Первые недели после причастия работа кипела всюду – тысячи неофитов обустраивали нехитрый быт. В лесах и полях у водоемов стремительно росли поселения. Запрет на механизмы получил временное послабление, когда строители торопливо возводили бараки под неусыпным контролем духовенства. Между стройками сновали грузовики с рабочей силой, инструментами и сырьем, перебрасывая ресурс туда, где он был наиболее необходим. Спали в землянках, времянках или кузовах грузовиков, еду готовили на полевых кухнях. Жгли костры, чтобы согреться. Боевики в масках были повсюду – казалось, они никогда не спят, не жрут, не испражняются. Смена караулов происходила незримо для послушников.

Каждый день начинался с молитвы. Под указы диаконов послушники разучивали первые псалмы. Тексты периодически корректировались, но скоро каждый знал их наизусть. Вечерами им читали святое Писание. Рукописные томики, пухнущие на глазах от вносимых изменений, уточнений и поправок, содержали догматы и уклады новой религии.

Из-за частых переездов окружавшие Андрея люди постоянно сменялись. Среди послушников встречались засланные шпионы апостолов, склоняющие неофитов к ереси. Отступников, сколь бы мал ни был проступок, разоблачали и казнили в назидание остальным. В ходу были повешение, потрошение или четвертование грузовиками. Атмосфера недоверия и страха отравляла существование.

Ходили самые кошмарные слухи, передаваемые перед сном, шепотом, невзирая на все запреты. Говорили, что Питер опустел и мертвецы штабелями лежат вдоль улиц. Что едва ли не две трети жителей мегаполиса уничтожены. Что безумие охватило по меньшей мере весь Северо-Запад страны – среди собеседников Андрея попадались жители Выборга, Петрозаводска, Кудрово и Купчино, и даже из Великого Новгорода, Ярославля и Костромы. Болтали, что очередной лагерь, в котором они очутились, находится едва ли не под Вологдой, в шестистах километрах от Гатчины. Что неведомая сила выгоняла людей на улицы из безопасных домов и убежищ, где они становились легкой добычей фанатиков.

Говорили, что в дни Гнева встали все пути сообщения – из Прибалтики, Белоруссии и Польши не приходило ни поездов, ни самолетов. Это могло означать, что правительства соседей закрыли границы, чтобы удержать распространение заразы – но верили в лучшее только глупцы. Однажды с очередной партией работников пригнали обезумевшего от страха финна. Той же ночью бедняга вскрыл себе вены куском стекла.

За всем происходящим хаосом угадывался порядок, управляемый чьей-то злой волей. Деление на приходы функционировало, каждый отряд был занят тяжелой, но посильной для работников деятельностью. Когда взрослые мужчины ставили срубы, молодые парни были на подхвате. Пищу, питьевую воду и теплую одежду подвозили исправно. Каждый был чем-то занят. Когда наступил май и с ним – пора посевных работ, женские отряды занимались посадками овощей. Андрей несколько раз видел девушек, ковыряющихся в земле на обширных полях, когда его отряд трясся в очередном переезде.

Ему довелось таскать брус на стройках, валить лес, дежурить на кухнях, штопать одежду и сажать картофель. В тяжелом труде притуплялись мысли о доме, но вечерами страх возвращался сполна. Тяготила собственная судьба, неизвестная участь матери (никаких вестей о родных не поступало – согласно эдиктам Единого семья была упразднена), бессилие что-то изменить. Завернувшись в сшитые как попало пледы, они засыпали, мечтая, что ночью придет освобождение в лице полиции, армии или даже в виде интервенции соседнего государства – все равно! – но никто не спешил на помощь.

Со временем измученный организм начинал привыкать. Постоянная осторожность и паранойя, боязнь обронить неверное слово делали послушников молчаливыми и подозрительными. В начале лета, когда строек и переездов становилось все меньше, прежняя жизнь начинала казаться послушнику Иезекилю миражом.

Наконец его приход осел в поселении где-то среди безымянных полей. Началась служба.