пяточка.
– Зайчик, ты там? Кать? – Саша склонился над отпечатком. В ответ раздался протяжный стон.
Саша вздрогнул, вспоминая, что жена так же стонала при схватках. Тогда она сжимала его ладонь так, что на коже остались багровые лунки от ногтей.
Неподалеку от красного отпечатка тянулась жирная полоса запекшейся крови. Стон не утихал. Он умирал, едва у того, кто его издавал, заканчивался воздух, и рождался вновь. Показалось, что сквозь него прорываются слова, но в этом Саша уверен не был.
Внизу висел туман. Пар поднимался от мокрого тряпья, заполнившего помещение. Лампочка тускло освещала мутное марево. Влажная бурая ткань на ступеньках делала лестницу скользкой.
– Ууууу…Уууууу…. – Завывание шло из-под алой простыни, покрывшей живой холмик перед стиральной машиной.
Что бы это ни было, оно покачивалось в белье, словно птица в гнезде.
Помещение походило на доисторическую пещеру. Жуткую подземную пещеру, заполненную свежими шкурами странных мертвых животных.
«Это же сон, – подумалось Саше. – Такого не может быть в нашем доме…» Он замер на лестнице, не решаясь сделать ни шагу вперед. Но потом ноги, как у марионетки на веревочках, сами стали преодолевать ступеньку за ступенькой.
Словно существо внизу тянуло его к себе.
Он оказался в узком хлюпающем проходе между тряпками-шкурами.
Нечто, скрытое простыней, обладало головой и плечами, плотно облепленными тканью. Оно напоминало человека. В местах соприкосновения материи и плоти красовались черно-красные подсохшие разводы.
– Ууууууу…. – Голос завывал на мучительно-высокой, исполненной страдания ноте. Он все сильнее был похож…
Сашу затрясло. Он уговаривал себя не заглядывать под простыню. Просто не стоит этого делать. Нужно уйти, пока то, что там сидит, не подняло края.
Потому что голос был похож на Катин.
– Милая? – Саша оказался за спиной кровавого обитателя подвала. Существо обернулось. Ткань туго охватила скулы и нос. Словно маска монстра на иллюстрации из рассказа ужасов.
Оно произнесло его имя. Осязая теплую липкость, Саша взялся за краешек. Мокрая материя со звуком отдираемой от раны корки обнажила то, что скрывала под собой.
Саше почудилось, будто мотор стиральной машины зазвучал по-иному. Механическое жужжание на секунду превратилось в издевательский неживой смех.
Первым, что он увидел, оказались две желто-красные, покрытые прожилками дыни, состоявшие из мелких, похожих на икру, шариков жира. На одной все еще висел сосок, напоминающий коричневое бобовое зернышко.
Это были Катины груди. Они, раньше вызывавшие интерес и возбуждение, без кожи словно приглашали взглянувшего лишиться чувств. Жуткие бугорки вздымались и опускались в такт дыханию.
Кровавое полотно сползло.
То, что пряталось под ним, напоминало анатомическое пособие. Оно и было анатомическим пособием, в котором вместо затвердевших химикатов все еще текла кровь.
Сизые мышцы влажно блестели, покрытые мутной полупрозрачной пленкой. Существо из-под простыни походило на плетеную куклу. Огромную, пульсирующую черными венами, сплетенную из мясных веревок марионетку. Там, где раньше были аппетитные женские округлости, торчали блестящие пласты желтого жира.
– Любимый, – произнесло нечто из фильма ужасов. Оно безостановочно постанывало.
На правой руке существа поблескивало обручальное кольцо. То самое, которое следовало отнести в мастерскую и расширить, потому что после родов снимать его без крема у Кати не получалось.
Из-под золотого кругляша на пальце высовывался крохотный поясок криво срезанной кожи.
Саша услышал свой крик и почувствовал, как содержимое желудка выходит обратно через горло.
Лишенные век глазные яблоки невидяще двигались. Кровь загустела на них, словно клубничное варенье на шариках мороженого.
– Это не она, – Саша почти молился. Такого не может быть. Это сон. Кошмар.
Кошмар растянул мимические мышцы в оскале слабой улыбки и произнес Катиным голосом:
– Посмотри… еще долго… стирать? – С подбородка потекла густая бордовая струйка.
Саша почувствовал предательскую легкость. Сознание отказывалось участвовать в безумном спектакле и собиралось уйти по-английски.
– Не бойся, любимый. – Плетеная кукла вяло пыталась его коснуться. От нее отвалилось что-то маленькое, осклизлое, со шлепком прилипшее к Сашиной туфле. – Я теперь буду чистой. Чище, чем всегда… Я никогда еще не была такой чистой, какой скоро буду.
«Здесь что-то произошло, – думал Саша, – что-то страшное, и я не хочу знать что. Нужно вызвать скорую. Но сначала узнать, где Женечка. И не потерять сознание, чтобы не поскользнуться и не упасть на… На нее».
Но ни номера скорой, ни что-либо еще он вспомнить не мог. Пожалуй, он даже не сориентировался бы, как выбраться из подвала.
– Я буду чистой, любимый. – Она поскуливала через слово. – И тогда, может быть, он вернет его нам.
– Кто вернет? Кого?
Кто-то чужой сказал это. Саша не узнал свой голос, высокий, тонкий, подростковый. Он мог не спрашивать, потому что и так знал ответ.
В подвале произошло нечто кошмарное. Не только с женой, но и с сыном.
– Женечку. – Кровавая кукла закашлялась. Саша с ужасом почувствовал на лице липкие капли.
– Где он? – Тревога о сыне отчасти вытащила его из преддверия обморока. В воображении родилась безумная картинка: Катя протягивает ему ободранное, шевелящееся тельце.
Он тяжело задышал. Липкий, пахнущий кровью и стиркой туман забивал легкие.
– Наш мальчик там. Я сделала кое-что очень плохое. Я не хотела. Но все еще можно исправить. – Катя отвернулась, невидяще уставившись на стиральную машинку. – Он вернет его. Обязательно вернет. Но я должна быть чистой. Посмотри, сколько осталось стирать?
Саша наконец-то обратил внимание на стиралку. Она бесстрастно гудела, что-то прополаскивая.
Машинка словно ждала, когда на нее обратят внимание. Едва это произошло – включился отжим. Аппарат затрясся. Табло светилось, показывая последние минуты обратного отсчета.
А еще машинка не была подключена к розетке. Провод с бесполезным заземлением, которое Саша до сих пор не сделал, валялся на полу. Стержни вилки, словно крошечные чертовы рожки, насмешливо тыкались в людей.
Стиралка отжимала. Гул походил на дьявольский хохот, будто склоняющий к выбору – бежать или остаться.
– Уже сейчас. Сейчас. – Безкожая кукла пыталась встать, но боль не позволила. Вскрикнув, Катя оцепенела.
«Я знаю, что там находится. Господи, а ведь я знаю, что там внутри», – Саша оторопело смотрел в центрифугу, где расставалось с каплями крови и воды нечто, напоминающее белый водолазный костюм.
Вращение прекратилось. Сквозь стекло пустыми глазами пялилось растянутое лицо. Оно было надорвано до уха, на котором, словно нитки на катушку, намотались мокрые Катины волосы.
Что-то толкнуло дверцу изнутри. Стиралка распахнулась.
«Там нет сына. Слава богу, там нет сына», – подумал Саша, предпочитая не углубляться в мысли о том, где может быть Женечка.
Будто подбадривая, стиралка мигнула зеленой точкой индикатора «окончание стирки».
Оставляя кровавый след, Катя поползла к машинке, но не смогла до нее добраться. Подвал заполонили вопли. Тем не менее она схватила свою кожу, наполовину вытащив ее наружу.
Послышался треск. Что-то зацепилось. Ничего не видя залепленными кровью глазами, Катя вслепую попробовала натянуть лицо. Крики метались, отскакивая от мокрых стен и вонзаясь в барабанные перепонки стеклянными осколками боли.
Внезапно запоздало пропищала бодрая мелодия, возвещающая окончание стирки.
На миг Саша подумал, что все еще можно исправить. Кожа, благодаря неведомой жуткой силе, содравшей ее прежде, теперь прирастет обратно. Катя будет прежней, а не этим красным монстром.
Он увидел лицо, растянутое по пульсирующему венами черепу, и понял, что этого никогда не случится.
«Уходить, – думал Саша, – развернуться и выйти из дома. У меня два варианта. Либо уйти, либо остаться с ней и убить… Как покалеченную кошку. Господи! Я пойду к ментам. Я не буду звонить, лучше пойду. Но сначала нужно найти Женечку…»
Он не успел додумать. Катя, смахнувшая сукровицу с глаз, смотрела на него. Это походило на взгляд черепа с глазными яблоками из какого-то диснеевского мультфильма. Ее лицо топорщилось на голове уродливой, хеллоуинской маской. Губы пенились, источая красные пузыри.
Она что-то хотела. Саша понял, что не успеет уйти.
– Любимый мой! – Слова были четкими и звонкими. Словно ножевые лезвия, заостренные точильным бруском боли. Кривляясь от муки, она протянула руку, коснувшись мужниной ладони. Ее пальцы были горячими и скользкими.
«Только не говори мне ничего, прошу тебя, только не говори», – мысленно взмолился Саша. Сознание опять собралось предательски ускользнуть.
Пальцы крепко сомкнулись вокруг запястья. Боль заставляла Катины мышцы сокращаться сильнее. Мука сделала ее хватку стальной.
– Я чистая, – объявила Катя. Она крепко его держала. – Но я не смогу надеть ее. Сама… – Ее трясло, но сильнее трясло мужа. – Ты поможешь мне?
На Сашу смотрели две Кати. Одна окровавленная, похожая на ободранную до мяса лису, а вторая – пустая, словно воздушный шарик, с уродливыми провалами глаз и рта на порванном лице.
Обручальное кольцо больно вдавилось в кость. Саша вспомнил венчание.
«Вместе в горе и радости, – подумал он. – В горе и радости».
Но отвечать не торопился.
Назад: Михаил Закавряшин Настенька
Дальше: Вадим Громов Подарки
