Елена Щетинина, Максим Кабир, Дмитрий Костюкевич
Выкройка

Это дерьмо ждало его утром на рабочем столе. Не удивительно, что в понедельник – идеальный день для всякого дерьма.

Андрей имел счеты с понедельником. В понедельник умерла бабушка. В понедельник он расстался с Ирой – три года коту под хвост.

Ладно, дерьмо этого дня выглядело мелочью по сравнению с дерьмом этого месяца.

Просто бумажная голова собаки перед клавиатурой его компьютера.

Андрей кинул сумку на стол, плюхнулся в кресло и откатился, разглядывая поделку.

– Нравится? – спросила Оля, коллега.

Оля пришла к ним в ОРИКИ сразу после института. Невзрачная серая мышка, зато добрая, тихая, участливая. Совсем как бабушка. И полная противоположность Ире – эффектной, нервозной и, как оказалось, лживой.

Две недели назад Андрею позвонила знакомая, сокурсница Иры, и сообщила, что Ира параллельно встречается с другим. Подкинула жменю фактов. Отпиралась Ира недолго, но вины в ее голосе Андрей не услышал. «Ты мой главный мужчина», – сказала она по телефону. И еще: «Какая тварь испортила наши отношения?» – имея в виду: кто рассказал об измене? «Эта тварь – ты!» – хотел – должен был! – ответить Андрей, но лишь промычал: «Неважно» и повесил трубку. Ира звонила, он не отвечал, втайне надеясь – боясь, – что она оставит его в покое. А потом умерла бабушка, и всю эту любовную муть выдуло на периферию сознания.

– Наверное, – ответил Андрей.

Фигурка ему не нравилась. Кому вообще нравятся головы отдельно от тела, если, конечно, это не маски?

– Это паперкрафт.

– Что?

– Модель из бумаги. Дословно «бумажное ремесло».

– Как оригами?

– Не совсем. Оригами делают из цельного листа, без ножниц и клея.

– И чем заслужил?

Оля смутилась. Ее окружали фиалки – фиолетовые, розовые, бордовые, даже зеленые; горшки стояли везде, где оргтехника и канцелярские принадлежности дали слабину.

– Чтобы поднять настроение. В прошлый понедельник ты был сам не свой.

Оформляя четыре дня за свой счет, он ни словом не обмолвился о причинах; работы в отделе было мало – начальница легкой рукой подмахнула заявление. Он простился с бабушкой, помог тете навести мало-мальский порядок в окончательно осиротевшей квартире – последние полгода хворавшая бабушка жила у своей старшей дочери – и вернулся назад.

– Спасибо. – Андрей осторожно сдвинул бумажную голову («как она сказала: папер… что?») на край стола, включил компьютер и подгреб к себе клавиатуру.

Взгляд Оли лип к коже. Андрей сделал вид, что всецело занят экраном монитора. Он мог бы для вежливости спросить: «И давно увлекаешься?» или «Долго такую клеить?», но не хотел продолжать беседу. Ему просто было неинтересно.

С визгом распахнулась дверь, и в кабинет ворвалась старший инспектор Эльвира Михайловна. Обмахнулась яркой, как павлиний хвост, шляпой, шумно выдохнула – краснолицая, взмокшая.

– Ох и спякота! Батюшки, когда же закончится… О, вернулся!

– Вернулся, – подтвердил Андрей.

В кабинете их было трое, но с Эльвирой Михайловной казалось, что не меньше десятка.

– И как? Приженился, небось, втихую?

– Я бы запомнил.

– О, песик! Видел, какую красоту наша Олечка делает? Как назовешь?

– Шарик.

– Несерьезно. – Эльвира Михайловна включила кондиционер – плевать, что старый агрегат дул ровнехонько на Андрея, – повесила сумку и шляпу на вешалку и выбежала в коридор. Ну конечно. Сначала бла-бла-бла с подругами из отдела таможенных платежей, а потом работа.

Интересно, чью голову подарила ей Оля? Совы?

Громыхнула дверь. Андрей зажмурился.

Открыв глаза, он наткнулся на сочувствующий взгляд: Оля нарисовала собаке выразительные глаза – и едва сдержался, чтобы не столкнуть угловатую морду в мусорное ведро.

Ничего нового в этом вашем паперкрафте – он погуглил – не было. Разве что название.

На разворотах советских журналов – взять хотя бы «Сделай сам» – печатали развертки моделей. В школе на трудах он мастерил из бумаги машины и дома, а однажды склеил с отцом большой военный самолет. Самолет даже неплохо планировал. Наигравшись, они устроили самолету «смерть в бою» – подожгли и запустили с балкона.

А еще они делали маски из папье-маше. Сначала лепили основу: отец смазывал лицо Андрея растительным маслом и обжимал пластилиновым блином; пластилин был более податливым, чем тот, что продавали в «Детском мире», отец приносил его с работы; затем подправляли неровности и делали прорези для рта и глаз, после этого смазывали пластилиновую форму маслом и – этот этап нравился Андрею больше всего – клеили полоски и кусочки газетной бумаги, слой за слоем, промазывая клеем с двух сторон, просушивали, клеили, просушивали, клеили – и наконец снимали маску с основы… Желтоватое лицо из слов, огрызков предложений. Будь его воля, Андрей на этом остановился бы. Но отец не любил недоделки (он и с мамой расстался, как виделось Андрею, потому что не мог довести брак до ума): смешивал гуашь с клеем, покрывал маску, затем брался за акриловые краски, а завершал слоем лака. Большинство лиц или морд получались грустными…

В прихожей Андрей вытряс из пакета бумажную голову. Он забрал ее домой, чтобы выкинуть вдали от доверчивых Олиных глаз, но помешали теплые воспоминания. Левое ухо вмялось внутрь. В глазах стояла мольба.

Ладно, живи. Пока.

После ужина Андрей под пристальным взором ущербного пса валялся с ноутбуком на диване. Скролил картинки и статейки. «Нашел себе хобби на долгие осенние вечера…» – прочитал на очередной страничке и, скривившись, закрыл. На фига он в это полез? Чтобы загладить чувство неловкости перед Олей? Ладно, последняя…

Сайт предлагал наборы выкроек. Слово напомнило о бабушке. Андрей щелкнул на рогатом шлеме. Двадцать листов, на каждом от двух до десяти схем – легких путей не ищем. В объеме шлем смотрелся шикарно. Андрей с сомнением покосился на принтер.

Через три часа он швырнул на стол измазанную клеем деталь и смачно выругался. Хотелось смять все, что успел вырезать и склеить (а успел он немного), и послать «дела бумажные» куда подальше. Он уже выяснил, что для паперкрафта нужен ватман или картон, не помешали бы и лезвия… да пошло оно все…

На следующий день он заглянул после работы в художественный магазин и купил плотную бумагу, шило, набор лезвий и клей-карандаш. Проблем со шлемом по-прежнему хватало: на развертках не оказалось порядковых номеров, поэтому процесс стыковки деталей превратился в головоломку, но теперь дела пошли шибче, что-то стало вырисовываться.

Голову пса он поставил на принтер. Пускай наблюдает за процессом, поганец этакий. Ишь ты, во что его втянул!

За сборкой пролетело четыре вечера. Два раза звонила Ира – Андрей сбрасывал без каких-либо душевных метаний. Глядя на шлем, поворачивая его так и этак – две пары рогов смотрелись эпично, – он чувствовал прилив гордости. Ложку дегтя подкинул черепок, который следовало присобачить между верхних рогов. Черепок состоял из десяти кусочков бумаги, каждый не больше спичечного коробка: три – размером аж с ноготь! Пришлось купить пинцет и лупу на ножке.

Так дерьмо превратилось в хобби.

Три месяца спустя количество полок в его спальне достигло музейного уровня. Модели, которыми он оставался доволен, занимали на этих полках почетные места, взирали оттуда, дремали, щерились. Больше всего Андрея тянуло ко всяческим монстрам, чем сложнее фигура – тем лучше. Оскаленная акула выныривала из дээспэшной поверхности. С противоположной стены смотрел пустыми глазницами череп бизона. Из угла тянулся скрюченными пальцами демогоргон из «Очень странных дел». Под потолком, жутко раскачиваясь на сквозняке, болтался паукообразный лицехват. Хеллоуинские маски. Двуглавые животные. Клешни и щупальца… Он бы не стал приглашать в эту комнату бабушку.

Гордостью Андрея был хищник, представитель инопланетной расы охотников. Проработанная до мелочей фигура, почти живая, почти пугающая (если бы не симпатия Андрея к вымышленным существам) – паперкрафту подсобило папье-маше, или, скорее, наоборот. Картонную голову хищника он обмазал эпоксидной смолой, обклеил папье-маше (обрывки газет, плавающие в миске с разведенным ПВА, – руки помнили, руки радовались), ошкурил, прорезал мелкие детали и окрасил.

К его инструментам добавились кисточки, краски, ручки для обводки линий, пунктирных и штрихпунктирных, маникюрные ножнички с изогнутым носиком, металлическая линейка, модельный нож, макетный коврик.

Несмотря на успехи и энтузиазм, он скрывал свое хобби – на работе оставался все тем же не самым веселым парнем, который почти не вылезает из монитора и обедает за рабочим столом бутербродами с чаем. Иногда он тайком поглядывал на Олю, желая похвастаться, рассказать о работе над последней моделью, но одергивал себя.

А потом, на излете осени, ему на глаза попалась та самая опись с той самой позицией.

Опись принес толстенький краснощекий инспектор с таможенного поста. Андрей проверил, поставил печать и отдал один экземпляр инспектору. Как только тот ушел, Андрей взял второй экземпляр и нашел нужную строку:

Андрея охватил зуд узнавания.

Издательство J. F. Schreiber было пионером в печати трехмерных моделей (до этого фигурки лишь создавали иллюзию объема за счет деталей, приклеиваемых к лицевой стороне плоских силуэтов). Основал компанию Якоб Фердинанд Шрайбер, случилось это в 1831 году в городке Эслинген-ам-Неккар. Издательство выпускало художественные репродукции, детские книжки с картинками, цветные иллюстрации для учебных целей и – моделисты, внимание! – авторские листы с вырезными картинками. Компания существовала и по сей день (Андрей, правда, не был уверен, под каким названием) – по-прежнему радовала детей книгами, переиздавала классику. В Эслингене работал одноименный музей.

Вот так находка! Альбом с выкройками от компании-первопроходца. Интересно, сколько им лет? Вряд ли так уж много (о девятнадцатом веке лучше не мечтать), иначе альбом не попал бы в опись – с историческими ценностями таможня поет по-иному, с музейными нотками. С другой стороны, если листы со схемами хорошо сохранились (30 % износа, на инспекторский глазок), то, скорее всего, им не придали особого значения – просто альбом с картоном, внесли в опись и перешли к следующей позиции. Много ли сыщется на границе фанатов паперкрафта?

Андрей помассировал шею. Так, главное успокоиться. Все равно он сейчас бессилен. Инспектор повез изъятый товар на склад, где сдаст кладовщику. Схемы J. F. Schreiber будут пылиться там до решения суда. Остается ждать.

Хотя… кое-что сделать он все-таки мог.

Когда Олю вызвала начальница, он обратился к Эльвире Михайловне:

– У вас ведь сестра в «Северном» работает?

Торговый дом «Северный» реализовывал конфискованный товар, который хранился на складе головного магазина.

– Работает. Танечка моя, хохотушка. Но ты для нее уж больно молод.

– Есть такой грешок. Но у меня другая просьба. – Он объяснил.

– Тоже увлекся этой аппликацией? Олечка заразила? Или вместе теперь мастерите? – Эльвира Михайловна заговорщически подмигнула.

– Ну, не то чтобы увлекся. Но вот… колокольчик зазвенел.

– Может, Олечке решил сюрприз сделать?

Андрей неопределенно пожал плечами – лучше поддержать эту игру.

– Только если действительно интересная вещь окажется.

– Вот это правильно! Женщины любят подарки. Ты не волнуйся. Я Танечке позвоню.

Он извелся в ожидании. Фантазировал, какие развертки хранит черная папка, что он склеит по схемам, созданным задолго до того, как он увлекся бумажным моделированием да и, возможно, родился на свет. А что, если суд решит вернуть товар владельцу?

Этого не случилось.

Товар поставили на учет в оценочную комиссию, Эльвира Михайловна позвонила сестре, и вот Андрей стоял у прилавка магазина «Северный № 1», с нетерпением глядя, как тучная женщина с большими смеющимися глазами копается на полках под кассой.

Магазин закрылся двадцать минут назад, в помещении горели лишь несколько ламп у входа. В полумраке внезапно вспомнилась тесная кухня и открытый гроб у окна. Андрей, тетя, ее маленький ссохшийся муж-алкоголик и старший сын сидели подле гроба на табуретках. В микрорайоне отключили электричество, кухню освещало несколько свечных огрызков. На желтых в полутьме лицах дергались тени. Молча прощались со старушкой. Андрей поднял взгляд, сквозняк прошелся по кухне, и вдруг показалось, что в гробу не его бабушка, а совершенно незнакомая женщина. Через секунду прошло, но… думая об этом после, он ловил себя на мысли, какой жутью могло обернуться дикое видение; если бы не его любовь к бабушке, если бы не абсолютная уверенность, что в гробу лежит именно она…

– Ага! Попалась!

Сестра Эльвиры Михайловны появилась из-под прилавка с папкой в руках. К правому верхнему углу папки был приклеен розовый прямоугольник. Смешная цена – впрочем, деньги его волновали в последнюю очередь.

– У меня племянник тоже творчеством занимается. Железные дороги собирает. Всю комнату заставил…

Андрей терпеливо выслушал, расплатился, поблагодарил (коробка конфет прилагалась) и выскочил на улицу, сжимая под мышкой черную папку с золотым тиснением «J. F. Schreiber».

Долго не решался открыть.

Положил папку на стол, небрежно смахнув на пол файлы с распечатками, клей-карандаш и несколько гелевых ручек. Ручки, потренькивая ребрами, закатились под кресло. «Когда буду пылесосить, подберу», – равнодушно подумал Андрей и с трудом оторвал взгляд от папки.

Потом еще час или полтора ходил кругами по квартире: поставил чайник, разогрел вчерашние макароны, нашел в холодильнике заветрившийся кусочек «Российского» и медленно и рассеянно шоркал им по терке, зашипев один раз от боли. Затем так же медленно ел – даже не ощущая вкуса – и пялился в бубнивший что-то телевизор, дуя на саднящие костяшки.

Зашел в комнату, погладил кончиками пальцев папку из кожи (или кожзама?) – не просто черной, а с каким-то мягким оливковым отливом. Золото на тиснении растрескалось и кое-где немного осыпалось. «Надо подклеить», – мелькнула мысль.

А потом он снова ушел.

Помыл посуду, зачем-то почистил раковину, зарядил стиральную машинку. Заглянул в комнату, помялся на пороге – и пошел выносить мусор.

Андрей – как когда-то в университете перед ответственным экзаменом – тянул время, лишь бы не открывать папку. Да, еще пару часов назад он едва сдерживался, чтобы тут же, на улице, дрожащими от нетерпения пальцами не развязать махрящиеся от времени тесемки. Не впиться глазами в старые выкройки – а там должно, должно быть что-то невероятное! Он захлебывался идеями и фантазиями, что именно там может оказаться. Черт возьми, это же J. F. Schreiber! J. F., мать его, Schreiber! Там может быть что угодно! Да даже выкройка бюста Гитлера в реальную величину, детализированная до торчащих усиков!

Сейчас же именно это и пугало. Он нафантазировал так много, так упивался планами на ближайшую неделю, а то и месяц, что… по закону подлости там окажется что-то детское и примитивное. Домик для куклы, например! Как раз двенадцать листов – четыре стены, пол, двускатная крыша, ну и еще что-то по мелочи, типа крыльца или трубы… Андрей не хотел, не желал, чтобы его фантазии – черт с ним, с бюстом Гитлера, но, может быть, хотя бы какая-нибудь моделька «Роллс-Ройса», а? – так жестоко разбились.

Возвращаясь с мусорным ведром, он снова заглянул в комнату. Папка лежала на столе. Отсюда оливковый отлив был не виден, поэтому она казалась черной дырой, порталом в иной мир, разверзнувшимся в столешнице.

– Да какого черта, – сказал Андрей, поставил ведро, вымыл руки и решительно сел за стол.

На этот раз кожа на ощупь показалась чуть теплой и странно податливой. «Чья?» – мелькнуло было в голове у Андрея, но он тут же отмахнулся от этой мысли. Он и в мясе-то особо не разбирался – мог различить лишь курятину, свинину, говядину и индейку, ну и да, рыбу, и то только на вкус и при условии «чистой готовки», без приправ и изысков, – какая уж тут идентификация кожи! Не человеческая, ну и ладно!

Вздохнул, задержал воздух – и резким движением дернул завязки и распахнул папку.

Картон был старым, очень старым. Толстый – раза в два толще современных листов! – он бугрился и шершавился. Словно когда-то попал в жестокий потоп, а потом долго сушился у открытого огня – Андрей заметил небольшие подпалины по краям.

Тем не менее линии выкройки были отчетливо видны. И они озадачивали.

Андрей уже навострился беглым взглядом примерно представлять, что получится в итоге. Размер, объемы, даже общие очертания фигурки. Здесь же он не понимал ни-че-го.

Слишком много всего – и грубых, геометрически правильных деталей, крупных настолько, что они казались нелепыми; и мелких, настолько миниатюрных, что они смахивали на точки от мух – и только лупа могла помочь разглядеть, что это все-таки за деталь; и длинных, на всю протяженность листа, полосок с едва уловимой рельефностью краев.

Но странное дело – несмотря на всю абсурдность этого месива частей, Андрею внезапно захотелось собрать фигурку. Желание было настолько острым, пронзительным и зудящим, что он тут же включил дополнительную настольную лампу, взял пинцет и маникюрные ножницы – и принялся за дело.

Андрей не верил своим глазам.

Да, он не мог представить, как будет выглядеть фигурка – но она не должна была выглядеть так. Работая над ней, дуя на все еще саднящие костяшки и несколько неуклюже, морщась от боли, орудуя пинцетом, он насчитал около трех сотен деталей – по большей части миниатюрных. Стоило ожидать, что в итоге получится что-то многогранное, утонченное, похожее на настоящую скульптурку.

Но не такая низкополигональная болванка!

Это была какая-то грубая помесь медведя и свиньи. Четыре цилиндра-лапы, огромная голова без глазных впадин и с ниточкой пасти, неуклюжее толстое туловище – все выглядело так нелепо, примитивно и топорно, что Андрей подумал было вышвырнуть эту дрянь подальше с глаз своих и не думать о бездарно потраченных деньгах и обманутых фантазиях. Новодел, подсунули какую-то липу в фирменную папку «J.F. Schreiber», вот и все! А он-то размечтался! Бюст Гитлера, как же! Моделька «Роллс-Ройса», ага! Вот тебе уродец, похожий на детсадовскую поделку, – и радуйся!

Андрей донес фигурку до мусорного ведра, но не смог разжать пальцы. Было жаль усилий, да и непонятно: куда делись-то все эти десятки, сотни деталей, которые он так кропотливо вырезал и клеил? Где тот комочек, над которым он корячился часа полтора – маленький, сложносоставной и так напоминающий сердце? Где эти многосантиметровые трубочки, которые он скрутил из полосок, а потом заплетал в какие-то причудливые петли? Судя по весу и плотности «медведосвина», они почему-то находились внутри, словно фигурка была обманкой, иллюстрацией к тезису восточной философии – внутри гораздо сложнее, чем снаружи.

– Что же ты такое? – прошептал Андрей вслух, будто фигурка могла его услышать. И ответить. – Что же ты, срань, такое?

Он перевел взгляд за окно.

Там зачинался сизый рассвет: Андрей весь вечер и всю ночь провел над выкройкой. Неожиданно мало для такого количества деталей – и невероятно много для того дерьма, которое в итоге получилось.

– Да блин! – В расстройстве он небрежно швырнул фигурку на кухонный стол и поставил чайник.

Завтракал наспех, выхлебал две чашки кофе – уже сейчас чувствуя, как слипаются глаза, то ли еще будет к обеду, – злобно поглядывая на фигурку. Медведосвин валялся на боку, нелепо раскорячившись, одна из ног-цилиндров слегка погнулась – в утреннем свете, вписанный в реальность солонки, сахарницы и ложек-вилок, он выглядел убого и даже как-то жалко.

– Что же ты такое… – буркнул Андрей. Вытащил из морозилки кусок мяса и шмякнул его в раковину: к ужину разморозится.

Потом накинул куртку и убежал на работу.

– Подрался? – робко спросила Оля, указывая на костяшки его пальцев.

– Теркой попал, – грустно усмехнулся Андрей. – Добавил немного мяса в макароны.

– Что, все так плохо?

– Да нет, уже не болит. Вечером немного кровило, да и то…

– Нет, я про макароны.

Андрей уставился на Олю, тупо хлопая глазами. А потом закашлялся, стараясь сдержать рвущийся наружу смех. Эй, старик, добро пожаловать в наш клуб холостяков! Мир, где на ужин холодные макароны, где вонючие носки стоят в углу и грустят без пары и… что там еще из стереотипов об убогой одинокой жизни?

Оля заботливо похлопала его по спине.

– Да, кхе, нет, кхе, – принял Андрей правила игры. – Просто лень было что-то делать. А так-то все в порядке. Вот сегодня мясо буду жарить, завтра… еще что-нибудь придумаю.

Оля улыбнулась. Эльвира Михайловна, поймав взгляд Андрея, заговорщически подмигнула.

«Никогда, никогда больше не буду покупать мясо на рынке, – мрачно думал Андрей, уставившись в раковину. – Обвесили, сволочи. На полкило обвесили».

Размороженный ломоть свинины, истекающий прозрачным розовым соком, выглядел жалко. Конечно, Андрей погорячился, и там не хватало граммов триста от указанного веса – но тем не менее! И самое главное – как он не заметил? Ведь одно дело промахнуться с рыбой или креветками в ледяной глазури (хотя он давно уже взял на вооружение интернет-советы про дырку в пакете), и совсем другое – наколоться с обычным мясом.

– Да блин! – Андрей приподнял кусок на вилке и внимательно разглядывал болтающиеся лохмы.

В придачу к отсутствующим граммам мясо выглядело так, будто его хорошенько пожевали. Андрей принюхался. Лохмы чуть пованивали гнильцой, причем специфической – на ум почему-то пришел далекий, из детства, запах, когда стоматолог вскрывал ему нывший уже неделю зуб. Не помогали ни бабушкины наговоры, ни народные средства – и рыдающего от страха Андрея потащили к врачу. Больно было лишь чуть – в тот момент, когда бур вошел в зуб и тут же провалился, обдав все вокруг облаком густого тухлого смрада. «М-да, ну и запустили вы…» – сказал тогда врач, поплотнее прижимая к носу маску.

Андрей скривился от воспоминаний и, помедлив пару секунд, с сожалением выкинул мясо в мусорное ведро. Встречать рассвет в обнимку с белым другом ему совершенно не улыбалось.

– Пошли спать не жрамши, – зло сказал он, сгребая медведосвина со стола. И в очередной раз поразился, насколько тяжелой, словно набитой чем-то, кажется игрушка.

Медведосвин стоял на полке и пялился в пустоту глазными впадинами. В чуть приоткрытой пасти играли тени. Свет фар проезжавших по двору машин скользил по стенам, переползал на полку, и на секунду показалось, что фигурка оживает – потягивается, разминая несуществующие мускулы, пробует робко шагнуть вперед и даже немного растет.

«Да ладно, – милостиво подумал Андрей, засыпая. – И такая срань сойдет. Все-таки J. F. Schreiber… Говна не де…»

Спал он отвратительно. В сон упорно лез давешний смрад, усиленный воображением в десятки раз, – казалось, что его источник где-то рядом, дышит прямо в лицо; костяшки пальцев, о которых он успел к вечеру забыть, саднили и чесались. Вдобавок под утро Андрей умудрился схватить сонный паралич – все как по учебнику: нехватка воздуха, ощущение, что в комнате находится кто-то посторонний, невозможность пошевелиться или издать звук. «Твою мать», – подумал он, судорожно пытаясь дернуть рукой.

Видимо, именно так он и умудрился снова ссадить едва-едва затянувшуюся кожу на пальцах. Во всяком случае, проморгавшись, увидел пятна крови на простыне и пододеяльнике и свежие, ставшие раза в два больше ранки.

Андрей посасывал костяшки и кивал: дурацкая привычка, позаимствованная у Иры, – кивать головой во время телефонной беседы. В телефоне тетя рассуждала о загробной жизни. За окнами хип-хоп-исполнитель перемежал сексистские куплеты отборной руганью.

– Ты мне не веришь, думаешь, я суеверная дура, да? А сегодня снова. Ну нет очков, я всю квартиру обыскала, нет их! Мамочка, говорю, я знаю, тебе с небес виднее, где очки, подскажи?

Андрей скептически хмыкнул. Лизнул запекшуюся кровь. Кожу пощипывало.

– …и только я к ней обратилась, гляжу, а очки на столе лежат, где я уже проверяла. Где их не было.

– Чудеса на виражах, – промолвил Андрей.

Рассеянный взор мазнул по полкам. Медведосвин смотрел оттуда недобрыми глазками, такими же грязно-белыми, как и его слоистая шкура. Космический охотник и лицехват будто пытались оттиснуться подальше от нового жильца. Вокруг медведосвина мельтешили порожденные мерцающим монитором тени.

– Зря ты так, Андрюш. Ты бы тоже у нее попросил – души, они с Богом общаются напрямую, а бабушка тебя любила очень, она просьбы твои передаст…

На заднем плане тетин муж (Андрей никогда не думал о нем как о родне) гремел посудой. «Пьет опять», – пожаловалась тетя. Попросила бы у покойной бабули нормального супруга, не такого бестолкового.

– Ладно, мне… – Андрей нахмурился, изучая оседлавшее полку чучело, – пора.

Тетя пригласила в гости и распрощалась. Андрей обронил телефон на столешницу, медленно поднялся.

Медведосвин не сводил с него крошечных глаз. Откуда глаза?

По позвоночнику побежали мурашки. Разве были вчера эти глазные впадины, два углубления на примитивно сварганенной морде?

Он снял болванку с насеста. Игрушка будто бы стала увесистее. И… сложнее? Страшнее?

Теперь она не просто разевала пасть, а скалилась, задирая верхнюю губу, морща удлиненный нос. А язык? Как он мог не заметить широкий лист картона за треугольными трубчатыми зубами?

– Да ну тебя, – пробормотал Андрей.

Держать в руках чучело было неприятно, в первую очередь из-за тяжести, во вторую – из-за ощущения дурного тепла, исходящего от бумажного тела. Андрей забросил игрушку обратно на полку и вытер пальцы о пижамные штаны.

Расставание с Ирой, похороны – вот это все – вконец загоняло его. А еще и беспокойные сны в придачу. Уставшее сознание дорисовывало несуществующие элементы, детализировало простое. Это как близоруко искать очки, а обнаружив, благодарить давно умерших людей, которым плевать на тебя.

«Сегодня высплюсь как следует», – подумал Андрей. В ответ на улице раздался взрыв хохота. Молодежь оккупировала лавочку. Хлебала пиво и стреляла в темноту искрами окурков. Из динамиков рэп-звезда грозила трахнуть твою телку, всех телок в мире.

– Да пожалуйста, – прошептал Андрей, прижимая к губам саднящий кулак, – мне не жалко.

Комната, населенная тенями и бумажными персонажами, сузилась. Как костер в пещере, горел экран ноутбука. Андрей переносил немецкий текст в окошко онлайн-переводчика.

За чертогом логова смеялись гиены. Будь Андрей чуть развязнее, решительнее, высунулся бы уже в окно и велел хулиганам умерить пыл и прикрутить звук, но, Ира не даст соврать, решительность его хромала на обе ноги. Электронный бит превращался в упругий ритм обтянутых кожей барабанов.

– Спать, – зевнул Андрей.

Он распахнул окно, впуская ноябрьский холод и музыку. Лицехват заметался на нитях. Что-то вышло из квартиры, обдав смрадом разлагающегося под палящим солнцем мяса. Устремилось по водостокам вниз.

Андрей вяло улыбнулся.

Понедельник. Гадкий день, слишком много деталей, слишком болят глаза, чтобы склеить макет нормально, а схему чертили безумцы.

– Вы слышали уже? – Эльвира Михайловна сияла от радости и ужаса. Слышали. Старший инспектор пересказала замначальника отдела минуту назад – история долетала до Андрея и обомлевшей Оли из коридора.

– Это где случилось-то? – спросила Оля.

– На Аржановой. – Эльвира Михайловна дышала сбивчиво. В ОРИКах работало шесть человек, и каждому нужно было рассказать новость с причитающимися подробностями – утра не хватит! – Андрей, – она вцепилась в коллегу глазками, – ты же там живешь?

– Н-нет. – Андрей смотрел на экран и видел вместо документов следователя, опрашивающего соседей, трепыхающуюся на ветру ленту, устье между ребристыми гаражами. Где запах мочи, битые бутылки, где из ран вытекала на асфальт соленая кровь. – Я с Пролетарской.

– Так это же рядом. Ты ночью ничего не слыхал?

– Спал как убитый.

Оля смотрела на него, окруженная фиалками. Будто сомневалась в правдивости слов, будто человек с таким цветом лица не умел спать вообще.

– Бедный мальчик, – выдохнула она (про кого? про жертву нападения или?..).

– Да уж, – сказала Эльвира Михайловна, обсасывая детали, как Андрей – ранки на костяшках. – Отошел, называется, в туалет. А его – бах! – и за гаражи. Собутыльники-то – а еще друзья! – решили, что он насовсем ушел. Допили, и по домам. А он там… Господи, до чего мы дожили, ребятушки!

– Так а с руками что?

Андрей оторвал губы от кулака и сунул кисти под стол. Будто Оля интересовалась его руками.

– Руки, видать, бродячие собаки объели, – сказала Эльвира Михайловна.

– Ладно, – прошипел Андрей, взъерошивая волосы. – Ладно.

Пот ручьями струился под одеждой. На ковре валялись книги и фотографии. Он перерыл всю квартиру, отодвигал кровать, лазил за шкаф. Нашел файлы и гелевые ручки, упавшие под кресло в день, когда купил чертовы схемы чертовой фирмы J. F. Schreiber. Нашел Ирину заколку. Нашел пропавшую год назад флешку.

Но медведосвина нигде не было.

– Ладно, – в третий раз сказал Андрей. – Сдаюсь. Помогай, бабуля.

Он замер, точно ждал, что в комнате раздастся прекрасная музыка и бабушка с GPRS-навигатором сойдет к нему по лучу.

– Приехали, – вздохнул Андрей. – Я разговариваю с покойниками.

Он повернулся. И отпрянул, едва не врезавшись в гардероб.

У включенного ноутбука восседала пропажа. Или… что-то отдаленно на нее похожее. Потому что фигурка изменилась. Выросла. Усложнилась. Разбухший живот свисал между крепкими задними лапами. Передние существо прижимало к груди. Ряд омерзительных сосков покрывал массивное туловище. Возле пасти образовались бивни, а в глазницах отворились две пары глаз – по паре в каждом углублении. Многоглазое чудище сыто скалилось.

– Ты… где был?

«Будто сам не знаешь», – словно отвечала насмешливая морда.

В комнате пахло падалью.

– На этом все, – сказал Андрей, почесывая костяшки, – никакого паперкрафта.

Он потянулся, чтобы подобрать игрушку, но рука застыла в полуметре от кряжистой фигуры. Помятая лапа расправилась. Удлинились клыки. Медведосвин вымахал до размера годовалого ребенка, и он… хотел расти.

«Мы в ответе за тех, кого склеили», – подумал Андрей не к месту.

Перед скульптурой лежала черная с оливковым отблеском папка. И что-то было внутри нее.

«Руки, – мысль обдала сквозняком и смрадом, – там отсеченные кисти парня, растерзанного за гаражами».

Пальцы покалывало. Андрей открыл папку, словно поднял крыло дохлого ворона.

Неизбывная жуть хлынула в пустоту под его задубевшей плотью.

Голова подаренной Олей собаки жалостливо наблюдала с принтера. Колебались испуганно тени демогоргона, хищника, пустоглазых хеллоуинских масок. Само лицо Андрея казалось маской из папье-маше, которую отец сделал на скорую руку и забыл покрасить акрилом.

Схемы для сборки вернулись. Собрались воедино. Потрепанный картон был того же цвета, что кожа бабушки, отдыхающей в гробу.

– Но как?

Он вытащил листы из папки, вгляделся в линии. Подобные развертки не печатали советские журналы, о них помнили разве что древние племена Черного континента, канувшие в небытие шаманы. Части целого взывали к нему, требовали. Раны зудели. Он потратил так много времени и сил на ерунду, на высокомерную потаскуху Иру, на чужие вещи, пылящиеся и вопящие о собственной тщете. Он так поздно нашел себя – в папке с золотым тиснением отыскал свое призвание, смысл существования, доселе утаенный.

Надо лишь вооружиться ножницами. Накормить хозяйство, да хотя бы вот – он подобрал с пола семейную фотографию, порвал на куски и бросил медведосвину огрызок, одутловатую физиономию тетиного мужа – бери, что не жалко, только не мешай работать. Медведосвин взял и ушел – хлопнули ставни, сквозняк потормошил дурацкие поделки, Хищник спикировал вниз и был растоптан Андреем, который носился по комнате в поисках клея.

Андрей творил.

А когда папка опустела, она наполнилась схемами вновь.

– Входи, – не удивился Андрей.

Оля переступила порог. К груди она притискивала цветастый пакет. Из пакета пахло апельсинами, но аромат не перебивал затхлую вонь, царящую в квартире. Робкая просящая улыбка завяла на Олиных губах.

– Ты… я…

– Вместе верные друзья, – сострил Андрей, запираясь.

Оля озиралась. Разморозившийся холодильник вонял заплесневелыми продуктами. За притворенными межкомнатными дверями шелестели крылья: это голуби ссорились, оккупировав кровать и антресоли. Окна были открыты настежь, в пятницу или в субботу птицы облюбовали спальню, засеяли пометом постель, ковер, фотографии. Андрей спал, не раздеваясь, в их дерьме и перьях; голубей такое соседство раздражало.

Бледнеющая Оля слушала шорох и клокотание, ежилась от холода, смотрела округлившимися глазами на одежду и растрепанные волосы коллеги. Чувствовала ли она запах его тела? Смрад, исходящий от пальцев, которыми он трогал падаль, соединяя косточки и влажную гнилую плоть?

– Ты… собачку завел?

Почему-то это ласковое «собачка» вызвало необоримый приступ смеха. Андрей закашлял, затявкал. И побрел по коридору, сутулясь. Оля шла следом.

– Ты прости… мы на работе переживаем. Пневмония – это не шутки… у меня брат чуть не умер от осложнений… Эльвира Михайловна твой адрес узнала, я думаю: проведаю, и вот… и вот…

Голуби бились о стены спальни. Под ногами валялись распотрошенные модели. Смятый череп бизона, облитый чем-то подозрительно зловонным Хищник.

– Это… ты это сам сделал?

Оля подобрала рогатый шлем. Андрей безразлично дернул плечом. Его музей был уничтожен варварами, труды всей осени сметены с полок и растоптаны.

– Что тут случилось? – спросила Оля изумленно.

Кажется, теперь она жалела, что явилась в дом Андрея. Явилась в храм.

«Пришла пора похвастаться настоящим шедевром, – подумал Андрей, слизывая кровь с костяшек. – Апогей паперкрафта».

Он посторонился, позволяя гостье увидеть. Пакет выпал из ее дрогнувших рук, апельсины покатились по полу юркими зверушками.

На столе громоздились четыре картонные фигуры, четыре тотема из немыслимых темных эпох. Помесь мухи цеце и варана. Нечто среднее между шакалом и антилопой. Чудовищный гибрид гориллы и броненосца. Четырехглазый медведь с рылом свиньи.

Они дышали. Грудные клетки вздымались, пасти смердели. Блестящие глазки безумно вращались на угловатых мордах. Бумажные модели фирмы «J. F. Schreiber» жили абсурдной пугающей жизнью.

А черная папка с золотым тиснением лежала, припечатанная их химерными тенями, полная новых (старых и истлевших) схем.

– Выздоравливайте, – промямлила Оля, пятясь. Она не сводила взгляда с чудовищ, и чудовища отвечали ей тем же пристальным вниманием. Оля не вынесла вида воскресших богов. Андрею было сложно ее винить.

Хлопнула дверь. Андрей облизал кулак, белеющие в ранах кости.

Его череп был нашпигован жеваным картоном, мысли слиплись, обмазанные клеем. Единственное, чего он хотел – поскорее накормить этих несносных химер и взяться за работу в тишине и спокойствии. Поэтому он подхватил измятую собачью голову и швырнул на алтарь, где прежде стоял монитор компьютера. Варан с фасеточными глазами обнюхал подношение.

В груде мусора запиликал телефон.

Нагибаясь, Андрей услышал, как грохнули рамы и потревоженные голуби захлопали крыльями в спальне. Что-то вышло из квартиры, устремилось на запах торопящейся по вечерним улицам девушки. Мимо гаражного кооператива, ржавых качелей, припаркованных автомобилей – на худые плечи, окрепшими зубами в позвоночник.

Андрей прижал мобильник к уху. Лезвием модельного ножа почесал пересохшие губы, гноящийся язык и зубную эмаль.

– Привет. – Кажется, Ира не ожидала, что он ответит на звонок.

За спиной нетерпеливо шевельнулись тотемы. Струйка крови потекла по подбородку, и кто-то кинулся к ногам, чтобы ловить падающие капли.

Женский голос звучал из картонного мира, пустого и заурядного, как мертвецы в гробах, как незаконченные маски, как конфискат на полках «Северного».

– Я соскучилась, – томно, отыгранно сообщила женщина.

Боги затаили дыхание.

– Я тоже, – сказал Андрей.